- Почему? Весною в лесу красота какая!
      - Вот потому, что красота - я и противник! И задумался, задумался мой верный товарищ. А потом и спрашивает:
      - Был ли ты когда-нибудь молодым?
      - Кажется, - говорю, - был! А что?
      - Когда-то и мне, - говорит он, - было восемнадцать лет. И были тогда у меня глаза, как сливы, и кудри, как песня. И была тогда весна. А Галя, что жила там, за садиком, как перейти леваду, так Галя та, поверь мне, была краше весны! Такой осанки, очей, косы, такого голоса и взгляда, вот присягаю тебе!-не было ни у кого на свете! Мои глаза, и мои кудри, и все, что в груди моей билось и горело, все было для Гали, а Галин взгляд - для меня.
      "В субботу вечером, когда папа с мамой уснут, приду", - сказал я Гале.
      "А я буду ждать. В клуне", - зарумянилась, зарделась Галя.
      Настала суббота.
      Ой, как же долго, мучительно долго в ту субботу не вечерело! И целый день тогда из сердца моего лилось:
      Когда б уже вечер
      Да повечерело...
      И батюшка в ту субботу долго вечерню служил. И отец мой почему-то долго-долго во дворе возился, а мать все чего-то на одном месте топталась... И почему, скажи ты мне, в такие субботы время не на рысаках ездит, а на волах, да еще на таких ледащих, что все бичи и все кнуты о них, клятых, изломал бы?! Наконец-то родители улеглись и уснули. Какую ж я в тот вечер рубашку надел, как же я свои кудри расчесал и сапоги как я начистил! А суконная чумарчина на одном плече, как перышко. И пошел! Нет, вру: не пошел, а полетел. За садочек. Господский тогда был тот садочек. Весь липами обсажен, Большими-большими липами.
      И был май. И липовая листва едва только распустилась, прижмется к веткам и потихонечку-потихонечку шепчет. А месяц на липы золото ковшами сыплет. И цвела сирень, и ландыши цвели. А соловьи, а соловьи! Что-то невероятное! Особенно мне врезался в память один. Он не пел, а рыдал над своею любимой, которая где-то совсем недалеко от него, под кустом, своим теплым тельцем укутала шоколадные яички. Он умолял:
      Люби! Люби! Люби!
      Целуй! Целуй! Целуй!
      На минутку остановится и снова: "Люби! Люби! Люби!"
      И каждое это его "люби!", каждое его слово "целуй!", вылетая из пылкой соловьиной груди, окутывалось запахом сирени и ландышей, украшало веночком трепетное сердце его любимой, которая согревала под кустом будущих своих соловушек.
      И шел, я помню, через леваду... Узенькая тропиночка над ручейком. Ручеек с камешками играет: подбежит, плеснет на камешек, сверкнет смехом и побежит дальше. А над левадою - нежные-нежные шатры из золотой кисеи, ясные-ясные, как Галины очи. А дальше вербы стоят, стоят и тихо-тихо думу думают. За вербами Галин огород, а с огорода во двор перелаз... И вот я на перелазе. Стал. Сердце "тех-тех-тех".
      ...Как вдруг кто-то как технет меня колотушкой по шее, я только - ой!
      - К Гале, чертов парень?! Я тебе покажу Галю!
      Оттуда к леваде я бежал, должно быть, быстрее, чем к перелазу.
      На леваде я упал в траву и зубами рвал ту траву.
      Я плакал. Плакал не от боли, нет. Я плакал оттого, что я не видел Гали. Давно это было...
      Но и теперь, когда меня иногда уговаривают поехать на весеннюю охоту и стою я где-нибудь над озером и вижу, как на утиный крик, в котором и желанье и просьба -да где там просьба, мольба! - когда на такой крик мчится зачарованный селезень и камнем падает в воду, - прекрасный, как сказка, в своем весеннем наряде, как писанка, раскрашенный всеми цветами, - я замираю. Вот так же и я бежал по леваде к Гале...
      И когда я поднимаю ружье и беру его на мушку, я не селезня вижу на озере, я вижу себя на перелазе и... опускаю ружье!
      - Нет, друг мой, весною я не охочусь. Я люблю полевать осенью. И утку, и вальдшнепа, и все...
