Черный Ворон (№10) - Отражение Ворона

Но! Но я снова подчеркиваю: если бы истинная власть не была заинтересована в результатах нынешнего статус-кво, то и не было бы в Германии пятнадцати миллионов иностранцев. И не было бы никаких проблем. Поэтому национальное самосознание сперва должно дорасти до понимания того, откуда берет корни истинная власть. Я не имею в виду тех видимых нам клоунов, что кривляются перед телекамерами.

– А в России? – не унимался Нил.

– А можно теперь я отвечу? – встрял вдруг профессор Делох.

– Валяйте, Георг, – кивнул Питер.

Было видно, что он уже устал говорить и теперь не прочь передохнуть. И потянулся к графину, но Баренцев упредил его движение, ловко наполнив ему рюмку «с горкой». А после того, как Питер закончил жевать, так же галантно предложил ему сигару и поднес огня.

– В России национальное самосознание всегда было увязано с понятием о крепком государстве, – начал профессор, – В России нельзя говорить о национализме – национализм замыкается на понятии о мелком крестьянском хозяйстве. Российское национальное самосознание воплощается в крепком государстве, где все народы – киргизы, татары, казахи, калмыки – служат России. И за эту службу возвышаются до уровня русского… Но, в принципе, укрепление государства в таком понятии не входит в систему интересов нынешней национальной элиты.

– А что входит? – с любопытством спросила вдруг Татьяна, все больше молчавшая в этот вечер и азартно наблюдавшая за тем, как перекидываются мячиками ее собеседники.

– Существует несколько параллельно протекающих процессов, – отвечал ей Делох. – Вот если посмотреть на Землю с Марса в телескоп глазами независимого и незаинтересованного стороннего наблюдателя, то станет видно, как постепенно в Европу в поисках сладкой красивой жизни из мусульманских стран мигрируют тысячи тысяч семей… В Европе местному населению это не нравится – оно брюзжит, ворчит, но ничего сделать не может, потому как по лени своей и по наивности уповает на власти – мол, это их забота. А властям-то на это наплевать! Властям…

– Истинным властям, то есть вашим иллюминатам, – подчеркнул Питер и повернулся к Татьяне, как бы с просьбой передать ему пепельницу. Хотя сидел он у самого камина и мог стряхивать пепел туда.

– Моим иллюминатам, конечно. – Она сказала это так, как повторяют бред выпившего лишку мужа, стягивая с него сапоги и укладывая спать. – Как же я забыла, ты же мне весь мир подарить обещал. Вот, уже начинаю его по частям получать.

Она тонко улыбнулась Нилу и Делоху, и Питер с неприятным удивлением обнаружил, что ее симпатии почему-то не на его стороне. А он так нравился себе весь вечер…

– Истинным властям необходимо только сохранить контроль за прибылями и потоками капиталов, – согласился профессор. – Их фетиш – это рост производства, рост прибылей. И это, в конце концов, приведет к закономерному концу – мягкой смене населения… и естественно – смене национальных элит. В результате, когда арабское население во Франции станет преобладать над галльским коренным – то и депутатов парламента там станет больше арабов. И президент, и премьер будут арабами. И по радио будут больше передавать арабской музыки. А Елисейские поля станут чем-то похожим на восточный базар. В Германии канцлером станет турок. А в Италии президентом – китаец. И все это очень быстро произойдет, гораздо быстрее, чем вы думаете. Белое европейское население становится заложником придуманной им системы «прав человека», и пришлые инородцы добьют коренное население их же оружием – то есть, придут к власти легально. Сперва через институт защиты прав национальных меньшинств, через представительство этих национальных меньшинств во власти, а потом – потом они автоматом превратятся в национальное большинство. И уж тогда – берегитесь! Тогда – пощады не ждите. Тогда с них в одну секунду слетит весь приобретенный в Европе лоск, и пробудится природная восточная кровожадность. Будет элементарная резня.

