(3)

Анюте нравилось ехать но шоссе.

Ей вообще нравилась дорога. Все хорошее впереди. Все плохое позади. И ехать надо так быстро, чтобы и к ожидающему тебя хорошему скорее добраться, и вместе с тем так быстро, чтобы старое, оставленное позади плохое – не догнало.

Анюта глядела перед собой, как серый аккуратно разлинованный на шесть полос асфальт международного фривея набегает, набегает со скоростью сто пятьдесят километров в час под капот их уютного немецкого экипажа. Она курила и представляла себя колобком.

«Я от бабушки ушла, я от дедушки ушла, от лиса-Асурова ушла, от волка-Аслана ушла… Асуров даже и не лиса. Он глупый медведь… Куда вот только теперь приду? Где тот хитрый ротик, что проглотит меня? Нельзя же вечно кататься по Европам, убегая то от того, то от этого?»

Впрочем, пока все в ее жизни получалось и складывалось довольно-таки ловко. Анюта еще не переломилась в том состоянии взросления, когда ребенок безусловно верит в свою неуязвимость. Как в электронных игрушках, где смерть бывает только понарошку. Убили – ерунда! Перезагрузился и играй снова!

Только если у детей это ощущение вечной жизни и эта вера в свою неуязвимость выражается в неистребимой убежденности, что придет мама и спасет, то у нее…

Да, она думала о матери.

Она думала о матери, не могла не думать, но тут же и гнала эти мысли от себя.

Ее вера в собственную вечность основывалась на другом.

Она просто полагала, что вывернется из любой ситуации. Что просто она, Нютка, умнее всех на этой земле, и не родился еще тот серый волк – зубами щелк, что поймает ее и съест.

Так что катится еще колобок – катится по бельгийскому фривею, катится через три страны в четвертую, а впереди уж и Антверпен!

Рядом, по левую руку, сидел Жиль.

Он был хороший.

Он умел молчать.

И уже только за это Анюта симпатизировала ему.

С Жилем они познакомились в ту бешеную для нее ночь, когда, заметая следы, она, словно зайчик, петляла по альпийским дорогам…

Смекалка и везение выручили ее и в тот раз. Повезло, что у выдающегося белого «Феррари» Юсуфа бензина хватило только до первой загородной заправки. Сделав жалостное лицо, Нюта тогда заныла, что умирает, так хочет пи-пи. Аслан, вот уж истинный джентльмен, оскалил зубы и предложил проводить даму до туалета. Крепко придерживая за локоток, вывел из машины. И тут, снова на Нютино счастье, к стоянке вырулила банда живописных рокеров на сверкающих черных «харлеях».

Нюта вырвалась от Аслана и бросилась наперерез:

– Ребята, спасите, меня похитил безумный араб!

Рокеры переглянулись, зацепили внешность девчонки, приняли во внимание тот факт, что устремившийся за ней рослый черноволосый парень и впрямь смахивает на араба, схватились за гаечные ключи.

– Ну, сука, твое счастье, что ствол в машине остался… – прошипел, отступая, Аслан. – Ничего, я тебя еще достану!..

Часа через три ей удалось потихоньку выскользнуть из круглосуточного кафе, где ее спасители надирались пивом, и хайкнуть длинную фуру, направляющуюся с грузом в город Монтре…

И вот каждая минута набегающего теперь под серый капот серого асфальта наматывала как минимум два с половиной километра расстояния, и с каждой минутой Асуров, Аслан и вся швейцарская эпопея оставались все дальше и дальше позади.

А что впереди?

Они ведь ехали к родителям Жиля.

Ах, как это серьезно! Молодой человек еще и неделю не знаком с девушкой, а уже хочет познакомить ее со своими па и ма.

Три дня назад, когда Жиль предложил ей поехать с ним в Бельгию к его родителям, Анюта автоматически, подчиняясь какой-то внутренней идеомоторике, переспросила: а удобно ли это?

