Проснулся он на чем-то жестком. Пахло застарелой мочой и перегаром. Нил со стоном сел, протер глаза, пытаясь разобраться, где он. Тусклая лампочка высоко над головой не позволяла разглядеть помещение во всех подробностях, но общий вид был таков, что отбивал всякий интерес к подробностям. Длинная, невероятно узкая комната без окна, с голыми бетонными стенами. И вмазанная прямо в бетон крашеная скамья, тоже очень узкая. Подвал какой-нибудь?
      Нил осторожно ощупал лицо, пошуровал в карманах. Нет, вроде бы ничего не разбито и ничего не пропало, одежда, похоже, тоже цела, хотя, наверное, и не в лучшем виде после того, как он провалялся в ней черт знает сколько, черт знает где. И спросить не у кого... Слушайте, а может это вытрезвитель? Все, приехали... Хотя нет, не похоже. Сам-то он, слава Богу, в подобные заведения пока не залетал, но более опытные товарищи рассказывали, что там обязательно раздевают до трусов и бросают на матрас, покрытый клеенкой, в гущу аналогичных грешников... Нил поднялся, на нетвердых ногах прошел; в противоположный конец комнаты, где увидел железную дверь, подергал безуспешно, потом постучал. Сначала было тихо, потом кто-то грубо прикрикнул "Чего тебе?!", а кто-то другой сказал:
      - Погоди-ка, это, похоже, тот, утрешний, денисенковский.
      - Ну так и веди его к Денисенко в таком разе. Громыхнул засов, и в прямоугольнике резкого света Нил с ужасом увидел фигуру милиционера. Замели! Внутри все оборвалось. Господи, уж лучше бы вытрезвитель!
      Потрясение было настолько велико, что похмельные сумерки в голове моментально прояснились. Покорно топая по длинному коридору вслед за широкой милицейской спиной, Нил быстро перебирал в голове возможные причины своего задержания и тут же отбрасывал. Вчерашняя пьянка? Но она закончилась без эксцессов. Веселый старичок довез его до дому, он прекрасно помнит, как поднимался на лифте, как с третьей попытки попал в замочную скважину... Значит, отключился он уже в квартире. Так что же, выходит, он дома выкинул что-то такое, что соседи вызвали "хмелеуборочную" и сдали его? Крайне сомнительно, чтобы он, никогда не отличавшийся буйством во хмелю, мог довести Яблонских до таких мер, и уж совершенно исключено, чтобы на это пошла Линда. В крайнем случае усмирила бы его сковородой по темечку, но сдавать в менты?..
      В гудящей голове проносились жуткие истории, рассказанные Линдой. У них тут тоже планы, графики, отчеты, соцсоревнование. И ради цифири им ничего не стоит захомутать любого, кто под руку попадется, подшить к глухому делу в качестве обвиняемого, выколотить нужные им показания. Настоящее-то раскрытие преступлений - дело долгое, муторное, подчас бесперспективное и страшно невыгодное: показатели падают, начальство бодает, премии летят мимо кармана, а звездочки мимо погон. Вот и стараются. И ничего ты супротив них не вякнешь, потому что они - Государство, а ты никто, ноль без палочки, и когда Государство назначает тебя преступником, обратного хода уже нет. Но, возможно, назначение еще не состоялось... Главное - держаться спокойно, уверенно, но не вызывающе, ничем не проявить ни свою ненависть, ни свой страх...
      - Заходите, заходите, Нил Романович, присаживайтесь.
      В занюханном кабинете на три стола сидели двое: молодой блондинистый усач в клетчатом пиджаке и невыразительный мужчина средних лет, в очках и с аккуратно зачесанными на лысину реденькими волосами. Этот-то к нему и обратился.
      - Передохнули маленько? Продолжим?
      - Извините, я... - Нил замолчал, ничего не поднимая.
      - Хорош! - фыркнул усатый.
      - Да ладно, Василь Василич, с кем не бывает. Ты лучше своими делами занимайся, а мы своими.
      Усатый что-то буркнул и уткнулся в лежащую перед ним папку.
      - Итак, Нил Романович, давайте-ка еще раз, во всех подробностях - как вы провели вчерашний день? Где были, когда, что делали? - Я... А вы кто?
      Человек, похожий на заслуженного счетовода, усмехнулся.
