Именно сюда возил Виктор пообедать свой "экипаж", поэтому здесь его хорошо знали. Виктор, не торопясь, отобедал, с особенным удовольствием съев поджарку, которую здесь готовили по-своему: на картофель, порезанный кружками и обжаренный в масле, клали также слегка обжаренные куски мяса, сверху отваренные грибы и все это томили в духовке, обильно залив напоследок сметаной. Виктор понимал
      что в его годы пора отказываться от таких, способствующих росту уже наметившегося брюшка блюд, но сегодня решил расслабиться. Зато от десерта Виктор отказался. Вечер он провел дома , у телевизора. Транслировали в записи встречу советских и канадских хоккеистов, а в перерыве показали видовой фильм о горных лыжах. Виктор все-таки попал в горы с Антоном. Долетев самолетом до Минеральных Вод, они автобусом добрались до Чегета. Антон с утра уходил на подъемник, а Виктор в группе начинающих осваивал "плуг", "соскальзывания с бугра" и другие азы горнолыжной техники на небольшом склоне соседней горы. В обед они встречались, потом гуляли по дороге до Терскола, а вечерами сидели либо у камина в гостиной, либо в кафе или баре. На седьмой день обучения инструктор поднял группу начинающих на гору. Подъемников оказалось три, один за другим, на каждый стояла своя очередь, и только где-то часам к десяти Виктор оказался на верхней точке. Виктор стоял, опершись на палки, и ощущал, как, несмотря на синее небо, припекающее солнце, белый снег и карнавально яркие костюмы горнолыжников, несмотря на атмосферу праздника, у ног которого раскинулась величавая панорама долины, в душу отчетливо вползал холодок страха. Потому что казалось, в одном шаге от Виктора за овальным гребнем крутого склона зияла пропасть. Антон рассказывал Виктору, что на заре горнолыжного спорта люди не имели понятия о слаломе и просто неслись с горы по склону, падали, вставали и снова устремлялись вниз. Выбирая более пологий спуск, Виктор отъехал в сторону, сделал поворот, потом еще, а когда притормозил и остановился, то с удивлением заметил, что страшная часть склона осталась позади. Осмелев, Виктор двинулся дальше. Но склон, что открывался ниже, походил на выгнутую сферу, усеянную почти в шахматном порядке неровными снежными буграми. Только к обеду, измотанный в конец бесконечной горой, Виктор устало ввалился в номер гостиницы. На нижней койке двухэтажной кровати сидел Антон. В руках он держал стакан. Виктор поставил лыжи в угол, стянул шапку, куртку, повесил их на вешалку, расстегнул крепления и стянул колодки горнолыжных ботинок. В носках прошел в комнату, сел на кушетку напротив Антона и улыбнулся ему изможденной улыбкой: - Устал... - Съехал? - спросил Антон, не поднимая глаз. - Одолел ее, проклятую, - гордо сказал Виктор и хотел было рассказать о спуске, но тут Антон поднял глаза и Виктор понял, что с ним неладно. - Случилось что, Антон? - Не ругай гору... Я сегодня сбил девушку... - Как же это произошло? - не совсем еще осознавая происшедшее, спросил Виктор. - Начинающие... Чайники... Инструктор выстроил их по склону змейкой, вот они по очереди и спускались. Кто-то съедет в одну сторону, остановится и ждет, когда следующий сверху тронется, а сам в другую сторону... Получилось две такие цепочки сверху вниз... А я сбоку вылетел, не видел... От одного-то я увернулся, мне пришлось сделать разворот, лыжи не успел закантовать и меня сбросило со склона... А ниже оказывается стояла она... И я... Масса-то громадная... Переломил ей обе ноги, упал на нее, нас потащило дальше и метров через пятьсот вынесло на камни... Ее лицом по камням протащило... Виктор сидел, ошарашенный. Он сам только что был на горе, видел эти склоны и камни. - Как же так?.. Ты же прекрасно катаешься... Почему так вышло?.. - А что почему? - пожал плечами Антон. - Все травмы в горах происходят только по двум причинам: либо ты, либо тебя. - А что с ней? - Я со спасателями сам ее спустил. В больницу отправил. Здесь прекрасное ортопедическое отделение. Сказали, что через восемьдевять месяцев будет ходить, но хромой останется на всю жизнь. И лицо повреждено. - Так что же теперь делать? - растерянно спросил Виктор Антона. - Ничего, - сказал Антон. - Обедать пойдем... ... После обеда, во время прогулок по