— Прости, — прошептала она и, направив пистолет в сердце, нажала на курок.
      Денис и Катя вздрогнули от отчетливо прогремевшего за стеной звука выстрела. Сидящие в ресторане люди ненадолго повернули головы, прислушиваясь, и тут же вернулись к еде и прерванным разговорам, так, словно ничего не произошло.
      — Еще чья-то жизнь оборвалась, — тихо сказала Катя.
      — Откуда ты знаешь? — спросил Денис. — Может, это был случайный выстрел.
      — Я не знаю, — пожала плечами девушка. — Просто я так чувствую.
      — Странно, кажется, я тоже это чувствую, — немного помолчав, — сказал журналист. — Как будто что-то уходит, теряется безвозвратно. Словно с цветка осыпаются лепестки.
      — Чей-то мир исчез, так же как до него исчезли миллиарды других миров. Красота расцветает в грязи и вновь обращается в грязь.
      — Я не хочу, чтобы так было, — сказал Денис.
      — Я тоже не хочу, — вздохнула Катя. — Но так устроен мир.
      — Когда чувствуешь рядом смерть, гораздо острее воспринимаешь жизнь.
      — Удивительное ощущение, правда? — улыбнулась Серова.
      — Выходи за меня замуж.
      — Хорошо.
      — Но ведь я еще не стал знаменитым журналистом.
      — Разве это имеет значение?
      — Не знаю. Наверное, нет.
      Высокий, до прозрачности нежный голос китайской певицы выводил непривычную и завораживающую монотонную мелодию, словно вычерчивая в сгустившемся воздухе тонкий бесконечный орнамент. Денис накрыл Катину руку своей. Они сидели молча и неподвижно, вбирая в себя непостижимое ощущение наполняющей их красоты в надежде запомнить и сохранить его навсегда.
 
      Пуля прошла у самого сердца, не задев его, но прорвав тонкую оболочку артерии. Жизнь вместе с кровью стремительно вытекала из ставшего вдруг легким и невесомым грузного тела Марины.
      Ей чудилось, что она вновь лежит в палатке на спальном мешке, под напоминающим о блестящих елочных игрушках серебристым потолком, а над ней склонилось прекрасное лицо мужчины, которого она любила. Марина загрустила, заметив, что в глазах у него стоят слезы. Почему он плачет? Неужели это она его расстроила?
      Его губы шевелились. Он что-то говорил. Почему же она не слышит его?
      Марина напряглась, пытаясь уловить доносящийся издалека неясный шелест слов, желтыми мотыльками слетающих с его губ.
      — Я тоже люблю тебя, — хотела сказать она, но лишь улыбнулась блаженной улыбкой.
      Теперь желтые мотыльки закрывали от нее его лицо. Их было много, невообразимо много. Мотыльки окружили ее, закружили и, подхватив, унесли далеко-далеко, в никуда, в безбрежную пустоту Космоса, туда где все обращается в ничто, и где бесконечность сливается с вечностью.
 
      — Жасминовый чай, — забавно коверкая русские слова, торжественно произнесла китаянка, выставляя на стол с покрытого лаковой росписью подноса фарфоровый чайник и две миниатюрные чашки. На бледном до прозрачности фарфоре застывшие на чуть изогнутых стеблях бледно-розовые цветы лотоса парили над округлыми блюдцами пронизанных темными жилками изумрудно-зеленых листьев.
      Взяв чайник за изящную витую ручку, Денис наполнил пиалы. Тонкий аромат цветущего жасмина поплыл над столом, сгорая в пламене свечей.
      — Ты, наверное, подумаешь, что я сумасшедший, — сказал Денис. — Мне вдруг показалось, что я видел желтых мотыльков. Множество прозрачных желтых мотыльков. Они покружили вокруг нас, а потом то ли растворились в воздухе, то ли куда-то унеслись.
      — Я тоже их видела, — сказала Катя.
      — Как странно. Как ты думаешь, что это может быть?
      — Не знаю, — пожала плечами девушка. — Может быть это любовь?
 
      — Она умерла, — сказал Сы.
      — Я знаю, — поднимаясь с колен, кивнул Богдан.
      — Нас здесь не было, — сказал Сы. — Эта женщина каким-то образом проникла сюда, вела себя, как безумная, что-то кричала, мои люди не могли разобрать, что, поскольку они плохо говорят по-русски, а потом она ни с того ни с сего выхватила пистолет и пустила пулю себе в сердце.
      — Все верно, — согласился Пасюк.
      — Не лучше ли незаметно избавиться от трупа? — предложил один из китайцев.
      Сы отрицательно покачал головой.
      — Кто-то мог видеть, как она входила сюда. В ресторане наверняка был слышен выстрел. Крови слишком много. Экспертиза обнаружит ее микроследы даже если тщательно вымыть пол. Зачем подвергать себя ненужному риску? А так обезумевшая женщина совершила самоубийство на глазах нескольких свидетелей.
      — Я все понял, — поклонился боссу китаец.
      Сы посмотрел на Богдана.
      — Тебя проведут через боковую дверь.
      — Цзай цзиень, — попрощался Пасюк.
      — Цзай цзиень, — слегка наклонил голову Сы.
 