      * * *
      Вальдшнеп, или лесной кулик, - благородная птица, немного меньше нашего голубя, темно-рыжего цвета, с долгим, как у всех куликов, клювом и длинными ногами. Вальдшнеп, как сказано, птица лесная, у нас не выводится, а только перелетает: вес ною, когда путешествует на север, на места своего гнездования, и осенью, когда возвращается в теплые края.
      Тогда в густых кустарниках, а особенно на опушках у нас на Украине появляется вальдшнеп - и поодиночке и целыми стаями, так называемыми высыпками. Вот тогда и охотятся.
      Охотятся с охотничьими собаками и на "тяге"...
      Тяга - это то самое, о чем И. С. Тургенев сказал:
      "Вы знаете, что значит стоять на тяге?"
      Итак, на тяге можно стоять.
      Но стоять, как вы знаете, можно и на улице. И в комнате можно стоять.
      Тяга не похожа ни на улицу, ни на комнату.
      Тяга - это совсем наоборот.
      Тяга - это когда весною или осенью вальдшнеп перелетает, "тянет" с одного места на другое. Утром и вечером.
      Бывает это чаще всего над балкою, когда в вечерних сумерках над деревьями покажется силуэт вальдшнепа.
      И вы его стреляете.
      Вы идете на тягу заранее, чтобы до сумерек выбрать место, осмотреться, примериться.
      Осень...
      Лес стоит задумчивый, печальный: ему вот-вот придется сбросить пышные свои одежды, подставить свои ветви дождям холодным, метелям снежным.
      Листва с печали желтеет, а кое-где с тоски наливается кровью.
      Вот падает кленовый лист: умер он, оторвался с родной ему веточки и падает.
      Он не падает на землю отвесно - нет.
      Ему так не хочется идти на вечный покой, лежать и тлеть среди умерших собратьев своих...
      Он кружит на прогалине, то вверх взлетает, то устремляется к земле.
      Ой, как не хочется ему тлеть!
      Последним конвульсивным движением он порывается вверх, к свету, к солнцу, что так ласкало его, так голубило...
      Но нет уже сил у кленового листа, нет уже в нем жизни, кленовый лист падает на землю и затихает...
      Весною на его месте будет молодой лист, зеленый, он с ветром будет разговаривать, хватать жилками своими солнечный луч, под дождем купаться и росой умываться...
      Чтобы потом умереть...
      Старое отживает, новое нарождается.
      "Хор-хор-хор!" - слышите вы "позывные" вальдшнепа.
      "Б-б-бах!"
      - Ну, что? - кричит вам с другого конца балки приятель. - В кого попал? В пуделя?
      - В пуделя! - отвечаете вы.
      - Я так и знал! - иронизирует приятель. А вы себе думаете: "Слава богу, что пудель! Пусть пташка себе живет!"
      Точно так же очень интересно охотиться на вальдшнепа и с собакой.
      С хорошей, само собой разумеется, собакой.
      Стойка... "Пиль!.." "Бббах!" и т. д. и т. п.
      А мне сдается, что охотиться на вальдшнепа с собакой не так даже интересно, как об этом рассказывать.
      - Мой Ральф... Не успел я вылезть в Святошино из трамвая, смотрю: он уже потянул. Я за ним. Тянет, тянет, тянет... Я за ним... Уже и Ирпень пробежали, а он тянет... Гляжу, вот-вот уже Коростень, а он тянет.
      - Слушай! - перебивает один из гостей, - давай выпьем и закусим, а потом уж пускай он и дальше тянет...
      ЛЕБЕДЬ
      1
      Прекраснейшие места на реке, на Северном Донце...
      Вам никогда там не доводилось бывать?
      Если не доводилось, обязательно побывайте.
      Из Харькова вы рабочим поездом доедете до Змиева.
      Змиев - живописный городок, теперь районный центр Харьковской области, - он расположился на Северном Донце.
      В Змиеве вы возьмете лодку и поплывете по течению Северного Донца...
      А плыть вам надо в июне...
