Повстанец

Три дня назад, когда мы взяли Администрацию, я уже приготовился к тому, что нас разгонят. Еще бы: мэру морду набили, здание разгромили, да еще и на закуску все это журналистам показали. И не миновать бы нам неприятностей, если бы не смерть Пилуса. Теперь придется господину Президенту изображать из себя оскорбленную невинность: мэр, разумеется, прямого приказа из Столицы не получал, но ведь не сам же он придумал такую глупость?

А вообще — забавно. Если бы не было так мерзко. На следующий день после штурма является ко мне командир наших «беркутов». Уселся напротив меня, засопел, а потом и выдает: «Лучше бы я вас тогда остановил». Что мне было ему ответить? Конечно, Пилус сейчас бы был жив. И глушил бы со мной и Арнусом вино в нашем любимом детском садике. Или нет? Скорее всего, что нет. Сидели бы мы сейчас в городском управлении полиции. Причем не где-нибудь, а в «обезьяннике». Так что оно неизвестно, что лучше. В общем, так я ничего «беркуту» и не ответил. Посопел он еще немного, выматерился и ушел. Чего приходил?

Зато Столица нас вниманием одарила! Ни в сказке сказать, ни бульдозером убрать: ближе.к вечеру явилось какое-то чмо из тамошнего комитета по смещению нашего горячо любимого Президента и давай верещать: что это такое? на каком основании? Я ни хрена не понял, потому очень грубо попросил его заткнуться. Заткнулся. Я аж удивился. Ну раз человек такой покладистый оказался, то можно и спросить, в чем дело. Оказалось, что должен был я свою акцию согласовать с местными горе-борцами и со столичными. Вот еще! Да если бы я такую глупость сделал, то и акции никакой бы не было. А дальше совсем интересно пошло: я, оказывается, должен был в Столицу отправить полные списки своей организации. И не просто так, а с некоторыми данными: образование (вот же идиоты! о каком образовании у четырнадцатилетних детей спрашивать можно?), партийная принадлежность (это в четырнадцать лет, ну-ну), пол (надо бы с десяток «анкет» организовать с записью «пол средний»), размер обуви, одежды, головного убора. Вот тут я не выдержал. Это, говорю, зачем? А это, оказывается, чтобы нам смогли оперативно доставить форму. Интересно получается: сначала что-то пели о том, чтобы самим шить, а теперь получается, что прислать должны были. Разозлился я. Ну и высказался в том духе, что если бы мы кашу не заварили, то и этого козла бы сейчас передо мной не было, и форму мы бы ждали до посинения. Оно обиделось, но возражать не решилось.

Так или иначе, но форма начала поступать на следующий день. Вместе с до предела идиотскими «ценными указаниями». Стиль я узнал сразу: Ромус. Так, первый «засветился». Его казенщину не узнать невозможно. Подписано, понятное дело, каким-то собачьим именем, типа моего, но чьи уши из-за бумажки торчат — за версту видно.

Даже не знаю, радоваться мне или нет: конечно, приятно, что кто-то из наших уже при деле, но я бы, честно говоря, предпочел Ленуса. Ну или Репуса, на худой конец… Только вот такие фразы при нем говорить противопоказано: сразу осведомится, на чей худой конец. И что ему отвечать?

Мои детишки как про форму услышали, такой визг подняли, что хоть уши затыкай. А мне опять головная боль: куда ее прикажете складировать? В штабе — не протолкнуться, других помещений у нас нету. Ну не к уродам же из городского отделения «Движения» ее нести? Ведь мы ее потом до второго пришествия не увидим. Ладно, пришлось отдавать приказ об общем сборе на том же самом пустыре.

