Энциклопедия загадочного и неведомого - Кунсткамера аномалий

Видели ли вы, кстати, как поворачиваются промышленные роботы — стальные машины-руки, используемые, например, при сварочных работах или окраске автомобильных кузовов? Совершенно верно! Несколько резче, чем их создатели. На мой взгляд, и эта запись из бумаг, найденных Дэнси и Леннартом, свидетельствует, что древние русские мастера собрали фантастического для своего времени промышленного робота со специфическими задачами. А что приводился он в действие не нынешними источниками энергии… Тем выше заслуга умельцев."

Зловещая процессия.

Приведённый ниже рассказ безымянного автора напечатан в одном из номеров журнала «Ребус» за 1887 год. Он был опубликован под названием «Двойник императрицы Анны Иоанновны». Вот какие события в нём описаны:

"Императрица Анна Иоанновна (Анна Иоанновна (1693-1740) — племянница Петра 1, до занятия престола в 1730 году — курляндская герцогиня) боялась покойников и верила в привидения. Одним из первых своих указов государыня воспретила возить «покойников», «падаль» и «тому подобное» мимо дворца (сначала на острове у Тучкова моста, где ныне Пеньковый буян; потом, с 1734 года, мимо нынешнего Зимнего).

Умиравших в самом дворце тихонько вывозили ночью и хоронили из какого-нибудь казённого дома или даже казарм. Понятно, что полиция строжайше следила за соблюдением указа, да и сами городские обыватели страшились его нарушить и никогда не нарушали.

Как-то в январе 1740 года, часу в третьем пополудни, ближе к сумеркам, императрица, уже недомогавшая, сидела у окна своей опочивальни, обращённого к площади. На дворе морозило, и жестокий восточный ветер крутил снежные вихри. Одна из многочисленных шутих государыни сидела у её ног, нежно и плавно их поглаживая; две фрейлины стояли у дверей с недвижностыо статуй (им не дозволялось садиться в присутствии императрицы). Анна Иоанновна была погружена не то в забытьё, не то в дремоту, и тишина в комнате нарушалась только шуршаньем руки шутихи о штофное платье государыни. Вдруг Анна Иоанновна вздрогнула всем телом и, отпрянув от спинки кресел, устремила испуганные глаза на улицу.

«Господи Иисусе! — воскликнула она. — Что же это такое?! Ивановна, девки, смотрите!»

Шутиха и фрейлины бросились к окну и слабо вскрикнули. Мимо дворца тянулось погребальное шествие, которое открывали несколько пар факельщиков с пылающими смоляными факелами в руках, за ними — духовенство, там носильщики с гробом, одетым парчовым покровом.

Императрица в истерике закрыла лицо руками.

«Кто осмелился? — кричала она, отворачиваясь от окна и топая ногами. — Я указом запретила возить их мимо дворца!… Ивановна! беги к герцогу, зови его скорее…»

Герцог Бирон имел для жилья во дворце свою половину; минут через пять он вбежал в государыне.

«Эрнст! — плача, обратилась она к нему по-немецки. — Что это за гадости делают мне назло?! Сейчас… мимо окон… процессия!»

Бирон в недоумении пожал плечами.

«Ивановна мне сказала! — отвечал он. — В это самое время и я стоял у окна, но ничего не видел!»

«Стало, я вру? — вспыхнула императрица. — Мне приснилось? Как же они-то (указала на фрейлин и на шутиху) видели то же?»

«Смею ли я сомневаться? — кротко возразил Бирон. — Но, чтобы успокоить ваше величество, я разошлю во все концы верховых. — И он обратился по-русски к одной из фрейлин. — Процессион ходил там?»

Боясь повторить слово «процессия», фрейлина показала жестом слева направо.