– Верно… А ситуация в России постепенно начинает напоминать ночь у потухающего костра, – подхватил мысль Питер, – когда волки все ближе и ближе подбираются, потому как костер все угасает. И когда он потухнет совсем – волки набросятся. Костер – это, условно говоря, те остатки оружия, которыми еще располагает Кремль. Потому как на самом деле американский ковбой – он только в кино. Я сколько раз наблюдал этих янки еще в Западном Берлине, когда еще была Стена… И я помню, как эти герои на своих базах устраивали на День благо дарения всякие родео и прочие свои пляски и прыжки… Они напивались отвратительным своим пивом и с трех метров не могли набросить лассо на привязанного к колышку бычка… Так что не надо экстраполировать героику Джона Вейна и Голливуда на эту разномастную толпу чванливых жевателей чуингама. Они на самом деле трусоваты и всячески берегут себя… Для хорошей жизни. Ему скажешь резко и уверенно: «пошел отсюда» – и он отскочит.

Поэтому пока они на Россию не набрасываются. Я повторяю – пока. Пока остается шанс получить по морде – они будут осторожничать. Они ждут югославского варианта, мол, у русских потеряна управляемость, и у них необходимо высадить войска. Поэтому надо ввести голубые каски и восстановить у них права человека… А пока – пока все те средних умственных способностей дядьки, что сидели поблизости от власти, в один день проснулись миллиардерами. Это те, которые в свое время такому сравнительно невинному явлению, как «Голос Америки», придавали значение вселенской идеологической беды. А теперь этот «Голос Америки» вещает здесь чуть ли не на волнах Гостелерадио… Это те же люди, которые буквально двадцать лет назад пытались держать народ в идеологической узде. Кто они, нынешние ваши властители?

– Да, – вставил Нил, – в семьдесят восьмом году меня, аспиранта, отсекали от общения с американцами, а теперь, посмотрите, сами американцам отдали базы в Средней Азии. Кто они такие? Папа слесарь, жизненный выбор – либо в хоккей играть, либо в КГБ идти. С вашим рабфаком, из которого вышли эти нынешние, я имел счастье учиться, я их видел. Им самое главное было – вылезти из того дерьма, в котором они родились. А замашки у них остались те же самые – пить водку, ругаться матом и в баньках париться. Они таких людей, как я, мелко терроризировали. А когда рухнула держава – где они были, эти КГБ? Никто из них не заступился. А теперь вот руководят на самом высоком уровне…

– Все правильно, дорогой Нил, все так! Кстати, о заговорах… Они существуют? Я имею в виду мировые заговоры типа масонских, – хитро улыбнувшись, спросил Питера профессор Делох.

– Из самой структуры мирозданья логически вытекает необходимость заговоров, – ответил Питер, – и странно было бы предполагать, что их не существует. Если есть система ресурсов и общность людей – всегда будут образовываться группы, тайной целью которых является перераспределение этих ресурсов. А при достижении какой то стабильности будут возникать заговоры с целью эту стабильность либо сохранить, либо нарушить. И чем дальше, тем секретнее деятельность этих заговорщиков. Ведь заговор корпораций – это не концерт ансамбля «Рамштайн», о котором афиши на всех углах…

Мужчины все говорили и говорили… Их рюмки наполнялись то прохладной и тягучей смородине вой, то сладковатой простой. Пустели мисочки с икрой, зато наполнялись пепельницы. Сигарный дым слоился, утекая в ракетную дюзу над камином.

А Татьяна блаженствовала… Ей мнились дожди, смывающие листья, прилипшие к оконному стеклу, такой же, затухающий к ночи, камин. Очаг, собирающий вокруг себя всю семью..

На антикварных часах, что высились у стены, была уже половина четвертого утра. «И скоро уже юный Нил проснется», – думала Татьяна.

– А не пора ли нам всем идти спать? – вдруг спросила она.

