— Эй! — громко крикнул Гай, побежав вниз к дороге. — Полковник Тиккеридж! Сэр! Эй!

Оба алебардиста остановились. Они были выбриты так же чисто, как и Фидо. Все их снаряжение пригнано и на месте. Словом, все было так, как на ученье в Пенкирке.

— Дядюшка! Вот это да, будь я проклят! Что вы здесь делаете? Не состоите ли вы по счастливой случайности в штабе войск гарнизона Крита?

Времени для пространных разговоров не было. Они обменялись кое-какой важной информацией по обстановке. Второй батальон алебардистов выбыл из Греции, не произведя там ни одного выстрела, и в ожидании дальнейших приказов расположился на постой между Ретиной и Судой. Наконец полковника вызвали в штаб. Что касается хода боевых действий, то Тиккеридж был в полном неведении. Не слышал он и об исчезновении Бена Ритчи-Хука.

Майор Хаунд еще не настолько погряз в бесчестье, чтобы спокойно наблюдать, как младший офицер разговаривает со старшим, и не вмешаться в этот разговор. Он торопливо подошел и отдал честь.

— Вы ищете штаб войск гарнизона, сэр? Он должен находиться на обратном склоне. Я сам должен явиться туда в восемь часов.

— Меня тоже вызвали на восемь, но я иду сейчас, пока еще тихо. Ровно в восемь немцы начнут воевать. После перерыва на завтрак они будут действовать до захода солнца. Никогда не отклоняются от заведенного порядка. А что же делает генерал здесь в ближнем тылу? Кто такие эти разболтанные молодцы, которые встречаются буквально на каждом шагу? Что здесь вообще происходит?

— Говорят, теперь это называется sauve qui peut[64], — ответил майор Хаунд.

— Не знаю такого выражения, — сурово проговорил полковник Тиккеридж.

Часы показывали двадцать минут восьмого.

— Ну, я спешу. Они, правда, никогда ни в кого не попадают своими проклятыми бомбами, но бомбежка действует мне на нервы.

— Мы тоже пойдем, — сказал Фидо.

На дороге, кроме них, никого не было. Люди, которые брели по ней всю ночь напролет, залегли теперь среди кустов, греясь на солнышке, борясь с надоедливыми колючками, вдыхая ароматный воздух, голодные, страдающие от жажды и грязные, ожидающие, когда долгий, полный опасностей день сменится новой утомительной ночью.

Точно в восемь в небе появились самолеты. Совещание у командующего только начиналось. В шалаше из одеял, веток и камуфляжных сеток вокруг генерала сидели на корточках более десятка офицеров. Те, кто побывал за последнее время под сильными бомбежками, сидели, вобрав голову в плечи, и при каждом приближении самолета становились глухими ко всем другим звукам, хотя ни пули, ни бомбы вблизи шалаша не свистели.

— Джентльмены, к сожалению, я должен сообщить вам, — начал командующий войсками гарнизона Крита, — что принято решение оставить остров. — Он кратко ознакомил офицеров с выводами по обстановке. — Такая-то и такая-то бригады вынесли на себе основную тяжесть боев и серьезно потрепаны… В связи с этим я вывел их из боя и приказал отойти в пункты посадки на южном берегу.

«Это, наверное, как раз тот сброд, который мы видели прошлой ночью, — подумал Гай, — те солдаты со стертыми ногами, что дремлют сейчас в кустах…»

Далее генерал перешел к разъяснению подробностей действий арьергарда. Оперативная группа Хука и второй батальон алебардистов в данный момент были, по-видимому, единственными частями, способными вести боевые действия. Генерал указал рубежи, которые надлежало удерживать.

— Это оборона до последнего солдата и последнего патрона? — бодро спросил полковник Тиккеридж.

— Нет, нет. Запланированное отступление… Такая-то и такая-то части должны отходить в таком-то и таком-то направлениях… Такой-то и такой-то мосты должны быть взорваны после отхода последнего подразделения.