Приказ-то я отдал, а сам думаю — ведь не придут же! Вот тут я и просчитался. Не придут? Как бы не так! Прибежали! Запыхавшиеся, как бегуны-спринтеры, всклокоченные. И сразу же в очередь строиться. Ругань, кому-то по зубам дали… Кошмар, одним словом. Ну что у нас за страна такая? Даже дети, и те в очереди по привычке выстраиваются. Вмешиваться в это безобразие смысла никакого, вот я спокойно, пока дети толкались и выясняли, кто за кем стоял, собрал командиров подразделений, осведомился, а не жмут ли кому-нибудь из них нашивки. Когда услышал только отрицательные ответы, то выразил крайнее удивление по поводу того, что до сих пор не лицезрею эдакого идеально ровного строя. Подействовало. Минут пятнадцать ушло на разгон очереди и постановку народа в колонны, но потом над пустырем все-таки повисла тишина. Это уже лучше. А дальше все проще пареной репы: подбегает командир подразделения к Арнусу, вручает список. Арнус его читает и отдает приказы своим подопечным. Те быстренько из тюков, сваленных прямо на траве, выдергивают форму и обувь подходящих размеров, сваливают в одну кучу. Потом появляется тот же самый командир, но уже с командой переносчиков и забирает причитающееся его подразделению. Вот так это все и движется. Довольно бодро, кстати. Не прошло и двух часов, как все уже были одеты-обуты. Дальше началось самое паскудное — нашивки. Вот когда я остро пожалел, что арсенал из здания Администрации к рукам не прибрал! Ведь пальнул бы в воздух — и вся недолга. А так достали меня по полной схеме. Каждому ведь хочется покрасоваться в офицерском звании, а в четырнадцать лет… Договорились так: сначала нашивки получают командиры подразделений, потом подают мне списки своих старших офицеров, те подают списки младших офицеров и сержантского состава, а я уж обязуюсь все это оперативно рассмотреть и никого не оставить обиженным.

На чем мы и закончили. Разошлись все очень довольные. А я стал думать о похоронах Пилуса. С его родителями беседу проводил Арнус. Не знаю как, но уломал он их на то, чтобы из похорон рекламную акцию устроить. Я, конечно, понимаю, что скотство, но как иначе? Мне же политический капитал сейчас зарабатывать нужно, а не о морали рассуждать. Если скотина Ромус уже в Столице и занялся любимым делом — написанием идиотских инструкций, — то мне необходимо за спиной иметь очень мощную подпорку, чтобы поставить этого обалдуя на место.

* * *

Так это все и катилось. Катилось, катилось и прикатилось к сегодняшнему вечеру. Устроить похороны вечером — это вообще идиотизм, на мой взгляд. Но тут Арнус настоял. Причем так, что я аж опешил, когда его резоны выслушал. Опешил, но согласился. А ему только того и надо было: сразу же побежал распоряжения отдавать.

Странно вообще-то, но откуда-то деньги взялись. Потом и репортеришек позвали… Не совсем мне понятно, что происходит, но разговор с Арнусом по душам я решил отложить на после похорон — не до того сейчас.

Вот и сижу я как дурак за своим столом, тупо смотрю в стену и жду, когда мне надлежит выйти и возглавить процессию. Черт знает что! За кого, интересно, меня Арнус держит? Ну это, положим, я скоро узнаю. Но откуда такой гонор? Ведь мальчишка всю дорогу был абсолютно нормальный — по заборам лазил, девкам под юбки заглядывал (как и положено — жутко при этом краснея). А тут…

Размышления мои прервало деликатное покашливание. Поднимаю голову — вестовой.

—Что?

— Господин командор! Все уже собрались. Только вас ждут.

— Да, сейчас буду.

Вестовой исчезает за дверью, а я еще раз осматриваю себя с ног до головы в стареньком мутном зеркале и иду к людям. К своим людям, между прочим! Раскомандовался что-то Арнус в последнее время! Сегодня я ему и дам окорот. А если артачиться начнет… Был у Гитлера такой любимчик, Рэм звали. И позволил он себе лишнего. Один раз позволил. Закончилось это для него и его людей очень плохо. Так что Арнусу крайне недурственно было бы поприлежнее учить историю. Во избежание, так сказать…

Все уже собрались. И наши — в формах с еще не подожженными факелами. И родственники Пилуса. И журналистская братия тут как тут. Я окинул все это безобразие недобрым взглядом, поправил фуражку и решительно направился к родителям Пилуса.

— Примите мои искренние соболезнования.