Бирон что-то соображал, потом, поклонясь императрице, поспешно вышел из опочивальни, решил разыскать виновных во что бы то ни стало, хотя процессия была и дьявольским наваждением: герцогу и черт был не брат! Минут через десять несколько драгун скакали по направлению к Каменному мосту, к Вознесенью, на Охту, на Волкове поле, в Ямскую, в Невскую Лавру, на Васильевский остров — одним словом, на все тогдашние городские кладбища. На всех был получен от причтов и от караульщиков один тот же ответ: покойники и покойницы были, но все похоронены в промежуток времени между полуднем и вторым часом; в третьем же часу по городу не могло идти похоронной процессии, тем более мимо дворца.

Этими ответами герцог не удовольствовался; сыщики обошли все приходские церкви для опроса священников; не отпевали ли кого II января 1740 года? Отпевали только двоих: купчиху — у Пантелеймона и отставного полковника у Спаса в Колтовской, первую похоронили на Охте, второго на кладбище при той же церкви. И этого показалось мало «пытливому» Бирону. Все те, у которых были покойники с 5-го по II января, были приглашены к Андрею Ивановичу Ушакову (начальнику застенка) для допросов (впрочем, без пыток) — и все эти розыски не привели ни к чему.

Между тем молва о похоронной процессии мимо Зимнего дворца разнеслась по всему городу. Какой-то дуралей спьяну сказал по этому случаю: «Экое времечко, и умирать-то не смей без спросу!» За это его постегали кнутом и сослали туда, куда Макар телят не гонял. Андрей Иванович Ушаков решил, что похоронная процессия мимо дворца была кощунственным маскарадом, имевшим целью испугать императрицу. В этой глупой шутке заподозрили Артемия Петровича Волынского, когда начался его процесс… Тем дело и кончилось.

В сентябре 1740 года, вскоре по возвращении императрицы из Петергофа, её летней резиденции, в Зимнем дворце были новые чудеса. В тронной зале истопники, камер-лакеи и часовые видели двойника государыни: женскую фигуру её роста, телосложения, как две капли воды на неё похожую, которая расхаживала по комнатам в короне и порфире. Об этом дворцовая прислуга и часовые говорили «под рукою», и до первых чисел октября 1740 года этот слух не достигал до государыни. На 8 октября часовой, стоявший в тронной зале, сообщил дежурному по караулу офицеру, что «собственными глазами» видел императрицу на троне во всех регалиях. Офицер пожелал удостовериться собственными глазами и в следующую смену, в определённый час, пошёл в тронную залу… и точно: он там видел императрицу, сидящую на троне в полном облачении. Этот призрак видели сотни глаз и, наконец, по распоряжению Бирона, в то самое время, когда его супруга, знаменитая Тротта, и сын его находились при императрице, солдаты стреляли по двойнику Анны Иоанновны, и пули, расплющиваясь, отскакивали от стены… Ни звуки выстрелов, ни молва о призраке не дошли до слуха больной Анны Иоанновны, скончавшейся через девять дней.

Предания о призраках Анны Иоанновны сохранились в течение целого столетия; ими вдохновился и высокоталантливый поэт К. Ф. Рылеев, написавший думу «Видение Анны Иоанновны», в которой, несколько переделав рассказ о явлении двойника императрицы в тронной зале, заменил его явившеюся будто бы Анне Иоанновне… головою Волынского — но это уже вольность поэтическая, не имеющая никакой связи ни с историей, ни с преданиями народными".

Потемкинские деревни были вовсе не из картона.

Известно, что у лжи короткие ноги, что на лжи далеко не уедешь. Но это не так, это всего лишь миф. Вот знаменитое тому подтверждение: судьба князя Потёмкина. Князь Григорий Александрович Потёмкин, любовник и, возможно, даже законный супруг Екатерины II, российской императрицы, стал жертвой зависти, интриг, придворных пересудов. Впрочем, клевета эта сыграла злую шутку скорее не с ним самим, а с теми, кто принимал её за чистую монету, — а они встречаются и в наши дни!

