В первый же вечер, с муками дождавшись наконец, когда встанет отец, прилегший отдохнуть с дороги, Нилушка показал ему свои тетрадочки с картинами воздушных боев, сам встал рядом, комментировал, без обиды выслушивал профессиональные замечания, касающиеся технических погрешностей, тут же кидался исправлять рисунок. Потом обоим это надоело, и они принялись шутейно бороться. Несколько раз отец перекувыркивал в воздухе визжащего от восторга Нилушку и швырял на широкую мамину кровать, потом поддался и шлепнулся сам, якобы от ловкой Ниловой подсечки.
      - А с мускулами, брат у тебя того... имеются, как говорится, недоработки. - Отец двумя пальцами обхватил пухлую мальчишескую ручонку повыше локтя. - Кисель, а не мускулы... Вот смотри. - Баренцев-старший согнул руку и позволил сынишке потрогать взбугрившийся под коричневой кожей бицепс. - Ну ничего, это мы исправим.
      Наутро они пошли на Литейный в спортивный магазин и купили Нилушке экспандер и пару самых маленьких, полукилограммовых гантелей. Себе отец выбрал большие, сборные, на пятнадцать килограммов.
      - Надо, понимаешь, форму держать, - объяснил он сыну.
      После этого они каждое утро делали основательную, до пота, зарядку, сопровождаемую спартанскими водными процедурами, в течение которых Нилушка беспрерывно верещал, а бабушка, проходя мимо ванной, недовольно хмурилась.
      Потом побывали в магазине "Юный техник" на Садовой, где накупили такую кучу заготовок для авиамоделей, что домой пришлось возвращаться на такси.
      Под руководством отца Нилушка, высунув от старания язык, вырезал, клеил, прилаживал к тонким деревянным планочкам проволочные нервюры, аккуратно, чтобы без морщин, обтягивал каркас крыльев тонкой папиросной бумагой... Первый планер пошли испытывать в Михайловский сад всей семьей, только бабушка отказалась. Как было радостно, когда легкая, белоснежная модель, сделанная собственными руками, взмыла в небо и не спеша поплыла над лужайкой, над скамейками, где все сидящие дружно, как по команде, подняли головы и посмотрели вверх, над кронами деревьев. И как горько, когда внезапный порыв ветра подхватил его гордую птицу и безжалостно швырнул на середину Мойки, и достать ее оттуда не было никакой возможности.
      Мама гладила плачущего Нилушку по головке, но он никак не мог остановиться. Отец долго глядел на это, а потом тихо сказал:
      - Мужчины не плачут.
      Слезы мгновенно высохли, только по инерции пару раз всхлипну лось.
      Зато потом были новые планеры, и самолетики на резиновом моторчике, и маленькие, но точные копии настоящих боевых машин, сделанные из картона по чертежам журнала "Моделяж". Они приступили к работе над серьезной радиоуправляемой моделью "По-2", но дело заглохло из-за отсутствия в магазинах необходимых деталей.
      При отце бабушка не так свирепствовала с музыкой, и занятия как-то сами собой свелись к минимуму. Уроки же французского отец попросту отменил волевым решением:
      - Франция? Да одна наша Таманская дивизия всю эту Францию за три дня возьмет! А вот с янкесами придется повозиться. Нет уж, пусть-ка парень изучает язык потенциального противника!
      И сам не поленился сходить в школу с углубленным изучением английского, что возле метро "Чернышевская". В результате этого похода Нилушку, предварительно и очень благосклонно проэкзаменовав, в школу записали, хотя по микрорайону он не подходил...
      Как-то днем они вдвоем сели на трамвай и доехали до стадиона Кирова. Вообще-то собирались на футбол, которого отец не видел все семь китайских лет, а Нилушка - и вовсе никогда, если, конечно, не считать дворовой разновидности. В газете прочитали, что "Зенит" принимает сегодня "Кайрат" из Алма-Аты. Выехали заранее, чтобы не давиться в переполненном трамвае и погулять перед матчем по парку. Нилушка, понятное дело, имел в виду и всякие аттракционы.