Да, это не семь лет назад, когда я не знал, что делать. Теперь на мне форма, а значит, можно галантно щелкнуть каблуками. Хоть какая-то польза.

Мать Пилуса посмотрела на меня невидящим взглядом и прошептала еле слышное «спасибо». Зато папаша… Придурок попытался сказать речь на тему «Вот какого сына воспитали». Пришлось его прервать коротким «не сейчас». Только разглагольствований папаши мне здесь и не хватало! На кладбище успеет наговориться. Дегенерат.

Что-то меня все сегодня раздражает. Не к добру это. Ладно, может, я просто себе придумываю лишние хлопоты?

Отхожу на некоторое расстояние, еще раз осматриваю все это собрание и даю отмашку. Тут же вспыхивают факелы и взвывает оркестр. Меня передергивает — терпеть не могу похоронные марши. Колонна медленно трогается. Гроб с телом Пилуса везут на открытой платформе, оборудованной на сегодняшний вечер под катафалк. Следом идут его родители, какие-то люди, а потом и колонна моих ребят. Факелы рвут своим светом нарождающуюся ночь, и кажется, что по проспекту течет живая огненная река. Настроение у меня подавленное, но надо собраться — путь не близкий, а потом еще придется толкать речь на кладбище. Пока понятия не имею, о чем я буду говорить, но это не важно — я никогда не готовлюсь к подобного рода выступлениям. Если мозг зашорен заранее заготовленными фразами, то обязательно запутаешься в словах и начнешь мямлить. А это сегодня для меня недоступная роскошь: я должен производить впечатление уверенного в себе командира, который скорбит, конечно, о своем товарище, но имеет силы бороться.

Забавно, ведь журналистишки снимали все, что происходило в холле здания Администрации. Так почему же не были показаны те кадры, на которых я бью мэра? И еще кое-что… Такое ощущение, что у них имелся четкий приказ — показать нас в самом лучшем виде, а не обгаживать. Почему? К нам все так хорошо относятся? Не верю я в это. Тогда что? Или кто? Такой фокус мог провернуть только Ленус — это его стиль. Но Ленус сейчас черт знает где. Неужели у него хватает ресурсов для того, чтобы контролировать и это? Тогда он чем-то сродни господу богу. А в такие штуки я не верю. Как и в переселение душ. Иначе бы решил, что старый козел Альтус вселился в кого-то из столичного штаба — сегодня оттуда свалилась директива, выдержанная именно в его стиле: произвести разведку местности на предмет выявления вооружения и техники, которые в ближайшее время можно будет задействовать. И понимай как хочешь…

— Санис, я рядом с тобой пойду. Можно?

Голос какой знакомый… Уклус! Я же совсем забыл о ней со всей этой суматохой! Какая же я скотина!

— Не можно, а нужно! — нежно приобнимаю девушку за плечи. — Мне сейчас жизненно необходима твоя поддержка! Ты себе даже не представляешь насколько!

— И мама так же сказала. — Уклус почему-то опускает глаза. — А я сначала решила, что больше тебе не нужна…

Ну вот, поздравляю. Первый семейный выговор. Замечательно.

— Мама твоя полностью права, а ты — нет. Ты мне очень нужна, я просто не хотел тебя загружать всем этим. Понимаешь?

— Да. — Наступает неловкая пауза. — А правильно ты меня не взял с собой тогда.

— Я знаю.

Она кивает, и дальше мы идем молча. Да и говорить-то, собственно, не о чем. Я затеваю революцию, а Уклус… Даже не знаю, что для меня сейчас Уклус. Или кто? Голова начинает медленно наполняться чем-то липким. Мозги ворочаются с большим трудом. Кажется, я не очень готов к тому, что свалилось мне на плечи. Хотя к чему тут готовиться? Все идет по накатанному сценарию, и мне, похоже, не придется предпринимать никаких титанических усилий, чтобы этот сценарий докатился до своего логического завершения. Впрочем, все размышления на эту тему надо оставить на потом: сейчас я скорбящий командир.

Центральное городское кладбище находится возле самого собора, возвышающегося над старыми кварталами Городка. Здание Администрации отсюда прекрасно видно, так что Пилус будет лежать практически возле того самого места, где в него вогнали пулю. Вот такая странная ирония судьбы.

