ключ в замке, для чего ему пришлось сунуть букет гвоздик подмышку, а спортивную сумку поставить между ног. В передней было темно, но в комнате горел свет и была включена радиола. Виктор усмехнулся, вытащил букет, встряхнул его и галантно оттопырил локоть. После этого он включил свет в передней, хлопнул дверью и многозначительно, как Антон, откашлялся: - Кхе! Кхе! - Марина, это ты? - радостно прозвучал мужской голос, раздались шаги и в дверях комнаты появился Сергей. Увидев Виктора с букетом в руках, с застывшей улыбкой на лице, Сергей опешил от неожиданность. В руках он держал тряпку, которой стирал пыль. На нескладной фигуре Сергея комично выглядел короткий передник в оборочках, подвязанный на спине чуть ли не под лопатками. Виктор тоже удивился, но пришел в себя первым. Воспользовавшись "своим" комплектом ключей от квартиры Марины, Виктор явно не рассчитывал встретить здесь Сергея. - А-а-а, Сереженька! - протянул Виктор. - Привет одноклеточным! Как жизнь? Сергей поправил очки, ткнув длинным средним пальцем свободной руки в переносицу, снова оглядел Виктора, букет и, уже не смущаясь, спокойно ответил: - Молодая. Виктор широко улыбнулся. - Ха! - сказал он. - Тогда поставим вопрос иначе: как жизнь молодая? Сергей также широко улыбнулся в ответ Виктору: - Замечательно. Виктор отдал букет Сергею: - Подержи. И начал раздеваться, продолжая говорить: - Молодец! А ты растешь, старик, - похвалил он Сергея. - Это же у Марины всегда такая привычка. Ее спросишь: как жизнь? А она в ответ: молодая! Тогда ее спрашиваешь: как жизнь молодая? А она в ответ: за-ме-ча-тельно! Вот и поговорили, вот и ладушки. Быстро ты, однако, усвоил ее уроки... Ну, и где же н-а-ш-а Марина? И Виктор издал короткий смешок. - А разве она не пришла с тобой? - прищурился недоуменно Сергей. - Как же ты попал в квартиру?.. Или вы с Мариной каким-то образом договорились? Виктор пожал плечами: - Ага, договорились... Нет, сговорились... Ты знаешь, сейчас все сговариваются, потом договариваются, потом разговариваются... Виктор рассмеялся своему каламбуру, откинул голову, расчесывая волосы широко растопыренными пальцами, и тут Сергей понял, что Виктор крепко навеселе. - Так все-таки, как ты попал в квартиру? - тихо, но настойчиво повторил свой вопрос Сергей. - Как? Как, как... Заладил... Открыл дверь ключом... Своим. Не удивляйся и не ревнуй. Мне его Марина сама дала когда-то... Было дело... Ну, чтобы я мог... Ну, иногда... Тогда, когда... Ну, например, как сегодня, завезти ей то, что она просила... Вот... Виктор нагнулся, пошарил в спортивной сумке и достал из нее ручки для дверей: - Ага, пусти-ка... Виктор прошел в комнату, слегка отстранив Сергея, который так и стоял с букетом в одной руке и тряпкой в другой. Виктор хотел примерить ручку, присел около двери, но не удержался и шлепнулся на пол. Его насмешила такая неудача, он добродушно рассмеялся, но вставать не стал, а поставил сумку между ног, достал из нее дверные ручки и покидал их на диван, стоящий рядом с дверью. Потом обнял колени и поднял голову на Сергея. - Старик! Желание женщины для нас - закон! Не согласен? - и Виктор грозно сдвинул брови. - Согласен, - сдержанно ответил Сергей. - Конечно, закон. Только законом для меня является желание любимой женщины. Виктор мотнул головой. - Любимой? Что ты в этом понимаешь? - В чем? - насторожился Сергей. Ему был неприятен развязный, пьяненький тон Виктора, то, что у него оказались ключи от квартиры, то, что Виктор сидел на полу, не вставал и не намеревался по всей видимости уходить. - Как в чем? - небрежно отмахнулся Виктор. - В любви, конечно, в чем же еще. - То есть как это не понимаю? - вспыхнул неожиданно даже для самого себя Сергей. - Как же это я не понимаю, если люблю! - Ты?! Виктор поднял голову и очень серьезно, с искренним страданием, которое засветилось болью в его глазах, сказал: - Значит, не я один... - Ты?! - теперь растерянно опустил руки Сергей. - Ты