      Сезон только-только начался, и некоторые из аттракционов еще не работали, в том числе и знаменитые американские горки, на которые мальчик возлагал особые надежды. На парашютной вышке заело лебедку, между небом и землей из-под опавшего парашюта болтались чьи-то ноги в пижамных штанах и слышалась громкая брань. Возле механизма толкались служители, а наверх никого не пускали.
      - А ты с такой вышки прыгал? - спросил Нилушка отца.
      - С такой? - Отец задрал голову, прикинул. - Нет, с такой не прыгал, У нас в училище пониже была. С нее и прыгали.
      - А-а... - протянул Нилушка с явным разочарованием.
      - Только без парашюта, - добавил отец.
      - Так разобьешься.
      - А мы в воду, на растянутый брезент, на сено. Летчик, он должен быть ко всему готовым...
      Зато, к неописуемому счастью взгрустнувшего было Нилушки, на полную катушку работала "мертвая Петля", а народу около нее было совсем мало. "Дрейфят", - не без злорадства подумал он и потащил отца занимать очередь. Они забрались в гондолу, крепко-накрепко пристегнулись ремнями и понеслись, сначала медленно, раскачиваясь вверх-вниз, взад-вперед, как лодка, оседлавшая штормовую волну, потом все быстрей, быстрей и выше. Сердце то уходило в пятки, то поднималось к самому горлу. Когда гондола сделала полный круг, и Нилушка оказался на мгновение висящим вниз головой на умопомрачительной высоте, он едва не зашелся пронзительным девчоночьим визгом, но сдержался и только ухнул утробно. Визжать было стыдно - хорош тот летчик, который визжит, исполняя фигуры высшего пилотажа! Он даже нашел в себе силы самостоятельно выбраться из гондолы, когда та остановилась, и, пошатываясь, спуститься с помоста, но когда он почувствовал под ногами твердую землю, его вдруг так качнуло, что он упал на непросохшую дорожку.
      - Мотает? - спросил отец, помогая подняться.
      - Да есть маленько, - по-взрослому ответил он. - Ничего, сейчас оклемаюсь.
      Отец усмехнулся, и они пошли к тиру. По дороге Нилушка и вправду оклемался. Зайдя в открытый павильончик тира, первым делом схватился за винтовку, прикованную к барьеру металлической цепочкой. Винтовка оказалась неожиданно тяжелой и длинной.
      - Погоди, - сказал отец и по-хозяйски бросил помятому служителю: Мишень. Стрелки есть? - Служитель кивнул. - Три штуки. Оперение белое. Только три? - разочарованно протянул Нилушка.
      - Погоди, - повторил отец. - Всякое новое оружие сначала надо пристрелять.
      Он подкинул винтовку на ладони, со щелчком разломил надвое, вставил стрелку - длинную пульку с белым пучком перьев на конце, - обеими руками облокотился о барьер, тщательно прицелился. Белый хвостик появился точно в центре черного кружка мишени, но отец остался чем-то недоволен - поставил винтовку перед собой, потрогал черный винтик, расположенный над стволом, прицелился снова... Три белых пятнышка на мишени слились в одно.
      - Годится, - сказал отец.
      Он поставил Нилушке под ноги низенькую табуретку, показал, как ставить руки, как держать винтовку. Оказалось, что если Нилушка упрет приклад в плечо, то ему будет не дотянуться до спускового крючка, так что пришлось положить край приклада на плечо.
      - Это ничего, - утешил отец и встал сзади, направляя движения сына. Главное, правильно прицелиться и правильно спустить курок. Оружие - это естественное продолжение мужской руки, запомни, а ствол - это как указательный палец. Куда покажешь этим пальцем, туда и полетит пуля. Теперь смотри: вот эта пипочка на самом конце называется мушка. Ловим ее в прорезь... вот так... и все вместе направляем... На медленном выдохе, палец ведем плавно, не дергая... Стой, куда это целишь?
      - Буржую в брюхо.