Обычно жителей Городка здесь уже давно не хоронят: кладбище очень старое, и места на нем в общем-то и не осталось, но для Пилуса сделали исключение. Еще бы! Вину-то заглаживать надо. Вот и заглаживают. Интересно, кому будет легче от того, что гнить Пилус будет не за городом, в сырой глине, а в самом центре и в песке? Хотя легче нам: ближе идти, если решим проведать. Что значит «если»? Конечно же, решим! И не единожды. Вот и первый покойничек, которого на тот свет спровадили мои дурацкие идеи… А почему, собственно, мои? Тут скорее старому козлу Альтусу «благодарность» выносить надо. И мне тоже. Нечего было у него на поводу идти! И тогда, и сейчас. Странное дело: сколько лет прошло, а мы все еще выполняем его план. Сначала сами были дураками, идущими как бараны на бойню. Теперь вот детей подставляем… Что значит подставляем? Опять морально-нравственные искания? Ну уж хватит! Мне тривиально хочется выжить. И остальным нашим, надо полагать, тоже. Вот мы и затеяли все это. Тут даже не умысел, а рефлексы — крыса, если ее загнать в угол, идет в атаку и на значительно превосходящего ее противника. Причем нередко выигрывает. Не хрен было загонять меня в угол! Глядишь, все бы было вполне пристойно.

Процессия сворачивает к кладбищенским воротам. Уже почти стемнело, и мне поневоле становится жутковато. На старом кладбище, о котором в Городке ходят самые мрачные легенды, ночью находиться очень не хочется. Я понимаю, что все эти сказки не более чем игра воображения обывателей, но по спине пробегает неприятный холодок: ведь мы идем хоронить человека, который погиб из-за нас. Даже — из-за меня. Я ведь… Хватит! Собраться и изображать из себя скорбящего командира, готового отомстить за смерть боевого товарища. Отомстить… За смерть скольких еще мальчишек мне предстоит мстить? Не дороговато ли мы платим?

Платформа, переоборудованная в катафалк, останавливается. Дальше гроб надо нести на руках. Нам это, естественно, не доверяют. И правильно делают — не хватало, чтобы четырнадцатилетние пацаны уронили покойника на его последнем пути. К платформе подходят шестеро дюжих мужиков, наверное, кладбищенские рабочие, берут гроб, поднимают на плечи и медленно несут к свежевырытой могиле. Оркестр взвывает так, что у меня мурашки пробегают по спине. Тут же начинает голосить мать Пилуса. Визгливый, с надрывом, голос разносится над притихшим Городком. Кажется, что он проникает в каждый его уголок. Мы входим на территорию кладбища. Покосившиеся кресты, уродливые бетонные постаменты с аляповатыми украшениями, ангел с отбитым крылом, украшающий чей-то мавзолей. Мы медленно проходим мимо. Сегодня мы здесь в качестве посетителей. Пока. Что будет завтра — неизвестно. Так что самое время присмотреть себе местечко. Юмор у меня сегодня какой-то висельный! Юмор… Я очень надеюсь, что это именно юмор. Но чему удивляться? Меня всегда угнетали кладбища. Нет, не новые, где могилы роют экскаватором и хоронят квадратно-гнездовым способом, а старые, полуразрушенные, покрытые мхом, с памятниками, которые вросли в землю и на которых уже нельзя прочитать имена людей, покоящихся под ними. Странно, а ведь я даже не знаю, что меня пугает. Покойники? Вряд ли. Я четко знаю, что умерший человек уже не опасен. Он мог быть опасен при жизни, но никак не после смерти. Тишина? Чушь собачья! Нет на кладбище никакой тишины! Звуки те же, что и везде. Если людей нету. Тогда что? Наверное, какая-то особая аура… Если она есть, эта аура. Если она не плод воображения обывателей, которые с громадным удовольствием наделяют подобные места сверхъестественными свойствами…

Оркестр стихает. Гроб уже стоит на возвышении у могилы. Факелы коптят и слегка потрескивают. На какой-то момент только их звуки нарушают тишину ночного кладбища, но тут же по ушам бьет женский вой: «И на кого же ты нас покинул?!» Я морщусь, как от зубной боли. Оглядываюсь по сторонам и нахожу взглядом Арнуса. Он выжидательно на меня смотрит. Киваю ему: начинай. Арнус кивает в ответ и выдвигается к распорядителю. Небольшого роста седой мужичонка некоторое время слушает Арнуса, кивает и выступает вперед.