      - Да, вы явно не в лучшей форме. Но, не обессудьте, отложить нашу беседу никак не могу. Фамилия моя Денисенко, старший следователь отдела борьбы с хищениями социалистической собственности.
      "Это еще откуда?.. Спокойно! Ясно, что здесь какое-то недоразумение, однако сразу заявлять об этом не стоит, это заведомо проигрышная позиция... Уж по их-то ведомству за мной ничего реального нет и быть не может. Тем более вчера. Разве только кто-нибудь упер противогазы, что мы перегружали, или тот щедрый старикашка оказался переодетым расхитителем... Как хорошо, что вчера я весь день был на людях, и что бы они мне ни предъявили, найдутся свидетели, которые подтвердят мое алиби..."
      Медленно, четко, внушая себе, что он находится не в кабинете следователя, а на занятиях по разговорной практике, он начал рассказывать. Про Либерфатера, про противогазы, про пивную и присоседившегося к их компании чудного деда. На этом месте Денисенко прервал его:
      - Дальше мне все понятно. Значит, в течение дня домой вы не заходили? Нил кивнул.
      - И с женой не виделись?
      Линда! Что-то случилось с Линдой?! Но почему ОБХСС?..
      - Только рано утром, перед уходом в университет, - сдавленно сказал он.
      - И вы ничего необычного в ее поведении не заметили? Она не показалась вам взволнованной или излишне рассеянной?
      - Она спала. Мне надо было к первой паре, а ей на работу только к десяти...
      - А накануне?
      - Да нет вроде... Сидела с подружками, песни пела. Потом легла спать.
      - И ничего не рассказывала, никакими планами не делилась?
      - Нет... Нил смолк. Вопросы сидящего напротив казенного человека били в точку. Ну, была она какая-то не такая, ну, говорила про какие-то "Веритасы", предвидела большой ажиотаж... Ну и что! Они явно под нее роют, и любые его слова...
      - Вы бы лучше у нее спросили... - осторожно посоветовал он.
      - И спросим, - с неожиданной резкостью сказал Денисенко. - Обязательно спросим. По всей строгости. Когда поймаем.
      - Да что такое?! Я ничего не понимаю. В коридоре шумно хлопнула дверь, и высокий, чуть дрожащий голос произнес:
      - Примите наши извинения, Ольга Владимировна...
      - Имейте в виду, я этого так не оставлю! - громыхнуло в ответ, и Нил вздрогнул, вновь окунаясь в марево лютого бреда. Откуда здесь взялась его матушка?
      - В своих сапожищах врываются прямо в репетиционный зал, хамят так, будто перед ними не народная артистка, а какая-нибудь шушера со свалки, патетически вещала примадонна, - на глазах у всего коллектива запихивают в автомобиль с решетками...
      - Но, поймите правильно, уважаемая Ольга Владимировна, они всего лишь выполняли полученное предписание, в котором сказано - принять меры к розыску и задержанию гражданки Баренцевой Ольги Владимировны, тысяча девятьсот пятьдесят третьего года рождения...
      - Мне, конечно, льстит, что меня принимают за особу пятьдесят третьего года рождения, но это еще не дает вашим подчиненным основания...
      Послышался скрип закрываемой двери, и голоса стихли.
      - Вот вам и ответ, Нил Романович, - блестя очками, проговорил Денисенко. - Вчера ваша жена, Баренцева Ольга Владимировна, после обеденного перерыва не вернулась на рабочее место. Когда вскрыли кассу, там обнаружили десять рублей семьдесят восемь копеек мелочью. А контрольная лента зафиксировала сумму в шесть тысяч сто девятнадцать рублей. Арифметика несложная. А жену вашу в последний раз видели в четырнадцать ноль три на троллейбусной остановке. Естественно, мы приняли все меры к задержанию, двух сотрудников отправили на вашу квартиру. Она там не появилась, зато в восемь сорок пять появились вы. К сожалению, наши работники неправильно оценили ваше состояние и доставили сюда для беседы. Вы с порога заявили... - Денисенко перевернул несколько бумажек и, глядя в последнюю, зачитал: "Все мы вышли из гофмановской шинели". На нашу просьбу пояснить ваше загадочное высказывание, вы ответили: "Я буду говорить только в присутствии моего адвоката". После этих слов ваша, как бы выразиться... ваша неадекватность стала очевидна всем, и пришлось вас отправить немного освежиться. Вот, собственно, и все... Распишитесь вот здесь. Ваши показания мы проверим и, полагаю, побеседуем еще раз. А пока - вы свободны. И, разумеется, держите нас в курсе, если что...