      Нилушка показал па толстопузого жестяного капиталиста, обнимающего атомную бомбу. И капиталист, и бомба были облезлыми и пятнистыми от множества прямых попаданий.
      - Не так, - сказал отец. - В пневматическом тире, если хочешь попасть, надо целиться не в саму фигуру, а вот в тот кружочек на железке, сбоку от цели.
      Кружочек возле буржуя оказался очень маленький, и Нилушка выбрал другой, самый большой, даже не посмотрев, к чему он присоединен. Сосредоточился, поймал мушку в прорезь, навел, медленно выдохнул...
      Дзынь! Это раскололся надвое зеленый металлический арбуз, показав красное нутро.
      - Папа, я попал, попал, слышишь?! На большее его не хватило. Промазав дважды, он со вздохом протянул винтовку отцу.
      - Все.
      - И правильно. На первый раз хватит. Мне тряхнуть стариной, что ли? Еще десять пулек.
      Он взял винтовку совсем не так, как учил Нилушку, а на одну вытянутую руку, как держат пистолет, выпрямился, расставил пошире ноги. Выстрел - и на пол упала большая звезда из фольги, второй - упала другая. Только на третьем выстреле Нилушка сообразил, что отец стреляет не по самим звездам это было бы слишком легко, они большие, - а по почти невидимым ниточкам, за которые эти звезды прицеплены. Остальные посетители прекратили стрельбу и наблюдали, затаив дыхание. Восемью выстрелами отец сбил все восемь звезд, а две оставшиеся пульки высыпал в ладошку восторженно глядящему на него конопатому мальчишке постарше Нилушки года на три.
      Эффектно вывернув ладонь, отец кинул на блюдечко перед опешившим служителем скомканную пятерку.
      - Сдачи не надо!
      - Это мой папа, он летчик! - гордо оповестил Нилушка, подчеркивая и собственную причастность к такому сиятельному триумфу.
      - Ну дает авиация! - пробасил коренастый седой дядечка с двумя рядами орденских планок на синем пиджаке. - Такие стрельбы грех не отметить. Как насчет по пиву, авиация? Я угощаю.
      - А что, Нил Романыч, мы вроде заслужили, верно?
      - Факт! - важно констатировал Нилушка. Мужчины дружно рассмеялись.
      - Только ведь долго... - Отец показал в сторону ларька, к которому тянулась длиннющая очередь из одиноких мужчин.
      Народу в парке заметно поприбавилось. Большинство двигалось в направлении стадиона.
      - Я вот что думаю, авиация... - начал орденоносный дядечка, заметно приосанился, протянул отцу крепкую корявую руку. - Главстаршина Будивельников Роман Петрович, минный тральщик эр-полтыщи-второй, Балтийский Флот, ныне старший бухгалтер-экономист.
      - Майор авиации Баренцев, тоже Роман, - представился отец, пожимая руку главстаршины.
      - Тем более, раз Роман, тезка... Тут неподалеку новый шалман открыли, "Восток". Говорят, красиво там и кормят неплохо. Заодно пивко двойной наркомовской отполируем.
      - Я ж с мальцом...
      - А мальцу мы ситро возьмем. И мороженое. Идея Нилушке понравилась, и он принялся теребить отца за рукав.
      - Пап, пойдем, а?
      - А футбол пропустим?
      - Да ну его, этот футбол!
      - И верно, ну его, - неожиданно согласился Роман Петрович. - За "Зенит" болеть - только нервы портить. Все равно ведь продуют, помяни мое слово, продуют. А стиляга этот, Бурчалкин хваленый, ни разу в ворота не попадет, чистые верняки мазать будет. Расстройство одно.
      - Ну если расстройство...
      В зале "Востока" было пусто, прохладно. Взрослые, усевшись, развернули меню, Будивельников угостился отцовским "Казбеком", а тот - "беломором" главстаршины.
      - Четыре пива, два бутерброда, водочки сто пятьдесят, ситро и мороженое для мальчика, - распорядился Будивельников.
      Официант, записав заказ, отошел было, но среагировал на поднятую руку отца.