— Дорогие родственники усопшего, друзья, товарищи! Сегодня для вас очень тяжелый, но вместе с тем светлый день. В руки Творца отдаем мы…

Я перестаю слушать. Что нового может сказать эта кладбищенская крыса, которая зарабатывает на жизнь тем, что провожает в последний путь покойников? Что он вообще может сказать? Сейчас он расскажет, каким хорошим мальчиком был Пилус, как его все любили… Так ведь ложь несусветная получится! Никаким «хорошим мальчиком» он никогда не был. Разгильдяем был редкостным. В любую драку лез по поводу и без. Вино жрал из горла в детском садике за нашим домом и девок в темных подъездах тискал против их воли. Вот и все развлечения Пилуса. Да, чуть не забыл! Учиться не хотел вообще. И как следствие, учителей частенько посылал по матушке. За что бывал порот папашей, чей жизненный путь с успехом и повторял. В наше движение полез по одной причине: открылась перспектива безнаказанно победокурить.

Точнее, это он думал, что безнаказанно. А оно вон как сложилось…

Я пропустил тот момент, когда передавали слово отцу нашего бойца. И, кажется, правильно сделал. Папаша был безмерно горд. И только. Его не смущает, что в гробу лежит его старший сын! Его распирает от гордости! Вот же дегенерат!

Папаша разглагольствует минут десять и в конце концов затыкается. И то хорошо. Теперь надо закапывать. Мерзко-то как звучит: закапывать. Но с другой стороны — а как это еще назвать? Гроб медленно опускают в темный зев могилы. Потом рабочие ловко извлекают веревки и отступают в сторону — пришло время бросить горсть земли, чтобы пухом была. Я терпеливо жду, пока пройдут родственники, и подхожу к могиле. Уже темно, и гроб, несмотря на неровный свет факелов, в ней почти не виден. Подхватываю горсть земли, не глядя, швыряю вниз. Слышится гулкий звук ударов комьев о крышку. Поспешно отхожу в сторону. Я знаю, что сейчас то же самое проделают командиры подразделений, а потом мне нужно будет толкать речь. Очень противно и абсолютно не хочется, но надо. И ничего тут не поделаешь.

Еще раз оглядываю строй своих мальчишек — все уже на месте. Смотрю в сторону могилы. Там рабочие быстро и профессионально зарывают то, что еще недавно было нашим товарищем. Что ж, спи спокойно, Пилус, ты уже свое отвоевал…

Могилу закопали и выровняли. Даже временную табличку водрузили. Значит — пора. Выхожу вперед. Оглядываю строй. Арнус с правого фланга вполголоса отдает команду «смирно». Ребята замирают.

— Друзья! Боевые мои товарищи! — В промежутках между моими фразами слышен только треск факелов. — Сегодня мы все осиротели. Нет с нами нашего друга и соратника! Нет больше командора Пилуса! Рука подонка, нажавшая на курок, оборвала его жизнь именно тогда, когда перед нами забрезжил еще робкий свет зарождающейся счастливой жизни.

Но, несмотря на эту страшную потерю, мы будем продолжать бороться! Продолжать хотя бы для того, чтобы у нас в стране больше не стреляли по детям. Чтобы мы могли жить и учиться спокойно, не опасаясь пули! Соратники! Мы сами должны проложить себе дорогу к благоденствию! Вы все видели, как нас пытаются держать в узде власти! Так потерпим ли мы это?

Строй коротко, но громко рявкает «нет». А молодец Арнус! Хорошо их выдрессировал!

— Правильно, друзья! Не потерпим! Мы всегда будем помнить нашего боевого товарища Пилуса и продолжим борьбу! Хотя бы для того, чтобы его младшего брата не постигла та же участь! Вечная память герою и да здравствует справедливое государство!