— Мне представляется, что на моих флангах не очень-то много войск, — заметил полковник Тиккеридж, когда генерал сказал последнее слово своего последнего распоряжения.

— О флангах нет нужды беспокоиться. Немцы никогда не ведут боевых действий в стороне от дорог.

В заключение генерал сказал:

— Следует признать, что тыловое обеспечение у нас в какой-то мере нарушено… В различных пунктах вдоль дороги будут созданы склады боеприпасов и продовольствия… Есть надежда, что авиация доставит сегодня вечером дополнительные запасы… Возможно, потребуется некоторая импровизация… Свой штаб я переведу сегодня вечером в Имброс… Движение в районе настоящего расположения штаба должно быть сведено к минимуму. Расходиться отсюда поодиночке, дабы не оставить после себя легко обнаруживаемой протоптанной дороги…

К девяти часам Гай и Фидо возвратились туда, откуда выбыли на совещание. На обратном пути им дважды пришлось укрываться в тот момент, когда самолет пролетал над самой головой. Один или два раза, когда они открыто шли по дороге, из кустов по обочинам до них донеслись укоряющие голоса: «Эй вы, пригнуться не можете, что ли?» Однако на большей части пути казалось, что на прилегающей к дороге местности нет ни души. Прибыв к себе в штаб, Фидо занялся переписыванием распоряжений генерала. Затем он поинтересовался:

— Гай, как ты думаешь, командиры подразделений явятся на совещание, которое я назначил?

— Нет.

— Если не явятся, сами будут виноваты. — Фидо безнадежно осмотрелся вокруг ищущим взглядом. — Никого не видно. Возьми-ка ты лучше грузовик и развези эти распоряжения лично.

— Куда?

— Вот сюда, — сказал начальник штаба бригады, указывая на пометки мелом на своей карте, — и сюда, и сюда. Или еще куда-нибудь, — добавил он с явным отчаянием.

— Старшина, где наш водитель?

Водителя нигде не оказалось. Никто не помнил, видели ли его в это утро. Он был не из частей командос, а прикомандированный из транспортного парка, находившегося на этом острове разбитых надежд.

— Что же, черт возьми, с ним могло случиться?

— Я прихожу к выводу, сэр, что, найдя невозможным уехать, он предпочел уйти пешком. С первого взгляда на него, сэр, у меня сложилось мнение, что он не рвется в бой, и, опасаясь потерять еще одну машину, я отобрал у него распределитель зажигания.

— Отлично, старшина!

— По вульгарному выражению австралийца, о котором я говорил вам, сэр, транспортные средства всякого рода — это золотоносный песок.

Над ними появился бомбардировщик «Юнкерс-87», обнаружил грузовик незваных гостей, спикировал на него и сбросил три бомбы. Они упали на противоположную сторону дороги, среди невидимых отсюда дезертиров. После этого самолет потерял интерес к грузовику и, стремительно взмыв вверх, скрылся в западном направлении. Гай, Фидо и Людович поднялись на ноги.

— Я должен сменить место расположения штаба, — сказал Фидо. — Они всякий раз обнаруживают этот проклятый грузовик.

— А почему бы просто не убрать его отсюда? — возразил Гай.

Людович, не дожидаясь приказаний, взобрался в автомашину, завел двигатель и, выбравшись задним ходом на дорогу, проехал по ней с полмили. Спрятавшиеся дезертиры вскочили, посылая ему вслед проклятия. Когда он возвратился пешком с канистрой бензина в каждой руке, появился еще один «Юнкерс-87», оказавшийся более удачливым, чем его предшественник: сброшенные им бомбы взорвались рядом с грузовиком и опрокинули его колесами вверх.

— Вот и накрылся твой дерьмовый транспорт, — бросил Людович сержанту из группы спрятавшихся дезертиров. У него была присущая лакеям манера изменять свою речь; сейчас он говорил грубым, простонародным языком. С майором же он заговорил прежним, сладким и мелодичным, голосом. — Не позволите ли мне, сэр, взять с собой пару солдат и отправиться вместе с капитаном Краучбеком? Мы смогли бы раздобыть где-нибудь продовольствие.