      Вы потихоньку плывете и любуетесь чудесными видами: налево зазеленеют заливные луга, - зеленые они, те луга, зеленые и ароматные, расцвеченные и ромашкою, и клевером, и колокольчиками, а иногда среди зеленой сочной травы ярко загорится цветок степного тюльпана или дикого мака.
      И сколько вы будете плыть, столько вас будут приветствовать своим щебетанием веселые желтобрюшки, канареечные трясогузки, западьпадемкают в вашу честь перепела и затрещит коростель.
      С прибрежного песочка с посвистом сорвутся кулички, а в заливе, укрытом желтыми и белыми лилиями, вас встретит, точно почетная стража, серая цапля.
      На правом высоком берегу в кустах орешника зальются соловьи...
      Так потихоньку вы поплывете до Коропова хутора.
      Приближаясь к Королеву хутору, Северный Донец ширится, делается полноводным, углубляется - тут он уплывает в лес, - с обоих берегов над ним склоняются зеленые ветки густо-зеленой ольхи, остролистых кленов, стройных дубов, березок, граба, создавая над ласковой рекой сказочную аллею-тоннель.
      Стоят на высоких противоположных берегах деревья и будто здороваются, протягивая друг другу зеленые ветви-руки.
      Когда выплывете вы из аллеи-тоннеля, на вашем пути будет небольшой островок, зеленый-зеленый островок, заросший и ольхой, и вербами, и рогозой, и высоким-высоким камышом.
      А на том на островке под старой раскидистой дуплистой вербою шалаш увидите - плохонький шалаш, камышом кое-как прикрытый, а сверху еще ветками, и рогозой, и травой, чтоб от дождя было где приткнуться...
      И в шалаше зеленой травы настелено, чтобы можно было при случае, если уж очень глаза слипаются, подремать часок-другой.
      Вон там, перегонов, может, через пять, если рекою, там будет паром, чтобы с левого берега можно было переправиться на правый, потому что на левом берегу вон куда пошли луга и луга, а на правом берегу среди леса большая поляна, где расположился Коропов хутор с хатами, с садами, с огородами...
      Ах, какой чудесный Коропов хутор!
      А за деревьями и за садами хат не видно, и такие там подсолнухи, и такая там растет фасоль, подпертая жердочками, - ну, просто как лес...
      Бывшие хуторяне, а теперешние колхозники вам сразу же скажут:
      - У нас не хутор, а рай! А вы возьмите и спросите их:
      - А видели вы рай?
      Они за словом в карман не полезут:
      - А зачем мы тот рай будем искать, когда у нас свой есть?
      А если вы захотите их привлечь на свою сторону, вы им скажите:
      - Нет, товарищи, у вас тут лучше, чем в раю! Они вам приветливо улыбнутся и скажут:
      - Вполне возможно! Вот какой Королев хутор!
      2
      На этот раз мы с вами так условимся: в Коропов хутор вы не плывите, а направьте лодку вон к тому зеленому-зеленому островку: только гребите осторожненько, чтобы не задеть удочек, потому что возле шалаша, куда вам надо пристать, там лиманский дед Кирило Иванович Дудка чаще всего рыбу удит...
      Вот вам и повезло: удочек нет, и вы спокойно стукнулись лодкой о берег...
      Подняли голову, а на берегу у шалаша дед Кирило Иванович Дудка сидит.
      В соломенной шляпе и босой...
      - Будьте здоровеньки, Кирило Иванович! - весело к нему.
      - Здравствуйте, - он к вам.
      - Живы-здоровы? Как рыбаки? - вы деду.
      - Порвало! - дед вам.
      - Кого порвало?! Кто порвал?! - интересуетесь вы.
      - Снасть! - сердито бросает Кирило Иванович. - Разве не видите? Вот! Порвало и перепутало! Вот уже часа три сижу распутываю и распутать не могу!.. Сатана!
      - Да кто же порвал, кто запутал? - не отстаете вы от деда.
      - Кто же, если не он!
      - Кто он?
      - Да что, вы не знаете? Карп! - со злостью говорит дед и с сердцем бросает на траву леску. - Закурить нету?
      - Закуривайте, дедусь! Закурили...