Строй коротко взревывает что-то не поддающееся дешифровке. Факелы взлетают вверх на вытянутых руках, и тут же горн начинает играть отбой.

Труба доиграла. Мы закончили прощаться с Пилусом. Пора уходить. На кладбищах лишнюю минуту оставаться неприятно, а тут еще и говорить пришлось. Молча приобнимаю притихшую Уклус и медленно иду к выходу. Арнус сам построит наших и выведет из ворот. А потом у нас с ним состоится очень интересный разговор… Если этот маленький сукин сын от него не увернется. Но думаю, что не увернется. Именно этого я ему и не собираюсь дать сделать. Он, похоже, решил, что самый умный у нас? Что ж, я его сильно на эту тему разочарую. Прямо сегодня и прямо сейчас.

Мы идем по ночному Городку. Строя уже никакого нет — журналисты потеряли к нам всяческий интерес после окончания церемонии. Мы к ним интереса и до этого не испытывали. Я — по причине того, что всегда недолюбливал эту братию, а наши бойцы просто хоронили своего боевого товарища. Первый раз… Интересно, кто из них понимает, что не последний?

* * *

Ночь я всегда любил. Люблю и сейчас. И мне почему-то совсем не хочется затевать разговор с Арнусом, но знаю, что надо. От этого знания настроение не улучшается, да делать нечего. Испытующе смотрю на Уклус:

— Дорогая, ты не могла бы пройтись чуть-чуть вперед? У нас с Арнусом тут очень неприятный разговор намечается — я не хочу, чтобы это произошло при тебе.

Уклус недовольно фыркает, но ускоряет шаг. Так, начало положено. Теперь — мой бравый заместитель.

— Арнус! Отстань немного.

— Зачем? — Похоже, что мой приятель слегка удивлен.

— Разговор есть, — мрачно цежу сквозь зубы я.

— Ну, давай поговорим, Магнус, — уже тише и так, чтобы не донеслось до любопытных ушей.

Понятно. Значит, решил не увиливать. Очень даже хорошо.

— И почему я совсем не удивлен? — невесело смотрю на своего приятеля из-под надвинутой на глаза фуражки.

— Мне казалось, что ты раньше поймешь. — Арнус весело улыбается. — Даже забавно было.

— Мне тоже. — Я холодно смотрю на Арнуса… скорее — на Ленуса. — Ну и что ты мне хочешь рассказать?

— А что ты хочешь услышать?

— Наверное, все. Но давай сначала: Радус в курсе?

— Конечно! — Ленус жизнерадостно скалит зубы. — У них же так ничего и не получилось с ребенком, но слух распустить удалось.

— Ничего я не понял! Меня же крестным приглашали…

— И знали, что ты не согласишься, — в тон мне отвечает Арнус — Ленус.

— Кто же это у нас такой умный? Ты? Или этот старый козел?

— Ты об Альтусе? — Я утвердительно киваю. — Нет, идея целиком и полностью моя. Видишь ли… Подготовка к мятежу началась несколько раньше, чем ты думаешь…

— Очень интересно. — Я саркастически ухмыляюсь. — А это «несколько» выражается в какой-то конкретной цифре? Ну, скажем, год? Или два?

— Лет десять, может, чуть-чуть больше. — Арнус… — тьфу черт! — Ленус беззаботно улыбается.

— Все интересатее и интересатее, — ядовито замечаю я. — И кто еще был в курсе?

— Извини, Магнус, но этого тебе знать не надо.

— Вот как? А чего мне еще знать не надо? Ты, сука поганая, всю дорогу морочил мне голову, а теперь мне еще и чего-то знать не надо?

— Не кипятись ты! — Ленус пытается положить мне на плечо руку, но я ее сбрасываю. — Ведь ничего страшного не произошло. Ты же сам понимаешь, что так было лучше и для тебя, и для всех остальных.

Естественно, понимаю. Ленус всегда был умницей. Он же мог любую ситуацию просчитать на сотню ходов вперед… Любую? Так какого же мы так бездарно просрали переворот?