тоже?.. Ты тоже любишь Марину?.. А она?.. Тогда почему же, я не понимаю?.. И он машинально вытер разом вспотевший лоб тряпкой, которую держал в руке. В другой руке уныло висел букет. Настало время удивляться Виктору. Наконец, он понял, от чего разволновался Сергей, опять негромко рассмеялся, кряхтя поднялся, подошел к Сергею и дружески обнял его, обдав перегарчиком. - Так ты влюбился в Маринку?!.. Что ж, бывает... Виктор прошел в комнату, тяжело плюхнулся на диван, покрутил головой и, звонко ударив себя ладонью по колену, опять развеселился: - Ну, нет, это надо же!.. Цирк зажигает огни - вот как называется этот водевиль... Виктор посмотрел на побледневшего Сергея, на его худые руки, судорожно сжимающие тряпку и букет, и ему стало жалко Сергея, как жалеют беззащитного малыша, щенка или котенка. И Виктор решил, подражая Антону, открыть Сергею великие истины, вид на горные вершины высокого духа, парящего, как демон во вселенной, над бременем страстей человеческих. - Ты только успокойся, старик... Не дрейфь... Какая разница: Марина, Люся или Таисья? Все пройдет, все уйдет, растает в черном дыме крематория или превратится в прах и тлен... Все пройдет... Вот как сказал об этом поэт Валерий Истомин, ты, небось, и не слышал о таком?.. А наша истинная сущность - отраженье ужасной истины, что я - лишь только в что-то превращенье круговорота бытия... Лишь только в что-то... Усек, старик?.. - Усек, - уже успокоившись, кивнул головой Сергей. Он внимательно слушал Виктора, ожидая, когда тот возведет до конца храм своих умозаключений. - Молоток!.. Раз все проходит и все пройдет - пройдет и твоя любовь к Марине. Понял?.. Пройдет, как у меня прошла, пройдет, как прошла у Антона... К Марине, я имею ввиду... Но Марину не вздумай обижать. Так-то! Марина - это ш.п., швой парень, значит. Она - надежный человечек, никогда не выдаст, да и в делах любовных искусница, тут ничего не скажешь... Виктор не заметил, как побелели костяшки пальцев Сергея, сжимающие букет. Но Сергей молчал, и Виктор истолковал его молчание как сомнение в его, Виктора, словах, и поэтому он решил по-дружески открыть глаза Сергею, как недавно ему открыл глаза Антон. - Жаль, конечно, девку, но время ее ушло... Безвозвратно, как все уходит... Вот, еще несколько лет назад она была вся в соку, как говорится, а сейчас... Сейчас с ней хорошо дружить, но жить... Нет, согласись, что с ее характером ей только на общественном транспорте контролером работать... Скажешь, я не прав, старик?.. И смотри, как бы она тебя не охомутала, совсем в бабу не превратила... Весь этот монолог Виктора был скорее обращен не к Сергею, как самому себе. Виктор убеждал самого себя в своей правоте, следуя логике и духу Антона, утвердительно размахивал руками, но посмотрел на Сергея только на последней своей фразе. Сергей сунул тряпку в карман передника, снял очки и тщательно протер их краем передника. Потом прошел в комнату, выключил по пути тихо играющую радиолу, аккуратно положил букет н
      стол, а очки на сервант и повернулся к Виктору, который с добродушной ухмылкой наблюдал на ним. - Знаешь что, подонок? - тихо сказал Сергей. - Пошел-ка ты вон отсюда. Это ты - старик, а не я. Это твое время ушло навсегда, а не мое. Это ты так испоганился, что душа твоя, как медуза, скользкая и ядовитая. Я люблю Марину, слышишь, подонок, люблю, а что это значит, любить по-настоящему, тебе никогда не понять. Тебе этого просто не дано, подонок, ты лишен этого, потому что амеба ты убогая среди людей. Я знаю, что Марине больно, что ей тоскливо, что она мечется, как раненая, но я ее спасу, потому что я ее люблю, и мне неважно, с кем она была раньше и какие подонки растоптали ей душу: Пижон, Антон или ты, гнида... И Сергей решительно двинулся на Виктора. - Салют, мальчики! Сергей и Виктор, вздрогнув, повернулись на голос. В дверях стояла Марина. - О чем дебаты, граждане представители сильного пола? Марина подошла