- Чего пили? - Петя повеселел, видно, вспомнить было приятно. - Ренского кувшин, полштофа гданской, лакримы-кристи... той не упомню, до нее Фрянчишко зело охоч, еще секу пили...
      - Что? - удивился я. - Я таких и вин не знаю...
      - Ну, сек, он шипит да пузырит, как отколупнешь...
      - А-а-а, - понял я, - сект? Шампанское?!
      - Во, как Фрянчишко говорил, чампань, истинно... А ренское, он сказывал, от реки, что позади Цесарской земли течет, рекомой Рен или Реин...
      - Рейнское! - догадался я. Пить я его не пил, но что-то о нем слышал.
      - А гданское - то простое зелено вино, токмо чище, без мутноты, яко бы водка, но хмельное...
      - Водка! - обрадовался я, как старому знакомому.
      - И водкой ее кличут, так, - кивнул Петр, - горька, а веселит! Опосля питий с иноземными девками данс плясали, токмо название мудреное, запамятовал... А что дале было, и вовсе вышибло... В Преображенское вроде воротились.
      - "Потом не помню, дошел до точки..." - процитировал я Высоцкого.
      - Истинно не помню! - Петька тряхнул патлами. - А у вас тут каково с питием? Али уж Бог сподобил, отвратил от греха сего?
      - Ну да! - Я бы тоже мог Петьке рассказать, еще почище. - Есть кое-что у нас: "Русская", "Стрелецкая", "Петровская"... "Петровская", между прочим, в твою честь названа.
      - А "Стрелецкая" - в честь стрельцов?! - злобно окрысился Петр. - Воры! Матушки моей родню, яко баранов, резали... Сонькиным наущениям предались, аспиды!
      Тут я вспомнил картину "Утро стрелецкой казни" и поспешил успокоить Петьку, пока он опять не распалился:
      - Да брось ты переживать! Все уж давно кончилось. Тебе уж памятник поставили в Ленинграде. "Медный всадник" называется...
      - Стрельцы памятник ставили, столб на площади вкопали... Ироды! - рычал Петр, переживая какие-то совсем недавние для него события. - Давить, жечь нещадно Иудино семя, Каинов род!
      - Успокойся, успокойся! Сделал ты этих стрельцов, под сухую сделал...
      - Когда?
      - Не помню, - я почесал лоб. - Головы им всем отрубил, а вместо них армию устроил, как в Европе.
      - Не помню, - теперь Петр почесал лоб. - Мыслю об том, да силы не имею. Лефорт Фрянчишко об том же речет: надо-де на Руси завесть все полки по иноземному строю да корабельное войско, сиречь флот, учредить... А как сие строится, об том токмо у иноземцев ведение есть, они хитрости знают...
      Петр вздохнул. Только тут до моей глупой головы дошло, что Петька, то есть Петр I, вывалился из своей жизни на семнадцатом году и ничего еще из того, что мы про него знаем, не сделал... Из телефонной трубки долетали короткие гудки.
      - Вот что, - сказал я, подходя к телефону, - мне тут поговорить надо...
      - Так это не ты говорил? - удивился Петр. - Карла туг сидит, что ли9 Я таких малых и не видал... В дырки-то эти и таракану не пролезть...
      - Это, брат, техника!
      - Чего?
      Но я не ответил и набрал директорский телефон.
      - С вами можно инфаркт схватить! - заметил Евгений Анатольевич. - Кто это дурачился? При чем тут царь? Медики уж мне какой-то синдром подсказывали, что вас поразил... Ну, как дела?
      - Никто не дурачился, Евгений Анатольевич, из бокса Петр I вылез...
      - Это серьезно? Не розыгрыш? - поперхнулся академик.
      - Нет же! Настоящий царь Петр, только молодой, семнадцатилетний... Хотите трубку дам?
      - Уф-ф... Ну и ну! - сказал академик, наверно, в сторону, кому-то из сидящих в его кабинете. - Он предлагает поговорить с Петром Первым по телефону...
      - Принципиально ничего невероятного тут нет, - услышал я голос Игоря Сергеевича, - общая теория регенерации это допускает...