      - Да, конечно... А если что - это что?
      - Ну, если вы будете располагать какими-либо сведениями о местонахождении вашей, извините за выражение, жены...
      Нил поднялся и в упор глянул в оловянные глаза Денисенко.
      - На это не надейтесь.
      <Ситуация была создана мной практически из ничего. За неделю до всей этой детективной истории, после многомесячного перерыва я встретила Нила. Его вид вверг меня в состояние шока - передо мной стоял пыльный мужик, типичный совок, затраханный убогим бытом. В его тусклых глазах проступала вся безрадостная жизненная перспектива - подержанный "Запорожец", шесть соток в Бабино, нагрузки по профсоюзной линии, быстрые сто граммов после работы, трешка до зарплаты, гастрит, переходящий в язву, бесконечные склоки с пьющей, некрасиво стареющей женой, уход на пенсию с должности младшего специалиста... Такой судьбы не пожелаешь никому, а уж Нилу - с его-то даром... В тот же вечер, к концу рабочего дня, я заглянула в хозяйственный, где трудилась Линда, изобразила радостное удивление от встречи с ней и тут же, не дав времени зайти домой и переодеться, потащила в ресторан разумеется, в самый лучший и безумно дорогой. На фоне тамошней лощеной публики она смотрелась сущим огородным пугалом, по после второй рюмки "Мартеля" это перестало ее смущать. Я же все подливала ей и шептала на ухо бередящие душу истории про жизнь красивую и рисковую. Потом довезла ее до дому, но подниматься не стала... (Прим. Т. Захаржевской)>
      XV
      (Ленинград, 1976)
      - О, на ловца и зверь! Рванули в "Петрополь"? Сегодня я обязан надраться в говно... Хотя нет, прикид у тебя явно не для пивнухи. Тогда, может, в "Погребок"? Я проставляюсь - денег как грязи! Стипуху за лето авансом выдали.
      Нил выразительно похлопал по карману. Глаза Ванечки Ларина загорелись, но он пересилил себя и ответил со вздохом:
      - Пока не могу. Ведено хранить трезвость до восемнадцати ноль-ноль.
      - А что такое?
      - Домашний банкет по случаю защиты диплома.
      - Погоди, чьей защиты?
      - Моей, чьей же еще?
      Нил посмотрел на Ларина повнимательней - отутюженный парадный костюм, новая белая рубашка, полосатый галстук, выбритые щечки благоухают польским "Варсом".
      - Отстрелялся уже? - Ларин кивнул с важным видом. - Поздравляю! И что дали?
      - Пять шаров, естественно... Ну, с минусом, если честно, так ведь минус в диплом не пишется.
      - Ну ты просто ундервуд! Такое дело грех не отметить. Давай хотя бы чисто символически.
      - И рад бы, но... Ты ж меня знаешь, я на полдороги не останавливаюсь... Лучше вечерком подгребай ко мне, гарантирую расслабон по высшему разряду. Адресок запиши.
      - Ох, не дотерплю! - Нил переступил с ноги на ногу.
      - А что так? - Ларин смотрел с удивлением. В проштудированных им научных трактатах про алкоголизм такое состояние называется "интенционный тремор", и ему было крайне странно наблюдать этот клинический симптом у приятеля, которого он, в сопоставлении с самим собой, держал чуть ли не за трезвенника.
      - Тоже отмечаю... - Нил опустил глаза. - Четвертый месяц праздную вновь обретенную свободу.
      Дни свободы были безрадостными и долгими. Ежеминутно, почти физически, Нил ощущал, как, леденеет душа, покрываясь инеем бесчувствия. Ощущение было мучительным, он боролся с ним, боролся, боролся, судорожно хватаясь за все, что могло хоть немного замедлить неумолимое приближение черной, холодной бездны - музыка, скоротечные романы, вино...
      - Мальчики, привет!
      Мимо них, чуть замедлив грациозный ход, ангельским видением проплывала Таня Захаржевская.
      - Привет! - воскликнули они дуэтом. Она послала им воздушный поцелуй один на двоих - и через десяток легких шагов скрылась за кирпичным углом кафедры физкультуры. И только тогда Нил вновь перевел взгляд на Ларина.