к Сергею, крепко-крепко прижалась к нему, и преданно глядя на него снизу, начала нежно выговаривать ему: - Здравствуй, любимый мой! Не стыдно тебе? Ну, почему ты у меня такой непослушный? Я же тебя просила, родной ты мой, не лишай ты меня моих женских забот. Это же счастье для меня ухаживать за тобой. Ты здесь хозяин, ну, а я - хозяйка, я сама все уберу-приберу, все сделаю, лишь бы тебе было спокойно, удобно работать. А ты пиши свою диссертацию, хорошо? И потом у нас гость, Сереженька, встречай его, как положено хозяину. Марина развязала тесемки на спине у Сергея, плавно снял
      передник ему через голову, взяла очки с серванта и осторожно надела их Сергею на нос. Сергей улыбнулся и залился краской, словно зажегся красный фонарик. Он привычным движением толкнул средним пальцем очки на место, а Марина поймала его руку и прижалась к ней щекой. - Пиши, писатель, пиши, - насмешливо заговорил Виктор. - Диссертацию о любви одноклеточных. Сергей было опять резко двинулся на Виктора, но Марина удержала его и повернулась к Виктору, развалившемуся на диване. - Гостю, кажется, не нравится тема нашей диссертации? - насмешливо спросила она. - Это, конечно, не то, что разрабатывать режимы прокатки труднодеформируемых сплавов. Ну, а если прокатка на практике не получается, так потому они и зовутся, эти сплавы, труднодеформируемыми. Однако Виктор отреагировал на слова Марины по-своему: - Что же ты, Марина, нарушаешь наш святой уговор, а? - причмокнул он губами. - Нехорошо, старушка, нехорошо. Так честные люди не поступают. - Что ты имеешь ввиду? - холодно осведомилась Марина. - Сама же привела Люсю ко мне в гости, сама позвонила ей, когда я заболел, а потом приревновала что ли к подруге? Напела ей, что все мужики - подонки, и Антон, и я в том числе, что мы чуть ли не заговор вокруг Люся устроили с одной нехорошей целью: совратить бедную девушку. Ты-то тут не при чем, конечно... Про союз наш рассказала... Учти, что Антон этого не простит... Он не такой уж и добрый, как тебе кажется. Или тебе Сереженьки твоего ненаглядного не жалко? Забыла, как его получила? - Что происходит?.. Какой союз?.. Марина, объясни мне, пожалуйста, что это он там плетет? - заволновался Сергей. Марина побледнела, но справилась с собой и еще крепче сжала руки Сергею. - Подожди, милый... Если ты, Сережа... Если ты действительно любишь меня, прошу тебя, будь терпеливым - я все объясню тебе. Я и сама не понимала, что живу в тумане самообмана. Спасибо тебе, солнышко мое, помог ты мне разобраться во всем. Своей чистотой, своей верой помог. Не думала я, не гадала, что стану любимой, что стану желанной в свои-то годы. А теперь поверила. И за счастье, тобой подаренное, буду благодарна тебе всегда... А что касается Антона и Виктора... пожалей ты их. Антон, конечно, посложней, для него свобода - высшее благо, неприкосновенное и святое понятие, а Вика... Вика так и не понял своего счастья с Люсей, не сумел быть достойным его. Да, было время, когда три одиноких человека решили помогать друг другу, да видно, чего-то настоящего, чего-то человечески правильного не хватало в этом союзе... А с годами выработалась целая философия, привычка потакать любым своим желаниям, прикрываясь высокими словами о независимом духе... Ты подумай об этом, Виктор... Честно подумай... Сам о себе... Больно тебе будет, увидишь ты, что душа у тебя скользкая и ядовитая... Как медуза... Но не пугайся, не бойся - только когда ты сможешь открыто посмотреть правде в глаза, какой бы горькой она не была, только тогда ты сможешь выжить, очиститься... Вот тогда приходи... А сейчас прощай... Марина взяла спортивную сумку, молча сложила в нее дверные ручки, валявшиеся на диване, и поставила сумку на колени Виктору. Потом неторопливо вытащила из бокового кармана пиджака ключи Виктора, сняла со связки свой комплект и сунула их обратно в карман. - А Сережу не трожь, не дай тебе бог, ты же знаешь меня...Иди...