      - Давайте вашего Петра, - сказал мне академик.
      Я показал Петьке, как надо держать трубку, и сам подставил ухо, чтобы слышать, что ему академик скажет.
      - Алло, - осторожно произнес Петров, - это... м-м-м ... Петр?
      - Нешто не слышишь? - начал Петька, как в первый раз, но я показал ему кулак. - Я самый и есть, государь Петр Алексеевич, Великий и Малыя и Белыя Руси...
      - Понятно, дальше перечислять не стоит, - осторожно остановил его директор. - А скажите, Петр Алексеевич, как м-м-м... ваше самочувствие, здоровье?
      - Голова побаливает, - хихикнул я, прикрыв рот, и теперь уже Петька погрозил мне кулаком.
      - Благодарствую, здрав есмь, - ответил Петька на полном серьезе. - Каких будешь, человек добрый?
      - Извините, Петр Алексеевич, это не суть важно. У меня к вам еще несколько вопросов, если можно. Скажите, вы не ощущаете ничего непривычного в окружающей вас обстановке?
      - Светло больно... Жердины на потолке светят зело ярко. А дыму и огня не зрю... Не колдовство ли сие, прости Господи? Да и ты, господин, не чернокнижник ли? Пошто в трубку залез?
      - Вы ошибаетесь, Петр Алексеевич, никакого колдовства здесь нет. Это просто такое устройство... Как это в ваше время говорили? Инвенция, кажется?
      - Механизмус, что ль? Слыхал, вроде часов с пружиной... Понятно.
      - Очень рад. Вот с помощью этого "механизмуса" мы с вами и разговариваем. Он называется "телефон"...
      - А-а... А я-то думал, какого Агафона ты давеча кликал? - улыбнулся Петр. - Вот что, господин, а правду ль тут Васька Лопухин речет, что-де меня нечистой силой аж на триста лет вперед унесло? Или брешет?
      - Боюсь, что правду, - сказал академик, - хотя и сомневаюсь слегка. Вы, случайно, ВГИК не кончали?
      - Бог миловал, - ответил Петька, и я чуть не лопнул со смеху.
      Академик тоже немного покашлял, а потом сказал:
      - Ну ладно, это мы еще проверим. Должен вам сказать, что через некоторое время мы выведем вас отсюда и поселим в одном уютном месте. Если вы по-настоящему прибыли к нам из семнадцатого века, из 1689 года, то должны понимать, что вам потребуется долго привыкать к новой обстановке. Вам многое покажется странным. Например, никто не должен слышать от вас грубостей, вам не следует никого бить, даже если сочтете, что к вам относятся непочтительно. Вы должны будете примириться с тем, что здесь нет ни бояр, ни стрельцов, ни стольников. Никто не будет падать ниц и кланяться. Вас будут называть по имени и отчеству - Петр Алексеевич и по фамилии - Романов. Рекомендую не искать способа сбежать, это небезопасно... Вам все понятно?
      - Разумею... - пробубнил Петр. Трубку он положил аккуратно, по-современному.
      Спустя несколько минут броневая дверь со скрежетом отодвинулась, и старая надпись "Дверь блокирована" погасла. В комнату вошли четыре человека, здоровенные бугаи в прорезиненных комбинезонах, резиновых сапогах, с защитными очками и масками. Пахнуло хлоркой и еще какой-то дезинфекцией.
      - Свят, свят, свят! - Петр даже закрестился и полез было туда, где я сам раньше прятался - под пульт. - Пресвятая Богородица, матерь Божия, спаси и помилуй мя, грешного!
      - Просьба соблюдать спокойствие! - прогудел из-под маски один из бугаев. Это у него получилось как в кино, когда говорят кому-нибудь: "Сопротивление бесполезно! Вы окружены!" Я-то соблюдал спокойствие, понимал, что это медики так нарядились, против микробов, а каково Петьке было? В его время небось таких только в кошмарном сне можно было увидеть.