И тут же все поняла.

Что вполне удобно, и более того – что так вообще надо!

Они остановились возле небольшой «оберж», выполненной в стиле освоения американцами Дикого Запада, где бармен, он же хозяин заведения, носил широкополый стетсон и где из джук-бокса слабо слышались скрипочка и банджо…

Яичницу «ранчо», бифштекс, кофе и абрикосовое желе…

Все вкусно и обильно. И Жиль, ловко орудуя приборами, аппетитно лопает свой бифштекс.

– А у моих тебя обязательно накормят уткой, – сказал Жиль. – Можешь уже внутренне к этому готовиться, утка у моих – это коронный номер.

Нюта ничего не ответила. Она только слабо улыбнулась, маленькой десертной ложечкой ковыряя абрикосовое желе.

– А у твоих родаков, у них какое коронное? – спросил Жиль

Нюта спокойно отправила в ротик очередную порцию абрикосового желе.

– У моих родаков коронное – это селедка и водка.

– Они что, в Исландии живут? – спросил Жиль. – А ты говорила, что твои родители живут в Америке, в Калифорнии, и что…

– Ладно, все, что говорила, все правда! – Анюта прервала своего визави, положив свою ладонь на его руку.

– А еще будет домашний бал, – Жиль вернулся к первоначальной теме, – у меня в нашем городке тьма родственников, и предки непременно должны расхвастаться, что сынок получил свой БАК.

– Бак? – переспросила Нюта.

– Диплом бакалавра, а чтобы магистра получить, надо учиться еще два года.

– Тогда на балу тоже будет утка? Или целая стая уток? – лукаво спросила Анюта.

– Обычно, по хорошей погоде, у нас в деревне устраивают пикник с жареным теленком…

– Целым теленком? – Нюта изумленно подняла брови.

– Ты не представляешь, сколько будет гостей, одного теленка еще может и не хватить…

И снова серый разлинованный на ровные полосы асфальт набегает под капот.

Нюта курила и думала…

Хорошо, что Жиль такой молчун. Это как встарь в той средневековой Европе муж и жена где-нибудь на хуторе, они целыми днями, а может, и неделями не говорили друг другу ни слова.

А о чем говорить?

Слова… Что слова?

Сотрясенный ветер!

И Нюточка, благодарная Жилю за его молчание, вспоминала теперь боевые события прошлой недели.

Упорядочивала их в своей очаровательной головке.

И что?

Да ничего…

Серый асфальт набегал под капот. Жиль вежливо молчал. Они уже сказали друг ругу все слова на десять лет вперед.

Европейская парочка…

Из-за склона аккуратненького холма, на котором среди овечек, казалось, так и должен был бы по идее сидеть тот самый «fool on the hill» из песни Маккартни, уже виднелись красные черепичные крыши очередного аккуратненького, как и все здесь, городка.

Франкеншамп.

Франкийские поля или поля франков.

Когда-то так и было.

А теперь здесь живут валлонцы… От франков одно название осталось.

Мелькнули указатели: «автодром Спа – пятнадцать километров, музей Дегреля – десять километров».

– А кто такой Дегрель? – спросила Нюта.

– Валлонский рексист, отец идеи последнего крестового похода европейцев на Восток, – не раздумывая, ответил отличник Жиль. – Гитлер сказал про него, что кабы у него был сын, он желал бы, чтобы сын был непременно похож на Дегреля.

– И вы тут такому человеку музей открыли? – хмыкнула Нюта.

– История не делит людей прошлого на хороших и плохих, история преподносит факты. Вот Наполеон, он был хороший? Он три четверти генофонда Франции в походах загубил, и в результате все проиграл, а французы теперь поклоняются его могиле во Дворце инвалидов… – сказал Жиль, не отрывая взгляда от дороги.