      25 Время, время... Время быстротечно - плывешь в его бесконечном потоке и постоянной сменой впечатлений, событий и забот врачуются, казалось бы, незаживающие раны, пропадает острота ощущения и иногда достаточно солнечного зайчика, который пригрелся ясным утром где-то у щеки, чтобы проснуться с полным ощущением спокойной безмятежности. Виктор вздохнул, потянулся в постели, упершись ногами в спинку кровати и достав макушкой до противоположной стены. Открыл глаза, встал, ополоснул лицо холодной водой и вернулся в большую комнату. Распахнул окно, впустив свежий, с острым холодком, кристально синий воздух. Улыбнулся, прищурившись, солнцу, включил стереосистему. Из динамиков раздались глухие, как удары сердца, ритмы тамтама, потом нежно заголосила флейта и все пространство комнаты заполнил органный строй синтезаторов... Взлетели колени, мелькнули руки, разворот, прыжок, присед... Ритм, ритм, ритм... А теперь так... И еще... И по-другому... А теперь то же самое, но сидя... Импровизация... А теперь легли и расслабились... Виктор полежал на полу, ощущая лопатками, икрами ног
      тыльными сторонами раскинутых ладоней жесткую шерсть ковра. В ванной комнате Виктор несколько раз поменял горячую и холодную воду в душе, растерся пушистым полотенцем, горячим от того, что оно висело на никелированной трубе регистра. На кухне паровозиком засвистел чайник. Виктор выключил газ и сел бриться. Жужжащие ножи электробритвы оставляли после себя гладкую эластичную кожу. От освежающего ожога одеколона у Виктора возникло ощущение, будто у него обновилось лицо. Яичницу Виктор жарил так, как когда-то его научила Люся - глазунья с хрустящей коричневой корочкой. Тостер катапультировал два подрумяненных куска белого хлеба, на которых сразу оплыли кусочки светложелтого масла. Доев яичницу, допив кофе, Виктор хотел было закурить, но раздумал, тщательно перемыл посуду, убрал в квартире, оделся и встал у зеркала, перед тем как выйти из дома. В длинном зеркальном прямоугольнике на Виктора смотрел высокий, крепкий, загорелый мужчина в черных вельветовых брюках, темно-синей куртке с дутым воротником и темно-коричневой замшевой кепочке. Виктор подмигнул своему отражению, получив тут же зеркальный ответ. Во дворе дома, как косой, размахивал метлой на длинной белой деревянной ручке дворник Слава. - Привет начальству, - сдернул он серый блинчик своего берета в ответ на приветственный взмах Виктора и оперся на метлу. Пока Виктор сметал листья, прилипшие к капоту и лобовому стеклу своих "Жигулей", они побеседовали со Славой о том, что погода стоит, как по заказу, что в прошлом году бабье лето выдалось позже и было коротким и что в соседнем подъезде кто-то помер, а в пятьдесят второй квартире нынче свадьба. Виктор сел в машину, прогрел мотор, поправил зеркало заднего вида и плавно выехал из двора дома. Определенной цели, какого-то маршрута у него не было, и он, не торопясь, пересек несколько улиц, выехал на набережную и по ней попал на Ленинские горы. Остановил машину, дошел по шуршащей листве до свободной скамейки и сел. Та ли это была скамейка, на которой они сидели когда-то с Люсей - почти три года, или не та, Виктор не помнил, да и приехал он сюда не для того, чтобы снова предаваться бесконечным размышлениям о том, что произошло в то время с ним, с Антоном, с Мариной, с Люсей, с Таисьей, с Сергеем - просто Виктор ощутил, что если он и думает о прошлом, то совершенно спокойно, нет, не равнодушно, а как о чем-то далеком, что произошло даже как будто не с ним, а с кем-то другим. И как всегда, в такие моменты Виктор удивился тому, каким же он был когда-то несмышленым, и что повторись эта история сейчас, он бы уже не совершил тех глупостей, которые, увы, не исправишь, а, с другой стороны, может быть, все получилось к лучшему. Да, конечно, Виктор должен был с самого начала, не таясь, рассказать Люсе всю правду. Это было бы честно, правильно, но неизвестно, что было бы дальше, как бы к этому отнеслась Люся - для женщины вокруг любимого обязательно должен сиять ореол мужества и благородства, впрочем, и для мужчины в женщине должно быть нечто... Так каждый человек тешит себя какой-то иллюзией и, даже зная горькую правду, делает вид, будто она существует, и только время, быстротекущее время, расставляет все по свои