— Старшина, — спросил его Гай, — вы, случайно, не подозреваете меня в намерении удрать на нашем грузовике?

— Ни в коем случае, сэр, — с напускной скромностью ответил Людович.

— Нет… Да… — нерешительно пробормотал Фидо. — Ладно, поступайте, как считаете нужным. Только сделайте что-нибудь, ради бога.

Среди солдат своего отделения Гай отыскал добровольца-водителя, и вскоре они — Гай в кабине, Людович с двумя солдатами в кузове — отправились по дороге, по которой ехали ночью.

На море и суше стояла тишина, как будто там никого не было, и лишь в воздухе жизнь била ключом. Однако в данный момент никакого интереса к грузовикам противник почему-то не проявлял. Самолеты больше но атаковали любой обнаруженный объект. Вместо этого, придерживаясь какой-то схемы, они, как насекомые, деловито сновали в миле или более от холмов, поднимавшихся к югу от гавани. Появляясь со стороны моря с пятиминутным интервалом, неизменно следуя определенным курсом, они разворачивались, пикировали, сбрасывали бомбы, обстреливали что-то из пулеметов, снова разворачивались, снова пикировали, бомбили, обстреливали, и так три раза каждый, действуя в одной и той же последовательности. Затем они скрывались в направлении моря и своей базы на материке. Пока самолеты выполняли этот ритуал, Гай и его спутники беспрепятственно катили на грузовике по своим делам.

Вытоптанные сады, разрушенные и брошенные обитателями виллы сменились вытянувшимися вдоль дороги узкими террасами, которые в окрестностях Суды вновь сменились виллами.

— Остановитесь-ка на минутку, — приказал Гай. — Здесь где-то должен быть отряд командос «Икс».

Он посмотрел на карту, сличил ее с окружающей местностью. Слева стояла церковь с куполообразной крышей, окруженная оливковыми деревьями — некоторые деревья были расщеплены и обгорели, но большая часть их уцелела и пышно цвела, напомнив Гаю Санта-Дульчину.

— Должно быть, где-то здесь. Заезжайте в укрытие и ждите меня.

Гай вышел из кабины и направился в оливковую рощицу. Он обнаружил, что она вся изрыта окопами, а окопы забиты солдатами. Они сидели съежившись, полусонные, и лишь немногие поднимали голову вверх, когда Гай обращался к ним с вопросами. Иногда тот или другой из них отвечал ему вполголоса, вялым гоном, ставшим теперь характерным для личного состава гарнизона Крита: «Ради бога, пригнитесь. Разве вам не понятно, что надо укрыться?» Это были писари и санитары, солдаты из частей аэродромного обслуживания, ходячие раненые, солдаты из службы снабжения и транспорта, связисты, танковые экипажи без танков, артиллеристы без пушек. В некоторых местах лежали убитые. К отряду командос «Икс» никто из них не имел никакого отношения.

Гай вернулся к грузовику.

— Поезжайте медленно вперед. Наблюдайте за дорогой. Они наверняка выставили часового.

На дороге впереди них неожиданно появился мотоциклист. Резко затормозив, он остановился перед грузовиком. На мотоциклисте было серое обмундирование и плотно прилегающий к голове шлем. Мотоциклист озадаченно посмотрел на Гая мальчишечьими глазами сквозь стекла защитных очков, затем поспешно развернулся и умчался в обратном направлении.

— Как по-вашему, — обратился Гай к водителю, — кто это был?

— Похоже, немец, сэр.

— Мы заехали слишком далеко. Поворачивайте обратно.

Они беспрепятственно развернулись и помчались назад. Отъехав с полмили. Гай сказал:

— Надо было бы пристрелить этого человека.

— Он не дал нам даже опомниться и улизнул, сэр.