      Вслед за первыми бугаями вошло еще столько же. Эти привезли с собой что-то вроде холодильников, горизонтально положенных на тележки. Я поскорее туда залез, когда они открыли крышку, и потому не видел, как Петьку запихивали. Его, наверно, вдвое складывать пришлось. В холодильнике было неплохо: прохладно, свежий воздух, удобная, чистенькая лежанка. Правда, к руке на всякий случай прилепили датчик с проводками, должно быть, чтобы знать, есть у меня пульс или уже нет. Потом холодильник куда-то покатили, наверно, к грузовому лифту, но этого я уже не помню, потому что после целых суток без сна меня разморило...
      В ЛАПАХ МЕДИЦИНЫ
      Проснулся я уже не в холодильнике, а в маленькой комнатке с голубыми стенами на стандартной больничной койке. Комната была оснащена лампами дневного света, но они не горели, поскольку уже стоял день и свет поступал через окно, за которым, виднелись зелень и кусочек голубого неба. Я встал и подошел к окну. Оно оказалось необычным, герметическим, с толстенными стеклами, и так крепко заделанным, что выдавить его мог разве что трактор. Дверь в комнату тоже была герметическая, вроде той, за которой я сидел прошлой ночью. С четырех углов на меня пялились телекамеры. Имелся санузел, почти такой же, как у нас дома, совмещенный, только без ширмы. Еще стоял стол, а над ним к стене была привинчена полка с книгами. На столе располагался небольшой пульт с кнопочками и телевизорчик вроде "Юности", только без комнатной антенны. В пульт был вделан микрофон.
      За окном прямо от стены начиналась трава, а за ней, после пятиметрового свободного пространства, густой стеной стояли елки, а над елками - небо и больше ничего. Посмотрев в окно, я снова улегся на кровать, но тут что-то щелкнуло, и сам собой включился телевизорчик. На экране возникли физиономии Игоря Сергеевича, завлаба Андрея Михайловича и еще какого-то незнакомого типа в белом халате.
      - Доброе утро! - раздалось из динамика. Говорил Игорь Сергеевич.
      - Как чувствуете себя? - спросил тип в белом халате. - Недомоганий не ощущаете?
      - Не-а, - ответил я, - только есть очень хочется! А меня исследовать будут, да?
      - Будут! - строго сказал белый халат. - И довольно долго. Мы опасаемся, что ваша самодеятельность на установке могла регенерировать не только Петра Первого, но и довольно опасные возбудители болезней. Поэтому мы вас поместили в карантин. Придется потерпеть.
      - Понятно, - вздохнул я, - Игорь Сергеевич, а вы можете объяснить, как это все вышло?
      - Сразу это трудно сделать, - улыбнулся шеф, - вы, Вася, наверно, недостаточно подготовлены... Но попробую в общих чертах. Изучая деформации любых объектов, происшедшие от каких угодно причин, и подвергая их анализу с помощью ЭВМ, можно в конце концов установить причину этих деформаций... Слишком сложно? Тогда совсем попросту: допустим, вы видите сломанную кирпичную стенку. Без всякой ЭВМ вы прикидываете, сколько нужно кирпичей, чтобы починить эту стенку. Архитектору-реставратору подобный же анализ отдельных обломков позволяет уже не просто отремонтировать стену, а восстановить ее почти такой, какой она была до разрушения. Он размышляет, сопоставляет всякие детали, продумывает варианты и находит решение. Эта работа долгая, но машина, при достаточном запасе сведений в памяти, может сделать ее очень быстро. Реставрация, ремонт, восстановление - условно говоря, регенерация предметов, созданных человеком, - дело довольно простое, грубое. Иное дело - регенерация самого человека и его органов... Мы легко можем восстановить дом, если у нас есть его чертежи или фотографии, но до сего времени не могли отрастить человеку ампутированный палец или даже одну фалангу. Улавливаете? А между тем ящерицы преспокойно отращивают себе точно такие же хвосты, как те, что мы им отрываем... У нее нет чертежей своего хвоста, но в генах у нее записана способность к его восстановлению...