      - Без шансов, портвайнгеноссе. Это, знаешь ли, создание из иного мира, не нам, смертным, предназначенное, - философски заметил Ларин. - Знаешь, а я, пожалуй, рискну остаканиться с тобой за компанию. Вперед?
      Против обыкновения, общество друг друга оказало на каждого сдерживающее влияние и, чинно приняв по сто пятьдесят "бурого медведя" в приличной забегаловке на Первой линии, Нил и Ванечка столь же чинно распрощались, договорившись, что вечером непременно встретятся у Ларина дома.
      В многоэтажную семейную общагу на улице Беринга Нил явился, выставив в качестве живого щита Веру Хауке, истерично-припадочную полубогемную дамочку, которую он подцепил по пьянке на каком-то вернисаже и теперь не знал, как отцепить. Войдя, Нил был приятно удивлен тем, насколько уютной оказалась крохотная квартирка, насколько хорош, хоть и непритязателен, был стол. Но более всего его потрясла хозяйка, жена Ивана, поразительной красоты брюнетка с огромными зелеными глазами, гитарным станом и чарующим низким голосом. Нил не собирался петь в этот день, но... У соседей добыли раздолбанную гитару, которую он настроил только при помощи плоскогубцев, а потом выдал самый звездный репертуар. Почему-то он не сомневался, что Ванькина жена должна великолепно петь, и очень рассчитывал, что своими песнями сумеет завести и ее. Так и вышло. Ее пение превзошло все его ожидания...
      Вера Хауке весь вечер демонстративно молчала, а дома закатила истерику по высшему разряду.
      - Ты весь вечер только и делал, что пялился на эту шлюху! самозабвенно визжала она, не желая слышать его объяснений и оправданий.
      Войдя в раж, Вера, должно быть, не заметила Нилов предупреждающий оскал или же приняла за улыбку, и подпустила его слишком близко. Последовал страшной силы короткий удар в живот. Вера сложилась пополам и рухнула на пол, извергнув из себя весь праздничный ужин.
      - Никогда, - медленно выговорил Нил, нависая над ней, - никогда не называй женщину шлюхой только за то, что она красивее, умнее и чище тебя.
      Вера моргала в пространство, боясь взглянуть на него.
      - А теперь убирайся. Вот тебе червонец на такси. За вещами приедешь завтра. Если через пять минут ты все еще будешь здесь, я убью тебя.
      Когда Нил вышел из ванной, Веры и след простыл. Он взял тряпку, подтер блевотину, надел куртку и вышел. До утра мотался по теплому городу, бессвязно шевеля губами: "Татьяна Ларина... Татьяна Ларина... Татьяна Ларина... Впервые в жизни ударил женщину - защищая честь другой женщины... Другой женщины... Женщины другого... Женщины друга... Ни дня не прожить, не видя ее..."
      Посреди Литейного моста его осенило - завтра же надо приехать на Беринга с магнитофоном, записать Татьяну Ларину, убедить мать устроить прослушивание. И, может быть, тогда...
      В почтовом ящике его ждал белый конверт с одним лишь словом, начертанным незнакомой рукой:
      "Баренцеву".
      Глава четвертая
      Коньяк, бессонница, тугие тормоза...
      I
      (Ленинград, 1982)
      - А дальше?
      - А дальше начинается статья за недоносительство, которой Денисенко тыкал мне в нос при каждой встрече. Интересно, в приличных странах эта статья распространяется на ближайших родственников?
      Константин Сергеевич Асуров поморщился, но Нилов невинный взгляд выдержал.
      - Смотря, что понимать под приличными странами. У нас, например, стараются избегать. Мы же гуманисты.
      - До тех пор, пока не поступило других указаний?
      - Да ладно тебе! Авторитетно заявляю - тебе эта статья не грозит. Тетка безносая все списала... Плеснуть еще?
      - Давай... А себе?
      Асуров сокрушенно вздохнул:
      - И рад бы, да утром, на службу.
      - Сочувствую. А вот у меня бюллетень аж на неделю. Так что имею полное право...
      Нил залпом выпил полстакана коньяку, вытер губы и отвернулся. Асуров с сочувствием посмотрел на него.
      Их разговор начался еще утром, примерно через полчаса после того, как Нил вошел в свою одинокую комнату и бухнулся на матрас лицом вниз. Появления на балконе человека в плаще он не заметил и только изумленным взглядом отреагировал на вежливое покашливание.