Ведь удивительно получается: сегодня часто помнят не самого князя Потёмкина, не мудрого государственного и военного деятеля, строителя Черноморского флота, основателя многих крупных городов, а «потемкинские деревни».

Они стали синонимом обмана, очковтирательства, показного блеска. Эта идиома восходит к рассказу о том, как князь Потёмкин, губернатор южнорусских областей и Крыма, стремясь обмануть императрицу, совершавшую поездку по этим землям, распорядился срочно возвести на её пути мнимые деревни, составляя их из одних лишь декораций и для видимости населяя людьми. С помощью таких «потемкинских деревень» князь убедил императрицу в том, что страна процветает, и этим скрыл от неё огромные растраты — им самим было присвоено три миллиона рублей.

Эту ложь о «картонных деревнях» и «аферисте Потёмкине» повторяют не только бесчисленные романы об энергичной, любившей все радости жизни императрице — но подобную же трактовку мы встречаем и на страницах вроде бы серьёзных исторических повествований, и даже в наших справочниках. Разумеется, чаще всего авторы научных трудов добавляют словечки «якобы», «будто бы», «по утверждению». А между тем уже давно было чётко доказано, что история с «потемкинскими деревнями» — ложь.

Эти измышления появились вскоре после инспекцинной поездки императрицы по южнорусским провинциям, состоявшейся в 1787 году. Слухи быстро распространились по всему свету. На Западе буквально пожирали любые новости, корреспонденцию и, естественно, сплетни, сообщаемые из Петербурга и Москвы и связанные с именами любвеобильной императрицы и её фаворитов. Сколь велик был интерес публики к Екатерине, показывают слова Вольтера, долгие годы находившегося в переписке с императрицей: «Счастлив писатель, коему доведётся в грядущем столетии писать историю Екатерины II!»

Историю Екатерины писали не только в грядущем, XIX столетии. Нет, биография императрицы была написана уже в 1797 году, всего через год после её смерти. Автором стал немецкий писатель Иоганн Готфрвд Зейме, позднее прославившийся своим сочинением «Прогулка в Сиракузы»; книгой очерков, описывавших пешее путешествие из Германии в Сицилию. Жизнь Зейме была богата приключениями, и в ней век Екатерины и Фридриха II отразился своей отнюдь не парадной стороной. В бытность студентом (Зейме изучал богословие) он предпринял поездку из Лейпцига в Париж, но в пути был схвачен гессенскими вербовщиками, которые насильно записали его в солдаты. Власти Гессена продали его, как и тысячи других солдат, англичанам, а из Англии всех их отправили в Америку — сражаться против американских колоний, боровшихся за свою независимость. По окончании войны Зейме вернулся в Европу; сумел дезертировать, но вскоре попал в руки новых вербовщиков — теперь уже прусских. Однако на этот раз ему удалось освободиться — кто-то внёс за него залог в 80 талеров. Зейме отправился в Лейпциг, стал преподавателем, потом уехал в Прибалтику, был домашним учителем, секретарём у русского генерала и министра и вместе с ним переехал в Варшаву. Его интересовала русская история и политика, и потому он написал о Екатерине II, императрице, на службе у которой состоял в течение нескольких лет.

Когда в издательстве «Алтона» увидело свет сочинение Зейме «О жизни и характере российской императрицы Екатерины II», в Гамбурге была напечатана и биография князя Потёмкина. Поначалу, правда, не отдельной книгой, а в виде серии статей, публиковавшихся в гамбургском журнале «Минерва», «Журнале истории и политики» (1797-1799). Эта биография — один из первых образчиков того, что в наши дни называют «убийственным журналистским пасквилем». Имя автора не было указано. Лишь впоследствии выяснилось, что им был саксонский дипломат по имени Гельбит. («…Автор этой книги Гельбиг — саксонский резидент при дворе Екатерины» (Ашукины М. Г. и И. С. Крылатые слоьа. М" Художественная литература, 1987. С. 276)).