— А он должен был бы пристрелить нас.

— Мы появились перед ним так же неожиданно, как и он перед нами, сэр. Никогда не подумал бы, что мы увидим немца так близко.

Некоторым утешением для Гая было то, что Людович не мог видеть мотоциклиста.

— Дезертиры в этом бою, кажется, оказались впереди линии фронта, — заметил Гай.

Следуя в обратном направлении, они доехали до Суды и остановились у складов недалеко от порта. Большая часть складов сгорела, однако в дальнем конце складского двора виднелись штабеля канистр с бензином и немного сваленного в кучу продовольствия, охраняемого Двумя греческими солдатами. Греки дружелюбно поприветствовали своих нестойких союзников. Среди запасов продовольствия было вино; вокруг валялось много пустых бутылок.

— А ну-ка, ребята, за дело! — скомандовал Гай.

Людович осмотрел запасы. Здесь были брикеты спрессованного сена, мешки с рисом, макаронами, сахаром и кофе, какая-то сушеная, но вонючая рыба, огромные классические амфоры с растительным маслом. Это были явно не армейские запасы, а остатки продовольственного склада, принадлежавшего какому-то частному предпринимателю. Людович отобрал сыр, два ящика вафель для мороженого и ящик сардин. Лишь эти продукты и вино можно было употреблять, не прибегая к разведению огня.

Потом они не спеша двинулись в обратный путь. На невидимую цель в горах по-прежнему пикировали самолеты. Греческие солдаты улеглись спать.

Солнце уже поднялось высоко и сильно припекало. Когда грузовик Гая доехал до того места, где дорога сворачивала в глубь острова, непрерывные налеты бомбардировщиков прекратились. Последний самолет уменьшился до размеров букашки и растаял в небесной дали. Вокруг воцарилась тишина, ощущавшаяся даже в дребезжащей кабине водителя. На обочинах дороги, как по команде, появились потягивавшиеся и разминавшие ноги солдаты. У немцев начался перерыв на второй завтрак.

— Похоже, вон они, наши ребята! — воскликнул водитель, показывая на двух солдат, стоявших на обочине с противотанковым ружьем.

Наконец-то они нашли оперативную группу Хука. Ее воины засели вперемежку с дезертирами в узких траншеях, отрытых в обширном винограднике. Кругом — старые, искривленные, несимметрично разбросанные виноградные кусты, усыпанные только что завязавшимися мелкими зелеными ягодами. Все командиры отрядов сидели в тени навеса для повозок. Здесь были командиры первого и третьего отрядов, отряда «Икс», а также майор из второго отряда, прибывший на эскадренном миноносце прошлой ночью.

Гай приблизился и отдал честь:

— Доброе утро, сэр. Доброе утро, сэр. Доброе утро, Тони.

Со времени повышения Томми в должности отрядом «Икс» командовал офицер Колдстримского гвардейского полка Тони Лаксмор, мрачный, неприветливый молодой человек, которому всегда везло в карты. Он ответил на приветствие Гая раздраженным вопросом:

— Где ты пропадаешь, черт возьми? Мы только что таскались по жаре до штаба бригады и обратно, разыскивая тебя.

— Разыскивая меня, Тони?

— Разыскивая распоряжения. Что случилось с твоим начальником штаба? Мы разбудили его, но не могли добиться от него ничего вразумительного. Он твердил только, что все уже спланировано и что распоряжения доставляются офицером.

— Он голоден.

— А кто не голоден?

— Он совсем не спал.

— А кто спал?.

— У нас был тяжелый переход морем. Как бы там ни было, вот они, ваши распоряжения.

Тони Лаксмор взял исписанные карандашом листки, и, пока он вместе с другими командирами отрядов изучал их, Гай подошел к колодцу и наполнил фляжку водой. Вокруг дворовых строений цвели ладанник и жасмин, но в воздухе стоял кислый запах, исходящий от давно не мывшихся людей.