      Помолчав немного, Кирило Иванович начинает рассказывать:
      - Оно и брало потихоньку! Едва-едва только рассвело - дерг! И тихо... Потом еще раз - дерг! И снова - тихо. И потом повело, повело, вон до того - видите? - кустика по-ве-е-вело! "Дай, - думаю, - подсеку!" Хвать! Ох, оно как рвануло! Эх, и рвануло! А леска у меня из двадцати волос, да еще какого жеребца! От Рыцаря, племенного орловского рысака! Такая там леска, что одним волосом можно подтелка за рога тянуть! Удочка дугою! Я ослабляю! А оно рвет, а оно рвет! Я держу! Как вдруг всплескивает! Ей же богу, как корыто...
      - Ну, Кирило Иванович, неужели такое огромное?
      - Ей-богу, как корыто! Сатана! Больше сатаны! Хвостом по воде как врежет - и на дно! Я дерг! А леска - дзинь! А я в воду со всех ног шлеп! - и по шею! Вот и сушусь! Одежда . немного уже высохла, а сапоги и до сих пор вон мокрые! Босиком хожу! Так с крючком и пошло!. У грузила перервало!
      - Может, леску грузило перетерло?
      - Э, нет! Перервало! Да разве такое не перервет! Как корыто! Вот и распутываю! Килограммов двадцать! Не меньше!
      Вы лучше поверьте Кириле Ивановичу, чтоб его не рассердить. Если Кирило Иванович рассердится, он замолчит и никогда на свете не расскажет вам, как прошлой весной на Лиманском озере лебедей стрелял...
      Кирило Иванович весьма неохотно о том лебеде рассказывает, так что вам надо очень тонко и дипломатично растревожить его рану, чтобы он в гневе на своего внука Васю рассказал вам:
      - А все он, тот чертов Васько! Если б не он, был бы лебедь мой...
      3
      - Ой, тот мне Васько! И до сей поры забыть не могу, - начинает Кирило Иванович, закуривая папироску. - Да... Вы ведь знаете наше озеро Лиман. Оно отсюда до Донца, километрах в двенадцати. И село Лиманом называется, и озеро Лиман. Километров на семь то озеро раскинулось, чуть ли не до села Андреевки. Чудесное озеро! На нем андреевские колхозники домашних уток и гусей разводят, в природных, так сказать, условиях. А какие там караси!.. Они и небольшие и не золотые, а какие-то серебристые, а до чего же вкусные - и в ухе и на сковородке. Харьковчанки на базаре всегда спрашивают: "Не лиманские ли, часом, караси?" - "Лиманские!" - "Давайте, дедушка, давайте! Спасибо, что привезли!" Да... Так вот тут, значит, озеро Лиман, а сюда ближе к селу Лиман другое озеро. Чайки называется... А между теми озерами перешеек метров так с пятьсот, а может, и больше. Отличная там охота на уток осенью. На перешейке выкапываются ямки, маскируются бурьяном. Садишься в ямку и сидишь: утка утром и вечером тянет, перелетает с Чаек на Лиман или с Лимана на Чайки... И так иногда хорошо постреляешь... Да... Вот прошлой весной, как-то вечером, прилетает Васько, внук тот мой чертовский, и еще с улицы криком кричит:
      "Деду-у-у! На Лимане два лебедя село! Ей-бо, правда! Скорее, а то улетят!"
      Я за ружье - и туда.
      Васько бежит за мною и командует:
      "Вы, дедусь, бегите, бегите, садитесь в ямку, а мы с Федько побежим и пойдем вброд озером, потому они недалеко с той стороны сели, на мели!"
      "Осторожно, - говорю, - вброд! Как бы не потонули!"
      "Нет, там, дедушка, мелко! Не бойтесь!" Подался Васько к озеру, где его дожидался Федько.
      Сел я в ямку, прикрылся бурьяном, взвел курок, жду... А когда спускался с горки, заметил, что в самом деле на Лимане, недалеко от берега, с этой стороны, два лебедя плавают. Сижу я.