И почему то подумала при этом, что так и не выбрала для себя до конца… с кем из них? С Нилом или с Питером – хотелось бы ей заснуть, чтобы и вместе проснуться? Так и дошла она до одинокой своей вдовьей спаленки.

Одна. А ее мужчины, каждый засыпая в своей комнате – и Питер, и Нил, – тоже думали о ней.

И волны Средиземного моря бились о берег острова.

Леди Морвен стояла на вертолетной площадке, и воздушные вихри, поднимаемые несущим винтом старого доброго «хью», картинно, как в рекламном клипе доброго модного шампуня, развевали ее во л осы.

Голова пилота в гарнитуре, надетой поверх форменной кепи, нетерпеливо выглядывала из форточки.

– Ну, мальчики, ведите себя здесь паиньками, не ссорьтесь, скоро прилечу, привезу гостинцев, – поправляя разметавшиеся волосы, говорила Татьяна дежурные слова прощанья.

Мальчики – Нил, Питер и юный Нил-Нил – выглядели натужно приветливыми. Им тоже было грустно прощаться.

Только улетавший с Татьяной профессор Делох смотрелся неподдельно веселым. За неделю пребывания в Занаду он вдоволь наговорился, и теперь его вновь ждали его кафедра в университете и кол лекция старых книг и икон в домике на Оксфорд-роуд. Home, sweet home!

– А может, задержишься еще на пару дней? – без надежды на положительный ответ спросил Нил.

– Нет, дорогой, не могу, дела в офисе накопились, поеду с врагами воевать, – бодро ответила Татьяна и еще раз улыбнулась, обводя прощальным взглядом своих любимых мужчин.

– At the office, where the papers grow she takes a break, drinks another coffee, and she finds it hard to stay awake, it just another day, doo, doo, doo, doo, doo… – весело и к месту пропел вдруг Нил старший из старой любимой песенки…

– Sad, so sad, sometimes she feels so sad, – рефреном из этой же темы и в тон Нилу пропела Татьяна, не смахивая пробежавшую по щеке слезу…

(2)

К Барковскому у Рафаловича было одно дело необычайной важности.

Леня не любил просить и быть потом обязанным. Но к воровскому императиву «не верь – не бойся – не проси» относился с ироничным скепсисом. На все правила в нашей сложной жизни бывают исключения, повторял он слова своего первого командира лодки, который на вышколенное в Леониде пятью годами училища благоговение перед всяческими инструкциями отвечал рекомендациями «быть проще»…

Но, тем не менее, просить Леня не любил. Особенно людей не своего круга. Однако на сей раз самостоятельно справиться со своими проблемами Рафалович не мог, поэтому и ехал теперь к Барковскому в качестве просителя.

В том, что сам он, Леня Рафалович, с его связями и талантом, безусловно, тоже является для умного и очень хитрого вице-премьера предметом особенного вожделения, Леонид ни минуты не сомневался. Конечно, Барковский выполнит его просьбу, но тут же заставит втрое, а то и вчетверо отработать…

Но деваться было некуда! Как говорил их командир учебной роты в училище капитан-лейтенант Захарченко? Сам погибай, а товарища выручай!

Теперь вот его, Леонида, товарищи Гай-Грачевский и Забродин полгода как находились под следствием.

Ребят надо было выручать. И более высокопоставленных знакомых, чем Вадим Барковский, у Леонида пока не было.

Это был именно тот случай, когда надо нарушить жизненные инструкции и перешагнуть через условность запрета: «ни о чем не просить людей не своего круга».

Придется потом ишачить на этого киндер сюрприза. И неизвестно еще, под какой монастырь этот Барковский может его подвести! Но надо!

Надо попросить за Гая и за Забродина. Иначе край!

Леонид тут же припомнил вопрос, заданный ему Гай-Грачевским здесь, в Москве, полтора года назад: – «А нас не посадят, Ленька?» Вспомнил и ответ, данный Гаю за него братишкой Забродиным: «Не ссы, матрос друга не обидит!»