В 1808 году его стряпню перевели на французский язык в 1811-м — на английский, а позднее — и на ряд других языков. Его измышления приобрели широкую популярность и стали основой для всей последующей клеветы на Потёмкина. Некоторые из россказней Гельбита не только дожили до наших дней, но и роковым образом повлияли на политику.

Россказни были вовсе не безобидными; речь шла не только о растраченных деньгах, не только о домах из картона, дворцах из гипса, миллионах несчастных крепостных, коих переодевали в поселян и вкупе со стадами скота спешно перегоняли из одной «потемкинской деревни» в другую. Нет, ложь была страшнее: когда спектакль, разыгранный ловким мошенником, завершился, сотни тысяч бедных жертв его, перегонявшихся из одной деревни в другую, были якобы обречены на голодную смерть. Всю эту ложь, поведанную саксонским дипломатом и явленную публике в той злополучной серии статей, превративших Григория Александровича Потёмкина в лживого шарлатана, разоблачил лишь российский учёный Георгий Соловейчик, автор первой критической биографии Потёмкина. Произошло это спустя почти полтора века.

На самом деле Потёмкин являлся одним из крупнейших европейских политиков XVIII столетия. На протяжении 17 лет он был самым могущественным государственным деятелем екатерининской России. Многое из созданного им сохранилось и поныне, потому что он занимался чем угодно, только не показной мишурой. Когда участники той самой инспекционной поездки, продолжавшейся не один месяц, приехали осматривать Севастополь, строительство которого Потёмкин начал всего за три года до этого, их встретили в порту 40 военных кораблей, салютовавших в честь императрицы. Когда же они осмотрели укрепления, верфи, причалы, склады, а в самом городе — церкви, больницы и даже школы, все высокие гости были необычайно поражены. Иосиф II, император Священной Римской империи, который инкогнито участвовал в этой поездке, дотошно все осматривавший и, как свидетельствуют его записки, настроенный очень трезво и критично, был прямо-таки напуган этой выросшей как из-под земли базой русского военного флота.

Между тем строительство Севастополя — лишь один факт в череде разнообразных, достойных уважения деяний, совершенных Потёмкиным, а город этот — лишь один из целого перечня городов, основанных князем. Екатерина писала об украинском городе Херсоне: «Стараниями князя Потёмкина этот край превратился в поистине цветущую страну, и там, где до заключения мира не сыскать было ни единой хижины, возник процветающий город…» (до заключения мира — то есть до 1774 года, когда окончилась русско-турецкая война). Согласно Кючук-Кайнарджийскому мирному договору, Россия получила выход к Чёрному морю, представлявший собой, правда, узкий коридор, но через девять лет был присоединён Крым; колонизацией его занялся Потёмкин.

Минуло два года с тех пор, как Потёмкин основал Севастополь; теперь князь приступил к строительству нового города. В честь императрицы он назван был Екатеринославом. Этот город должен был явить собой нечто особенное: промышленный и университетский центр с консерваторией и музыкальной академией. В Екатеринославе-на-Днепре, ныне называемом Днепропетровском, князь собирался построить судебные учреждения, театры, торговый центр и собор, который, как писал Потёмкин императрице, «будет схож с собором св. Петра в Риме». Потёмкин уже пригласил ряд профессоров преподавать в будущем университете и в музыкальной академии, люди уже начали получать жалованье (хотя строительство зданий ещё не было закончено). Построили фабрику по изготовлению шёлковых чулок; за короткое время была налажена целая отрасль промышленности: занялись разведением шелковичного червя,

шёлкопрядением, красильным делом. Восхищённый первыми успехами, Потёмкин писал императрице, отсылая ей образцы первых шёлковых тканей, полученных в Екатеринославе: «Вы повелели червям трудиться на благо людей. Итога Ваших стараний хватит на платье. Ежели молитвы будут услышаны, и Господь дарует Вам долгую жизнь, тогда, коли Вы, милостивая матушка, навестите сии края, порученные моему призрению, дорога Вам будет выстлана шелками».