— А семь лет назад тоже было лучше? — зло спрашиваю я. — Кому?

— Тогда была сделана ошибка. — Ленус вдруг стушевался. — Понимаешь, мы пошли на поводу у…

— У придурка Ромуса, — роняю я. — Вы все очень быстро забывали о том, что со мной тоже иногда нужно советоваться. Козлы… Ладно, а как это должно было быть?

— Должно это было быть совсем не так. — Ленус снова воспрял духом. — Понимаешь, мы планировали народные волнения… Но Ромус настоял на стремительной военной операции… Тогда это выглядело очень убедительно: мы берем власть, демонстрируем, что Президент у нас урод, и…

— И он от страха делает себе харакири? — Я невесело усмехнулся. — Ну старый козел вообще ничего не видел, кроме диктаторских полномочий. Да и в стратегии он силен никогда не был. Ромус только уставы писать может. Ты военным не являешься. Репус — тактик. Впрочем, блестящий, надо признать. Я, конечно, не хочу показаться нескромным, но единственный, кто мог хоть как-то просчитать эту кампанию, являлся именно я. Чем вы все думали?

— Это была ошибка. — Ленус выглядит как побитая собака. — Мы это поняли слишком поздно, когда уже ничего нельзя было сделать. Именно по этой причине ты стал главнокомандующим повстанческой армии. Изначально предполагалось, что ты будешь заниматься штабом непосредственно при Альтусе, а армией будет командовать Ромус… Ему очень хотелось…

— Раз хотелось, — рявкаю я, — то пошел бы и подрочил! Командарм недоношенный!

Кто-то из наших останавливается и оглядывается. Машу ему, все, мол, нормально — идите, а мы позже догоним. Ты прав, Магнус, — очень тихо отвечает Ленус. — Ты полностью прав. Но мы же не могли предусмотреть всего. И ты же не хуже меня знаешь, что характер у тебя не сахар. Альтус боялся, что тебя войска в клочья разорвут…

— Ромус в Столице? — прерываю я словоизлияния нашего теоретика.

— Ты это уже и сам понял, когда циркуляр получил. — Ленус лукаво улыбнулся. — Кто это, по-твоему, мог еще написать?

— Дать бы тебе как следует! — совершенно искренне, но уже без злобы говорю я. — Ладно, еще успеется. Ты мне другое скажи: как ты все эти годы с Радусом умудрялся уживаться?

— Тут проблем не было. — Ленус опять стал сам собой: наглый и самоуверенный. — Я ведь для него сын одного из путчистов.

— И тут не могли не соврать, — брезгливо бросаю я.

— А как ты себе представляешь правду? — Ленус уже вовсю скалится. — Дорогой Радус, мы тут омолаживать людей научились. Примешь одного на содержание, пока он не подрастет и снова бучу не устроит? Так?

Я невольно улыбаюсь. Складно это у него получается, ничего не скажешь. Складно-то, конечно, складно, но вот так просчитаться… Надо бы поинтересоваться, что он, собственно, знает об остальных. Похоже, что единственный сидел, как дурак, в неведении.

— Хорошо. Тебя с самого начала проинформировали о том, где я буду. Присмотреть поставили…

— Как же! Ты себе представляешь, чтобы старый параноик кому-то что-то рассказал? Только под пыткой. И то не факт. Единственное, с чем я подстраховался, это с финансами. На всякий случай вложил денежки за границей. Управление исключительно по письменным распоряжениям. А все остальное — или чистая случайность, или Альтус что-то спланировал такое, чего я понять не смог.

— Слушай, а когда ты меня «вычислил»?

— Давно. Еще когда ты надавал по шеям этому щенку десятилетнему. Помнишь?

Еще бы я не помнил! Одуревшая рожа участкового будет мне до конца моих дней сниться — с детства ничего приятнее не видел!

— И ты сразу понял, кто я?

— Нет, но понял, что это кто-то из наших военных. — Ленус опять довольно ухмыляется. — Ведь как бы папаша ни обучал, а на такое восьми лет тренировок недостаточно.

Правильно, стервец, все понял! Но как же все-таки руки чешутся дать ему по шее!