А вот – обидел! Сам-то в Канаде отсиделся, когда с делом «Вторчерметутилизации» шухер начался, а ребят прокуратура загребла!

Но по правде-то, отсиживался он в Канаде не по своей воле, а по принудиловке, практически, можно сказать, тоже на нарах… По уголовному делу об убийстве Танькиного полюбовничка.

Во девка как его подставила! Правда, не по умыслу, но все же подставила…

И благо, нашли потом убийцу этого Гришки. По паспорту-то вовсе и не Гришки, а Абрама Моисеевича Грошмана. Но это не важно.

Важно, что выпустили его, Леню, из канадской каталажки, и даже извинились потом на двух языках – по-французски и по-английски, как положено!

И эта девчонка – следователь, Изабель Бертран… Хотите верьте – хотите нет, но потом, в общем, они с ней провели прекрасный прощальный уик-энд в Ниагара-Фоллз.

Изабель хорошей девчонкой оказалась. И это именно благодаря ее стараниям и даже радениям, превышающим служебную необходимость, следствие сравнительно быстро вышло на настоящего убийцу.

Гришку – Абрашку – укокошили его кредиторы. Он всем был должен.

Какая, однако, скотина!

И с Таньки, с простодушной дурочки, тоже тянул все – тянул с нее деньги. Мерзавец!

Вот уж верно ребе Симон говорил, тот, с которым Леня позапрошлый год в Иерусалиме познакомился, что еврейский народ дал миру все экстремумы человеческого характера и способностей. Самый гениальный ученый и музыкант – еврей. Самый святой человек – еврей. Но и самый мерзкий подлец – тоже еврей!

Так что совесть у Леонида перед ребятами чиста!

Когда их в Москве и в Питере прокуратура замела, он сам тоже в кутузке сидел.

Но пришло время – надо товарищей выручать.

Вот и ехал он теперь просить.

К вице-премьеру правительства Вадиму Анатольевичу Барковскому.

* * *

С Барковским их свел Колин Фитцсиммонс в Лос-Анджелесе, куда Вадим приезжал с частным визитом – пятнадцатилетнюю дочку свою от первого брака выгуливать, как выгуливают породистых собачек. Они даже сыграли с Барковским в гольф на полях самого дорогого и престижного в Лос-Анджелесе клуба, куда их пригласил Колин. Потом где-то обедали, вроде как в суши-баре, потом ночью ездили в какой-то клуб.

Барковский тогда вел себя с ним без обычного для москвичей барско-высокомерного хамства. Дал Леониду номера прямых московских телефонов, а не формальных – секретарских, что в приемной и по которым хрена с два дозвонишься. Говорил по-дружески, де, если надо будет – не стесняйся.

Вот и понадобилось.

Леонид позвонил Вадиму на его персональный мобильный «для вип-друзей-любовниц» вчера днем, понимая, что с утра, с десяти до двенадцати, в правительстве совещания.

Дозвонился сразу.

И Вадим не морщил на том конце условного провода лоб, мучительно вспоминая, что за Леня ему звонит? Сразу узнал и даже как бы обрадовался:

– Я за тобой машину с шофером пришлю, а иначе ты не найдешь, да если и найдешь, то тебя охрана на твоей машине не пропустит, – говорил Вадим, назначая встречу у себя на даче в Рублево.

* * *

И вот Леонид с любопытством оглядывал окрестности знаменитого Одинцовского района, своего рода подмосковных Санта-Барбары и Сан-Диего, где на дачках, общей стоимостью своей превышающих стоимость всего жилого фонда Санкт-Петербурга, летом проживала вся столичная элита.

«Гелентваген» несся по Рублевско-Успенскому шоссе, и гаишники на постах, все в погонах не ниже майора, завидев номерной знак вице-премьера правительства, вытягивались в струнку.

Перед зелеными высоченными воротами шофер пару раз мигнул фарами дальнего света, и вот машина уже въехала на территорию дачки…

«Ничего себе дачка!» – присвистнул много повидавший в своей жизни Леонид.