      - Тук-тук, позвольте войти.
      Человек снял шляпу, и лишь тогда Нил признал в нем молодого следователя, сопровождавшего его на опознании в морге и удивительно похожего, на Ленина в молодости.
      - Коли угодно...
      Следователь попросил извинения за вторжение, напомнил свое имя-отчество и заметил, что если уважаемый Нил Романович по каким-то причинам считает для себя неудобным беседовать здесь, то он, Асуров, готов незамедлительно препроводить его в свой служебный кабинет. На это Нил ответил, что ему и здесь хорошо и предложил следователю кофе - не столько из вежливости, сколько потому, что самому очень хотелось. Асуров предложение принял, снял плащ, уселся и, выдержав легкую паузу, начал задавать вопросы. К третьей чашке как-то незаметно для Нила на столе появилась бутылка марочного армянского коньяка. Спустя некоторое время они столь же незаметно перешли на "ты". Ближе к вечеру образовалась и вторая бутылка...
      - И все-таки? Что же было в письме? - не отставал следователь.
      - Строго говоря, это нельзя было назвать письмом, потому что в конверте не было ни листочка, ни словечка, только железнодорожный билет в спальный вагон экспресса "Москва-Хабаровск". Она всегда была неравнодушна к двухместным купе... Конверт бросили прямо в ящик, не доверив почте - она понимала, что твои коллеги из ОБХСС могут еще следить за мной, хотя и не так пристально, как в первые месяцы. Мне тоже не хотелось, чтобы через меня вышли на нее, поэтому я принял свои меры конспирации. Тебе, конечно, они покажутся смешными.
      - Что за меры?
      - Мать купила мне в Германии прелюбопытную куртку. Перевертыш. Обе стороны сделаны лицевыми. Бежевая плащевка и синий велюр. Я полдня слонялся по Москве в бежевом, вечером купил билет в кино - знаешь высотку на Красной Пресне, рядом с метро? - вошел в зал, а через десять минут вышел уже в синем и клетчатой кепке, доехал до Ярославского, сел в поезд. Со мной в купе ехала какая-то тощая чернявая дура, которая тут же принялась довольно бесцеремонно со мной заигрывать. Еле отшил, притворился спящим, а сам до утра не мог заснуть. Разбудили меня жаркие поцелуи. Я спросонья чуть было кулаки не распустил, но в самый последний миг увидел, что это не вчерашняя моя соседка, а - Линда! А я ведь тщательно готовился к этой встрече, все внушал себе, что подписался на эту опасную авантюру с одной лишь целью - в последний раз посмотреть ей в глаза, четко и ясно сказать, что между нами все кончено, что своим диким, не имеющим никакого оправдания поступком она уничтожила, предала нашу любовь, вычеркнула себя из списка нормальных людей... А вместо этого тут же впился в ее губы, и все слова вылетели у меня из головы.
      - Бывает, - философски заметил следователь.
      - Теперь ее звали Алина Смелкова, она работала поварихой в бригаде буровиков. Прекрасно зная пределы ее кулинарных способностей, я мог лишь посочувствовать несчастным буровикам. Мне повезло больше - в поезде был отличный вагон-ресторан, услугами которого мы пользовались раз по шесть на дню. В Хабаровске жили у ее подруги, имени не помню, в просторной квартире на улице Петра Комарова, шиковали, икру ели ложками, загорали на амурских пляжах, ездили в Советскую Гавань за свежими кальмарами, а возвращались оттуда, как рыбаки после удачной путины, подрядив целую кавалькаду такси первое везло нашу обувь, во втором ехала Линдина шляпка, в третьем - мы сами, босые и с ящиком шампанского. Нанимали бичей со стремянками мыть памятник Ерофею Павловичу на вокзальной площади... Потом летали во Владивосток, ныряли с аквалангами в Японском море. Я понимал, что воссоединение наше мимолетно, что у нас нет и не может быть общего будущего, и эта мысль сообщала особое, трепетное очарование каждому мгновению. Мы расставались без слез, я улетел в Ленинград, уже предвкушая новую встречу.
      - И когда она состоялась?
      - Ровно через год. На сей раз весточка пришла по почте, на официальном бланке молодежного музыкального фестиваля "Янтарный ключ". Меня приглашали в жюри. Письмо было подписано секретарем оргкомитета А. Ледовских. Время было напряженное, до сессии оставалось меньше месяца, и на мое решение ехать на фестиваль повлияло только одно - надежда, что здесь не обошлось без Линды.