– Поэтому твоя история и не годится в науки, как Шпенглер в «Закате Европы» записал, сам историк, между прочим, что если бы была история наукой, дала бы людям обобщенные выводы из миллионов накопленных фактов, а так… Одна хронология, да и только! – усмехнулась Нюта блеску собственной эрудиции. – А французы оттого в Инвалид с цветами приходят, что был для них миг славы, когда была Франция супердержавой, чем-то вроде современной Америки, один миг, а приятно вспомнить…

– По-твоему выходит, значит, и немцам надо было бы дать свою могилу в их Доме Инвалидов, чтобы приходили посокрушаться о тех днях, когда под ними почти вся Европа была? – буркнул Жиль.

– Мне все равно, – отмахнулась Нюта. – Вы, европейцы, совсем повернулись на своем объединении, ревнуете к Америке, она, дескать, выскочка, у вас, дескать, история цивилизации, Рим и Афины, а Америке всего двести лет, а вот выскочка, да богатая…

– Все вы, американочки, такие патриотки? – Жиль не выдержал и, отвернувшись от дороги, внимательно посмотрел на нее.

И снова замолчали.

Долго молчали.

И Нюта опять принялась думать о том, как соскочила с крючка.

Соскочила ли?

А не едет ли в задней за ними машине сам Константин Сергеевич Асуров?

Нюта бросила взгляд в зеркало заднего вида.

Машины сплошным потоком. «Мерседесы», «ауди», «фольксвагены ».

И никому ни до кого дела нет, кто куда едет!…

Мальмеди, Тье, Лимбург… Не тот ли это Лимбург, про который в «Евгении Онегине» у Пушкина: «Меж сыром лимбургским живым и ананасом золотым?»

Городки мелькали и оставались позади.

Красные черепичные крыши, островерхий шпиль с ангелом над городской церковью. Отсюда, с фри-вея, который обходил населенные пункты, городков этих и не разглядеть. Да что там? В каждом по пять тысяч зажиточных бюргеров, по паре супермаркетов, по паре школ… Мэрия на площади, да церковь. Да еще мемориальная доска – здесь мальчик Ван-Дер-Бойм в годы нацистской оккупации совершил великий подвиг сопротивления, из-за угла показав немецкому офицеру фигу…

– Скоро и наш городок, не доезжая Льежа – направо, как Труа Пон проедем, там, где толл-плаза, и по местной дороге семь километров до нашего Ахена… – вздохнул Жиль.

– Так вы немцы, что ли? – спросила Нюта.

– Немцы – это немцы, – ответил Жиль, – а валлонцы – это валлонцы.

– А почему Ахен? – не унималась Нюта.

– А потому что в Европе все как в овощном супе в маленьком котелке – морковка с горохом, лук с капустой, картошка с сельдереем… – ответил Жиль, замедляя бег автомобиля.

Они подъехали к тому месту, где платят за скоростной фривей. Здесь и без того широченное шоссе становилось еще втрое или вчетверо шире, чтобы по законам гидравлики, не ограничивая грузопотока, дать водителям возможность быстро оплатить очередной участок пути.

Нюта еще в Штатах привыкла к этой процедуре.

Не выходя из машины, Жиль засунул кредитку в автомат и, получив чек, проехал через контроль.

Они свернули направо. Местная дорога, скорее не дорога, а аллея, шла по распаханному под зиму полю, отгороженная от сельскохозяйственных угодий линией тополей с редкой пожухлой листвой. Впереди тащился трактор. Жиль погудел ему. Но старик в соломенной шляпе, что сидел за рулем «Катерпиллера», и ухом не повел…

Такая вот здесь в деревне размеренная жизнь.

Это на фривее – там машины мчатся со скоростью сто шестьдесят километров в час. Потому что фривей – это вроде как частички мегаполисной жизни, как жилки, связывающие Париж и Лондон, Женеву и Рим, Берлин и Антверпен…

А все эти Ахены, Спа, Лимбурги… Одно название!

В России бы они назывались Березовками, Гореловками да Семеновками…

Как и положено хорошему сыну, Жиль несколько раз звонил с дороги по мобильному.