Вышедший откуда-то сбоку начальник охраны попросил было у Леонида документы, но с высокого крыльца красивой веранды уже махал рукой сам хозяин.

– Это мой дорогой гость Леонид! Добро пожаловать в Рублево!

Леонида даже слегка озадачил предложенный Барковским тон общения. Они почти по-братски, как будто они были старинными друзьями, обнялись.

«Впрочем, – подумал Леонид, – теперь все бандиты в Москве так здороваются».

Вышла на крыльцо и дочка Вадима от первого брака, с которой Леня тоже познакомился в Калифорнии. Запросто так, в свои пятнадцать лет, подает руку и говорит: привет, Леонид, как поживаешь?

Втроем он обошли часть территории, поговорили ни о чем, о погоде – о природе, вспомнили какой-то смешной случай из калифорнийского своего вояжа, Анна, дочка Барковского, рассказала заумный молодежно-тусовочный анекдот про наркомана. Леонид не понял, но из вежливости хохотнул.

Потом сели ужинать.

Стол был накрыт на веранде. На троих.

Прислуживали два официанта.

На закуску подавали норвежскую семгу, икру и овощные салаты.

На горячее были стерляжья уха и судак под сложным соусом с грибами. Вина не подавали. Тонкий аналитический Ленечкин ум подсказал ему, что это делалось из воспитательных соображений. «Неужто в пятнадцать-то лет у нее уже проблемы?» – изумился Леонид, скашивая глаз на Аню Барковскую.

Потом был десерт – садовая земляника и кофе.

А потом Барковский предложил прогуляться по бережку Москва-реки – растрясти съеденное, чтобы жирок не завязался.

Шли по высокому берегу, почти вертикально, на все десять с гаком метров, обрывавшемуся вниз. Противоположный дальний берег выглядел издалека таким же крутым, весь из красного плотного песчаника, продырявленный черными отверстиями гнезд ласточек-береговушек.

На том крутом берегу виднелась красивая беленькая, с зелеными куполами, церквушка.

– А я и не думал, что Москва-река здесь такая широкая, – сказал Леонид.

– Это потому, что здесь река запружена, здесь с начала тридцатых годов сделано Рублевское водохранилище, откуда питьевая вода поступала в Москву, – пояснил Барковский. – Здесь и купаться поэтому раньше не разрешалось.

– А теперь? А теперь можно купаться? – спросил Леонид.

– Можно, но далеко не всем, – ответил Барковский, – впрочем, Анна с подругами предпочитают бассейн, это как-то более по-европейски, что ли.

Леонид почувствовал, что пора переходить к сути.

– Знаешь, Вадим, а я к тебе вот по какому делу приехал, – начал он не без внутреннего трепета.

Рассказал почти все.

Напирал на дружеские свои и деловые связи с Колином Фитцсиммонсом, на его фильм, номинированный на «Оскара». Напирал на то, что с нашими идиотскими законами гибко вести бизнес невозможно. Говорил опять же и про патриотизм, и про идеологическую пользу для российского государства, если «Оскара» получит кинофильм про советских моряков. Поставил акцент и на том, что номинация за спецэффекты получилась именно благодаря экспорту крейсера «Адмирал Захаров».

Вадим молча слушал. Кивал в некоторых местах рассказа, как бы подтверждая, что все понимает и все внимательно откладывает в своей голове.

Леонид еще раз напомнил, что и сам он бывший военный моряк, и что пострадавшие Гай с Забродиным – тоже моряки, которые старались ради того, чтобы фильм про Российский флот вышел хорошим, чтобы после окончания холодной войны развеял на Западе сложившиеся негативные стереотипы.

– Ладно, ладно, старина, оставь идеологические примочки нашим адвокатам, – Барковский снова дружески обнял Леонида за плечи. – Мы люди деловые, задача понятна, надо твоих парней из Бутырки вытащить…

Вадим достал из заднего кармана джинсов маленький телефончик и, нажав один раз на невидимую кнопочку, произнес в трубку две пары слов.

