Будущим альпинистам не разрешалось покидать пределы лагеря без специального разрешения, и категорически запрещалось гулять в одиночестве по горам, но Марина, как, впрочем, большинство новичков, не обращала внимания на запреты. Засунув в рюкзак пару бутербродов, флягу с водой, бинокль и фотоаппарат, она незаметно ускользала с территории лагеря и без устали исследовала ущелье Адыл-Су, с каждым разом забираясь все дальше и дальше в горы.
      Горы и добровольно выбранное одиночество оказывали на нее странное воздействие. Иногда Марине казалось, что она растворяется в окружающей красоте и исчезает, перерождаясь, превращаясь в некое не знающее забот и тревог мифическое существо, в сильфиду или в горную фею.

* * *

      Родившаяся в семье военного, Марина с детства привыкла к порядку. Ей нравилось четко планировать свои действия, все рассчитывать и предвидеть. Выше всего она ставила логику и ясность мысли. С раннего детства Марине, как маленькому исполнительному роботу, родители с настойчивой старательностью вводили в подсознание типичный для того времени набор установок, соответствующих моральному облику строителя светлого коммунистического будущего: она должна вырасти трудолюбивым и порядочным человеком; она должна быть искренней и честной, умной, справедливой и неподкупной; она должна приносить пользу людям, бескорыстно трудясь на благо человечества; она должна быть горда и независима; она никому не должна позволять вить из себя веревки и вытирать о себя ноги и так далее, и тому подобное.
      Исправно следуя заложенной в нее программе, Марина училась на пятерки в престижной математической школе, была председателем пионерской дружины и комсоргом, окончила школу с золотой медалью, поступила в юридический институт, где опять-таки, была отличницей, общественницей и активисткой.
      Будущее было так же четко распланировано. Она будет работать в милиции и станет следователем, раскрывая самые сложные и запутанные преступления. Она поможет очистить страну от скверных правонарушений. Коллеги будут любить и уважать ее за ум, неподкупность и принципиальность.
      В мечтах и планах Марины было все, за исключением любимого мужчины, семьи и детей. Не то, чтобы она не хотела влюбиться или была против брака. Ей просто было некогда об этом думать.
      В школе, пока ее подруги обклеивали стены своих комнат портретами киноартистов и влюблялись в ребят из параллельных классов, Марина увлеченно решала задачки по теории графов и рисовала изображения четырехмерных шаров и кубов.
      В институте студенты мужского пола за глаза называли Марину ледышкой, искусственным интеллектом, а то и бродячим компьютером. До отвращения правильная, интеллектуальная и логически предсказуемая, как свод Гражданского Законодательства, Червячук, несмотря на свою внешнюю привлекательность, вызывала в сокурсниках уважение, зависть, восхищение и прочие всевозможные чувства, за исключением романтической любви и несколько менее романтического сексуального влечения.
      Подавленные строгими моральными принципами и избыточной интеллектуальной деятельностью половые инстинкты Марины робко попытались заявить о себе лет эдак в шестнадцать, но без особого успеха. С головой погрузившись в изучение теории Галуа, псевдоэллиптических интегралов и полиномов Лежандра, девушка с обманчивой легкостью усмирила настойчивый зов плоти. Это не для нее. Секс — это так вульгарно и примитивно. Ей требовалось нечто большее.
      Надо быть полной идиоткой, чтобы, подобно своим сверстницам, вздыхать над фотографиями красавцев-актеров или лить слезы от любви к прыщавым инфантильным одноклассникам. Да и вообще она еще слишком молода, чтобы думать о любви. Когда-нибудь придет и ее время — не останется же она старой девой в конце концов. Когда это время придет, и что тогда будет, Марину не волновало. Занятая решением интеллектуальных задач, она просто не успевала задумываться об этом.
      В тот день Марина ушла от лагеря особенно далеко. Перевалив через две невысокие скалистые гряды, она оказалась в живописной долине, по дну которой, капризно извиваясь среди облепиховых деревьев с изящными и длинными, как ногти фотомоделей, серебристыми листьями, спешила вниз узкая молочно-белая речка.
      Червячук спустилась вниз и ополоснула водой разгоряченное лицо. По контрасту с раскаленным солнцем воздухом вода казалась ледяной.