Их ждали.

По-европейски сдержанная формальность объятий…

Седенькая, но подкрашенная маман в очочках, вполне крепкий, с пивным брюшком и подкрученными на прусский манер усиками папаша… Три кузена, две кузины, тетя, дядя и еще и еще какие-то соседи, Анюта сразу всех не запомнила.

– Вы подруга Жиля по университету? Тоже приехали на каникулы? – с улыбкой спрашивает очередная кузина, протягивая руку для пожатия.

– Нет, она не учится со мной, но тоже приехала к нам на каникулы, – отвечает за нее Жиль.

– Добро пожаловать в Ахен. Вы американка?

– Вы поедете с нами завтра на ярмарку в Антверпен?

– Вы умеете ездить на мотороллере?

– Вы любите кататься на роликах?

Их всех так много.

Они все так шумят.

Дети бегают.

Тетки орут на своих малышей.

– Antoine, ne touche pas сa, je te dis de ne pas у toucher, Antoine, je vais me fecher, tu va etre puni! – перекрикивает остальных одна, самая горластая, велит своему Антуану не трогать чего-то, а не то будет наказан.

Анну заботливо проводили наверх. Просторная спальня в мансарде с клинически белыми стенами. Свой отдельный туалет и душевая.

– Мы ждем вас в столовой, Анна! Через пятнадцать минут!..

И вот, спустя два дня, лежа поверх одеяла в этой небольшой уютной комнатке в мансарде дома родителей Жиля, Анюта наслаждалась тем, что никуда не нужно было торопиться.

Через полчаса ее ждут к обеду. Как это прекрасно!

Это не гостиничная свобода, где ты сама себе полная хозяйка, но в то же самое время, и до тебя никому нет никакого дела.

А тут…

Какие они милые!

И как прекрасно, наверное, жить в большой семье, будучи окруженной любовью и заботой.

Все последние месяцы Нюта, напротив, казалось бы наслаждалась полной свободой, свободой ничем не ограниченной, кроме собственных страхов, что есть наконец, та черта, за которую нельзя переходить, и что есть предел терпению ангела-хранителя, который до поры бережет-бережет, а в какой-нибудь момент отвернется, или зазевается, и полетит Анюта в тартарары, так как все время ходит по самому краю. По самому краю.

А здесь в Ахене, в доме Громбергов, этих потомков валлонских пастухов, что теперь живут сытой, тихой, зажиточной жизнью, в этой клинически беленькой спаленке в мансарде Нюта вдруг почувствовала огромные и радость и зависть. Зависть к Жилю, что у него все это есть… Нет, не богатство – подумаешь, какая ерунда – самый средний европейский достаток! Но у него есть большая семья, где он настолько востребован и обласкан любовью, что этой любви его родных доставало даже на нее – на совершенно незнакомую им девушку…

И снизу через окно вновь раздается внешне грозное, но такое милое «Antoine, ne louche pas!..» – это тетя Жанна прикрикивает на расшалившегося малыша…

Ее, Анюту, ждут внизу к обеду.

Уже теперь через двадцать минут.

Ах, как это хорошо!

Как это радостно и приятно – ощущать себя частичкой клана, где не каждый за себя, но где и ты за всех, и все за тебя… И где когда по телевизору показывают футбол, то семейные спрашивают друг друга – как там наши? И это совсем не то, когда футбол смотрят где-нибудь в лондонском пабе. Там вроде как тоже все пришли поболеть за одну команду, и зайди случайно в пивную чужак – ему и нос разобьют чего доброго, если своя команда проигрывает… Но там это совсем по-другому!

Там после игры все выпьют еще по одной пинте «Гиннеса» или светлого лагера, и разойдутся каждый по своим домам.