– Я завтра займусь этим вопросом, и думаю, послезавтра твои парни будут дома, – сказал он Леониду, убирая телефон обратно в задний карман.

Лене вдруг невообразимо сильно захотелось искупаться. Не в бассейне с теплой стерильной водой без бактерий, а здесь – в Москва-реке.

– Я окунусь? – спросил он Вадима.

– Так ведь не сезон вроде. Ноябрьские на носу…

– Ничего, я бывалый полярник. Вице-премьер пожал плечами:

– Окунись, коли охота…

По крутой тропинке Леня спустился к воде. Босые, непривычные к сырой земле ноги приятно кололо сосновыми иголочками.

Прыгнул с разбегу.

И погреб, как на соревнованиях на первенство факультета…

А черная вода обжигала. Бодрила. Пульс мгновенно с шестидесяти пяти до ста подпрыгнул.

Хорошо! Ах, как хорошо!

Перевернулся на спину. Полежал в воде прямо на середине реки, ощущая ее слабое течение. Поглядел в небеса. Над куполами церквушки проплывала пара белых облаков. «А ведь Левитан тоже евреем был…» – почему-то подумалось Лене.

Наверное, потому, что было это Подмосковье ему гораздо милее, чем предместья Иерусалима…

На предложение Вадима заночевать на даче и утром вместе с ним на его машине вернуться в Москву – вежливо отказался.

Вадим крепко пожал Лене руку.

И Анечка Барковская не преминула кокетливо сделать с веранды ручкой:

– Си ю! Ба-а-ай!..

«Что попросит взамен? Какую услугу потребует?» – думал Леонид, глядя в окно несущегося по Рублево Успенскому шоссе «гелентвагена» с правительственными номерами.

А в том, что Барковский непременно потребует от него взаимной услуги, Леня ни капли не сомневался.

Завтра будет день.

Завтра Гая с Забродиным выпустят, дело, судя по всему, вообще закроют… Надо будет подумать, как ребятам моральный ущерб скомпенсировать…

Завтра. Все завтра.

(3)

Нельзя сказать, что Татьяна любила принимать гостей у себя.

Без всякого сомнения, она любила общество умных людей, и блестящего Гейла Блитса она именно и относила к числу тех, с кем общаться приятно.

Но что-то всегда претило Татьяне в том, на чьей территории вести разговор, или если угодно, по старой, ленинградской еще формулировочке, «у кого на хате тусоваться».

Муж и учитель по классу великосветских интриг, старый лорд Морвен приучал Татьяну соблюдать нормы конспирации.

В дорогом ресторане или клубе конкуренты или государственные спецслужбы, что суть одно и тоже, всегда могли подслушать ваш разговор. А вот в кабинете или в библиотеке, или в малой гостиной на мужской половине Морвен-хауса говорить можно было обо всем. Даже о подготовке покушения на президента Соединенных Штатов, если в таких переговорах вдруг возникла бы надобность.

Но тем не менее, Татьяна не любила принимать гостей у себя,

В конце концов, никто не давал гарантии, что тот же Гейл Блитс не пронесет у себя на теле направленного игольчатого микрофона и микроволнового передатчика с антенной, обернутой вокруг волосатой ноги.

Татьяна отчетливо представила себе картину, как спецслужбы из подразделения радиоразведки навешивают аппаратуру на почти голого Гейла Блитса.

Вот он стоит, в носках со специальными резинками, подхватывающими толстые, почти футболистские икры прогрессиста.

Он стоит в белых трусах от Маркса и Литтлтона, что по десять фунтов за полдюжины. Стоит, расставив руки, как на уроке физкультуры.

А женщины из отдела…

Татьяна представляла себе, что это именно женщины, они навешивают на волосатое тело мистера Блитса микрофон, передатчик, антенночку… Прилепляют все скотчем и спрашивают: «Не беспокоит? Не мешает ли при ходьбе? »

Не трет ли в промежности?