Естественно, не все из задуманного Потёмкину удалось реализовать. Слишком обширны были его замыслы. И всё же многое начатое им выдержало проверку временем. Свидетельством тому могут служить записки одной англичанки, непредвзятой наблюдательницы, посетившей в конце XVIII века Южную Россию и объездившей всю территорию, обустраиваемую Потёмкиным.

Вот что, например. Мери Гатри, по роду занятий) учительница, писала о городе Николаеве всего через пять лет после того, как он был основан: «Улицы поразительно длинные, широкие и прямые. Восемь i. них пересекаются под прямым углом, и вместить они способны до 600 домов. Кроме того, имеется 200 хижин, а также земляные постройки в пригородах, заселённых матросами, солдатами и т. д. Имеется также несколько прекрасных общественных зданий, таких, как адмиралтейство, с длинным рядом относящихся к нему магазинов, мастерских и т. д. Оно высится на берегу Ингула, и при нём располагаются речные и сухие доки. Короче говоря, всё необходимое для строительства, оснащения и снабжения провиантом военных кораблей — от самых крупных до шлюпок. Доказательством служит тот факт, что в прошлом году со здешних стапелей сошёл корабль, оснащённый 90 пушками. Упомянутые общественные строения, так же как прелестная церковь и немалое число частных домов,сложены из изящного белого известнякового камня… Прочие дома — деревянные… Количество жителей, включая матросов и солдат, достигает почти 10 000 человек».

Сегодня в Николаеве, городе, который соединяется с Черным морем каналом, проживает более полумиллиона человек; город располагает самой крупной верфью на всём побережье Чёрного моря. Херсон — также один из важных торговых и военных портов. Севастополь — не только популярный крымский курорт, но и главная база Черноморского флота. Уж это-то — никак не «потемкинские деревни».

Почему же в эту историю с «картонными деревнями» поверили не только иностранцы, но и россияне, и даже придворные? Все объяснялось прежде всего тем положением, которое занимал Потёмкин. У фаворитов императрицы никогда не было недостатка в завистниках. Образовывались целые партии их сторонников или противников. В особенности это относилось к Потёмкину, ведь он, как никто другой из длинной череды любовников императрицы, влиял на политику России. Недоброжелатели считали, что назначение в Крым — это своего рода опала для него, но когда убедились, что за несколько лет он проделал там невероятное и что его влияние и на Екатерину, и на политику страны все так же велико, тогда враги его с новой силой воспылали завистью к нему.

От Екатерины не могли утаиться наветы на князя Потёмкина. Она досадовала, но никак не руководствовалась ими. По возвращении в Царское Село она писала Потёмкину: «Между Вами и мной, мой Друг, разговор короток. Вы мне служите, я Вам благодарна. Вот и все. Что до Ваших врагов, то Вы Вашей преданностью мне и Вашими трудами на благо Страны прижали их к ногтю».

После той поездки на юг она написала ему много благодарственных писем. И Потёмкин отвечал: «Как благодарен я Вам! Сколь часто я был Вами вознаграждён! И сколь велика Ваша милость, что простирается и на ближних моих! Но пуще всего я обязан Вам тем, что зависть и зложелательство вотще силились умалить меня в Ваших очах, и всяческие козни против меня не увенчались успехом. Такого на этом свете не встретишь…»