      местам. Тогда, когда уже все в прошлом. И наверное, совсем ни к чему рассказывать обо всем, до конца. Есть вещи, о которых лучше молчать. Несмотря ни на что. К числу таких происшествий, подумал Виктор, можно отнести, например, такой случай, который произошел в семье Виктора, когда еще были живы отец и мать. Как-то к ним приехала погостить из-под Тамбова сестра отца со своим сыном. Двоюродный брат был одного возраста с Виктором. Тихий, невзрачный мальчик - он ничем не запомнился Виктору. Вскоре после того, как они уехали, тетка прислала письмо, в котором радостно извещала, что ее сынок нашел в вагоне и тут же подарил своей мамочке женские часы. По описанию они полностью соответствовали трофейным часам, подаренным в свое время отцом Виктора своей жене и пропавшим из дома с отъездом тамбовских родственников. Об этом происшествии Виктор узнал случайно от матери, когда она лежала в онкологическом центре. Сложность семейной ситуации заключалась даже, может быть, не в том, что мальчик взял эти часы и наивно "нашел" их в поезде, а в том, что тетка из Тамбова неоднократно их разглядывала и с завистью восхищалась ими. Сын, скорее всего, хотел сделать матери подарок, мать же также наивно сделала вид, что поверила случайной находке. Вот так и появилась семейная тайна. Мать Виктора молчала - попробуй, скажи мужу о случившемся, мальчик так и вырос в полной уверенности, что никто ни о чем не догадался, а его мамочка не удержалась и приехала на пятидесятилетие брата в обновке. Отец Виктора мгновенно узнал часы, но тоже ничего не сказал, только спросил у жены, где же его подарок. Мать Виктора, закусив до крови губу, отвела глаза, и отец все понял. Вечером он увел сестру в лес - дело происходило за городом, на даче, которую снимали родители Виктора. О чем они там говорили - неизвестно, но когда вернулись, сестра молча протянула часы матери Виктора, но не удержалась и картинно изумилась: - Все-таки не мог Рудольф этого сделать... Вот они иллюзии, вот она правда... Виктор усмехнулся, подумав о том, что тайны семейные имеют аналогии и в общественной жизни. Например, далеко не обо всем, связанном с деятельностью института, в котором работал Виктор, можно судачить с первым встречным. Также и любой поступок имеет свое второе, третье или неизвестно еще какое по счету дно. И для того, чтобы докопаться до этого последнего дна, надо знать все и о человеке, совершившем поступок, и о побудительных мотивах, и о последствиях. Возможно ли это? А если и возможно, попробуй-ка возьми на себя роль верховного судьи и, осуждая бескомпромиссным прокурором мелочность чужого эгоизма, не станешь ли одновременно великодушным адвокатом своего собственного "я"? И тогда тебе станет тоскливо, подумал Виктор. Тоскливо от того, что, ох, как далеко не всегда великие идеалы руководят людьми в их каждодневной суматошной жизни. И от того, что мудрость - результат прошлых ошибок, которые исправить уже нельзя. Виктор встал, не спеша дошел до машины, посидел у открытого окна и снова тронулся в путь. Спустился вниз с Ленински