      Он еще что-то пробубнил, но тип в халате перебил его:
      - Стоп! Ему надо поесть, соловья баснями не кормят. Через некоторое время дверь моей тюряги с шипением, как в метро, ушла в сторону. За ней оказалась еще одна дверь, а между дверями - тамбур. В тамбуре стоял столик, на столике обед: суп-лапша, котлеты с картофельным пюре и компот.
      - Когда поедите, сложите все на стол и выставьте в тамбур! - приказал тип по телевизору. Я так и сделал. Телевизор больше не включался. Я его попытался включить, но на экране на всех каналах была только голубая муть. Стало скучно, и пришлось лезть на полку за книгами. Библиотеку мне подобрали из одной классики, все эти книжки мы в школе проходили, и они мне еще там до чертиков надоели. Правда, сам я эти книжки не читал, но, судя по учебнику литературы и россказням нашей литераторши Нины Владимировны, там была одна чушь и скукота. В учебнике, конечно, не писалось, что "Война и мир", например, - чушь, наоборот, там его расхваливали, но от этого-то и казалось, что весь роман чушь и скучища. Кино, где Штирлиц Болконского играет, еще смотреть можно, особенно там, где воюют. А так - лажа все это. Единственно, кого я из классиков переносил, так это Пушкина, только не те стихи, что по программе наизусть зубрили. "Гавриилиаду" или "Рефутацию Беранжера" без купюр я бы прочел... Из всего классического чтива, что имелось на полке, я выбрал "Петра I". Надо же было разобраться, с кем я сегодня познакомился... Однако долго почитать мне не дали. Явилась куча народу, одетого, как на борьбу с чумой, не поймешь даже, где мужик, а где тетка Они меня живо разложили, набрали из меня всяких анализов, кому какой нужен был, замерили давление, кардиограмму сняли издевались как могли, еле живой от них вырвался. "Да, - думал я, - если мне, человеку привычному, можно сказать, местному, тошно, то каково же Петьке, бывшему царскому величеству!"
      Когда они разбежались, я снова взялся читать, но тут опять включился телевизор.
      - Мы с вами не договорили, - сказал Игорь Сергеевич, едва появившись на экране. - Вам, наверно, интересно узнать, как все это произошло...
      - Да, да! - ответил я, подсаживаясь к микрофону. Честно говоря, до меня еще не дошло то, что он рассусоливал перед обедом. Единственное, что я понял, между ящерицей с оторванным хвостом и человеком с отрезанным пальцем есть какая-то разница.
      - Регенерировать можно все, и живое, и неживое, - сказал Игорь Сергеевич, - для этого надо только найти какую-то отправную точку, какую-то часть регенерируемого объекта...
      Дальше он посыпал сплошной наукой, не подбирая слова для дурачков, и поэтому выходило более связно. Кое-как напрягая свои извилины, я усек, что Игорь Сергеевич со своей машиной, в смысле ЭВМ, которая Ай-Би-Эм, дошли до того, что рассчитали способ улавливать какие-то микроскопические обрывки связей между кусочками, на которые когда-то было разодрано или само собой развалилось единое целое. Оказывается, и через сто, и даже через тыщу лет, используя эти обрывочки, можно склеить единое целое. И даже если есть только один кусочек, самый малюсенький, представляющий часть этого целого, то можно из него вырастить целое, вроде как из одного разрезанного червяка получить двух самостоятельных червяков. В природе так можно регенерировать только в немногих случаях. Червяк - животное очень простое, а у ящерицы, кроме хвоста, ничего не регенерируется. Но, оказывается, можно создать такие условия, в которых что угодно будет регенерироваться. На очень ограниченном пространстве, в боксе, который стоял у нас в подвале, можно было создать так называемое "регенерационное поле". Как оно делается, я, конечно, не понял, но уловил, что там вроде бы время течет назад, и все, что когда-то распалось, восстанавливается. Игорь Сергеевич сначала научился регенерировать всякие неорганические вещи: камни, железки и так далее. Потом он дошел до органических. В тот день, когда Петр I получился, в боксе был листок бумаги из личного архива Игоря Сергеевича. Этот