      Ну, пока ребята шли вброд и потихоньку к лебедям подходили, немало времени прошло. Уже у меня и спина болит, уже и глаза слипаются, и ноги коченеют, но я терплю. А как же: лебедь! Как вдруг слышу Васькин крик: "Деду-у-у! Следите!" Поднялся я немного в ямке, глядь в ту сторону сквозь бурьян - смотрю, действительно снялись с озера лебеди и летят прямо на меня. И низко, так низко на меня плывут... Белые-белые, даже будто блестят... Солнышко как раз заходит, и когда солнечный луч упадет на лебедя, так у него одно крыло будто золотое, другое серебряное! Летят тихо, не шумят. Один летит выше, а другой- ниже, и тот, что ниже, направляется прямо на мою ямку... У меня даже зубы стучат и руки подскакивают. Вот-вот уже лебедь меня крыльями закроет... Я беру его на мушку, верно беру, даю, как и полагается, вперед, щелк! Не выстрелило! Аж я зубами заскрежетал. Щелк с левого! Не выстрелило! А я ружье об землю! А я картуз об землю! Да упал в ямку и за чуб себя схватил!..
      Подбегают Васько и Федько: "Чего же не стреляли, деду?!" А я не сказал, а вроде заревел: "Не выстре-е-ли-и-ло!"
      Васько подбежал к ямке, схватил ружье, - а у меня централка, тульская, отличное ружье! - раскрыл его:
      "Да оно у вас, дедусь, без патронов! Не заряжено! Вот это охотник!"
      Я как закричу:
      "Как не заряжено?!"
      "Смотрите сами! - смеется Васько. - Где же ваши патроны?"
      Вот такое бывает! Раз в жизни довелось лебедя стрелять - и забыл ружье зарядить!.. А все тот чертов Васько. "Скорее, - кричит, - скорее!" Вот тебе и скорее!
      4
      Вы не смейтесь над дедом Кирилой Ивановичем Дудкой, потому что он рассердится...
      А вы его спокойненько так расспросите...
      - Весною это, дедушка, было? А разрешена ли была тогда весенняя охота, не помните?
      - Вот то-то оно и есть, что не разрешена! Да разве сообразишь, когда Васько как сумасшедший кричит: "Скорее, дедушка, потому как лебеди сели!" Разве тот Васько не собьет с толку?
      - А этой весной, дедушка, лебеди не садились на Лимане?
      - Садились! Васько видел!
      - И что: не прибегал за вами, чтобы вы с ружьем шли лебедей стрелять?
      - Такое скажете! Теперь Васько в пионерах, да еще в председателях вот тех, - как их? -юннатов, что птицу охраняют! Да еще какой отчаянный: как заметит кого-нибудь в запретное время, сразу же в сельсовет! Да еще и меня весною предупредил: "Прячьте, дедусь, ружье до самой осени".
      Кирило Иванович Дудко докурил папиросу и взялся снова распутывать снасть...
      Молчал, молчал, -а потом потихоньку добавил:
      - Да оно, может, и лучше, что тогда ружье не выстрелило. Была бы морока из-за того, что весною лебедей стрелял...
      ...Теперь вы можете плыть Донцом на Коропов хутор и дальше мимо Казацкой могилы, чуть ли не до... Да куда хотите...
      ДИКИЙ ГУСЬ
      Дикий гусь - это настоящий гусь, только дикий.
      Его можно есть, как и домашнего гуся, с жареной капустой или с яблоками, с гречневой кашей и так.
      Разница между диким гусем, домашним гусгм и дикой уткой та, что диких гусей никогда у нас не выводят на базарах, и для того чтобы его зажарить даже так, без жареной капусты и без яблок, его обязательно нужно добыть на охоте.
      А охотиться на дикого гуся нелегко, так как у нас на Украине он очень-очень редко выводится, а только перелетает весною на север, а осенью на юг, так что лишь ранней весной и поздней осенью можно похвастаться, что:
      - Да, мол, гусей там настрелял! Приходите!
      Говорим мы это без всякого хвастовства, говорим мы это из скромности - черты, как вы знаете, присущей каждому настоящему охотнику.
      Мы с приятелем охотились на диких уток поздно осенью, на речке Оскол, на Купянщине.
      Речка Оскол - чудесная речка с прозрачной, тихой водой, с камышом и пахучей осокой по берегам, с заливами и рукавами, с широкими на левом берегу лугами, что глядят на свет божий бесчисленными глазами-озерами, поросшими зелеными-презелеными шелковыми ресницами.