      гор и покатил по набережной, мимо Окружного железнодорожного моста, под насыпью которого, на другом берегу Москва-реки сияли купола Новодевичьего монастыря, пересек реку по Бородинскому мосту и опять двинулся по набережной в сторону Центра международной торговли. В этом Центре когда-то велись переговоры с одной иностранной фирмой на предмет покупки лицензии на режимы прокатки труднодеформируемых сплавов и в этих переговорах участвовал как специалист Виктор. Переговоры кончились ничем - в конце концов было принято решение закупить партию готовой катаной стали, потому что оказалось, что рассчитать подобный режим могла и лаборатория Виктора - зачем же тогда покупать лицензию - а вот гарантии того, что сталь будет получена с заданными свойствами, не было. Тогда Виктор убедился, какая же это непростая наука - внешняя торговля. Развеялась его иллюзия, что купить-продать в международном бизнесе - это, примерно, то же, что и сделка на колхозном рынке. При этом Виктор воочию увидел людей, которые ворочали миллионами, получая зарплату вдвое меньшую, чем он сам. Но до Центра международной торговли Виктор не стал добираться, свернул направо и выехал к зоопарку. Найдя место, где можно было оставить машину, Виктор вошел на территорию зоопарка и присел на скамейку около большого пруда. Белые и черные лебеди величаво рассекали ставшую от утренних холодов уже прозрачной воду, утки сбивались в стаю и время от времени с треском рвущегося на ветру полотна взлетали, делая дватри тренировочных круга над зоопарком. В середине ж
      пруда, на небольшом островке, рядом со сколоченным из зеленых досок домиком сидели, спрятав головы под крыло, те утки, которые, очевидно, не собирались подвергать себя опасностям дальнего перелета, а предпочитали перезимовать здесь, за пазухой большого города. Глядя на этих цивилизованных птиц, Виктор подумал о том, что они изменили своей природе, своему вечному инстинкту и, скорее всего, встали на путь прямого вырождения. Не понимая этого, конечно. Они избрали то, что легче далось сегодня - вот также поступают многие люди. Но люди отличаются от уток тем, что знают, что будет завтра, что завтра их не будет, а сегодня надо трудиться для тех, кто придет на их место завтра. В этом весь смысл жизни, вся ее диалектика. И если ты не понимаешь этого или начинаешь жить только ради себя, то тогда и возникает та самая двойственность существования от необходимости натянуть маску искренности, благородства, честности на лицо своего эгоизма. По такой же схеме, подумал Виктор, возник и так долго существовал союз троих: Антон-Марина-Виктор. Союз-маска свободных от каких-либо обязательств людей, единственным принципом которых было: мое желание - закон! Виктор вспомнил, как он вел планомерную осаду Люси, притворяясь то бесшабашным оптимистом, то убитым горем сиротой, то безнадежно влюбленным, как он предлагал Люсе стать ее рабом, но... только на время их встреч, и как он все-таки добился своего... и жестоко за это поплатился. В конце такой схемы, по которой существовал триумвират, всегда стоит тупик. Также, как в деле Марчука, который доказывал, что можно повысить производительность агрегатов на тридцать процентов, и нашлись же люди, поддержавшие его идею. Где сейчас этот Марчук? Все давным-давно о нем забыли, а если и вспоминают, то как об анекдоте, а ведь этот анекдот, может быть, составил смысл целой жизни этого человека. Двойственность начинается с первой лжи, подумал Виктор. Может быть, не с первой лжи, но с главной лжи, со лжи в главном. А когда же я дрогнул, сознательно солгал себе в первый раз? В самый трудный момент своей жизни... - А какие же мы хорошенькие, какие сладкие. А вот мы тут сядем, отдохнем, вот на этой скамеечке, здесь и солнышко как раз светит, - услышал Виктор женский воркующий голос. Виктор сидел, закинув голову навстречу нежаркому осеннему солнцу, закрыв глаза и надвинув кепочку на лоб. Он открыл глаза и увидел молодую мамашу в очках, в сиреневой пуховой шапочке, в зеленом приталенном пальто и черных резиновых ботиках. Она склонилась над детской коляской, мерно ее покачивая, а потом присела рядом с Виктором. - Господи, Таисия! - удивился