Ее руки нащупали молнию на его шортах, надетых прямо на голое тело, рванули ее вниз. Нетерпеливая ладонь коснулась горячей и твердой пульсирующей плоти, той самой, от которой вчера, сидя на берегу реки, она не могла отвести глаз.
      Его стон подхлестнул ее. Не дожидаясь, пока это сделает он, Марина торопливо сдернула вниз свои трусики, и, освободившись от них, судорожно подалась навстречу его устрашающей огромности. Почти теряя контроль над собой под напором вибрирующей в каждой клеточке ее тела страсти, Марина боялась боли и в то же время жаждала ее, жаждала ощутить его, принять его в себя всего целиком и, слившись воедино, больше никогда не расставаться.
      Его руки ласкали ее грудь.
      — Ты уверена? — услышала она пробившийся к ней словно издалека чуть хрипловатый шепот.
      — Да, — выдохнула она. — Да, да, да.
      Это было последнее, что она запомнила пред тем, как ее тело взорвалось изнутри, а душа, стремительно взметнувшись вверх, провалилась в бездонную пропасть наслаждения.
 
      Она приходила к нему каждый день. Они гуляли по горам, готовили на костре душистый травяной чай, запекали в золе картошку, шутили, смеялись, занимались любовью.
      Марина жила, как во сне. Она словно парила на крыльях счастья, ни о чем не задумываясь, ни о чем не беспокоясь, и даже не строя планов на будущее. Место мыслей заняли чувства. Она наслаждалась каждым мгновением волшебного общения с горами, с безоблачно-синим небом, со скалами, с лесом, со своим сказочным принцем, уверенная, что так будет всегда.
      Марина до сих пор не знала настоящего имени своего избранника, но даже это ее не беспокоило.
      — Забавно, я все еще не представляю, как тебя зовут, — сказала она, проснувшись в его объятиях на следующее утро.
      — А как бы тебе хотелось меня называть?
      — Даже не знаю. Ты чем-то неуловимо напоминаешь мне то ли Одиссея, то ли Синдбада-морехода.
      — Почему? — удивился он. — Здесь же нет моря.
      — Понятия не имею, — пожала плечами Марина. — Просто напоминаешь и все.
      — Если так, можешь звать меня Синдбад. Одиссей — это слишком напыщенно.
      — Но ведь это же не твое настоящее имя, — запротестовала она.
      — Зато так интересней. Ты сама выбрала этот образ.
      — Пожалуй, ты прав, — засмеялась девушка. — Синдбад. У меня такое чувство, что мы находимся в сказке. А меня отец называет Маруськой, хотя на самом деле я Марина. Синдбад и Маруська. Забавное сочетание, правда?
      — Забавное, — согласился он, покрывая поцелуями ее грудь.
 
      Все кончилось так неожиданно и внезапно, что Марина даже не поняла, что произошло.
      Вернувшись в лагерь поздно ночью, она почувствовала голод. Достав из тумбочки баночку шпрот, девушка открыла ее, быстро перекусила и легла спать, предвкушая радость завтрашней встречи.
      Проснулась она часа через полтора от резкой боли в животе. Казалось, в ее тело забивают острые раскаленные колья. К горлу подкатывал комок мучительной тошноты. Сердце билось тревожно и неровно, замирая на долгие мучительные мгновения. Глаза застилала темная пелена. Марина успела крикнуть, зовя на помощь, а потом потеряла сознание.
      Очнулась она только через три дня, в больнице, слабая как новорожденный котенок, не понимая, что с ней, и где она находится. Над ней нависал белый потолок, вокруг были белые стены. Человек в белом халате щупал ее пульс.
      — А вы везучая, — с мягкой усмешкой произнес врач. — Вам удалось выжить только чудом. Сильнейшее пищевое отравление. Если бы вас доставили в больницу на пять минут позже, вас уже не удалось бы спасти.
      Девушка обвела глазами комнату.
      — А где… — Она хотела сказать «Синдбад», но вовремя сообразила, что вряд ли он назвался в больнице этим именем.
      — Что? — спросил врач.
      — Ко мне никто не приходил?
      — Никто.
      — Сколько времени я здесь нахожусь?
      — Три дня. Вы были без сознания.