Это письмо было написано Потёмкиным 17 июля 1787 года; тогда ему было 47 лет. Он пребывал на вершине карьеры, начавшейся 13 лет назад, когда Екатерина выбрала его своим фаворитом. Впрочем, выделила она его задолго до этого, в тот решающий для неё день, 28 июля 1762 года, когда свергла своего мужа, императора Петра III, и провозгласила себя «императрицей и самодержицей всея Руси» (низложенный император был вскоре убит). В то время Потёмкину было 23 года, он происходил из родовитой, но небогатой семьи. Он принял активное участие в дворцовом перевороте. Ведущую роль в этом предприятии играли братья Орловы, с которыми гвардейский унтер-офицер Потёмкин был дружен. В день переворота Екатерина переоделась с офицерский мундир, и тут Потёмкин, так впоследствии рассказывал он сам, заметил, что на её сабле не оказалось темляка, тогда он предложил ей свою собственную саблю. Племянник Потёмкина, позднее писавший о нём, считал, что эта история выдумана; он указывал на то, что Григорий Потёмкин занимал тогда слишком низкий чин, и его оружие не подошло бы императрице.

Было ли это или не было, но в тот день квартирмейстер Потёмкин наверняка чем-то снискал расположение Екатерины. Ведь его имя значилось в составленном ею списке тех 40 человек, которые поддержали её во время переворота. Первыми были названы братья Орловы. Один из них, Алексей Орлов, 6 июля 1762 года в Ропше, по-видимому, и убил низложенного императора. Потёмкин также был в то время в Ропше, но вряд ли участвовал в убийстве. Во всяком случае, о нём никогда не вспоминали в связи с этим событием. Иначе бы непременно его наградили куда щедрее. В списке значилось лишь следующее: «Квартирмейстер Потёмкин: два полковых чина и 10 QOO рублей». Это было немного. Сорока своим сторонникам Екатерина раздарила в общей сложности более миллиона рублей. В честь коронации Потёмкин получил серебряный сервиз и четыре сотни душ в Московской губернии.

Души, то есть крепостные, в те времена в России были не в цене. Стоили они дёшево, и владельцы продавали, обменивали их, отдавали в залог — так, словно это были неживые предметы. Объявления, помещавшиеся в петербургских и московских газетах, дают довольно точное представление об их стоимости. Ребёнка можно было купить порой за десять копеек. Молодая служанка из крестьян стоила примерно 50 рублей. За умельца, знатока своего дела, платили гораздо больше. Так, повар, например, стоил около 800 рублей. Музыкант обходился не менее дорого. Но даже эти крепостные, наделённые явными талантами, стоили куда меньше, чем породистая собака. Так, например, за молодую борзую в Петербурге давали в те времена 3000 рублей. Тогда как за 10 000 рублей можно было при случае приобрести в собственность 20 музыкантов.

Поскольку крепостные в России были столь дёшевы, русский аристократ легко мог завести себе раз в пять больше слуг, нежели западный человек, занимавший то же положение. Со своими четырьмя сотнями душ Потемкинбыл, таким образом, вовсе не богачом. У людей богатых крепостные исчислялись тысячами, у некоторых вельмож одних только домашних слуг и лакеев насчитывалось до восьмисот.

Вскоре после коронации Екатерины Потёмкин получил звание камер-юнкера. Итак, он официально вошёл в круг придворных. Этим он был обязан, прежде всего, братьям Орловым. Они протежировали ему. Он был их хорошим приятелем, разговорчивым, остроумным, находчивым; легко умея имитировать других; был любителем выпить, завзятым игроком, легко и без сожаления делавшим долги. Что касалось их самих и их собственного будущего, то Орловы надеялись на то, что Екатерина выйдет замуж за одного из них — Григория, человека очень привлекательного: на протяжении многих лет он являлся её любовником, императрица родила от него троих детей. Поэтому братья Орловы были очень заинтересованы в смерти Петра: только овдовев, императрица могла вновь выйти замуж. И вот, вскоре после смерти Петра, Григорий Орлов начал наступать на Екатерину.

Орловы — их было пятеро братьев — происходили не из родовитой семьи. Их дед был всего лишь простым солдатом; за особую храбрость его произвели в офицеры. Все пятеро братьев также слыли изрядными храбрецами, ухарями. Они были воплощением гвардейского духа. Григория обожали. Во время Семилетней войны в кровопролитной битве под Цорндорфом (против прусской армии Фридриха II) он, молодой лейтенант, был трижды ранен и всё же продолжал командовать своими солдатами. Тогда-то началось его восхождение. В ту пору, когда Потёмкин только появился при дворе, Григорий Орлов считался, несомненно, самым могущественным — после правительницы — человеком в империи.