— Это вздор! — воскликнул командир первого отряда командос, познакомившись с распоряжениями.

Гай попытался растолковать ему замысел планового отхода, но Гаю ответили, что не далее как утром этого дня части оперативной группы Хука произвели перегруппировки по своей инициативе. Полный состав сохранился только в отряде командос «Икс». Распоряжения были откорректированы. Гай сделал пометки в своей записной книжке и на карте, испытывая при этом немалое удовольствие оттого, что пунктуально соблюдал установленную процедуру. Затем, сам смертельно уставший, он покинул изнывающих от усталости людей и возвратился к остаткам своего штаба. По прибытии он улегся спать. Людович тоже спал. И лишь сбитый с толку майор Хаунд не смыкал своих проницательных глаз, озадаченно озираясь по сторонам.

Долго спать не пришлось. Ровно в два часа послышались приглушенный гул моторов и зловещие крики, подхваченные на всем склоне горы.

— Самолеты! В укрытия! В укрытия! В укрытия!

Майор Хаунд внезапно оживился:

— Накрыть все металлические предметы! Убрать все карты! Спрятать колени! Закрыть лицо! Не смотреть вверх!

«Юнкерсы» шли строем. На вторую половину дня у них был другой план действий. Ниже расположения штаба оперативной группы Хука раскинулось тучное, круглой формы поле молодой кукурузы, какие иногда попадаются в горах Средиземноморья. Это зеленое пятно летчики избрали в качестве ориентира. Каждый самолет, следуя на малой высоте, выходил строго на него, разворачивался на восток и летел до линии, проходящей в миле от дороги, сбрасывал бомбы, обстреливал цель из пулемета, снова разворачивался и направлялся к морю. Это были такие же действия, какие Гай наблюдал утром, но с другой стороны дороги. Самолеты атаковали цель в непрерывной последовательности, один за другим.

— Зачем все-таки они делают это? — поинтересовался Гай.

— Ради бога, замолчи, — прошипел Фидо.

— Но у них же нет никакой возможности услышать нас.

— Ой да замолчи же ты наконец!

— Послушайте, Фидо, а что, если установить пулемет «брен» на треногу? Мы не промахнулись бы.

— Не шевелиться! — глухо воскликнул Фидо. — Я запрещаю тебе двигаться.

— А я скажу вам, зачем они это делают. Расчищают путь своей пехоте, чтобы обойти наши фланги.

— Ох да заткнись же ты!

Все проснулись, но продолжали лежать недвижимо, молча, будто загипнотизированные этой монотонной процессией, действующей с четкостью хорошо отрегулированного механизма:

Час за часом с глухим гулом взрывались бомбы. Когда съежившимся от страха и оцепеневшим людям эта непрерывно налетающая вереница самолетов стала казаться бесконечной, она неожиданно оборвалась. Приглушенный гул последнего самолета постепенно растаял в тишине, и склон горы снова ожил. Солдаты принялись зашнуровывать ботинки и собирать сохранившееся снаряжение. Дезертиры, укрывавшиеся в расположении штаба, потихоньку спустились на дорогу. Фидо наконец осмелился поднять голову кверху.

— Я думаю, — произнес он, — мы просто повисли в воздухе без тылового эшелона штаба.

— Правильно, ведь у нас нет командира бригады. Мне совершенно непонятно в связи с этим, зачем вам нужен первый эшелон штаба.

— Правильно, — согласился Фидо, — мне тоже непонятно.

Теперь он окончательно поджал хвост и превратился в дичь, на которую разрешено охотиться.

Гай отошел подальше и отыскал место, где было меньше колючек. Раскинувшись на спине, он стал смотреть в небо. Солнце еще не зашло, но в безоблачном небе над ними уже плыл месяц — четко выделявшийся бело-матовый тонкий серп, будто нанесенный легкими мазками на ободке затененного диска. До слуха Гай донеслись какие-то звуки, поблизости кто-то задвигался, но в тот же момент он уснул крепким сном.