      — Ты действительно считаешь, что это Воронец убила генерала Красномырдикова? — спросил полковник Обрыдлов.
      — Она убила кошку, — сказал Колюня. — Но теоретически она вполне могла убить и генерала.
      – Моглаубить или убила?
      — Какое это теперь имеет значение? Официально убийца Красномырдикова мертва, дело закрыто, начальство довольно, журналисты от восторга кипятком писают, так стоит ли задавать никому не нужные вопросы?
      — Я так, из любопытства.
      — Думаю, это не она.
      — Почему?
      — Не знаю. Интуиция сыщика.
      — Тогда кто же?
      Чупрун пожал плечами:
      — Понятия не имею. И, если честно, плевать мне на то, кто это сделал. Иногда мне самому хочется взять в руки топор и порубить на куски таких тварей, как этот Красномырдиков.
      — Нельзя, — вздохнул Иван Евсеевич.
      — То-то и оно, что нельзя, — грустно согласился Колюня.
      Полковник подошел к сейфу и вынул из него початую бутылку «Столичной» и два граненых стакана.
      — Ну что, помянем майора Червячук? — предложил он.
      — Помянем, — сказал Чупрун, принимая из рук Обрыдлова стакан.
      — Действительно, похоже на самоубийство, — вздохнул Иван Евсеевич. — Пистолет ее, отпечатки, типичная траектория полета пули, частицы пороха на руке, и выстрел был только один, все четко укладывается в общую картину. Не за что зацепиться.
      — К этому все и шло, — кивнул Колюня. — Нержавеющая Маня всегда была одержимой, а на этом чертовом Пасюке окончательно свихнулась. Интересно только, какого дьявола ее понесло в китайскую культурную ассоциацию.
      — Наверное, решила расспросить о Богдане китайские Триады, — усмехнулся полковник.
      — С нее станется, — покачал головой опер.
      — Знаешь, а мне все-таки жаль Нержавеющую Маню, — вздохнул Обрыдлов. — Несмотря на все свои недостатки, она была хорошим аналитиком.
      — Без нее Управление уже будет не тем, — кивнул Колюня. — До чего же вредная штука любовь!
      — И не говори, — согласился Иван Евсеевич.
 