      — Три дня?! Господи, целых три дня!
      Марина дернулась, пытаясь приподняться.
      — Что с вами? — доктор придержал ее за плечи. — Успокойтесь. Вам нельзя волноваться.
      — Я не могу здесь оставаться. Мне нужно идти. У меня дела.
      — Но вы не можете, — возразил доктор. — Вы еще слишком слабы.
      — Со мной все в порядке, — сказала Марина. — Действительно все в порядке.
      Со шприцем в руке к ней приближалась медсестра. Девушка поморщилась от боли, когда игла вонзилась ей в руку.
      «Сейчас. Сейчас я встану и пойду к нему, — думала она. — Почему так слипаются глаза? Наверное, от слабости. Надо просто собраться с силами и встать. И тогда я пойду к нему. Он наверняка страшно беспокоится. Он же не знает, где я».
      — Заснула, — сказал врач, глядя на бледное запрокинутое лицо Марины.
 
      Палатки на месте не оказалось.
      «Не может быть, — подумала Марина. — Этого просто не может быть. Наверное, я ошиблась местом».
      Она растерянно огляделась вокруг, надеясь, что страшное заблуждение рассеется. Нет. Ошибки быть не могло. Те же сосны, тот же узкий проход в скалах, угли костра, в котором они запекали картошку всего несколько дней назад. Он уехал. Как же он мог уехать, не увидевшись с ней, не сказав ей ни слова, не отыскав ее?
      Неожиданно Марина поняла, что не знает ничего о своем возлюбленном — совершенно ничего. Ни имени, ни домашнего адреса, ни даже города, в котором он живет. Играя в волшебную сказку, она совсем забыла о грубой прозе жизни. Ей было так хорошо, что хотелось вообще позабыть о существовании внешнего мира. Уединившись в волшебном ущелье со своим сказочным принцем Синдбадом, Марина не хотела нарушать иллюзию их земного рая разговорами о родителях, учебе, планах на будущее. Зачем? У них впереди была вся жизнь, чтобы обсудить эти прозаические вопросы.
      Все еще не веря в реальность происходящего, Марина принялась поспешно обшаривать землю, расщелины в скалах в поисках записки, которую Синдбад непременно должен был оставить ей. Он не мог просто так взять и исчезнуть после всего, что произошло между ними. Они были связаны навек узами чувств, которые невозможно было разорвать. Он уехал, потому что случилось что-то непредвиденное, но он наверняка оставил ей письмо. Просто его сдул ветер, или какой-то зверек утащил его, чтобы сделать подстилку для своей норы.
      Обагрив небо кровавой дымкой, солнце закатилось за горный хребет. Захлебываясь солью слез, Марина, не чувствуя боли, ползала в темноте на коленях по колючкам и острым камешкам и ободранными до крови руками лихорадочно шарила по земле, пытаясь нащупать записку, которую оставил ей ее сказочный принц.
 
      Женька Биомицин удачно совмещал профессии грузчика и лоточника. Готовясь отправиться на точку, он бодро загружал в грузовик ящики с товарами.
      — Крекеры не трогай, — на всякий случай напомнил Андреич. — В них гранаты.
      — Не беспокойся, я помню, — отмахнулся Биомицин.
      Эпопея с гранатами длилась уже две недели. Отправляясь на очередную разборку с конкурентами, Глеб, опасаясь милицейских проверок на дорогах, закопал гранаты в здоровенный ящик, наполненный крекерами, а ящик задвинул в самый дальний угол грузовика.
      Прибыв на место разборки Бычков пошарил в печенье, но гранат не обнаружил, а, поскольку время поджимало, махнул на них рукой, решив обойтись кулаками и пистолетом.
      С тех пор то Глеб, то учредители, то лоточники время от времени наудачу лениво шарили в печенье, но гранаты как в воду канули. Привыкшие к подобным необъяснимым явлениям работники апокалиптического магазинчика отнеслись к ситуации философски, но везти взрывоопасные крекеры на лотки не решались.
      — Можно тебя на пару слов? — Бычков пальцем поманил к себе Биомицина.
      Заинтригованный Женька последовал за Глебом в дальний угол двора, где никто не мог услышать их разговор.