      Да и не только этим славна речка Оскол, а больше славна она тем, что водится в ней редкостная рыба-верезуб.
      А может, и не верезуб, а что-то другое, только я прекрасно помню, как один рыбак очень давно рассказывал нам, что у них в Осколе такое плавает, что больше нигде такое не плавает.
      Ну, бог с ним, пусть плавает.
      Охотились мы, значит, охотились там на диких уток, долгонько что-то полевали да и заполевали дикого гуся-казарку.
      Как всегда, правду говоря, дикий тот гусь мимо нас и не летел и не плыл, однако мы его заполевали.
      Как это делается, говорить не буду: у всякого охотника свой стиль охоты, так что трудно мне все это настолько типизировать, чтобы всем было понятно.
      Заполевал гуся мой приятель: у него, видите ли, было больше патронов, а я свои деньги забыл дома.
      Но он меня успокоил.
      - Ты, - говорит, - не волнуйся и от зависти не мрачней: есть будем вместе!
      У казарки было подбито крыло, а так больше ничего у нее не было прострелено, и пока мы собирались ехать на станцию, она себе ходила по хате и начала уже кушать хлебные крошки и пить воду.
      Мы долгонько собирались выезжать на станцию, долгонько и очень сердечно и мило прощались с хозяевами, у которых остановились: уж очень они были симпатичные люди, потом запевали ту, как бишь она? - да вот ту, что вот так:
      Де ти, хмелю, хмелю, зимував,
      Що й не розвивався...
      А как ехали на станцию, пели уже не про хмель, а про огурчики:
      Сама буду поливати
      Дрiбною сльозою...
      А хозяин, сидя на возу, очень громко| высоко-высоко выводил:
      Сльо-о-о-з-о-о-ю!
      Так громко и так высоко, что из дворов выскакивали люди и глядели нам вслед.
      - Что оно такое? - спрашивали.
      - Охотники поехали!
      Пели мы до самой станции.
      На станции сердечно попрощались с хозяином и сели в вагон.
      Нам с приятелем хотелось петь еще и в вагоне, но для боевых и героических песен в голосах иссяк уже весь металл, и мы смогли осилить только грустно-минорное:
      Думи моi, думи моi
      Лихо менi з вами!
      Дошли до вопроса:
      Чом вас лихо не приспало,
      Як свою дитину?
      и замолчали.
      Зевнули и сказали один другому:
      - Может, поспим!
      А гусь-казарка с нами.
      Устраиваемся мы спать.
      Кошелки, куда можно было бы посадить казарку, у нас не было, до авоськи в то время человечество еще вообще не додумалось, так что возникла проблема, куда пристроить гуся.
      Ехали мы в мягком вагоне.
      Приятель все-таки додумался.
      - Я,- говорит, - возьму его к себе, на верхнюю полку! Со мною он и посидит! Сплю я не очень крепко, скорее - чутко сплю, я и утихомирю, если он забеспокоится.
      - Ну, - говорю, - хорошо! . Улеглись. .
      Проснулся я утром, смотрю - сидит мой приятель, опустив с верхней полки ноги, и мурлычет:
      Чом вас лихо не приспало,
      Як свою дитину?..
      - Почему, - спрашиваю, - такую грустную, да еще с утра?
      Приятель, ничего не говоря, протягивает позади себя руку, что-то такое берет и показывает. Смотрю: казарка. Но уже не живая, а мертвая.
      - Упокоилась? - спрашиваю, - Как же это так? - Выходит, - говорит, прислал! Но я же сплю не очень крепко, скорее - я чутко сплю! И вот видишь!
      - Да вижу, - говорю. - Ты бы лучше спел:
      Чом вас лихо не приспало,
      Як я дику гуску?
      Дискуссия о том, как считать теперь гуся: убитым на охоте, то есть законной дичью, или умершим своей смертью, то есть дохлым, продолжалась недолго.
      Постановлено было считать его законной дичью: его хоть и в крыло, но все же подстрелили, и, как очень часто случается с ранеными, он потом не выдержал и потихонечку отдал богу душу.
      А о том, что казарка спала с приятелем на верхней полке, в мягком вагоне, в поезде Купянка-Харьков, постановили - забыть и никому не говорить.