      Река была неглубокой — сантиметров двадцать-тридцать, и выглядела совершенно безобидной, но это было обманчивое впечатление. Инструктора в лагере не уставали повторять, что именно такие узкие и неглубокие речки могут стать смертельными ловушками даже для сильных и опытных спортсменов. Их дно усеяно острыми скользкими камнями, а вода несется вниз с горных склонов с головокружительной скоростью. Стоит поскользнуться и потерять равновесие — и безжалостный ледяной поток поволочет тебя по каменистому ложу, не давая возможности подняться или за что-либо зацепиться. Удар головой о камень, потеря сознания — и ты труп.
      Поборов искушение перейти через речку и продолжить исследование окрестностей, Марина присела на крупный нагретый солнцем валун, достала из рюкзака бинокль и фотоаппарат, сделала несколько снимков, отложила камеру в сторону и, взяв бинокль, навела его на привлекшее ее внимание странное светлое пятно среди буровато-черных базальтовых скал.
      На скале, раскинув руки и ноги, лежал обнаженный мужчина — молодой и бесстыдно-прекрасный, как античное божество. Полувозбужденный член мужчины слегка приподнимался над черным треугольником волос. На фоне загорелых мускулистых бедер он казался совсем белым и невероятно большим.
      Впрочем, был он на самом деле большим или нет, Червячук не представляла. Ни разу в жизни она не видела живую мужскую наготу. Ее образование в этом вопросе ограничивалось изучением музейных скульптур и картин старых мастеров. Порнушка и эротические журналы в золотые советские времена встречались так же редко, как золотые самородки в колымских реках, но даже если бы Марине случайно попался в руки похабный журнальчик — уродливое порождение загнивающего капитализма, — она принципиально не стала бы смотреть подобную пакость — этого еще не хватало.
      В то же время в наготе незнакомца не было ничего гадкого, пошлого или вульгарного, и девушка замерла с биноклем в руках, не в силах отвести взгляд от смуглого мускулистого тела.
      Мужчина пошевелился, чуть изменив позу, и у Марины перехватило дыхание. Руки задрожали, изображение потеряло четкость, но призрачная расплывчатость мужской наготы, лишая разума и воли, притягивала девушку с неодолимой силой. Марина казалась себе кометой, случайно залетевшей в смертельный и беспощадный гравитационный водоворот черной дыры, водоворот, из которого нет возврата.
      Поле сознания стремительно сужалось. Исчезло все — и окружающий мир, и ее собственное тело, и горячая тяжесть в груди, и даже оглушительное биение сердца. Остались лишь дрожащие, как в лихорадке, окуляры бинокля с неясными контурами светлого пятна на темном фоне. Непроизвольно девушка оперлась руками о колени, придавая изображению устойчивость.
      Годами сдерживаемые и подавляемые инстинкты вырвались из-под контроля, как воды разрушившей ненавистную дамбу мощной многоводной реки.
      Не понимая, что с ней происходит, на гребне острого, как лезвие отравленного дротика, эмоционально-чувственного взлета Марина неожиданно пережила нечто подобное тому, что цзен-буддисты называют сатори, индусы — самадхи, нирванойили ниббаной, а даосы — сокровенным единениемили долинным оргазмом, — экстатический транс, уникальный мистический опыт, непостижимый сознанием и неописуемый словами.
      Она качалась на волнах невыразимого покоя и блаженства, вне пространства и времени, вне страстей и эмоций, вне непостоянства эмпирического бытия с его мелкими и бессмысленными желаниями и стремлениями.
      Марина не имела понятия о том, что подобные экстатические состояния возникают спонтанно в мгновения, когда накопившееся сексуально-эмоциональное напряжение как бы «взрывается» под действием случайного детонатора. Этот «взрыв», который даосы определяют, как «всплеск сексуальной энергии», а индусы — как «подъем Кундалини», сопровождается резким и интенсивным выбросом гормонов, выделением так называемых «естественных наркотиков» — наркоподобных веществ, погружающих человека в состояние неописуемо прекрасного «божественного экстаза».
      Пережив подобный опыт, человек не забывал его никогда. Художники, композиторы и поэты называли его «божественным вдохновением». Буддисты и индуисты, суфии и христианские мистики затрачивали годы на то, чтобы испытать состояние «слияния с Абсолютом», «универсального единения» или «божественного откровения».