      - Сюда же добавить три черных икры с лимоном, три шашлыка, бутылку коньяку армянского, пирожное и фрукты для мальчика, - четко продиктовал отец и откинулся на стуле.
      Будивельников крякнул, официант же почтительно наклонил голову, выпрямился и отрапортовал:
      - Сей минут!
      Перепробовав всего, Нилушка почувствовал, что объелся, и затосковал. Взрослые совсем перестали замечать его, углубившись в свои, взрослые разговоры. Он помаялся, в десятый раз оглядел зал, побродил по нему, заглянул в туалет, вернулся, попросился погулять. Не прерывая разговора, отец вытащил из кармана рубль, протянул ему.
      - Зачем?
      - На карусели покатаешься... А командир ему на это что?..
      Но карусель уже закрыли. Нилушка одиноко послонялся вокруг ресторана, понял, что опять хочет есть, вернулся. Его снова не заметили. Большие сидели с пунцово-красными лицами, разговаривали громко, охрипшими голосами. "Заболели", - с тоской подумал Нилушка. Зимой мама как-то пришла из оперы такая же красная и хриплая, бабушка тут же уложила ее в постель, поставила градусник и горчичники, а доктор прописал маме микстуру и бюллетень. Потом звонили из театра, и бабушка долго ругалась с ними по телефону...
      - Тут, браток, как на войне, - говорил между тем Будивельников. Нештатная ситуация требует нештатного решения. Я, конечно, не сторонник силовой стратегии в семейных вопросах, но...
      Он многозначительно замолчал, мутными глазами глядя на отца.
      - Да какая силовая стратегия! - Отец в сердцах хлопнул кулаком по столу. Дзынькнули бокалы. С соседнего столика на них выразительно посмотрели. - Говорю тебе, она ж певица, знаменитая певица, солистка, артистка заслуженная! Ольга Баренцева, что ли не слыхал?
      - Погоди, погоди, Баренцева, говоришь? Которая из Мариинки? Как же, как же... То-то мне фамилия твоя знакомая показалась. А оно вот как, оказывается. Ну тогда, брат, совсем другой коленкор выходит... Парень-то ты вроде простой, и как же это тебя угораздило, бедолагу?
      - Затмение стр-растей... - Отец как-то странно всхрапнул, залпом выпил высокий стакан с чем-то желтым и тут же налил второй. - Меня перед Китаем сюда на "Выстрел" командировали, на курсы переподготовки то есть, ну и задружились мы тут с одним... А у него подруга. Культурная подруга, с запросами. И вытащила она нас как-то на концерт. Оказалось - классическая музыка. Скукота, одним словом... Я уж уходить собирался по-тихому, а тут со сцены объявляют - Ольга Грушина, студентка консерватории. И выплывает такая, такая!.. Понимаешь, потрясло меня тогда, что большая она, как танк, а при этом ладная, гладкая, будто кто специально все шовчики отрихтовал, ход бархатный, не трясет, не дребезжит. А уж как запела!.. Я вообще, когда громко поют, не люблю, голоса сразу противные становятся, слушать тошно. А тут, понимаешь, красиво... Красиво, понимаешь ты?! Я, как допела она. ушла, из зала сам не свой выскочил, в фойе у грузина какого-то букет роз перекупил - и за кулисы... Примите, говорю, от страстного вашего обожателя... Она розы приняла, молчит, улыбается, тоже стою как баран, слова вымолвить не могу. Хорошо тут Володька мой с подругой подрулили, замечательно, говорят, а не отметить ли такое приятное событие в хорошем месте?.. Потом такси, "Ас-тория", шампанское, танцы до упаду, снова такси, танцы, шампанское... В общем, просыпаюсь утром, башка трещит, в глазах рябит, а вокруг меня комната большая, незнакомая, окна на реку, а посередине - кровать, а на кровати той - она. Спит, разметалась вся и губами причмокивает, как маленькая... И вся кровать... В общем, девочка она оказалась, нецелованная... Я как был, в трусах одних семейных, перед кроватью той на колени - бух! Она глазки открыла, щурится, не понимает ничего. Возьми, говорю, руку, сердце мое, душу мою возьми. Тут-то сразу поняла... Такие вот дела... Эх, Рома, давай-ка выпьем!