      Ожидания мои оправдались. Она и оказалась той самой А. Ледовских.
      - Она же Элла Каценеленбоген, - улыбнулся Асуров.
      - Успела сходить замуж за тамошнего морячка. К моему приезду брак уже распался, и наш откровенный роман осуждения ни у кого не вызвал. В конце лета я снова примчался туда, но ее уже не застал. Она исчезла бесследно.
      - Опять с приключениями?
      - Мне так и не удалось ничего выяснить... Прошло еще три года. Я закончил университет, на зависть многим получил распределение в приличный ленинградский вуз, изредка, по старой памяти, выступал с "Ниеншанцем", женщины по-прежнему не обходили меня вниманием. Внешне жизнь моя протекала вполне благополучно, но всякий раз, открывая почтовый ящик, я не мог унять в пальцах нервную дрожь, которая с приближением лета становилась особенно сильной. Но я не дождался ничего... - Неужели вы так больше и не встретились?
      - Встретились. В августе позапрошлого года.
      - Где? - слишком быстро, слишком цепко спросил Асуров.
      - Все началось с того, что двое моих приятелей, аспиранты-психологи, подбили меня прокатиться с ними в Коктебель, это в Крыму, между Феодосией и Судаком... - медленно, эпично начал Нил, не принимая заданную следователем смену темпа.
      - Плавали, знаем! - неуверенно пошутил Асуров, и ритмический рисунок беседы распался окончательно.
      Нил широко, оглушительно зевнул и взглянул на часы. Асуров встал.
      - Извини, я засиделся. Тебе надо поспать. Завтра договорим. Часиков в десять звякни мне по этому телефону. - Асуров достал из кармана карточку и положил на стол. Нил заметил, что на карточке не было ничего, кроме четко отпечатанного семизначного номера. - К тому времени я буду знать, готовы ли результаты экспертизы, и тоже смогу тебе кое-что рассказать.
      - Коньяк забери, - Нил показал на початую бутылку.
      - Еще чего! Тебе нужнее... До завтра! Следователь подмигнул и, прихватив плащ, шагнул на балкон. Нил проводил его взглядом, наполнил стакан...
      II
      (Ленинград, 1978-1979)
      Лето семьдесят восьмого Нил безвылазно проторчал в городе - сдавал госэкзамены, защищал диплом, получил прекрасное распределение на кафедру в Политех, где был сразу же подключен к проверке абитуриентских сочинений. И все это время ждал. Но белый конверт так и не мелькнул в прорезях его почтового ящика.
      Прошла осень, потом зима, весна. В жизни Нила не менялось ничего, кроме баб, да и тех он между собой уже почти не различал. Он добровольно записался в экзаменационную комиссию, набрал учеников, готовил их к вступительным экзаменам. И всякий раз, проходя мимо ящика, заглядывал туда, и всякий раз; выговаривал себе за это проявление слабости.
      В самом конце августа, дня за три до начала учебного года - все никак не мог свыкнуться с мыслью, что находится уже по другую сторону баррикад! Нилу случилось оказаться в шашлычной неподалеку от Никольского собора. Был он не один. Недавно образовалась у него новая подруга с оперным именем Иоланта, незамысловатая и незакомплексованная дева, обучающаяся в институте физкультуры на тренера по легкой атлетике. Она-то и затащила Нила в этот шалманчик, где и впрямь оказалось мило, вкусно и недорого.
      - А я замуж выхожу, - поведала Иоланта после салата и первого бокала "Напареули".
      - И кто счастливчик, любопытно?
      - Ты его не знаешь. Мы летом на сборах познакомились. Он боксер, мастер спорта.
      - Предупреждать надо. - Нил поежился.
      - Я и предупреждаю, - рассмеялась Иоланта. - Да ты не бойся, он из Белоруссии, живет в Минске. Я тоже после свадьбы туда перееду.
      - Понятно. А сегодня у нас, стало быть, этот самый... мальчишник-девишник аи deux.
      Иоланта нахмурила лобик, соображая, что это он такое сказал.
      - Не, трахаться я сегодня не поеду, - наконец ответила она. - В общаге у нас все девки знают, что я теперь с Василем хожу, еще настучат ему, если я ночевать не приду. И вообще...