      Не знала Марина и того, что блаженно-дьявольская сила спонтанных экстатических переживаний иногда превращает нормальных людей в религиозных фанатиков, серийных убийц и маньяков.
      Один из наиболее жестоких русских серийных убийц, насиловавший и убивавший мальчиков, испытал экстатический транс, случайно увидев на улице сбитого машиной пионера в ярко начищенных черных ботинках, отглаженных форменных брюках, белоснежной накрахмаленной рубашке и ярко-красном галстуке.
      Сочетание безмятежности ясного солнечного дня с внезапной неотвратимостью смерти, утонченность невинно-прекрасного лица ребенка и алые узоры горячей крови на хрустящей крахмальной белизне полотна настолько потрясли будущего убийцу, что он пережил нечто похожее на «состояние просветления» или «духовный оргазм».
      Непередаваемо блаженное переживание создавало иллюзию мгновенного постижения некой недоступной простым смертным высшей истины, иллюзию чувственного проникновения в суть вещей, иллюзию соприкосновения с божественным таинством жизни и смерти. Чувство было настолько острым, мучительно-сладостным и прекрасным, что скромный законопослушный гражданин готов был отдать все на свете за то, чтобы вновь испытать хотя бы слабый его отголосок.
      Вскрывая нежным, одетым в белые накрахмаленные рубашки мальчикам, пах и живот остро отточенным ножом, блаженно вгрызаясь зубами в их гениталии, простату и почки, маньяк не задумывался о страданиях, которые он им причинял. Уносясь в безбрежную космическую даль на крыльях вдохновенно-кровавого духовного экстаза, он безумно любил своих жертв, он наслаждался их свежестью и красотой, алостью их крови и губ, непорочностью рубашечной белизны, загадочным присутствием смерти в безмятежном спокойствии будней.
      Если бы Марина все это знала, возможно, ее жизнь сложилась бы иначе. Но правильно воспитанная девушка в глубине души подсознательно лелеяла свойственное многим незнакомым с реальной жизнью идеалистам убеждение в том, что судьба непременно вознаграждает хороших людей и рано или поздно наказывает плохих. Она, как и тысячи людей до нее, спутала спонтанный взрыв случайного вдохновенно-экстатического чувства с высшим предначертанием судьбы.
      Марина была правильной и хорошей. В этом она не сомневалась, как не сомневалась и в том, что судьба решила вознаградить ее, послав ей сказочного принца, самого прекрасного мужчину на земле, с которым она будет жить долго и счастливо, и с которым умрет в один день.
      На самом деле оцепеневшая от любви Червячук не думала об этом, поскольку на некоторое время она вообще утратила способность думать. Столь вредное и совершенно необоснованное умозаключение за Марину сделало ее подсознание.
      Сама же Марина, вернувшись через энный промежуток времени обратно в бренное тело, очнулась, дрожа от переполняющих ее противоречивых эмоций. Восторг был так велик, что неожиданно он сменился страхом. Боясь сойти с ума, потерять контроль, боясь умереть, захлебнувшись в безумном водовороте затопивших ее чувств, девушка лихорадочно запихала бинокль в рюкзак и, позабыв фотоаппарат у реки, вспугнутой ланью помчалась вверх по склону холма, убегая от загорающего на противоположном берегу мужчины, убегая от судьбы, убегая от самой себя.
      К страху прибавились угрызения совести. Модный на загнивающем капиталистическом западе нудизм вызывал у родителей Марины устойчивое отвращение. Если хочешь ходить голым — делай это у себя дома, но зачем же выставлять свой срам на всеобщее обозрение? Порядочные люди так не поступают.
      Подглядывать за голым мужчиной порядочной девушке тоже, естественно, не полагалось. Так поступали только… Нет, лучше об этом не думать.
      Взбегая вверх под аккомпанемент бешено колотящегося сердца, Марина чувствовала мучительный стыд. Она, отличница, интеллектуалка и активистка, безнадежно влюбилась в тело совершенно незнакомого ей нудиста. Как такое могло произойти? Он ведь может оказаться кем угодно — иностранным шпионом, преступником, убийцей, маньяком, насильником, или, еще хуже, полным идиотом! Она же, не отрываясь, смотрела на… Господи, она даже произнести это слово не может… на эту штуку. Как это пошло! Это же чистой воды сексуальное влечение! А как же общность интересов, душевное родство?