      После очередного утреннего «разбора полетов» Глеб Бычков поманил пальцем Гляделкина. Лоточник послушно вышел во двор вслед за продавцом.
      Некоторое время Бык насмешливо созерцал тощего долговязого пацана.
      — Это ведь ты генерала замочил, — сказал Глеб.
      Глаза Гляделкина забегали.
      — Я? Да ты что? Зачем мне?
      — Да, ладно, — махнул рукой Бычков. — Плевать мне на генерала. — Я интересуюсь так, не для протокола, а из чистого любопытства. Никто тебя не тронет. Менты уже дело, считай что, закрыли. Повезло тебе, парень. Все улики против Лады Воронец, так что на покойницу убийство и спишут. Я сам тебя только по венику и вычислил. Не стоило тебе его за ящиками забывать. Да ты не дрейфь, я никому не скажу. Я же знаю, что у тебя брат по контракту в Чечне воевал, а по окончании контракта погиб при невыясненных обстоятельствах.
      — Была б моя воля, я бы всех этих сук замочил, — процедил сквозь зубы Гляделкин.
      — Я тебя понимаю, — кивнул головой Бык. — У меня тоже иногда возникает такое желание.
      Лоточник шмыгнул носом и вытер его рукавом.
      — Я ведь тогда не успел к полуночи. Засиделся с приятелями, а когда спохватился, уже поздно было. Пока домой за веником сгонял, пока до магазина добежал, уже десять минут первого было. К магазину я с заднего двора подходил, неудобно было — вдруг кто-то увидит меня. С этим веником среди ночи я полным дураком себя чувствовал.
      Потом я заметил Воронец. Она с Дачного проспекта к магазину заворачивала. Я ее не сразу узнал, темно было, увидел только женскую фигуру в черное трико затянутое, черные перчатки на руках, волосы черные длиннющие, в руках скрипичный футляр.
      У меня прямо душа в пятки ушла. Экстрасенска-то сказала, что в полнолуние после полуночи на землю нечистая сила выходит, а я, как назло, не успел в полночь магазин на венике обскакать, читая «Отче наш», проклятье с себя так и не снял, вот и подумал, что это дьявол пожаловал по мою душу.
      — Ну, ты, брат, даешь, — изумился Глеб. — Прямо средневековье какое-то.
      — Тебе-то легко говорить, — обиделся Гляделкин. — Тебя там не было. А я со страху за ящики спрятался, смотрю, а тут кошка к стене подошла, остановилась и внимательно так на меня смотрит. Я со страху в чуть в штаны не наложил. Думаю — надо же, еще один дьявол по мою душу. Колдунья-то говорила, что дьяволы больше всего любят в кошек вселяться.
      — Так то ж Лолита была! — вскинул брови Бычков. — Ты сам сколько раз ее колбасой угощал!
      — Поди разберись в темноте, Лолита это или не Лолита. Ночью, как говорится, все кошки серы. Смотрю, а первый дьявол положил футляр на газон, достал оттуда топор и стал осторожно так ко второму дьяволу красться. Потом топор поднял и как рубанет его по шее. Тут-то я и разглядел, что первым дьяволом оказалась Лада Воронец.
      Она кошку второй раз топором ударила, череп ей раскроила, потом ложкой мозг отковырнула, съела, довольная такая, футляр подхватила и ушла, а топор на траве оставила.
      Ну, я еще немного за ящиками посидел, уже совсем поздно было вокруг магазина бегать, да и страшно мне стало, вокруг нечистая сила шастает. Я, стараясь держаться подальше от света и кошачьего трупа, подошел по газону к топору, прихватил его на всякий случай для самозащиты и уже собрался домой идти, вдруг вижу — кто-то идет по Дачному проспекту. Я юркнул в кусты, думаю, если кто-либо меня с топором в руках увидит, мало ли что решит. Человек подошел к трупу кошки, наклонился над ним, свет упал ему на лицо, — я глазам своим не поверил, — генерал Красномырдиков собственной персоной, один, без охраны.
      Я как увидел его, так что-то на меня накатило, словно дьявол в меня вселился. После смерти брата мать в больницу с инфарктом слегла, отец поседел весь, а этот подлец, за жалкие копейки собственных солдат убивающий, разгуливает здесь как ни в чем не бывало, да еще и в президенты метит.
      Генерал подошел к памятнику Зое с кислотой, руки за спину заложил и стоит, словно задумался о чем-то. Вот я по горячке и решил его топором по голове рубануть, как Лада кошку. Достал носовой платок, отпечатки свои с топорища обтер, и, держа топор через платок, стал подкрадываться к генералу. Крадусь, а сердце колотится, кажется — вот сейчас, паразит, обернется, заметит меня, а у него ж наверняка пистолет с собой. Угробит меня как и брата. Ну я и метнул топор со всей дури. Метнул — и попал. Вот и все.
      — Ладно, мокрушник, — похлопал его по плечу Глеб. — Пора тебе на лоток ехать. Считай, что ничего мне не говорил.
      — А ты? — Гляделкин посмотрел на Бычкова. — Как бы ты поступил на моем месте? Заделал бы генерала?
      — Заделал бы, наверное, — кивнул Глеб. — Только все равно всех сук не перемочишь.
      — А жаль, — вздохнул лоточник.
      — Жаль, — согласился Бычков.

* * *

      За десять минут до конца рабочего дня красный «феррари» свернул с Дачного проспекта, и, заложив плавный вираж, затормозил перед крыльцом апокалиптического магазинчика.
      — Зайчик! — радостно выскочила навстречу синяевскому авторитету Лариса Сушко.
      Привычным жестом обняв подругу детства, Психоз зашел в магазин.
      — Мне нужно потолковать с этим пареньком, журналистом, — сказал он Глебу Бычкову. — Пришли-ка его в бар.
      Под облицованным деревянными панелями потолком непривычного к такой музыке «Космоса-2» торжественно зазвучал концерт ре минор для скрипки с оркестром Сибелиуса. Лариса хорошо знала вкусы синяевского авторитета.
      — Что ж, — сказал Психоз, жестом приглашая Дениса занять место за его столиком, — надо признать, что ты неплохо поработал.
      — Я старался, — скромно потупился Зыков.
      — С этого дня ты перестаешь быть бесхозным журналистом. Теперь ты будешь журналистом при хозяине.
      Денис изобразил на лице искреннюю радость, мысленно прикидывая, какие неприятности ему сулит столь лестное предложение.
      — Ты станешь русским Марио Пьюзо, — продолжал синяевский авторитет. — Ты напишешь книгу о русской мафии. Настоящую книгу, а не дерьмо, каким нынче заполнены все книжные прилавки. Я даже придумал для этой книги первую фразу.
      — Какую же? — поинтересовался журналист.
      — Мафия бессмертна, потому что смертны все мы, — торжественно изрек Психоз.
      — Отличное начало, — кивнув, согласился Денис.