      — Так ты следил или не следил за тем, как Гляделкин на венике вокруг магазина прыгает? — в лоб поинтересовался продавец.
      — Да не следил я за ним, делать мне больше нечего! — возмутился Биомицин. — Я же еще вчера об этом сказал.
      — Сказать-то ты сказал, да только я тебе не поверил. Вид у тебя был какой-то вороватый, и глаза бегали.
      — Скажешь тоже — глаза бегали, — обиделся Женька. — У меня даже алиби на ту ночь есть. Железное.
      — Железных алиби не бывает, — усмехнулся Глеб.
      — У других, может, и не бывает, а у меня есть. Мне в полночь Регинка позвонила. Ты же знаешь, на нее в полнолуние вечно тоска накатывает. А тут вдобавок полнолуние пришлось на годовщину смерти ее волнистого попугайчика. Выпила она с горя, а потом мне позвонила. Так вот мы с Регинкой часа полтора хором по телефону песни пели. Сначала «Бандитскую столицу», потом «Воровской закон», потом про шалаву, про конвой, про шмон, про вертухая, про Магадан…
      — Хватит, — махнул рукой Глеб.
      Любимый репертуар директора он знал наизусть. В детстве Костина занималась в хоровом кружке и с тех пор испытывала нездоровую тягу к коллективному пению. Голос у нее бы приятный — низкий, глубокий, и работникам магазина нравилось, сидя за накрытым столом и в удовольствие потягивая водочку, распевать с директором задушевные бандитские песни.
      К сожалению, застольными песнями Регина не ограничивалась. Пару раз в неделю, почему-то обязательно среди ночи на нее накатывало неутолимое желание отвести душу. Открыв наугад записную книжку, Костина набирала номер первого попавшегося сотрудника и предлагала ему спеть хором по телефону. Работники магазина не могли ответить начальству отказом, кроме того, все любили добродушную и отзывчивую Регинку и с удовольствием составляли с ней дуэт.
      — Да, алиби у тебя действительно железобетонное, — согласился Бычков.
      — Я же говорил, — пожал плечами Биомицин. — Что я, вольтанутый — по ночам в засаде у магазина с камерой сидеть.
      — Ладно, иди, работай, — отпустил его Глеб.
 
      Колюня без особой надежды в очередной раз нажал на дверной звонок.
      — Интересно, куда она подевалась? — задумчиво осведомился полковник Обрыдлов.
      Обычно он не ездил на такие, не представляющие особой сложности задержания, но тут был особый случай. Кроме того, Ивану Евсеевичу было любопытно посмотреть, как живет популярная певица. Его пятнадцатилетняя дочь была страстной поклонницей Лады Воронец.
      — Странно как-то все это. Ее импресарио понятия не имеет, куда могла подеваться Лада, — заметил Чупрун. — Она должна была приехать в студию для записи нового альбома, но так и не появилась, а, если верить словам импресарио, она еще ни разу не пропускала записи.
      — Позвони-ка еще раз, — велел полковник.
      — Напрасно жмете на звонок, — послышался голос у них за их спиной.
      Милиционеры обернулись.
      Опустив на землю тяжелые хозяйственные сумки, полная женщина лет пятидесяти вытаскивала из кармана связку ключей.
      — Поклонники, что ли? — поинтересовалась она.
      — Милиция, — коротко отрекомендовался Иван Евсеевич и продемонстрировал женщине свое удостоверение личности.
      — Милиция? — удивилась та. — За автографом пришли, или Лада натворила что-нибудь?
      — Простите, а вы кто будете? — задал встречный вопрос Обрыдлов.
      — Домработница я. Нина Васильевна Куземко. А звонить в ворота бесполезно. Во-первых, звонок не работает, а, во-вторых, хозяйки сейчас нет дома. Она новый альбом записывает. Я всегда прихожу убирать, когда ее нет дома, чтобы не мешать.
      — Мы звонили импресарио Лады, — сказал Колюня. — Воронец не пришла не запись. Вы позволите войти и осмотреть дом?
      — Даже не знаю, — заколебалась домработница. — Хозяйка вообще-то не велит мне никого пускать, но вы все же милиция…
      — Уверен, что Лада не станет вас ругать, — обаятельно улыбнулся полковник.