— А потом?

— А потом — привычки никуда не деваются. Да и не так уж много левшей вокруг бродит.

— И что теперь планируешь делать?

— Теперь ты планируешь. — Ленус как-то странно на меня посмотрел. — Еще не понял?

— Что, собственно, я должен был понять? — Таких заявлений я просто не ожидал.

— Хорошо, объясню: Альтуса уже нет. Подожди! Я знаю, как ты к нему относишься. Но хорош он был или плох — его нет. Ромус сидит в Столице и пишет бездарные циркуляры. На большее он в данный момент не способен. Репуса я пока найти не могу, да он и не так уж важен на данном этапе. А когда потребуется — сам прибежит. Об остальных говорить нечего — часть альтусовские жополизы, часть — люди легко-заменяемые. Давай подводить итоги — я не способен командовать армией. Я это знаю и туда не суюсь. Ромус завалит все, если его не держать на сворке, держать сейчас некому — Альтуса уже нет. Репус — тактик. Кто остается? Ты! Вот ты и возглавишь путч. И в этот раз все пройдет гладко. Все ясно?

— Красиво изложил. — Я посмотрел на Ленуса с деланным одобрением. — Грамотно так. Одно «но» есть: а меня ты спросил? Может, я тебя пошлю прямо сейчас куда подальше, а?

— Можешь. Но не пошлешь. — Ленус опять победно лыбится. — Тебе деваться уже некуда: вокруг одна сплошная засада. К Президенту тебе идти нельзя — шлепнут. В стороне отсиживаться — поздно, уже засветился. Так что вот тебе руководящая должность, и никуда ты от нее не денешься.

— Ну спасибо, утешил. — Я невесело улыбаюсь. — А если я прямо сейчас тебе физиономию разукрашу, что делать будешь?

— Отбиваться буду. — Ленус посмотрел на меня с явной опаской и на всякий случай отступил на шаг в сторону. — Ты бы дурить заканчивал.

— А я и не дурю. — Улыбочку самодовольную я с его лица таки стер. — Я очень серьезно обдумываю, что бы с тобой такого сделать, чтобы ты на всю оставшуюся жизнь запомнил, что со мной такие шуточки шутить не стоит.

— Не шуточки это! Неужели до тебя не доходит? Я ведь не только свою, но и твою шкуру спасал! И сейчас продолжаю!

И не обольщайся ты насчет диктаторских полномочий — я просто выбрал наименьшее зло.

— Наименьшее, говоришь? — Я смотрю на этого наглого зазнайку, и во мне борются два желания: надавать мерзавцу по ушам и обнять как брата.

— Конечно, наименьшее! — Ленус, похоже, моего настроения не замечает. — Ты же не Ромус! Это он начинает при малейшей возможности лезть всем на голову, а ты…

— И кто же тебе сказал, что я теперь не полезу на голову вам всем? — Сейчас уже я могу злорадно улыбаться. Во все тридцать два зуба. Точнее, пока только в двадцать восемь.

— Знаешь, Магнус, я тебя иногда начинаю побаиваться. — Ленус сосредоточен до предела и косится на меня с явной опаской.

— Ладно. — Я великодушно хлопаю этого шельмеца по плечу. — Живи пока. Все равно без тебя скучно будет.

— Дело не в скуке. — Ленус опять становится серьезным. — Мы не сможем существовать по одному. У каждого из нас есть свои недостатки: я не умею командовать и не смогу заработать авторитет у армии — не мой профиль; Ромус до предела амбициозен — чем это заканчивается, мы с тобой слишком хорошо знаем; Репуса это не интересует в принципе — он развлекается; а тебя нужно периодами сдерживать — иначе наломаешь дров. Так что, как ни крути, а придется нам держаться друг за друга.

— Контра ты, Ленус! — совершенно искренне говорю я, а этот мерзавец жизнерадостно улыбается в ответ.

Контра он форменная! Это же надо было такое придумать — случайно мы с ним в Городке оказались! Врет же! А может, и не врет, если старый козел Альтус что-то продумывал на этот случай… Даже если и не врет, то всей правды точно не говорит.