Виктор. Таисия неторопливо повернула голову, посмотрела на Виктора и поздоровалась так, словно они расстались только вчера: - Привет. - Не признал сначала, - заговорил Виктор. - Я же тебя в очках никогда не видел. - Что же я по-твоему девка молодая, на выданье, и буду очки таскать, как старуха? - посетовала она на непонятливость Виктора. Сейчас я уже замужняя, можно и носить. Близорукость у меня. С детства. Уже около минус пяти. Говорят, операции сейчас делают, исправляют глаза, не слышал? - Слышал. Есть даже специальный институт микрохирургии глаза. У нас один сотрудник, Иван Сергеевич, такую операцию сделал. Удачно. - Боюсь я, - вздохнула Таисья. - С другой стороны, привыкла. Ты в стереокино никогда не был? Виктор утвердительно кивнул головой. - Был, значит, - поняла Таисья. - Так вот, когда там на экран без очков смотришь, то все размытым кажется, а если очки наденешь, то все такое крупное, близкое и словно лезет на тебя. Вообще-то я хожу без очков и никого не вижу. Спокойней мне так, о своем думаю. Да без очков мне и люди кажутся лучше, красивее. Вот на тебя посмотрела, седой ты уже, в морщинках, а ведь молодой еще мужчина. - Скоро сорок, - улыбнулся Виктор. - А моему Анатолию тридцать. Тоже не мальчик, в армии отслужил. Он у меня на заводе, который "Москвичи" делает, работает. И танцует. В самодеятельности. - Сын? - кивнул головой на коляску Виктор. - Нет. Девочка. Верой назвали. В честь моей бабки из Сибири, ту тоже Верой звали. Год, как померла, как раз под ноябрьские. До девяноста совсем немного не дотянула. Таисия ненадолго задумалась, замолчала, потом мягко улыбнулась: - А нам уже целых четыре месяца и пять дней, мы уже почти пять килограмм весим... И Таисия, засветившись от счастья, стала обстоятельн
      рассказывать Виктору, как проходила у нее беременность, как она рожала, как день ото дня растет и крепнет ее Верунька... Виктор смотрел на Таисию. Она раздалась, округлилась, верно, не ограничивала себя после родов. Исчез девичий румянец, глаза совсем скрылись в складках припухлых век и только временами, когда Таисия смеялась, в ней проглядывала прежняя, скуластая, брызжущая неуемной жаждой жизни, веселая девушка. Виктор заметил, что изменился не только облик Таисии, стала другой ее речь. Раньше, может быть, под влиянием Антона, Таисия читала вслух стихи... Куда это ушло?.. И еще Виктор подумал, что, наверное, ей ни к чему исправлять зрение - пусть живет в замкнутом мире своих радостей и забот, своих иллюзий. А также Виктор представил себе эту, еще молодую, но уже по-бабьи грузную женщину женой Антона... Переключившись на Антона, Виктор вспомнил, как Антон влиял на него именно в самые трудные моменты жизни. Тогда, когда нельзя лгать себе... Обращаясь к Антону за помощью, Виктор хотел решить свои проблемы, но вместо того чтобы самому найти верный ответ на мучившие его вопросы, Виктор брал готовые концепции Антона. А ведь каждый сам к своему идет итогу. У Антона не было детства - Виктор вспомнил рассказ Таисии о космонавтах, которые видели в межзвездном черном пространстве корабль со своими умершими родителями, и подумал, что Антон не смог бы на месте этих космонавтов увидеть своего отца, да и мать ему представилась молодой, даже моложе Антона, девушкой. Так кто осудит Антона за то, что он изначально не верил в Добро и Любовь? А ведь это - основа той истины, в которую надо верить, просто верить и все, верить, что Добро всегда победит Зло, не смотря ни на что. Антон же отрицал даже права на иллюзию, на утешение, на сознательный самообман, который, может быть, необходим человеку, чтобы найти новые силы для жизни. А женщинам вообще свойственна по природе своей склонность к само обману, поэтому Антон относился к ним, как к неразумным детям, которым не дано понять высокомыслие мужчин. Нет, пожалуй, невозможно, подумал