Он был уверен, что его власть и положение крепки. Однако когда он и его братья заметили, что императрице все больше нравится молодой Потёмкин, когда до них дошёл слух, передаваемый при дворе: говорили, что Потёмкин как-то раз бросился Екатерине в ноги, поцеловал её руки и пролепетал признание в любви, — тогда они решили преподать дерзкому сопернику урок. Григорий и Алексей потребовали от него объяснений, этот разговор, проходивший на квартире Григория Орлова во дворце императрицы, вылился в дикую драку. По-видимому, тогда Потёмкин тяжело повредил себе левый глаз (в результате он его лишился).

Потёмкин был глубоко уязвлён. Он удалился от двора. В течение полутора лет жил анахоретом. Все это время он много читал, в особенности его интересовали богословские труды. Итак, разгульная жизнь внезапно сменилась вдумчивым уединением в тиши рабочего кабинета. Причина подобного поворота крылась не только в увечье, полученном им, но и в самом характере этого человека. Потёмкин любил бросаться из одной крайности в другую. В студенческую пору он выделялся успехами. Его даже отметили золотой медалью и в числе двенадцати лучших учеников Московского университета направили в Петербург, дабы представить императрице Елизавете. Но именно с того самого момента, когда он добивается наивысшего отличия, когда его успехи восхищают, он вдруг меняется, совершенно пренебрегает занятиями, и через пару лет «за леность и нехожение в классы» его изгоняют из университета.

Прошло полтора года после драки с Орловыми, и Потёмкин вновь появился при дворе — не он этого хотел, за ним прислала Екатерина. Он был произведён в камергеры, и теперь его стали титуловать «Ваше превосходительство». Однако когда разразилась первая русско-турецкая война, Потёмкин отправился в действующую армию.

Он не раз отличался в сражениях и потому быстро продвигался по службе, его наградили орденами св. Анны и св. Георгия. Его начальник, генерал Румянцев, писал в рапорте императрице о том, что Потёмкин «сражается, не щадя себя»: «Никем не побуждаемый, следуя одной своей воле, он использовал всякий повод, дабы участвовать в сражении».

Это произвело большое впечатление на Екатерину. Когда Потёмкин, получив отпуск, прибыл в Петербург, императрица дала ему аудиенцию, а прощаясь, разрешила ему присылать письма лично ей. В письме от 4 декабря 1773 года она дала ему понять, что и впредь не хотела бы порывать с ним: «Поскольку со своей стороны я стремлюсь сберечь честолюбивого, мужественного, умного, толкового человека, прошу Вас не подвергать себя опасности. Прочитав это письмо. Вы, быть может, спросите, с какой целью оно было написано. На это хочу Вам ответствовать: дабы в Ваших руках был залог моих мыслей о Вас, поелику всегда остаюсь безмерно благоволящая Вам Екатерина».

Потёмкин увидел в этом — как пишет его биограф Соловейчик — «желанное приглашение» и тотчас помчался в Петербург; совершилась «революция в алькове».

Теперь ему незачем было страшиться нового столкновения с Орловыми. Григорий Орлов попал у императрицы в немилость, ибо однажды она обнаружила, что он ей неверен. Тогда и Екатерина завела себе нового любовника. Им оказался гвардейский офицер Александр Васильчиков, молодой, миловидный человек, но ничего выдающегося в нём не проглядывалось. Орлов — в ту пору его не было в Петербурге, — узнав о новом фаворите, впал в бешенство, к тому же Екатерина лишила его занимаемых должностей (впрочем, вслед за тем он поразительно быстро успокоился). Прошло немного времени; теперь придворные и иностранные дипломаты стали уделять все внимание лишь Потёмкину, занявшему место невзрачного Васильчикова.