горным дорогам, вечерами было свободное время, которое Виктор и Антон обычно проводили в беседах. Они не касались в своих разговорах ни Люси, ни Марины, ни Сергея, ни Таисьи, но Виктор время от времени, то ли рассказывая о прочитанной книге, то ли вспоминая какой-то фильм или случай из жизни, постоянно уточнял для себя концепцию Антона. Антон говорил охотно, подробно разъясняя свою теорию, что человек обречен жить и страдать, а никто не спросил его, желает ли он этого, что, скрывая свою животную сущность, люди обязательно становятся двойными, но такими их делает еще и сама жизнь, что каждому своя боль, свое страдание ближе, чем боль или страдание другого человека, что подняться надо всем этим может только бесстрашный философ, осознающий всю тщетность жизненной суеты, что такая доля недоступна женщине и что единственный смысл существования человека - в утверждении своего "я", каким способом, это неважно, потому что волей-неволей каждый считает, что избранный способ самоутверждения - лучший, потому что избрать иной способ самоутверждения в силу своего разума, способностей и характера, человек не может. Значит, все заранее предопределено и живет человек уготованной ему судьбой. Виктор во многом соглашался с Антоном. Да, действительно, в больнице он убедился, что любого больного интересует прежде всего своя болезнь, что путь к духовным вершинам - это не прогулка с любимой под луной по цветущему саду и что самоутверждение - необходимое условие реализации любой личности. Но при этом Виктор, наконец-то, разобрался, что же его всегда тревожило и мучительно не устраивало в концепции Антона. А понял это Виктор, найдя ответ на такой вопрос: является ли для Антона аксиомой, постулатом всей его теории вера в Человека? Оказалось, что нет. Более того, оказалось, что таким эталоном, то есть честным ответом на этот вопрос, меряется не только концепция Антона, но и любое действие, любой поступок любого человека. Можно, например, понять и простить мальчика, укравшего часы, чтобы подарить их матери, но нельзя простить мать, заведомо знавшую, что она принимает краденый подарок. Придя к такому выводу, Виктор почувствовал, как начинают успокаиваться болевые точки его души, стал опять ощущать себя цельным, а не как бы разделенным надвое человеком. О своих выводах Виктор не говорил Антону, но тот, видимо, почувствовал, что у Виктора есть свое мнение на этот счет. Их беседы совсем прекратились после того, как Антон сбил на горе девушку. Виктор знал, что Антон больше не ходил в больницу к пострадавшей, не узнал ее имя и адрес, чтобы хоть как-то помочь ей - гора спишет, на горе такое случается часто, что поделаешь, несчастный случай... Несчастный случай... Несчастная девушка... Они не говорили об этом. Молчали. А когда вернулись в Москву, просто разошлись в разные стороны, помахав на прощанье друг другу... ... Виктор выключил телевизор, почистил зубы, лег, почитал немного переводной роман о сицилийской мафии и уснул. Утром Виктор проснулся сразу и, совершив свой обычный ритуал, состоящий из гимнастики, душа и завтрака, продолжал размышлять о том же, как будто и не было ночного перерыва между вчерашним и сегодняшним днем. Память вернула Виктора в зоопарк, и Виктор по ассоциации вспомнил случай из той поры, когда он еще учился в школе. Это было в четвертом или пятом классе. Очередной урок зоологии проходил в зоопарке. Весь класс был возбужден, дети плохо слушались, толкались, бегали, шумели и представляли собой полудикую стаю. Их с трудом укротила классная руководительница, построив в пары и замкнув колонну, которую возглавила экскурсовод. Виктор в паре с Антоном то картинно перепрыгивал через мелкие лужи, то натыкался на впереди идущего, то деланно изумлялся каким-то зверям в вольерах, но все это делал с оглядко