личный архив у него в сундуке хранился, на антресолях. Туда все его предки еще с царских времен бумаги ссыпали. Кое-что, конечно, время от времени выкидывали, а самые памятные бумажонки оставляли. Этот клочок, хоть он и маленький, все время оставляли. Бабка у Игоря Сергеевича была, оказывается, из дворян, чуть ли не графиня. И ей, бабке, от ее отца достался этот клочок как реликвия. Что там на бумаге написано - даже он, отец бабкин, не знал, потому что почерк был ужасно неразборчивый. Но ему его отец, бабкин дед, объяснял, что почерк это аж самого Петра Великого, и что отпечатки пальцев тоже самого Петра. У Игоря Сергеевича один школьный друг окончил историко-архивный институт. Он этому другу показал бумажонку, и тот подтвердил: да, похоже на почерк Петра, и надо бы сдать в Архив Древних актов, только жаль, что текст так плохо сохранился. Вот тут Игорю Сергеевичу и пришло в голову регенерировать этот листок на пользу истории. Он засунул его в бокс, который по-научному назывался "универсальный регенератор", и стал экспериментировать. Почему-то регенерация не шла, точнее, шла, но не так, как надо. Игорь Сергеевич сказал, что Алик Корзинкин, принимая дежурство, какой-то вектор поля не в ту сторону направил. Вектор был до этого правильно установлен, а Корзинкин настройку сбил или какую-то не ту команду машине запустил - черт его знает! Короче, это самое поле, которое должно было наращивать листок по краям, стало работать перпендикулярно листку. От того, что вектор был не так направлен, все и получилось. Там, в боксе, стояла еще одна телекамера, кроме той, что передавала изображение прямо на дисплей. Вторая камера писала на видео все, что там, в боксе, происходило. Игорь Сергеевич даже показал мне кусочек записи. Сначала восстановилась только яркость самого текста, потом наступила очередь отпечатка большого пальца. Надо сказать, что установка, управляемая ЭВМ, была очень умная, она все подряд не регенерировала. Если бы она так делала, то сухие, застывшие на бумаге чернила стали бы мокрыми, растеклись, и пришлось бы там что-то переполюсовывать, то есть гнать все обратно. Поэтому машина была настроена так, чтобы регенератор вовремя останавливался, точнее, доведя один слой до заданной кондиции, переходил на другой. Отпечаток пальца был в самом верхнем слое. Сама по себе регенерация выглядела поначалу не очень интересно, было похоже на то, как проявляется фотоотпечаток. Просто все закорючки на бумаге стали темнее, а бумага - белее. Еще бы пять и тридцать семь сотых секунды - это Игорь Сергеевич узнал из записей самой машины - и ЭВМ отключила бы регенератор. Но тут я задел дурацкий тумблер подсветки, и в течение сорока пяти и восьмидесяти двух сотых секунды она работала. Вообще-то подсветка была устроена так, чтобы не мешать работе регенератора. Там были какие-то защитные экраны вроде бы. Но, как оказалось, в одном из экранов имелась дырка диаметром в три сотых микрона. Свет через эту дырочку попал на микроскопическую, меньше песчинки, соринку засохший кусочек кожи с большого пальца Петра I, прилепившийся к чернилам и оставшийся на бумаге. Игорь Сергеевич сказал, что и эта соринка была в полторы тысячи раз больше, чем та, которая находилась на листке к началу регенерации. И вот, облучение этой микросоринки через микроскопическую дырочку обычной стоваттной лампой ни с того ни с сего резко ускорило процесс регенерации. Ни Игорь Сергеевич, ни завлаб, ни даже сам академик, никто вообще в мире не знает, что именно там произошло. Но камера видика засняла все очень четко. Сперва среди путаных и извилистых линий чернильного отпечатка пальца появилось пятнышко. Оно с огромной скоростью превратилось в палец, потом в кисть руки, потом в руку. Дальше рамок экрана не хватило, и некоторое время было видно только руку. Потом стало темно - это был момент, когда я вырубил электричество. Когда опять появился свет, стала видна уже шевелящаяся рука, потом Петька заворочался и двинул рукой по камере... На экране возникла его патлатая голова. Это я уже видел.