      Так и сделали.
      Гуся съели по приезде на другой день.
      Все крепко хвалили очень вкусного гуся, а хозяйка отрезала у него крылья, сложила их веером и намеревалась прибить их как раз против письменного стола в кабинете моего приятеля, чтоб и кабинет украсить и чтоб крылья те повседневно напоминали ему счастливую охоту на диких гусей.
      Приятель, глядя на такое к себе внимание, нежно и говорит жене:
      - Благодарю тебя, мое серденько, за такое твое внимание ко мне, но я очень тебя прошу: прибей эти крылышки у себя над туалетным столиком: они очень красивые и так украсят твою комнату! К тому же, мое серденько, это будет мой тебе скромный подарок.
      И приятель поцеловал свою симпатичную жену.
      А она поцеловала его.
      Как противники весенней охоты вообще, мы больше всего полевали диких гусей осенью, когда они летят в теплые края, задерживаясь у нас на Советской Украине, чтоб отдохнуть и попастись на изумрудных всходах буйной озими.
      Ночью они пасутся, а днем прилетают на озера и плавают себе, весело гогоча.
      Одно плохо, что они никогда не плавают у берега, а плавают посреди озера, озера же они выбирают большие, так что охотиться на них очень и очень нелегко.
      Дикий гусь-птица крайне осторожная и весьма чуткая, подкрасться к ней трудно.
      Случайно, ясное дело, на вас может налететь стая гусей, случайно иногда и вы можете наткнуться на гусиную стаю, выплыв неожиданно из-за камыша, но что это за охота, ежели она случайная.
      Настоящий охотник на случайность не рассчитывает, ему интересно охотиться по определенному плану, по определенной системе!
      Случайно можно и тигра бахнуть, но благодаря этому случаю никто не даст вам клички "Тигровая смерть".
      Одной благодатной осенью мы с приятелем решили поохотиться на диких гусей как следует, по-настоящему.
      Мы знали большое озеро, где ежегодно осенью останавливались гуси, и жили там недели две, а то и больше.
      Сидя на лугу, под стогом сена, вечером, после того как постояли на утином перелете, мы говорили про охоту на гусей.
      Был еще с нами чудесный охотник, Осип Евдокимович, у которого мы останавливались, приезжая из города на охоту.
      Слушал он, слушал наши споры, а тогда и говорит:
      - Нет, хлопцы! Дикий гусь не такая вещь, чтоб так легко его подстрелить. Дикий гусь - зверь очень мудреный, и подлезть к нему никакого способа нет! Сорок два года я охочусь, видел тех гусей вот тут на озере тьму-темущую, а чтоб хоть одного застрелить, да так-таки и не застрелил. А один способ, как гусей настрелять, знаю.
      Барин один когда-то сюда к нам приезжал, из города. Да! Это было еще, вот не припомню, или после турецкой войны, или после японской. Нет, должно быть-таки после японской! Да-да, после японской, потому что после турецкой я еще мальчиком был, а после японской мы Василя моего крестили. После японской, значит...
      Да! Так барину тому очень хотелось гусей настрелять! Вот он и придумал. Взял он большую бочку, утьгкал ее всю бурьяном, набросал на дно тяжелых камней да и затопил среди озера. Tax, чтобы можно было в нее влезть, сидеть и стрелять. И сделал он это задолго перед тем, как гуси прилетают, чтобы птица привыкла к тому, что на озере что-то торчит. Тогда она не будет бояться ни садиться близ бочки, ни подплывать к ней, а озеро, вы же знаете, хоть и большое, да неглубокое, поставить посредине бочку можно. Поставил он...
      - Ну, и настрелял? - с интересом спросили мы.
      - Настрелять, что и говорить, он не настрелял, так как в субботу, накануне воскресенья, когда он должен был приехать и сесть в бочку, пакостные мальчишки повыбросили из бочки камни и целую ночь с той бочкой на озере возились! А способ, сами видите, очень хороший!
      Мы ухватились за этот способ.
      Достали подходящую бочку, набросали на дно больших камней, утыкали бурьяном и поставили ее посреди озера, за неделю примерно до того, как должны были прилететь гуси.