Когда Гай пробудился, месяц поднялся высоко к звездам, Фидо, громко сопя, теребил Гая:

— Послушай, который час?

— Ради бога, Фидо, неужели у вас нет часов?

— Должно быть, я забыл завести их.

— Половина десятого.

— Только-то! Я думал, значительно больше.

— Как видите, нет. Вы не возражаете, если я снова засну?

— Людович удрал вместе с грузовиком.

— А зачем же нужно было будить меня?

— Больше того — он забрал с собой моего денщика.

Гай снова уснул, но проспал, как ему показалось, недолго. Проснулся оттого, что его опять теребил Фидо.

— Послушай, Гай, который час?

— Но разве вы не завели свои часы, когда спросили меня прошлый раз?

— Наверное, нет. Видимо, почему-то забыл. Они тикают, но показывают семь тридцать.

— Сейчас четверть одиннадцатого.

— Людович еще не вернулся.

Гай перевернулся на другой бок и снова заснул, но спал теперь более чутко. Он то и дело просыпался и ворочался. Время от времени с дороги до его слуха доносился шум проезжавших грузовиков. Несколько позднее где-то поблизости раздались звуки ружейной стрельбы, после которой заглох шум работавшего двигателя мотоцикла. Затем послышался громкий, возбужденный разговор. Гай взглянул на часы — ровно полночь. Ему еще хотелось спать, но рядом с ним стоял Фидо и громко кричал:

— Штабу бригады построиться на дороге! Пошевеливайся!

— Ради бога, что произошло? — спросил Гай.

— Не отвлекай меня вопросами. Поторапливайся!

Штаб оперативной группы Хука состоял теперь из восьми человек. Фидо осмотрел их при свете звезд.

— Где все остальные?

— Уехали со старшиной, сэр.

— Больше мы их не увидим, — с горечью произнес Фидо. — Вперед!

Но отправились они не вперед, а назад, в долгий обратный путь. Впереди, не замечая ухабов на дороге, энергично шагал Фидо. Сначала Гай был слишком ошеломлен, чтобы думать о чем-либо другом, кроме необходимости поспевать за Фидо. Позднее, пройдя около мили, он попытался заговорить:

— Что же все-таки произошло?

— Противник. Вокруг нас противник. Подходит к дороге с обоих флангов.

— Почему вы так думаете?

— Командос ведут бой. В долине.

Гай не стал больше задавать никаких вопросов. Ему едва хватало сил поспевать за Фидо. Сон не освежил его. За последние двадцать четыре часа все они измотались и ослабли, а он был на десять лет старше большинства других. Устремив взгляд прямо вперед, в изменчиво мерцающие звезды, Фидо мобилизовал на марш все свои силы. Молодая луна зашла. Они шли медленнее, чем идут походным маршем, но быстрее всех, кто в эту ночь шагал по дороге. Они обгоняли призрачные, как тени, медленно ковылявшие пары и сохранившие некое подобие строя подразделения, еле тащившиеся все в том же паническом отходе; они оставляли позади себя и крестьян, шедших, ведя на поводу ослов. После приблизительно часового марша Гай спросил:

— Фидо, где мы собираемся остановиться?

— Не здесь. До наступления рассвета мы должны уйти как можно дальше.

Они шли через безлюдную деревню.

— Не остановиться ли нам здесь?

— Нет. Заманчивая для противника цель. Надо торопиться.

Солдаты начали отставать.

— Надо передохнуть хоть десять минут, — снова предложил Гай. — Пусть солдаты догонят нас.

— Только не здесь. Никакого укрытия.

— Дорога в этом месте вилась вокруг холма, по обеим ее сторонам было много крутых склонов.

— Если мы остановимся, то уже не выберемся отсюда затемно, — добавил Фидо.

— В какой-то мере вы правы, Фидо, но стоит ли так волноваться?