Послы, пребывавшие в Петербурге, известили о смене фаворита все европейские правительства. Ведь случившееся было не только частным делом российской императрицы, но означало перемену в политическом руководстве, перемену, которая могла иметь важнейшие последствия. Даже слабый, ничтожный фаюрит все равно играл серьёзную роль. Ведь как-никак он был важным государственным сановником. Он был старшим флигель-адъютантом и занимал ряд значительных военных постов. Он жил во дворце императрицы. Его комнаты располагались прямо под её личными покоями и соединялись с ними лестницей. Все его расходы оплачивались из государственной казны, и, естественно, он получал жалованье.

Подобную систему ввела не Екатерина, а императрица Анна Иоанновна, дочь царя Ивана V; при содействии гвардии она была провозглашена импер. грицей в 1730 году, после смерти Петра II. своим фаворитом и соправителем она сделала шталмейстера, курляндца Эрнста Иоганна Бирона. Преемницы Анны на русском троне переняли традицию выбора фаворитов. Своего расцвета подобный принцип правления достиг, несомненно, при Екатерине. За 44 года у неё перебывал 21 любовник, и всякий раз появление нового фаворита приводило в тревогу послов иноземных дворов.

4 марта 1774 года английский посол в Петербурге Роберт Ганнинг сообщал своему правительству в Лондон: «Новые события, с недавних пор происходящие здесь, заслуживают, по моему мнению, большего внимания, нежели все прежние, что случились с самого начала её правления. Господин Васильчиков, чьи дарования были слишком ограниченны, чтобы каким-то образом влиять на государственные дела или завоевать доверие своей госпожи, теперь сменён новым поклонником, который, как следует ожидать, наделён обоими этими талантами сверх всякой меры… Речь идёт о генерале Потёмкине, прибывшем сюда около месяца назад; всю войну он пробыл в армии, где, как мне говорили, был всеми ненавидим. У него фигура исполина, пусть и неправильно сложенная; выражение лица его совершенно несимпатичное. Что касается его скрытых от взгляда качеств, то, как кажется, он является большим знатоком людей и умеет судить обо всём лучше, чем присуще его соотечественникам. В способности затевать интриги и искусно приноравливаться к обстановке он не уступит никому, и хотя о его порочном нраве не перестают говорить, он здесь единственный, кто поддерживает отношения с духовенством. В этих условиях, когда следует учитывать и известную бездеятельность тех, кто, возможно, хотел бы бороться против него, он, естественно, может тешить себя надеждой достичь тех высот, кои одни способны утолить его ненасытное честолюбие».

Английский посол в определённой мере правильно понял, что могло означать выдвижение Потёмкина. Он был прав, что и говорить, отмечая, что выражение лица нового фаворита было «совершенно несимпатичным». Потеря левого глаза обезобразила его и без того грубое лицо. Да и вообще его тело не выделялось красотой. Особенно в то время. Он располнел; его массивную фигуру увенчивала голова, напоминавшая собой грушу и наделённая широким бесформенным носом. Его руки оставались неухоженными. Он имел дурную привычку грызть ногти.

Однако Екатерина находила его прекрасным. Она любила его. В начале апреля 1774 года он переехал на квартиру, расположенную в её дворце. Потёмкину было 34 года, Екатерине уже 44. Впервые в жизни она встретила в мужчине все то, что искала, в чём нуждалась. Она нашла в нём не только любовника, но и соратника, и к тому же умного человека. Разумеется, поначалу императрице более всего важна была любовь. Всякий раз, куда бы она ни шла, с нею был Потёмкин; часто она писала ему любовные письма, многие из которых сохранились: «…можно ли ещё кого-то любить с тех пор, как я познакомилась с Тобой? Я полагаю, что нет на свете никого, кто мог бы тягаться с Тобой. Тем паче, что сердце моё от природы любит постоянство…»