      Неожиданно Марина поняла, что совершенно не знает саму себя. Она и не подозревала, что способна испытывать такие чувства, сметающие все на своем пути, возносящие ее в небеса и одновременно низвергающие в пучины ада.
      Споткнувшись о корень, девушка без сил упала на каменистый склон, перевернулась на спину и распласталась на земле, разбросав руки и ноги, бессознательно копируя позу загоравшего на скале незнакомца. Она лежала, отрешенно глядя в ослепительно голубое небо, не чувствуя впивающихся в тело острых камешков и жесткую колючую траву. Отдающийся в ушах оглушительный стук сердца постепенно затихал, дыхание успокаивалось, а вместе с ним успокаивались и мысли.
      Ну и что с того, что он загорал голышом? Здесь нет ни туристских троп, ни лагерей, так что он никому не мешал. И она вовсе не подглядывала за голым мужчиной, она любовалась им, как любуются Давидом Микеланджело. Она даже не представляла, что мужское тело может быть настолько совершенным. Незнакомец словно был частью этих прекрасных, опасных и загадочных гор. Он был даром судьбы, сказочным принцем, предназначенным ей еще задолго до ее рождения.
      Недаром она не расстроилась, когда потянула спину и не смогла ходить с другими альпинистами на восхождения и в тренировочные походы. Недаром ее как магнитом тянуло за перевал к этой затерявшейся в складках гор маленькой безымянной речке… Судьба привела ее к нему, а что сделала она? Убежала прочь, как глупый испуганный ребенок. И это она — взрослая, сильная, интеллектуальная, самостоятельная женщина. Даже фотоаппарат позабыла. Вот дурочка!
      Когда-нибудь она расскажет ему об этом, и они будут вместе смеяться, а потом он обнимет ее и… Но для того, чтобы это сбылось, для начала они должны, как минимум, познакомиться.
      Марина весело рассмеялась, вскочила на ноги и, подхватив рюкзак, побежала обратно к реке.
 
      Фотоаппарат лежал на том же самом месте, где она его оставила. Дрожа от возбуждения, Марина перевела взгляд на скалы, но не увидела там светлого пятна.
      Возбуждение мгновенно сменилось страхом. Выхватив из рюкзака бинокль, девушка стала лихорадочно сканировать противоположный склон, но обнаружила только пару белок, вдохновенно гоняющихся друг за другом по стволу сосны.
      «Все. Я его потеряла. Потеряла навсегда», — подумала Червячук, в немом отчаянии опускаясь на камни.
      Так она просидела пару минут, показавшихся ей вечностью, тяжело и глубоко дыша и пытаясь собраться с мыслями.
      «Надо что-то делать. Что-то придумать. Думай, Марина, думай! Он ушел, но куда? В свой лагерь? На турбазу? Где она может находиться? Я же будущий сыщик. Я должна его найти. Скорее всего его лагерь находится за хребтом на той стороне долины. Вряд ли он перешел на этот берег. Это ведь очень рискованно.
      Девушка посмотрела на речку.
      Беззаботно вскипающая бурунчиками молочно-белой пены вода совсем не казалась опасной. Разве можно утонуть в двадцати сантиметрах глубины? И ширина совсем небольшая — метра три, не больше…
      Марина встала и сделала два осторожных шага, ступив в воду прямо в спортивных тапочках. Вода весело забурлила вокруг ее щиколоток, толкаясь в них, как пушистый разыгравшийся щенок.
      И только-то? Где же тот безумный напор, который уносит прочь и не позволяет подняться на ноги? Наверняка, это относилось к другим речкам — более быстрым, широким, глубоким. Если идти медленно и осторожно, шаг за шагом, то ничего не случится. Надо только не поскользнуться и не упасть. Несколько шагов — и она на том берегу.
      Останется только взбежать на гребень противоположного склона — и она наверняка увидит его, он не мог уйти далеко. Потом она его догонит — и что тогда? Можно сказать, что она заблудилась в горах. Это будет выглядеть вполне правдоподобно. Господи, о чем она думает? Главное — догнать, а там она уж сообразит, что сказать.
      Шагнув обратно на берег, Червячук надела рюкзак и осторожно ступила в бурлящую реку.