Однако Фидо считал, что стоит. Он вел их все дальше и дальше. Тащась все медленнее, напрягая последние силы, они оставили за собой еще одну покинутую жителями деревню; по сторонам дороги появились деревья, а за ними — признаки открытой местности. Было около четырех часов.

— Ради бога, Фидо, давайте остановимся здесь.

— У нас впереди еще целый час темного времени. Мы должны идти, пока можем.

— Я больше не могу. Я со своим отделением остановлюсь здесь.

Фидо не протестовал. Он резко свернул с дороги и уселся под какими-то деревьями, видимо фруктовыми. Гай ждал на дороге, пока не подошли один за другим отставшие солдаты.

— Мы развернем штаб здесь, — сказал Фидо неожиданно.

Гай улегся и уснул неспокойным сном.

Фидо не удалось уснуть до рассвета; обхватив колени, никем и ничем не тревожимый в ночной тиши, он предался мечтам и размышлениям. Он оказался среди негодяев. Обдумав очевидное предательство Людовича, подозреваемую измену своего заместителя по тылу и начальника, связи, Фидо начал формулировать обвинительное заключение для предания их военному суду. Он взвесил возможности учинить когда-нибудь такой суд и свод способности выступить на этом суде с показаниями. Поразмыслив, Фидо решил, что ни теми, ни другими он не располагает… Вскоре взошло солнце, и путники, которых стало теперь значительно меньше, разошлись по укрытиям. Фидо задремал.

Проснувшись, он увидел странное зрелище. Ближайший участок дороги был забит толпой обросших волосами людей — не просто небритых, а с длинными бородами и красивыми копнами густых черных волос. Их было не менее батальона. Они размахивали флагами, рубахами и лоскутами полотна на палках; некоторые растянули над собой целые простыни. Одеты они были во что попало. Гай Краучбек разговаривал с их вожаком на иностранном языке.

Фидо высунул голову из-за шпалерника и крикнул:

— Гай, Гай, кто это?

Краучбек продолжал разговаривать. Вскоре он вернулся улыбаясь.

— Пленные итальянцы, — объяснил он. — Невезучая команда. Несколько недель назад на албанской границе они сдались грекам в плен. С тех пор их гоняли с места на место, пока им не удалось затеряться в массе отступавших войск и добраться сюда. Теперь им говорят, чтобы шли служить немцам, и они полны негодования потому, что мы не отправляем их в Египет. У них за старшего очень энергичный доктор. Он утверждает, что это противоречит международной конвенции — освобождать нераненых пленных до окончания военных действий. Кроме того, он почему-то утверждает, что на острове полно разъяренных австралийцев, которые зверски расправятся с ними, если они попадутся им. Он требовал вооруженной охраны.

Фидо это нисколько не развеселило. Он только сказал:

— Я не знаю никакой международной конвенции, которая предписывала бы такие действия.

Через пару лет войны слово «освобождение» приобретет зловещий смысл. Для Гая этот случай оказался первым знакомством с его современным значением.

Пленные итальянцы, шаркая ногами, уныло потащились дальше и еще не скрылись из виду, когда первый же появившийся в этот день самолет с оглушительным ревом спикировал на них. Некоторые остались на месте и замахали своими белыми флагами, другие разбежались во все стороны. Последние оказались умнее. Немецкий летчик прострочил толпу пулеметной очередью — несколько человек упали; когда на втором заходе летчик снова открыл огонь, разбежались и остальные.

— Австралийцы в самом деле перебьют их, если они не перестанут привлекать внимание, — заметил Гай.

С оглушительным ревом немецкий самолет улетел искать другие цели. Разгневанный доктор возвратился на дорогу и осмотрел упавших. Он громко попросил помощи, и вскоре к нему присоединились два итальянца и англичанин. Они перенесли раненых и умирающих в тень. Белые флаги, на которые никто не обратил внимания, остались на пыльной дороге.

Гай присел рядом с Фидо.

— За ночь мы прошли длинный путь.