      Тут картинка сменилась, на экран вылез врач. - Хорошего понемножку! сурово объявил он и отключил изображение.
      Я опять стал читать "Петра I", но тут явилась сестра в противочумном снаряжении и со шприцем. То ли мне прививки делали, то ли просто витамины для укрепления организма вкололи, я не понял, потому что эта тетя из-под своего намордника ничего не говорила, а только действовала: один укол в руку, а другой туда, на чем сидят...
      Потом был ужин, а вечером появился Игорь Сергеевич, который привез с собой моих родителей. Им не хотели давать пропуска, но Игорь Сергеевич через академика, нашего директора, кое-как упросил, разрешили... Мамулька плакала, будто я и вправду чем-то страшным заболел, а пахан хоть и шутил, но через каждые полминуты спрашивал, не болит ли у меня чего-нибудь. Но Игорь Сергеевич в конце концов их развеселил, и они ушли, кажется, успокоенные. Игорь Сергеевич их при мне предупредил, чтоб они насчет Петра I языками не чесали. Это, наверно, уже лишним было, потому что допустили их сюда тоже с какой-нибудь подписочкой. Как я потом понял, дело это было очень секретное, но в тот раз мне показалось, будто секретят все оттого, что никто до конца не уверен, настоящий это Петр или какой-нибудь пройдоха, который заранее в бокс залез. Видеозапись - еще не доказательство, ее и подделать можно. В телевизоре можно что угодно показать, даже человека-невидимку...
      Потом меня еще раз осмотрела медицина, на сон грядущий. Перед сном на меня наклеили датчики, словно на космонавта, они щекотались и мешали спать, но я заснул быстро, потому что устал. От чего устал - не знаю, должно быть, от цепких лап медицины...
      ТРИ МЕСЯЦА ВЗАПЕРТИ
      Наш карантин продолжался три месяца. Вот была тоска - врагу не пожелаю! Сон - еда - процедуры - еда - процедуры - еда - процедуры - сон. А в промежутках телевизионные переговоры с Игорем Сергеевичем и с Петром. Вы видели когда-нибудь лысого Петра I? А я видел, хоть и по телевизору. Петьку в целях гигиены отмыли, продезинфицировали и наголо обрили. Он стал похож не то на призывника, не то на парнишку из спецПТУ. Усы и те сбрили, хоть это были еще не усы, а так, пушок. Первый раз мы с ним беседовали недели через две после того, как угодили в карантин. До этого я, конечно, много раз просил Игоря Сергеевича рассказать, как там поживает государь всея Руси. Он говорил, что Петька находится в стрессовом состоянии и его выводят из него. Вывели его из этого состояния через неделю и, как сказали Игорь Сергеевич и завлаб, процесс адаптации у него идет очень быстро. Уже в начале второй недели он перестал бояться телевизора, научился включать и выключать свет, пользоваться унитазом, умывальником и читать журнал "Мурзилка". Правда, он периодически требовал водки и закатывал истерики, но к нему применили новейшую методику лечения от алкоголизма и так загипнотизировали, что он и сухое не мог пить. Попутно ему пытались объяснить, что с ним произошло и как он получился, но для этого он еще не созрел. Он одно понимал: все дело в нечистой силе. Кроме того, был еще один момент: Петька верил в Бога. Если Тимоха носил крестик ради понта, то Петька верил действительно. Из вещей с ним регенерировались только рубаха и нательный крест. Рубаху у Петьки забрали на исследование - проверяли, в каком веке она сделана, - а крест продезинфицировали и вернули. Выдали ему также и икону, кажется, Пресвятую Богородицу, и он на нее каждый вечер молился. Потом он затребовал священника, так как решил исповедаться. Медики, наука, а также компетентные органы три дня заседали, но в конце концов связались с Московской Патриархией, взяли с них подписку о неразглашении и после этого допустили к Петьке самого настоящего попа, не то протоиерея, не то даже архиерея. Они беседовали с Петькой по телевизору, но о чем - неизвестно. Священнослужитель сказал, что тайну исповеди он даже без всякой подписки разглашать не имеет права. После исповеди Петька совсем успокоился и стал смотреть телевизор, поставленный ему в палату вдобавок к тому, через который шла видеосвязь. Это был самый обычный цветной "Рубин", показывающий обычные четыре программы. Петька так прилип к этому ящику, что молился все реже и реже. Он смотрел все, что крутили по телевизору в те времена: "Новости", "Время", "Спокойной ночи, малыши", "Сельский час", "Служу Советскому Союзу", футбол, "Шахматную школу", фильмы, спектакли и концерты. Другой бы на его месте свихнулся, но на Петьку это увлечение произвело самое благоприятное воздействие. Очень скоро он стал требовать, чтобы ему объясняли все, что он видит на экране. Дело в том, что образование у него было самое что ни на есть ерундовское. У Петра, оказывается, был учитель Никита Моисеевич Зотов, жуткая пьянь. Читать и писать он научил Петра плохо, а вот в том, что Петя к семнадцати годам уже вполне сложился как выпивоха, заслуга Зотова была немалая. Недаром он потом стал "князь-папой Всешутейшего и Всепьянейшего собора".
      Я тоже кое-что наверстывал в образовании. "Петра I" я прочел от корки до корки. Однако Алексей Толстой не дотянул роман даже до Полтавской битвы, поэтому, чтобы узнать, что там было дальше, мне пришлось прочесть книгу Н.И.Павленко из серии ЖЗЛ. Ее я выпросил у Игоря Сергеевича. Когда я прочел, мне стало как-то не по себе, потому что уж очень был не похож Петр I, он же Великий, на этого тощего, долговязого и лысого Петьку, любующегося с телячьим восторгом на приключения поросенка Хрюши, от которых по идее дети засыпать должны. А он, хоть и регенерированный, был именно тот. Тот самый, который построил русский флот, соорудил Петербург, ныне Ленинград, выиграл Полтавскую битву и прочая, прочая, прочая... И тот, который, между прочим, в 1725 году скончался в страшных муках, не успев оставить завещания. Его жизнь была уже прожита, вся целиком, до пятидесяти трех лет. И тут вдруг, триста лет спустя, она начинается снова. Понимаете?! Человеку предоставляется возможность начать жизнь сначала!!! Ну, не совсем сначала, но почти. Ему ведь сейчас семнадцать лет, столько же, сколько мне было год назад, когда, по словам нашего директора школы, мы "только-только вступали в большую жизнь". Эти слова "начать жизнь сначала" здорово затерлись. Спрашивают какую-нибудь знаменитость: "Хотели бы вы начать жизнь сначала?" Тот, конечно, отвечает: "Еще бы!" - "А если бы вам предоставилась такая возможность, вы пошли бы той же дорогой или выбрали другую?" Тут знаменитость подбоченится и гордо скажет репортеру: "Нет, другой дороги я бы не выбрал!" Конечно, что он, дурак, что ли? Пошел бы другой, так, может быть, и знаменитостью не стал бы. А вот когда репортеры спрашивают о том же жуликов, которые попались, те, как правило, плачутся; "Вот если б начать жизнь сначала, я б таких глупостей не делал..." Тут непонятно, то ли он не стал бы воровать, то ли стал бы, но так, чтобы не попадаться. Но суть-то все равно одна: не нравится ему прожитая жизнь, раз уж он сидит. В общем, все как у Островского: "Жизнь дается человеку один раз и..." Дальше я уже забыл.
      Но с Петькой дело совсем не так. Он себе вторую жизнь не просил, а она на него - шлеп! - и свалилась. Первую жизнь он лихо прожил, громко, при "стуке топора и громе пушек", а тут - р-раз! - и все по новой. И ведь уже сейчас ясно, что прожить свою вторую жизнь так же хорошо, как первую, он не сможет. Царем он уж никак не станет, куда ему против Советской власти! А жить-то надо. Не будет же он в Петродворце музейным экспонатом работать, стыдно как-то... А куда ему еще идти, с его незаконченным начальным?.. Спросил я об этом у Игоря Сергеевича, осторожненько так поинтересовался.