      «Не спеши. Только не спеши, — подбадривала она себя. — Нужно старательно выбирать опору».
      На середине реки вода доходила ей уже до колен. Теперь пенистые бурунчики не напоминали игривых пушистых щенков. Они грубо пихали ее под колени, как сердитые молодые барашки.
      Острый склизкий камень перевернулся у нее под ногой, и, издав короткий испуганный вскрик, девушка упала в воду. С довольным насмешливым рокотом река накрыла ее с головой и, бросая из стороны в сторону, стремительно поволокла по камням.
      Марина пыталась встать или за что-либо уцепиться, но река, зловеще хохоча, хлестала ее по бокам, животу и спине, в корне пресекая любую попытку.
      «Нет, только не это, — молилась Марина. — Я не могу так умереть, я не могу умереть сейчас. Если я продержусь еще немного, на повороте меня выбросит на берег. Главное — не удариться головой, не потерять сознание».
      Течение грубо толкнуло ее в бок, и острый обломок базальта врезался Марине в висок. В глазах у нее вспыхнул ослепительный свет, сменившийся непроглядной чернотой.
 
      — Ты… — слабым голосом прошептала Марина и улыбнулась. — Я знала…
      — Что, интересно, ты знала? — с легким раздражением поинтересовался высокий загорелый парень с прилипшими ко лбу намокшими прядями жестких черных волос.
      — Ничего, — улыбнулась девушка. — Это я так.
      — Зачем ты полезла в реку? Разве ты не знаешь, что это опасно?
      — Знаю.
      Марина снова улыбнулась, понимая, что выглядит, наверное, как последняя идиотка.
      — Как ты? Вроде ничего не сломано, только ссадины и ушибы.
      Червячук подвигала руками и ногами, потом приподнялась. Тело саднило и ныло, в виске застыла тупая боль, но это не имело значения в сравнении с переполнявшим ее счастьем. Она тонула, а он ее спас. Господи, так бывает только в книгах. Теперь она не сомневалась, что их свела судьба. Они были предназначены друг для друга, и вот они встретились. Когда-нибудь они будут рассказывать об этом своим внукам, а может даже и правнукам.
      — Ты в порядке? Сможешь идти?
      — Я потеряла туфли. Наверное, водой унесло.
      — У меня есть запасные кеды. Конечно, они будут тебе великоваты, но до лагеря доберешься.
      «Я не хочу в лагерь. Я хочу к тебе», — хотела крикнуть Марина, но промолчала.
      — Откуда ты?
      — Из Шхельды.
      — Так далеко? И ты пришла сюда одна?
      — Одна.
      — Тебя не предупреждали, что это опасно? В горы нельзя ходить одной, неужели тебе этого не говорили?
      — Но ведь ты тоже один.
      — Это другое дело.
      — Почему? Потому что я женщина, а ты — мужчина? — В Марине неожиданно взыграло феминистское начало.
      Спаситель посмотрел на нее, как на идиотку, и предпочел не вступать в дискуссию.
      — Подожди меня здесь. Я сбегаю за запасными кедами, а потом провожу тебя до дороги на Шхельду. Выше по течению есть мост.
      — Куда ты сбегаешь?
      — У меня здесь неподалеку палатка.
      — Ты живешь один?
      — Тебе не кажется, что ты задаешь слишком много вопросов?
      Марина смотрела, как он легко и красиво бежал вверх по склону и думала о том, что до сих пор не знает, как зовут ее будущего мужа.
 
      — Я обязательно верну тебе кеды, — пообещала Марина.
      — Не стоит ради этого тащиться в такую даль. Можешь их выбросить. Все равно они уже старые.
      Окутанные начинающимися сумерками, они стояли на широкой грунтовой дороге, ведущей к Шхельде.
      — Ты спас мне жизнь. Я просто обязана тебя отблагодарить.
      — Ты мне ничем не обязана. Мы не в Японии.
      — При чем тут Япония? — удивилась Марина.
      — Там существует свой кодекс благодарности. Если японец, проходя по улице, увидит, что прохожий уронил кошелек, он не скажет ему об этом, иначе этот прохожий станет его должником, и над ним будет довлеть долг благодарности, а это значительно хуже, чем потеря кошелька. Если же один японец спасет другому жизнь, то по кодексу чести жизнь спасенного будет принадлежать спасителю, так что не всегда понятно, что лучше — умереть, или до конца дней чувствовать себя рабом своего долга.