— Вероятно, не менее двенадцати миль. Надо разыскать командующего войсками гарнизона и доложить ему.

— Доложить о чем? — спросил Гай. — А вы не думаете, что нам лучше было бы узнать, что происходит в действительности.

— А как мы можем сделать это?

— Я могу пойти и выяснить.

— Хорошо. А ты вчера съел весь свой паек? Я съел весь.

— Я тоже. К тому же меня страшно мучает жажда.

— Может быть, в той деревне, которую мы прошли, найдется кое-что поесть: яйца или еще что-нибудь. Кажется, я слышал, как пропел петух. Почему бы тебе не взять с собой нескольких солдат и не отправить их обратно с тем, что удастся найти?

— Я предпочел бы пойти один.

Фидо не осмелился приказать Гаю взять с собой реквизиционную команду.

Гай оставил Фидо с одним писарем, тремя связистами и отделением разведки. Ни о какой реальной возможности ортодоксального тактического использования таких сил не могло быть и речи, поэтому солдаты разбежались и улеглись спать. Фидо посмотрел вокруг. Недалеко от него ровная местность переходила в овраг, на дне которого виднелась лужа застоявшейся воды. Два или три солдата — не из его подчиненных — мыли в ней ноги. Фидо присоединился к ним, окунув ноги в охладившуюся за ночь стоячую воду.

— Я не стал бы пить это, — заметил он солдату, жадно глотавшему воду прямо из лужи неподалеку от него.

— Ничего не поделаешь, приятель. Выбросил свою фляжку вчера, когда она опустела. Много еще осталось?

— До Сфакии? Не более двенадцати миль, по-моему.

— Не так уж далеко.

— На пути туда придется преодолеть довольно большой подъем.

Солдат внимательно осмотрел свои ботинки.

— Думаю, выдержат, — сказал он. — Если выдержат они, то и я смогу.

Фидо дал ногам просохнуть. Он выбросил снятые носки и надел чистые, хранившиеся в ранце-рюкзаке. Затем осмотрел свои ботинки: с ними ничего плохого, кажется, не произошло, они продержатся еще несколько недель. Но продержится ли сам Фидо? У него кружилась голова, он ощущал вялость. Любое движение требовало больших усилий и напряжения воли. Он огляделся и увидел в нескольких шагах от себя проходящую под дорогой водопропускную трубу; через нее во время дождей бежал ручеек, остатком которого и была эта грязная лужа. Труба оказалась широкой, чистой, в данный момент сукой и страшно соблазнительной. С ботинками в руках Фидо побрел в чистых носках к ее концу. Заглянув в трубу, в дальнем конце ее он увидел заключенную в круглую рамку очаровательную картину далекой серовато-зелено-коричневой долины; между ним и этой картиной были мрак и пустота. Фидо залез в трубу. Он добрался до середины, и яркие ландшафты в обоих концах трубы сделались примерно одинакового размера. Фидо снял с себя снаряжение и положил его рядом. Кривизна дренажной трубы оказалась удивительно удобной для его ноющей от усталости спины; уподобившись загнанной лисе или, скорее, маршалу авиации, забравшемуся под бильярдный стол, он свернулся комочком и впал в полную апатию.

Ничто не беспокоило его. Немцы в тот день были заняты высадкой подкреплений и поиском спасательных судов. Здесь же, в трубе, не было ни бомб, ни пулеметных очередей. Остатки оперативной группы Хука скатывались вниз на равнину по дороге, проходившей над его головой, но Фидо ничего этого не слышал. В его жалкое убежище не проникал ни малейший звук, и в этом безмолвии его терзали две насущные потребности — в пище и в приказах. Он должен иметь то и другое или погибнуть.

День тянулся нестерпимо медленно. Ближе к вечеру Фидо охватило невыносимое беспокойство; надеясь ослабить чувство голода, он закурил свою последнюю сигарету и, медленно и жадно затягиваясь, курил ее до тех пор, пока горящий окурок не стал жечь кончики пальцев.