А здесь…

А здесь все свои…

Мама с папой, сестренка и брат…

И даже дяди, тети и кузены с кузинами – и те живут неподалеку – в соседних деревушках – двадцать минут на машине… Вот они – валлонские пастухи… На площадке перед домом стоят два новых «мерседеса», три «гольфа», один «поло», две «тойоты» и «мазда»…

Анюта снова задумалась о том, как близка она была к большим неприятностям еще буквально вчера!

Какой же он дилетант, этот Асуров! Дилетант и халявщик!

Она еще раз вспомнила кстати прочитанную недавно историю в каком то немецком журнале, может, и в «Шпигеле», где приводились воспоминания одного из сотрудников восточногерманской спецслужбы Штази, о том, как совместно с русскими коллегами из КГБ они проводили операцию, целью которой было заполучить данные о новых разработках одной из западногерманских фирм. Кажется, называлась «Сименс»… Но неважно!

Русским, как рассказывал бывший сотрудник Штази, была очень нужна микросхема или прибор, который разработали инженеры Сименса. И русские требовали от коллег из Штази в очень сжатые сроки, буквально за неделю, подготовить операцию, целью которой было получить экземпляр этого прибора, который, кстати говоря, демонстрировался на выставке фирм, работающих в области электроники, что проходила в тот год в Штутгарте.

Сотрудники Штази просили месяц на подготовку, необходимо завербовать новых агентов, подготовить операцию по даче взятки работнику Сименса, и тому подобное… Однако резидент русских сам решил показать немецким коллегам класс. Он просто явился на выставку, просто сунул руку в стенд, где стоял прибор, и просто взял со стенда вожделенную микросхему…

Все было сделано для того, чтобы, не мудрствуя лукаво, посрамить аккуратных педантов-немчуру – мол, никакой подготовки не надо, нужны только русская лихость и кураж…

Но резидента взяли прямо на выходе с выставки. И выслали из Германии в двадцать четыре часа, так как числился он вторым атташе по культурным связям…

Вот и Асуров – такая же халява!

Послал ее, думая, что ему, Асурову, достаточно только лихости да куражу, чтоб на Мамедова наехать… А то, что Мамедов, хитрый татарин, своего сынка без серьезного присмотра фиг оставит – об этом Асуров как то даже и не подумал!

А если и подумал, то решил, что пусть завалится Нюта, а он – умный и лихой разработчик операций по новому рэкету – улизнет и придумает себе что-нибудь другое.

Халява он и дилетант!..

Нюта наконец встала, открыла свой чемодан…

Что надеть к обеду?

Осмотрелась в комнатке.

Ага, есть утюг!

Надо погладить это темно-голубое платьице, и с белыми кроссовочками оно будет очень и очень хорошо! Не ходить же в джинсах, с ее-то ножками!

Включила радио.

Диктор по-французски передавал какие-то местные новости. Говорили о проблемах коровьего бешенства и о том, что санитарная инспекция сейчас ожидает новых инструкций от правительства, а пока в Англии огнеметами сожжено почти семнадцать тысяч голов крупного рогатого скота, и страховые компании и «Банк Агриколь» пытаются успокоить бельгийских скотоводов… Фермеры в панике… Падают цены на говядину, и в тоже самое время поднимаются цены на рыбу и мясо птицы…

Объединенная Европа…

Нюта выключила приемник, надела платье, расчесала волосы перед зеркалом…

Тук-тук-тук…

– Анна! Тебя тут кто-то разыскал по нашему телефону!

Это Жиль, он вошел и с удивлением на лице подал Нюте трубку бескордового телефона… Она взяла ее…

– Але!

Это был Аслан…

– Анна? Мы тут неподалеку… Не хочешь с нами встретиться? Нам не хотелось бы беспокоить этих бельгийцев – они ведь тут совсем ни при чем – в наших с тобой делах!.. Ай-ай-ай, нехорошая девочка! Заставила нас такой длинный путь проделать! Ай, нехорошо… Подходи одна, без твоих бельгийцев, на остановку автобуса напротив мэрии, на главной площади в этой деревне. Там нас увидишь…

– Что-нибудь случилось? – спросил Жиль.