      — Ладно, пойдемте, — вздохнула Нина Васильевна, отпирая калитку.
      Из открытого окна стоящего в глубине участка дома донесся собачий вой. Он был долгим и пронзительно-печальным, но в то же время на удивление мелодичным.
      — Ваша хозяйка часто оставляет открытыми окна, когда уходит? — поинтересовался Колюня.
      — Нет, никогда, — удивленно ответила домработница. — Странно все это. Может, она дома? И Алла Борисовна почему-то воет. Раньше она этого не делала.
      — Алла Борисовна? — изумился Обрыдлов. — Пугачева? Она что, собаку имитирует?
      — Да нет, какая Пугачева, — поморщилась Куземко. — Алла Борисовна — это голая мексиканская собачка.
      — Голая? — вскинул брови Колюня. — Почему голая? Ее что, побрили?
      — Зачем ее брить? Она от природы лысая. В Мексике жара страшная — так зачем ей шерсть?
      Входная дверь оказалась заперта.
      — Лада! Вы дома? — заходя в прихожую, крикнула домработница.
      На звук ее голоса, заливаясь истерическим лаем, выскочила Алла Борисовна.
      — Очень странно, — покачала головой Нина Васильевна. — Что-то тут не так.
      — Позвольте, мы посмотрим, — отстранил ее полковник Обрыдлов.
      Дверь в гостиную была приоткрыта. Колюня распахнул ее и застыл на пороге.
      — Пожалуйста, не заходите сюда, — попросил домработницу Иван Евсеевич.
 
      Первый день работы на лотке оказался для Дениса на редкость плодотворным, как в смысле заработка, так и в плане приобретения жизненного опыта. Лоточница Лида, твердо решив наставить на путь истинный не приспособленного к жизни интеллигента, щедро делилась с ним накопленным и приумноженным поколениями продавцов опытом обвеса покупателей. Зыков даже не подозревал, что в столь, казалось бы, нехитром деле, как завешивание продуктов, существует такое невероятное количество деталей и нюансов.
      Чтобы мясо весило больше, в срезы крупных трубчатых костей рекомендовалось забивать молотком очищенные от мяса ребра.
      Накладывая в полиэтиленовый пакет селедку, изогнутой чашечкой ладонью следовало незаметно доливать в него рассол.
      К предназначенной для продуктов чашке весов на тонкой ниточке подвязывалась пятидесятиграммовая пачка чая. Перед началом завеса она незаметно лежала на прилавке за весами, а стрелка весов, согласно правилам торговли, строго застывала на нуле. Взвешивая товар, продавец легким движением пальца сбрасывал пачку с прилавка, обеспечивая таким образом недовес в пятьдесят граммов. Перед следующим завесом пачка незаметно возвращалась на прилавок.
      Чтобы не терять деньги на покупателях, берущих чересчур большое количество какого-либо продукта, продавцы, отговариваясь тем, что у них нет гирь, завешивали товар в несколько приемов, наваривая себе с помощью пачки чая или других не менее хитроумных трюков трюков по 50 граммов на каждом завесе, и так далее, и тому подобное.
      Лида называла свой курс «Школой лоточного мастерства».
      — Слышал историю о том, как Глеб директора обвешивал? — весело спросила она.
      — Нет, — помотал головой Денис. — Расскажи.
      — Недавно Регинка попросила Бычкова завесить ей кусок сыра. Глеб завесил, называет цену. Она удивляется — что-то уж слишком дорого получается. Стала сама перевешивать. Получилось еще дороже. Тут Костина начала гири проверять. Гири в порядке оказались. Сняла крышку весов, а под ней болты и гайки навалены. Регинка страшно разозлилась и заставила Глеба написать расписку, что он обязуется больше никогда не обвешивать директора.
      — Здорово, — восхитился Зыков. — А это обязательно — обвешивать покупателей? Мы же, вроде, и без того хорошо зарабатываем, а зарплаты у людей сейчас такие, что часто и на еду не хватает. Как же можно у них воровать?
      Лоточница с жалостью посмотрела на него.
      — Тебя в детстве, случайно, из окна не роняли?
      — Да, вроде, нет, — смущенно пожал плечами журналист.
      — Ты когда-нибудь слышал про такое понятие — выживание?