      - Выпьем, Рома! - громогласно согласился Будивельников, а проходящий официант остановился и удивленно сказал:
      - Рома, товарищи, не держим. Может, еще коньячку желаете?
      - Папа, - вставил, воспользовавшись паузой, Нилушка. - Папа, пошли домой.
      - О, и малец тут! - обрадовался Будивельников. - Эй, лимонада и мороженого для мальчика!
      - Я есть хочу! - со слезой в голосе сказал Нилушка.
      - И покушать чего-нибудь. Котлетку там или что. Котлетку будешь?
      Нилушка кивнул, поджав губу.
      Будивельников расплескал по стаканам остатки коньяка, долил доверху шампанским, они чокнулись, выпили, и отец продолжил:
      - В раздумьях я, Рома, в тяжелых раздумьях на перепутье жизненных дорог... С одной стороны, предлагается должность. Отдельная авиадивизия, начальник полетов. Хорошая должность, полковничья, все путем. И место благодатное, не север дикий, не Бекпак-дала какая-нибудь. Но далековато, Западная Украина. С другой же стороны, наклевывается одна конторская работенка в здешнем округе...
      - Бескрылая! - Главстаршина в отставке энергично тряхнул головой. - Ты ж летун, Рома, тебе, ли за столом конторским корпеть?
      - Да и покорпел бы, ничего.... Я, Рома, не то, чтобы отлетался, но на небо смотрю уже прохладным взором, в моем-то возрасте можно бы немного и земельку потоптать...
      - Так за чем же дело стало? Не теряйся, приземляйся в канцелярию. И к семье наконец прибьешься, и покой обретешь.
      - Да, покой... - Отец наклонился к самому уху Будивельникова и что-то горячо зашептал. Глаза отставного моряка подернулись какой-то дымкой, взгляд застыл.
      - Что? - хрипло переспросил он.
      - Душа мерзнет... - выдохнул отец, и это было так страшно, что у Нилушки перехватило дыхание.
      Трамваи уже развезли толпу болельщиков и за оставшимися не спешили. У людей на остановке Будивельников узнал результат, полностью совпавший с его прогнозами, - "Зенит" продул два-ноль, Бурчалкин дважды смазал с пяти метров. Тихий, немного протрезвевший отец, опустился на корточки перед Нилушкой и проникновенно сказал:
      - Ты, это... маме не надо рассказывать, что мы в ресторане были. Если спросит, скажешь - футбол смотрели, наши ноль-два проиграли, Бурчалкин промахнулся...
      Сонный, уставший Нилушка только кивал.
      А через десять дней отец уехал на Украину, к новому месту службы. Один.
      Нилушка не плакал, сидел тихонько в уголке, надутый, кислый, безучастный. Ничего не хотел делать - мусор выносил после третьего напоминания, музицировал только по принуждению и из рук вон плохо, книжек не читал, во двор не выходил.
      - Надо что-то делать! - сказала бабушка и в середине июня отвезла его в Усть-Нарву. Там было море и много ребятишек, и очень скоро боль улеглась, забылась...
      XII
      (Ленинград, 1982)
      - Устали, Нил Романович? Или прискучила наша беседа?
      - Что вы, Евгений Николаевич! Уставать мне не с чего, а кроме бесед... Я благодарен вам за возможность выговориться. Только...
      - Да, да, продолжайте.
      - И во время наших бесед, и в промежутках, выполняя ваши рекомендации, я постоянно реконструирую свое прошлое. Но чем яснее оно выстраивается в сознании, тем понятнее становится, что никакой точки опоры для грядущей "нормальной жизни" в нем нет и быть не может.
      - Почему вы так решили?
      - Потому что едва обозначалось движение к норме, моментально шел сбой...
      - Применительно к людям, норма - понятие широкое. Человека под единый жесткий стандарт не подгонишь.
      - Ах, когда бы вашими словами руководствовались те, кто планирует нашу жизнь...