– Мне надо уезжать, прости…

Анюта увидела «Ридерз Дайджест». Он лежал, брошенный на заднем сиденье Аслановского БМВ. Полистала… Взгляд задержался на интервью со знаменитой голливудской кинозвездой… «У моего мужа двое детей от первого брака, у него… Моя взрослая дочь Анна учится в Европе…»

Дочь Анна, учится в Европе… А дома, в России, мама-Таня тоже снималась в кино…

Мама-Таня.

Мама-Таня…

Слезка горячей капелькой вдруг выбежала из глаз и потекла по щеке.

«Ну почему? Ну почему у этого Жиля – валлонского мелкого буржуа, почему у него все так хорошо?.. Почему у него все хорошо? Почему у него столько заботливых и дружных родственников? Почему вдруг и мне захотелось этого глупейшего буржуазного счастья? Чтобы многочисленная родня сидела на лужайке перед домом! И чтобы тетушка Жанна покрикивала на расшалившегося племянника: „Antoine, ne touche pas!“ И почему у меня ничего этого нет? А у Жиля есть?.. Впрочем, у меня ведь есть мама-Таня! И папа есть! И братики!»

Нюта совсем по-детски расхныкалась.

– Аслан, отпусти меня домой!

Но Аслан не отпустил. Он был страшным человеком.

Единственной святыней, ради которой он был готов подмять все и всех, была борьба. Борьба его народа с неверными. И ради этой борьбы он был готов танком проехаться по всем – по своему другу Юсуфу, по отцу своего друга, уважаемому министру республики Татарстан… и по судьбе какой-то залетной девчонки Анны… Причем в этой его борьбе не было места для таких понятий, как дружба, верность и любовь. И тем более – не было там места для жалости и сострадания. Так что зря Нюта нюни распустила.

– Отпусти меня, Аслан, домой, к маме!

– Сперва отработай, а потом отпущу, – ответил Аслан. – Говори, кто тебя подослал к Юсуфу и зачем…

С обреченностью мухи, напрасно бьющейся в паутине паука-крестовика, Нюта поняла, что от такого человека так просто не скроешься. И она выложила Аслану все, что знала об Асурове, бывшем офицере КГБ, и о его планах…

Схема у Аслана была довольно-таки простой.

Сделать все то же самое, что задумал гэбэшник Асуров, только денег срубить с папаши-министра побольше, да и вместо себя – подставить под удар глупца Асурова…

Нюта поняла, что не только Асурова подставит под удар Аслан, но и ее, Нюточку. Если, конечно, сам не убьет, когда она сделает свое дело, или не достанет у нее ловкости и ума, чтобы соскочить…

Аслан смотрел на нее и про себя усмехался.

Мамедовы обязаны дать денег на борьбу.

А если они не хотят дать денег добром, то придется взять эти деньги силой.

Юсуф, этот безвольный, морально разложившийся сибарит, прожигатель жизни – его не жалко! И его папаша, зажравшийся бывший чекист, присосавшийся теперь к нефтяной трубе, – если не дает денег на борьбу чеченского народа, его тоже не жалко!

Эти, они хоть мусульмане!

А Асуров и американская девка – это вообще грязь!..

– Отработаешь, тогда отпущу. Влезла в это дело, девочка, не так просто из него вылезти, не я тебя в это дело впутывал, так что не строй из себя гимназистку…

Аслан широко, хищно улыбнулся, и Нюта поняла, что влипла по самые уши.

(4)

И на старуху случается проруха. А она, Нюта, – она разве старуха? Но и на молодуху, наверное, проруха тоже случается. «Причем чаще, чем на старуху…» – с горькой усмешкой подумалось Анюте.

When in disgrace with fortune and men’s eyes

I all alone beweep my outcast state…

Нюта стала припоминать любимые Шекспировские строчки:

When in disgrace with fortune and men’s eyes