      на Антона. Антон шагал молча, глубоко засунув руки в карманы курточки, и лишь легким прищуром глаз давал понять Виктору, что он заметил и оценил его проделки. Наконец, подошли к клетке, в которой лежал лев, дети сами собой встали полукругом вокруг экскурсовода и выжидательно на нее посмотрели. Сразу же стал слышен шум проехавшего вдалеке трамвая, тонкий вскрик какой-то птицы и унылое шуршание накрапывающего дождика. Экскурсовод, пожилая рыхлая женщина, проговорила себе под нос, но все услышали: - Слава богу, хоть сегодня тихо. И с неприязнью добавила: - Ох, уж эти детки... - На твою тетю Фросю похожа, - шепнул Виктор Антону на ухо. У Антона сузились глаза. - Итак, дети, перед вами царь зверей, - привычно равнодушно повысила голос экскурсовод. Дети невольно поглядели на клетку и увидели, что царь зверей лежит на черном мокром цементном полу, закрыв глаза, что он похож скорее на большую голую кошку с серым, слипшимся от дождя воротником, чем на повелителя земной фауны, что он, как и звери в остальных клетках, совсем не страшный и не кровожадный. Экскурсовод монотонно продолжала свой, построенный в полном соответствии с рекомендуемой методикой, рассказ о семействе кошачьих, а Антон неотрывно смотрел на льва. - Спит, наверное, - прошептал Виктор Антону. - Хищники днем всегда спят, - ответил также тихо Антон. - Я слышал, что если смотреть на зверя в упор, то он не выдерживает взгляда человека... И в этот момент лев поднял голову и с неожиданно проявившимся величием равнодушно посмотрел на группу человеческих детенышей. Что-то заставило его задержать свой взгляд на Антоне. Виктор, стоящий рядом, увидел, что у льва большие, спокойные, покрытые пленкой скуки, желтые глаза. Лев, не мигая, замер на мгновенье, потом слегка сморщил нос и опустил нижнюю губу, собираясь зевнуть, - получилась презрительная гримаса. - Ну, ладно, - стиснув зубы, прошептал Антон. За дальнейшими действиями Антона и лев, и Виктор наблюдали с удивленным интересом. На указательном и большом пальцах левой руки Антона оказалась надета тонкая резинка. Правой рукой Антон достал из кармана согнутую из обычной проволоки скобку, натянул резинку, незаметно для других, укрывшись плечом, от живота прицелился и... Пулька угодила льву в черный мокрый нос. Он несказанно удивился, возмущенно привстал и, поняв, что не в его власти отомстить обидчику, издал поначалу сиплый, жалобный крик. Лев стал метаться вдоль прутьев ограждения, как бы раскачивая на ходу свой яростный, безумный, звериный рев, в котором звучала безысходная тоска по свободе. Забеспокоились, забегали звери в соседних клетках: львицы, пантеры, ягуары, леопарды. Они поддержали льва нестройным, но мощным хором, где-то жутко захохотали гиены, заорал дурным голосом павлин, заверещали дискантами обезьяны... - заголосил весь зоопарк. - Это, как цепная реакция, - натужно объясняла классной руководительнице экскурсовод. - И каждый раз ни с того, ни
      сего. Прямо истерия какая-то... Не только Виктор и остальные дети, но и Антон ощутили страх перед бунтом зверей - настолько яростен был крик тоскующих по свободе и посаженных за двойные решетки. За двойные... Когда же наносится человеку обида, которую он не в силах простить, подумал Виктор. Вот они расстались с Антоном молча, даже не сказав друг другу "прости" или что-то в этом роде. Нет, просто разошлись и все. Наверное, Антон ждет, что Виктор позвонит первым... Эх, Антон, Антон, подумал Виктор, любишь ты быть тамадой за столом. Всегда провозглашаешь себя президентом республики, потирая руки, принимаешься за "массаж мозга". А что в результате? Добился-таки своего - Виктор теперь и сам готов помассировать мозги своему учителю. И ответить ему его же словами:
      Раз все в сравненье познается
      Пусть будет познано вдвойне:
      Я - Человек!
      А это - Солнце... Пусть будет познано вдвойне, подумал Виктор, но нельзя быть двойным, жить двойным - отравишься! И помни о белом мгновении, о котором говорил Марк, - неумолимо наступит час, когда придется держать ответ перед самим собой и посмертная маска отразит либо ужас перед панорамой бесцельно прожитой жизни, либо спокойствие от сознания, что ты сделал все, что в твоих силах для победы Добра... Виктор знал, что ему делать: он тщательно, не торопясь, переоделся, приготовил смесь и инструменты. Потом включил стереосистему, и после малой паузы, вздохнув, протяжно запели скрипки, затрубил гобой и серебром посыпались синкопированные радостные и тревожные одновременно трели клавесина. Виктор работал долго, пока из аморфной глины не стали проступать контуры человеческого лица.
      Москва
      май 1984 - январь 1985