      XII
      (Ленинград, 1963-1964)
      Вернулся он окрепший, загорелый, активно включился в гонку по магазинам - перед первым сентября столько всего надо было купить! Школьную форму, ботиночки и физкультурные тапочки, тетрадки, кисточки. А сколько появилось новых, загадочных пока вещей - синие и красные счетные палочки, чернильница-непроливайка и набор перьев, острых и длинных, перочистка из пестрых толстых лоскутков, деревянный пенал, прописи, новые разноцветные учебники... В ночь на первое сентября он долго не мог заснуть, но встал раньше всех, настойчиво будил маму с бабушкой, боялся опоздать.
      После торжественной линейки в школьном дворе первоклашек развели по классам, "А" и "Б" соответственно. Нилушка еще в июне знал, что его приняли в класс "А", мама тогда сказала, что это хорошо, что в "А" всегда набирают самых талантливых и умных. Нилушка внимательно вглядывался в лица одноклассников, но ничего особенно умного и талантливого не заметил. Дети как дети. Все девчонки с косичками, в белых фартучках, мальчишки - в одинаковых серых костюмчиках. Все намытые, причесанные, чувствуется, что волнуются.
      Пришла учительница, небольшая, полная, вся тоже в сером, лицо круглое, простоватое (в очередях таких никогда не называют "дама" или "девушка", а только "гражданка"). Поправила пышный бюст, поглядела строго, постучала длинной палочкой по столу и сказала:
      - Здравствуйте, дети, садитесь, я ваш классный руководитель. Зовут меня Лариса Степановна, и вы будете помнить меня всю жизнь, как помнит свою первую учительницу Наталью Петровну наш любимый Никита Сергеевич Хрущев. Здесь, в этом красивом желтом доме вы выучите буквы и цифры, прочитаете и напишете свои первые слова, решите свои первые задачи, наизусть расскажете свое первое стихотворение, узнаете, что такое глобус и контурная карта...
      - Я знаю, что такое глобус! - крикнул с задней парты какой-то мальчишка.
      Все обернулись. Мальчишка был веснушчатый и лопоухий.
      Лариса Степановна поморщилась.
      - Запомните, дети, если вы хочете что-нибудь спросить или сказать, нужно не вскакивать и не орать, как это чучело гороховое... - Она показала на смутившегося мальчишку, - а тихонечко поднять руку и ждать, когда вас вызовут, а когда вызовут нужно встать, сложить руки по швам и четко, членораздельно задать свой вопрос или ответить на мой. Поняли? И ты понял, горе мое? - обратилась она к конопатому мальчишке.
      - Да, - чуть слышно пролепетал тот.
      - Громче! - строго потребовала учительница.
      - Да! - выкрикнул мальчишка.
      - Имя, фамилия?
      - Поповский Игорь!
      - Не кричи, Поповский Игорь, глухих здесь нет. Что ты хотел сказать, Поповский Игорь?
      - Что я знаю про глобус. У брата на столе...
      - Достаточно. Нет, не садись, постой пока... Что, ребята, хотел показать нам своим непристойным выкриком Поповский Игорь? Он хотел показать нам, что он умнее всех - я, дескать, знаю, что такое глобус, а вы, дураки, не знаете. Так вот, зарубите себе на носу, что дураков у нас нет. Умных тоже. Между собой вы все равны, равны абсолютно, и только оценки, которые буду ставить я, покажут, кто из вас действительно умный, а кто наоборот... Понятно? Садись, Поповский от слова "попа"...
      Некоторые первоклассники гаденько захихикали, Оттопыренные уши Поповского засветились красным. Нилушке отчего-то стало стыдно.
      - Через десять лет - самые счастливые десять лет вашей жизни - вы покинете стены нашей прекрасной школы культурными, образованными, политически грамотными, а главное - порядочными людьми. А ну-ка, поднимите руки те, кто знает, что такое порядочный человек. Смелее, смелее!
      Лариса Степановна грозно оглядела притихший класс. Дети сидели, опустив взгляд в заляпанные чернилами парты. На Нилушкиной парте было, кроме того, криво нацарапано слово из трех букв, и слово это не было словом "мир".