      «Я согласна навеки быть твоей рабой», — подумала Марина.
      — Все равно, я верну тебе кеды.
      — Как хочешь, — пожал плечами мужчина, имени которого она до сих пор не знала. — Если не найдешь меня, можешь оставить их на том месте, где я вытащил тебя из реки.
      «Я найду тебя, — мысленно пообещала Марина. — Обязательно найду».
 
      В коридоре послышались шаги, затем стук в дверь. Червячук встрепенулась, провела руками по лицу, словно отбрасывая прочь навязчивые воспоминания, и заняла место за столом.
      Дверь распахнулась.
      — Богдан Антонович Пасюк, собственной персоной, — бодро отрапортовал один из конвоирующих заключенного милиционеров.
      Усадив Удмурта на привинченный к полу крепкий металлический стул, милиционер приковал его правую руку наручниками к спинке стула, и конвойные ушли, оставив Марину Александровну наедине с подозреваемым.
      Стук захлопнувшейся за ними двери орудийной канонадой отозвался в ушах побледневшей, как смерть, Червячук.
      Он почти не изменился за эти пятнадцать лет. Хотя нет, изменился. Он стал еще привлекательнее. Юношеское очарование сменилась зрелой красотой уверенного в себе, полного сил и энергии мужчины. Ни одной сединки в жестких и густых черных волосах. Ни единой морщинки на лбу. Разве что кожа чуть погрубела, чуть сильнее обтягивает высокие скулы и гладко выбритый волевой подбородок.
      Человек, которого она любила.
      Человек, который обвиняется в убийстве.
      Человек, имя которого она узнала только сейчас.
      Удмурт смотрел на нее со спокойной насмешкой. О, как хорошо она помнила этот взгляд!
      «Он не узнал меня, — подумала Марина. — Не удивительно. Иногда я сама себя не узнаю».
      Томительная пауза висела в воздухе, затягиваясь до бесконечности, мучительно, как итальянская удавка на шее приговоренного к казни через медленное многочасовое удушение.
      На лице Пасюка появилось выражение легкого недоумения. Баба-мент решила поиграть в молчанку? Пожалуйста. У него достаточно времени. Хотя нет. Что-то здесь не так. Слишком уж она бледна. И смотрит на него таким взглядом, словно он живьем слопал ее любимую бабушку. Откуда такая ненависть? Ненависть? Это не только ненависть…
      — Почему? — глухо спросила Червячук.
      Богдан недоуменно нахмурил брови. Странная форма вести допрос. Что же все-таки происходит с этой бабой?
      — Почему?
      Голос Марины сорвался и зазвенел.
      Какие знакомые интонации! Когда-то он слышал их. Но когда? И где?
      Неужели…
      — Маруська? Не может быть! Маруська — это ты?
      Узнал! Все-таки узнал! Боже, как изменилось его лицо! Он словно стал на пятнадцать лет моложе. Теперь он был в точности таким, каким она запомнила его во время последней встречи.
      Странно. В его голосе звучит радость, словно ничего не произошло, словно он не изуродовал ее жизнь, не вырвал сердце у нее из груди, не превратил ее в старое, жирное и уродливое, обозленное на весь мир чудовище… Подлец!
      — Подлец, — заорала Червячук.
      Бросившись к двери, она ударилась о нее всем телом, потом еще и еще. Вспомнив, что дверь открывается внутрь, она дернула за ручку, пошатнулась, чуть не потеряв равновесие, вылетела в коридор и судорожно, мучительно всхлипывая, помчалась по лестнице вниз, к выходу из Управления, на улицу, на край света, к чертовой матери… Куда угодно, лишь бы подальше от настигающего ее прошлого, от прикованного наручниками к стулу почти не изменившегося за прошедшие пятнадцать лет преступника и убийцы Богдана Пасюка… От человека, имя которого она наконец узнала…
 
      Маузер вяло лежал на крыльце, полностью блокируя входную дверь. Его расслабленная стотридцатикилограммовая туша напоминала выброшенное на помойку желто-рыже-белое шерстяное покрывало.
      — Маузер, лапушка, пусти нас, — потрясла собаку Катя.