Виктор, представить Антона любящим мужем, главою семейства, и все-таки спросил Таисию: - Антона давно не видела? - С тех пор, - равнодушно, не задумываясь, ответила Таисия. - Да... разлетелась наша компания, - больше в ответ на свои мысли сказал Виктор. - Ты замуж вышла, дочка у тебя, Марина с Сергеем поженились... - А ты все один? - полюбопытствовала Таисия. - Один, - подтвердил Виктор. - Хочешь невесту тебе найду? - Спасибо, я сам. - Ну, как хочешь. Есть у меня одна деваха на примете. Хозяйственная, работящая, не то, что эти современные пигалицы - колечки, браслеты, намажется, сигарету в зубы, а помыть, постирать, приготовить не могут. Кстати, Марина мне звонит часто. - По-прежнему по театрам ходит? - спросил Виктор. - Нет, ей теперь не до гулянки, - ответила Таисия. - Они же с Сергеем мальчика взяли из детского дома, Маринка-то сама не родит, не может, да и годы не те. Славный мальчишка у них, рыжий. Тут Виктор подумал, что вот и у Марины была своя иллюзия, свой самообман, в котором она жила праздничной атмосферой театра, переживаниями героев и перевоплощениями актеров, и что этот мираж утешал, поддерживал Марину после краха ее любви к Пижону, заменял истинное чувство к Антону и Виктору. А теперь ей этот мираж не нужен, потому что у нее есть Сергей. В этот момент Виктор, до того без особого душевного волнения и накала размышлявший о прошлом, вдруг почувствовал, как его захлестнула жаркая волна стыда перед Мариной... За его трехлетнюю жизнь у нее захребетником, за безобразную сцену их последнего разговора, когда он, пьяный, ввалился к ней в квартиру и хотел унизить Сергея, а унизил самого себя... Также, как есть истины, в которые надо просто верить, есть и поступки, дела, которые просто нельзя совершать. Нельзя и все тут. А границу этого табу знает только нравственность... Таисия опять склонилась над коляской, в которой закряхтел, потом коротко вякнул и, наконец, немного скрипуче заплакал маленький человечек, требуя помощи, внимания, ласки к себе, к уникальному, единственному и неповторимому. И сколько же ему еще предстоит пережить и помучиться, прежде чем в душе его, которая пока и не проснулась даже в этом крохотном тельце, станет жить неиссякаемая вера в Добро - основа будущей высокой нравственности, до которой идти и идти, как до заоблачной вершины. Так думал Виктор, а Таисия, непрерывно приговаривая, успокоила дочку, поднялась, объявила, что пора уже кормить Веруньку, и, легко попрощавшись - пока... - покатила коляску вдоль пруда, так ни разу и не обернувшись. Виктор долго смотрел ей вслед и почувствовал укол легкой досады от равнодушия Таисии, хотя вовсе и не желал продолжения знакомства и общения с ней. Одиночество... Оно чувствуется не только в пустой квартире, не только среди себе подобных в уличной толпе, где каждый торопится мимо по своим делам, но и в том, что у тебя нет ни родных, ни друга, подумал Виктор и остановил сам себя: "Ну, это, старик, ты уж слишком. А если тебе и одиноко - сам виноват..." Виктор встал со скамейки, инстинктивно отряхнулся, поправил кепочку и пошел к машине. Выехал на Садовое кольцо, потом свернул на радиальный проспект, через минут тридцать вошел в ресторан. Метрдотель Миша провел Виктора к столику, помог ему сесть, придвинув стул, и, вежливо поговорив о теплой золотой осени, прислал официанта. Борис не стал записывать заказ, он осведомился только, что будет пить из крепких напитков клиент, и, узнав, что Виктор за рулем, но голоден, предложил ассорти из рыбы, зеленый салат, красный борщ и поджарку с грибами. И, естественно, минеральную воду, масло, калач... К выбору десерта они решили вернуться попозже. Ресторан этот был расположен далековато от центра, не столь многолюден и посещаем, но имел свою постоянную клиентуру, благодаря хорошей кухне и вежливому, ненавязчивому обслуживанию.