      - Молчите? Не знаете? Так вот я вам объясню. Порядочный человек - это который порядки соблюдает. Поняли? Ну ничего, скоро поймете.
      Второго сентября Нилушка получил свою первую отметку - двойку по арифметике. Ее он схлопотал за то, что нечаянно столкнул со стола коробку со счетными палочками и громко их рассыпал. Через неделю он приволок вторую двойку, на сей раз по русскому - читал букварь бегло, а не по складам, как положено первокласснику и как велела Лариса Степановна.
      - Но я не умею по складам, - пробовал оправдаться он.
      - Что значит "не умею"? Учись, Баренцев, учись, терпение и труд все перетрут. Чтоб к понедельнику читал как положено! Здесь тебе не тут, понимаешь! Не можешь - научим, не хочешь - заставим!
      Он и учился - вместо привычных слов и предложений выводил ровненькие, с нажимом палочки и крючочки, причем вместо запрещенной в первом классе авторучки пользовался неудобной вставочкой, с которой чернила вечно стекали в тетрадь, вместо Шекспира и "Трех мушкетеров" читал про Машу, которая ела кашу, вместо логических задачек из "Науки и жизни", к которым приохотил его отец, складывал в столбик три и два...
      - А тебе, Баренцев, что, неинтересно? Ах, написал? Ну-ка, ну-ка... Нацарапал, как курица лапой. Где ты видел такое "жэ"? У себя в жэ, не иначе... Выйди из класса и без родителей не возвращайся!
      На лацкане ее строгого, но справедливого серого пиджака гордо поблескивал значок "Заслуженный учитель РСФСР"...
      * * *
      Были, конечно, еще и переменки, веселые и шумные, коридорный футбол со старым танком вместо мячика, после школы - кружки. На бокс, куда Нил тайком от домашних пришел записываться в январе, его не приняли - слишком мал, зато охотно взяли на спортивную гимнастику. Еще, разумеется, он ходил в секцию авиамоделизма. Эти увлечения были развитием линии, заложенной отцом, и в тот год для Нила они были куда важнее и интереснее, чем школа, чем сведенные к минимуму (три раза в неделю по полтора часа) музыкальные занятия с бабушкой. Каждое утро он по собственному почину делал зарядку, обливался, тоненько повизгивая под холодной струей, досуха растирался шершавым полотенцем. Мама давно смирилась с этими самоистязаниями, а бабушка, похоже, молчаливо одобряла - пусть закаляется, меньше болеть будет. И действительно, за весь первый класс Нил не болел ни разу.
      Далеко не всегда нагрузки были в радость - и уставал, и так хотелось понежиться еще немного в теплой постели, и в слякоть неохота было выходить из дому с неудобной сумкой и тащиться на гимнастику. Но Нил заставлял себя, тренировал силу воли. Поддерживало и грело его радостно-тревожное ожидание Большого Приключения, которое ждет его летом. Уже с осени в письмах от отца, выдержки из которых мама иногда зачитывала ему, Зазвучали нотки, облекшиеся потом в конкретное предложение. Обстоятельства службы, писал майор, складываются таким образом, что в ближайший год ему едва ли удастся вырваться в Ленинград хотя бы ненадолго. С другой стороны, местность, где расположено его формирование (блюдя секретность, отец не считал возможным в письме, отправленном обычной, а не фельдъегерской почтой, давать более точные обозначения), отличается горно-лесным ландшафтом, обилием природных водоемов и воздухом повышенной свежести, что в совокупности образует отличные условия для отдыха и поправления здоровья. Жилищный вопрос также решен вполне положительно, так что если Оленька, Нил и Александра Павловна смогут и пожелают провести лето в Карпатах, то места хватит всем.