      Приятель мой на то время взял себе отпуск и наблюдал за бочкой, чтоб, часом, ребята над нами не поиздевались, как над тем барином...
      Поставили мы ее в воскресенье.
      А на следующее воскресенье собирался приехать и я-предполагалось, что через неделю гуси уже будут.
      Я приехал в субботу под вечер.
      - Гуси, - говорит мне приятель, - уже появились. И бочки -не очень боятся! Подплывают к ней, да и летая на озеро, не боятся подле нее садиться. Сегодня нам уже можно в бочку сесть. Как же мы, - спрашивает приятель, - жребий будем тянуть, кому первому, или как?
      - Садись, - говорю, - ты первый, а я завтра ночью; я отпросился до вторника.
      - Хорошо!
      Так мы и порешили.
      Тогда, правду говоря, мы не очень придерживались святого охотничьего правила, а именно: идешь на охоту, так заряжай хорошо ружье и не заряжайся чересчур сам.
      Выскочило это правило у нас тогда из головы.
      Перед выходом на озеро сели мы ужинать.
      Долгонько мы ужинали, так как садиться в бочку нужно было перед рассветом - не ложиться же спать, а то-еще проспишь! Вот мы и поужинали себе!
      Перед рассветом вышли.
      Ружья, хоть и тяжело было идти, мы, однако, взяли, взял приятель с собой в бочку еще и бутылку того, что согревает (на случай, если замерзнет!).
      Пришли мы к озеру, немало там повозились, пока приятелю удалось в конце концов в лодку примоститься.
      Отвез я его к бочке.
      У самой бочки тоже много хлопот было, пока я его в ту бочку посадил.
      Посадил и поплыл к берегу.
      Не успел я отъехать с полсотни метров, слышу, кричит:
      - За твое здоровье! Холодно!.. Доехал я до берега, подтянул лодку и сел под копной.
      Подошел и Осип Евдокимович.
      Сидим, курим...
      Как вдруг:
      - Спаса-а-ай-те!- крик с озера: - Перевернулась. Равновесие потерял!
      - Иди, - кричу, - вброд до берега!
      - Не дойду! - кричит. - Топко!
      Мы с Осипом Евдокимовичем - на лодку - и к бочке.
      Подъезжаем, бочка плавает, а приятель все чего-то норовит нырнуть.
      - Чего ты нырнуть будто хочешь? - спрашиваем.
      - Р-ружье утонуло!
      - Ну, влезай в лодку!
      - А ружье?
      - Ружье потом!
      Втащили мы его в лодку, транспортировали на берег.
      Сел он под копну, зубами лязгает.
      А тут еще и солнышко выглянуло...
      Разделся Осип Евдокимович, сел в лодку, поплыл к тому месту, где стояла бочка, слез с лодки, побродил немного и вытащил ружье.
      - Чего тебя, - спрашиваю я приятеля, - черти опрокинули?
      - Ба-баба-ла-ланс потерял!
      - Ну, выпей и согреешься, у тебя ж там есть! - говорю ему.
      - Нет!
      - Нырнула?
      - Нет, до того, как перевернулся, нырнула! - Ага! Понимаю! - говорю.
      А гуси летят, а гуси летят!..
      И все на том самом месте, где была бочка, садятся.
      - Ну, что же нам дальше делать? - спрашивает приятель.
      - Кричи, - говорю:
      Гуси, гуси, гусенята,
      Вiзьмiть мене на крилята
      Та понесiть до матiнки.
      - До маменьки, - говорит он,-далеко! А вот если бы на печь!...
      ДРОФА
      Если вы пойдете из хутора на гору, вон туда, где когда-то стояла мельница-ветряк, а потом свернете на межу среди пшеничных полей и спуститесь по той меже чуть вниз - на шлях, протянувшийся от хутора Вязового до церкви, в которой на покрова бывал престольный праздник, то идите и идите тем шляхом дальше. Обойдете церковь, а потом куликами, куликами (это уголок на селе, где все Кулики живут!), пока за местечко не выйдете. Вышли вы за местечко и следуйте дальше. Первая дорога, направо, будет на Тернивщину, а вторая, дальше, на Шенгериевку.