      - Видите ли, Вася, - почесал в затылке Игорь Сергеевич, - вы задаете вопрос, который уже сейчас, в обстановке весьма большой секретности, решают очень серьезные люди. И Президиум Академии наук, и более высокие инстанции. Вы даже не представляете себе, сколько тут проблем. Есть юридический аспект, например: считать ли Романова П.А. гражданином СССР? Если да, то какую дату рождения ему указывать в паспорте? Ему сейчас фактически семнадцать лет, так? Но мы же знаем, что он родился в 1672 году! Ну хорошо, примем его фактический возраст за юридический; тогда на следующий год он будет подлежать призыву в армию, получит права избирателя, достигнет брачного возраста. Но в настоящее время он не готов к самостоятельной жизни. Есть политический аспект, немаловажный, я думаю: он ведь представитель дома Романовых... Мало ли что кому вздумается за рубежом! Есть медицинский аспект. Медики считают, что для него пребывание в атмосфере, насыщенной разного рода выхлопами и выбросами до того уровня, который мы уже не замечаем, может оказаться смертельным... Так что проблем хватает. Я там бываю, на заседаниях, подробно ничего говорить не имею права, но скажу только, что есть мнение его изолировать и подвергнуть всесторонним исследованиям. Есть другое: попытаться его адаптировать к современным условиям. Там, в комиссии, народу хватает: физики, химики, историки, философы, юристы, партийные работники... Но первым документом, который эта комиссия рассмотрела, было заявление гражданина Корзинкина Альберта Семеновича, который обвиняет меня в погоне за сенсацией, в фальсификации научных данных и т. д. и т. п. Якобы я при помощи комбинированной съемки изготовил липу, а на исполнение роли Петра нанял какого-то жулика с актерским дарованием...
      - Но это же вранье! - заорал я. - Ну и сука же этот Алик! И вы доказали, что он врет? Да?!
      - Пока нет, - вздохнул Игорь Сергеевич, - напротив, появилось доказательство против меня. Оказалось, что рубаха Петра Алексеевича совсем свежая, ее соткали всего месяц назад. Правда, фактура ткани старинная, но нитки свежие. Есть заключение экспертов МВД... Вот так. Я объяснял, конечно, что рубаха регенерировалась такой, какой она была в тот момент, когда Петр оставил отпечаток пальца... Не знаю, поверили или нет... Историки, специалисты по этому периоду, так и рвутся на встречу с Петром, хотят разоблачить... Но самая главная беда не в этом. От этого вашего случая, Вася, общая теория регенерации, над которой я тринадцать лет работаю, рассыпалась в прах! Вот так.
      - Как это? - выпучился я. - Ведь Петька регенерировался!
      - Теория должна подтверждаться практикой. Проанализировав работу установки, мы обнаружили, что, согласно моей теории, энергии на такую регенерацию в такой короткий промежуток времени не хватило бы. По теории в течение затраченного времени даже кончик пальца Петра не мог бы восстановиться полностью! Мы поставили восемь контрольных опытов в совершенно аналогичных условиях. Восемь! Подсветку включали, все параметры выдерживали тютелька в тютельку, вектор ориентировали с точностью фантастической - и ни-че-го!
      Он улыбнулся такой жалкой и несчастной улыбочкой, что и мне грустно стало.
      Спустя минут двадцать после этого разговора мне впервые показали по телевизору Петьку. Сперва появился на экране наш доктор, объяснил, что для Петра необходимо общение со сверстником, и сказал, что мы тридцать минут можем беседовать о чем угодно.
      Вот тут-то я и увидел первый раз стриженого Петьку, одетого в самую обычную больничную пижаму, рубаху и кальсоны, точно такие же, как у меня. Он так приветливо улыбнулся, что я не удержался и ответил тем же.
      - Здрав буди, боярин! - весело гаркнул он в микрофон. - Каково тебе тут обретается?