      Мама принять предложение мужа не могла у нее намечалось ответственное летнее турне, и отпуск пришлось передвинуть на конец сентября - начало октября. Бабушка категорически заявила, что ноги ее не будет ни в каком таком "формировании" и уж тем более под одной крышей с зятем. Что же касается Нила, то здесь сказать "хотел" значит ничего не сказать. Целое лето! В горах! С папой! Рядом с самолетами и летчиками! Золотая молния желания поразила его в самое сердце, и когда бабушка заявила, что все это, может быть, и хорошо, только абсолютно нереально - не одного же его, мальчишку семилетнего, отправлять в такую даль? - и предложила ограничиться дачей в Толмачево, он закатил форменную истерику, едва ли не первую в жизни. От неожиданности бабушка настолько растерялась, что даже не наказала его. Только пробубнила, в качестве успокоительного, чтобы зря-то не надеялся.
      Однако он надеялся. Вдруг получится убедить маму, что он уже большой и сильный, и может самостоятельно доехать куда угодно, хоть на край света? Чтобы самому укрепиться в этом убеждении, вместо горячего завтрака за шестнадцать копеек он брал в школьной столовке холодный, за одиннадцать, а сэкономленные деньги тратил не на мороженое, как другие, а на метро. Нырял туда после уроков и катил до самой дальней станции, воображая при этом, будто едет через всю страну в настоящем, всамделишном поезде. Бродил по незнакомым районам, приучая себя не бояться неизвестности, катался на трамваях, стараясь запомнить маршрут и обратную дорогу. Не заблудился ни разу, всегда попадал домой, а дома врал, что задержался в школе на продленке.
      Он был готов к путешествию в одиночку и знал, что когда доберется наконец до отца, тот обрадуется, что у него такой взрослый, самостоятельный сын. А самому Нилу не стыдно будет показать отцу и окрепшие бицепсы, и собственноручно вырезанный пропеллер для будущей кордовой модели, и табель за третью четверть без единой троечки. Он ждал чуда - и чудо свершилось!
      Когда мама за ужином объявила ему, что летом он не просто поедет к папе, но и полетит туда на самолете, он не сразу поверил, что это взаправду, потом спросил:
      - У тебя, что ли, турне отменили? Мама покачала головой.
      - Значит, бабушка согласилась?
      - Вот еще! - Бабушка презрительно фыркнула. - Что я там не видала? Солдафонских рож?
      - Тогда как?
      Нил опустил руки и растерянно забегал глазами - то на маму посмотрит, то на бабушку. Бабушка нахмурилась, а мама посмотрела с улыбкой.
      - А если сам? - лукаво спросила она. - Ты ж большой уже. Билет мы тебе купим, сядешь в самолет, вылезешь, оттуда до части, отец пишет, на автобусе часа три всего. Утром здесь - к обеду там.
      Он завизжал от восторга и кинулся целовать мать. Бабушка демонстративно отвернулась.
      - Неужели не сдрейфишь? - усмехаясь, спросила мама.
      - Да чтоб меня морские черти разорвали! - выкрикнул он прочитанную в какой-то пиратской книге клятву. - Сама ж сказала - я большой уже.
      - Большой, да дурной, - не преминула вставить бабушка...
      Действительность, как водится, оказалась немного поплоше ожиданий. Мама, оказывается, только проверяла его - хотела узнать, как он воспримет, что сопровождать его в такую даль будет не она, и не бабушка, а неведомая тетя Света, жена одного из офицеров из папиной дивизии. Боялась, видите ли, что он расплачется от страха, как последняя девчонка. Решила сначала попугать его, а потом успокоить этой самой тетей Светой. Да нужна ему очень эта тетя Света - как рыбе зонтик! Сядет рядом и будет шипеть - не балуйся с ремнями, не бегай по проходу, не приставай к стюардессе, иди вымой руки, заставит сначала съесть жесткую аэрофлотовскую курицу и только потом разрешит высосать земляничный джем из красивого тюбика. Короче, испортит все удовольствие от первого в жизни полета. Да, он никогда еще не летал на самолете, но прекрасно знал, как там все устроено - и по рассказам мамы, налетавшей, наверное, миллион километров, и по нескольким коротким, но весомым репликам отца, относившегося к гражданской авиации как к неизбежному злу.