В общем, какая, черт, разница, где тебя подслушают? Так уж лучше в ресторане, чем в этом пропахшем мертвечиной доме.

Встречу назначили на два часа пополудни в одном из клубов в Сохо, из тех, где демократичность с викторианских времен развилась настолько, что туда стали пускать и женщин… Но в то же самое время – демократичность там не настолько бурно расцвела, чтобы стали пускать девушек в мини-юбках и арабов в арафатовских укалях.

Арабов здесь, впрочем, было предостаточно. Но на них были дорогие европейские костюмы, и говорили они на таком английском, что даже самому придирчивому и ревнивому последователю профессора Хиггинса было бы не к чему придраться.

Татьяна приехала ровно в два.

Уоррен безукоризненно поставил их «сильверспур» таким образом, чтобы батлер-мажордом мог бы сделать минимум шагов от дверей, дабы подать руку выходящей из машины леди, покуда пара ливрейных лакеев держат над нею и над ее шляпой широченный зонт…

– Джентльмены уже ждут вас в большой гостиной, мадам, – с поклоном сказал батлер, пропуская Татьяну вперед.

Мимо еще двух ливрейных лакеев, застывших, словно те гвардейцы, что стоят у Букингемского дворца.

Джентльменами, что уже ждали ее, были мистер Блитс и мистер Баррен.

Татьяна была в длинном, до пола, черном шелковом платье, отороченном мехом алтайского соболя. На черной с вуалью шляпе желтая лента – знак того, что траур по лорду Морвену закончился.

Шелковый ярко-желтый шарф довершался и букетом желтых роз.

Над образом Татьяны трудился самый дорогой из лондонских кутюрье, но и сама она прекрасно знала, что черное с желтым ей очень и очень хорошо. «Cela te vient», – сказал бы маленький Нил, если бы увидел ее теперь с этим букетом.

Она вошла, порывистая, как ветер из Сахары в Марокко, и задумчивая, как ночь в Венеции.

Джентльмены поднялись навстречу.

Она сперва подала руку Гейлу Блитсу. Правую, до локтя затянутую в ажурную перчатку. Левой она по-прежнему прижимала к груди букет желтых роз.

Гейл Блитс запечатлел на ее запястье неподдельный и неформальный поцелуй, свидетельствовавший самое глубокое восхищение Таниной красотой.

Блеснув из-под вуали глазками, Таня подарила ему мимолетную улыбку.

А вот и Нил склонился к ее руке.

Как тепло пожатие его рук! Как теплы и мягки – его губы!

– Я вижу, вы уже выпили аперитив? – заметила Татьяна.

– Не желаете ли поддержать нас? – спросил Гейл Блитс, кивнув на столик с колесиками, на котором теснились бутылки со всеми теми этикетками самых дорогих напитков, что всегда заполняли рекламные страницы глянцевых журналов «Пентхауза» и «Уи».

– Une petite verre du cognac, s’il vous plait, – кивнула Татьяна, официанту, показывавшему ей этикетку «Реми Мартен».

– Как вам нравится погода, мадам? – спросил Гейл Блитс, когда все уже сделали по глотку.

– В России про такие погоды есть поговорка, что погода шепчет: займи денег и выпей, – ответила Татьяна, еще раз подняв стакан и оттопыривая при этом мизинец, затянутый в гипюровую перчатку.

– Как это интересно! The weather is whispering… Русские все сплошь настоящие поэты! – воскликнул Гейл Блитс.

– Среди представителей этой нации не только поэты, но и прочие одаренные люди встречаются, – возразила Татьяна. – Вот Дмитрий Менделеев, например, сорокоградусную русскую водку изобрел, за что и был отмечен государем Александром Третьим пожизненным пенсионом в сто тысяч золотых рублей, а совсем не за знаменитую его таблицу элементов, как думают многие.

– Да, это понятно, русский царь понимал значение водки для русских людей, особенно когда, как вы это только что сказали, погода шепчет! – кивнул Гейл Блитс.

А Нил все молчал.

И чего он молчит? Сидит, как словно истукан какой!

– Еще коньяк? – спросил Гейл Блитс, делая знак официанту, стоящему у стены на самом почтительном расстоянии. – Татьяна кивнула. – В этом клубе всегда самые замечательные и самые свежие устрицы, – сказал он, обращаясь почему-то больше к Нилу, – uitres de mer Nordique, я предпочитаю их знаменитым средиземноморским «de Nice numero quarante», и мы их сегодня непременно опробуем!

Из ридикюля черной кожи вымирающего австралийского крокодила – дабы задохнулась от злобы эта престарелая, свихнувшаяся на экологии дурочка Бриджит Бардо – Татьяна медленно достала кожаный портсигар и длинный мундштук. Неслышно отделившийся от стенки официант из-за спины тут же поднес ей зажженную спичку.

– Вы тоже можете курить, господа, – сказала Татьяна.

– Спорт, спорт, спорт прежде всего! – хлопнув себя по выпуклой груди, бодро провозгласил Гейл Блитс.

– А мистер Баррен, вы тоже спортсмен? – спросила Татьяна, искоса одарив Нила долгим испытующим взглядом.

– О, и нет и да, – нарушил-таки молчание Нил, – я занимаюсь немного парусным спортом, если мое редкое шкиперство и яхтсменство можно отнести к спорту вообще.

– А гольф или поло? – продолжала интересоваться Татьяна.

– О! У мистера Баррена на его острове я обнаружил прекрасную поляну для гольфа! – заметил Гейл Блитс. – мистер Баррен просто скромничает…

– Mesdames, messieurs, la table est servie, – объявил появившийся в дверях дворецкий.

– Не знаю, как вы, но я уже проголодался, – сказал Гейл Блитс, вопросительно глядя на Татьяну.

– О’кэй, – совсем на американский манер ответила Татьяна.

– Позвольте мне быть вашим кавалером, сударыня, – отставив локоть и предлагая на него опереться, предложил Нил.

Татьяна посмотрела на него с благосклонностью.

Так и вошли в обеденный зал, минуя двух официантов в белых жакетах, как бы вросших в косяк дверей, Татьяна, ведомая Нилом, и Гейл Блитс за ними.

За обедом все так же болтали обо всем и ни о чем.

О русской кухне. О влиянии грузинской кухни, пришедшей вместе со Сталиным, на кулинарные особенности русского застолья.

Непринужденно болтали. Вкусно ели…

И только когда перешли в курительную, в ожидании сыра, кофе и сигар, начали говорить о деле.

– Втроем мы могли бы составить тот альянс, наподобие Большой антигитлеровской тройки, которому нефтяники ничего адекватного уже не смогли бы противопоставить, – сказал Блитс, вопросительно переводя взгляд с Тани на Нила и наоборот.

– Да… – с выдохом как бы выдавила из себя Татьяна, – но в этом нашем альянсе вы предполагаете для меня и для мистера Баррена какую-то особенную форму отношений, не так ли?

– В Большой тройке не было женщины, и поэтому, может, именно поэтому, сразу после победы над Германией разразилась Холодная война, – сказал Гейл Блитс.

– А будь Сталин женщиной, и выйди он замуж за Черчилля, так и не было бы Холодной войны? – спросила Татьяна, обрубая кончик ароматной «Ромео и Джульетты – Бельведере».

– У нас именно вы, мадам, а не Черчилль, курите сигары, – заметил Гейл Блитс, – и это свидетельство того, что мир изменился, и женщина играет в большой покер наравне с мужчинами, и более того…

– Что более того? – переспросила Татьяна.

– И более того, – ответил Гейл Блитс, – мы теперь можем извлечь уникальную возможность, представляемую нам разнополостью членов альянса… и можем несказанно укрепить…