      - Ну что ж, давай тогда шампанского - за твое с Василем светлое будущее. Девушка, будьте добры шампанского пузырек!
      - Два!
      Нил обернулся на новый голос и увидел направляющегося к ним Ваньку Ларина. Но как же изменился за три года его старый знакомец! Растолстел, обрюзг, морда опухшая, пропитая. Но прикинут вполне по моде - замшевый пиджак, джинсы. Рубашка, правда, второй свежести.
      - Можно к вам? - спросил Ларин.
      - Разумеется... Девушка, еще бокал! Ты что будешь кроме шампани?
      - Водочки.
      - А еще?
      - Еще водочки.
      - А кушать-то что будешь?
      - Вот ее, родимую, и буду кушать! - Иван расхохотался. - Все как в том анекдоте... Ну, ладно, уговорили. Значит, бутылку шампанского, бутылку коньяку, сто водочки лично для меня, три осетрины, три шашлыка...
      - Да ты никак забурел, командор?
      - Еще как забурел! Я теперь у писателя Золотарева работаю, сценарии по его романам пишу. Правда, шеф сейчас отъехал за границу, так что я свободен и гуляю, как видишь. На личном фронте тоже все схвачено. - Ларин самодовольно хохотнул. - Слушай, у меня вот какая мысль имеется. Давай мы, как допьем-доедим, возьмем еще пару фугасов - и ко мне. Я тут в двух шагах живу. Квартира - во, царская, понимаешь, квартира! С Танечкой моей познакомлю. Она у меня знаешь какая!
      - Погоди, я вроде уже знаком. Тогда, на Беринга, когда диплом твой обмывали...
      - А, это ты про жену? - Ларин помрачнел на мгновение, потом беспечно махнул рукой. - Дела давно минувших дней... Сделала мне ручкой жена-то. Высоко теперь летает, в кинозвезды, блин, подалась, роковух всяких играет. Ей в самый раз, стерве. Ну, ничего, оно все и к лучшему... Ты наливай пока, наливай, а то когда еще мой заказ принесут...
      Ларин залпом выпил бокал белого вина и тут же налил себе второй.
      - Уф-ф, не тот, конечно, градус, ну ничего, сейчас догонимся... Такая вот, братец, диалектика. Если бы моя змеюка меня не выкинула, фиг бы я. встретил мою Танечку... А, вот и коньячок подоспел! Давай-ка сейчас по рюмашке за ее здоровье, лапушки моей, солнышка рыжего, благодетельницы... У Нила нехорошо защемило в груди.
      - Ты уверен, что я не знаком с ней? Не ты ли сам нас и познакомил?
      - Да когда? - Ларин заморгал удивленно. - Хотя стой, вполне может быть, она ж наша, филфаковская, Таня Захаржевская... Ну да, точно, вы ж еще курили с ней на переменках, пересмеивались... Суперская девчонка, верно? И вот, представь себе, она бортанула своего Чернова, дочку маленькую ему оставила, послала на фиг факультет - и все ради меня... - Ларин горделиво выпятил грудь. - Слушай, точно, пойдем к нам, у нас клево - видак, стерео хай-фай, хавчик фирменный. - Он доверительно понизил голос: - Кайф имеется, и черненький, и беленький... Четыре комнаты, на ночь вписаться можно, а то и на неделю. Побалдеем, а? И девочку с собой прихватим, если пожелает. Ларин заговорщицки подмигнул Иоланте. - Таня только рада будет, она у меня знаешь какая добрая, ласковая...
      Иоланта накрыла напрягшуюся ладонь Нила своей.
      - А что, может и в самом деле?..
      - Вот ты и иди, если хочешь! - дивясь на самого себя, взорвался Нил. Ты что, совсем дура тупая?! Не въезжаешь, зачем он нас так упорно зазывает? Думаешь, он нам хочет приятно сделать? Он себе хочет приятно сделать! Выпендриться он хочет, вот чего! Показать, какой он крутой - вы, дескать, все меня за говнюка и придурка держали, а я таких офигительных женщин имею, что вам, самцам дипломированным, остается только слюнки пускать, да с тоски мокрощелками дешевыми пробавляться...
      Нил осекся, почувствовав, что погнал совсем не в ту степь, но было поздно: Иоланта вскочила, красная от злости, и, смачно плюнув ему в лицо, побежала к выходу, оттолкнув не вовремя подвернувшуюся официантку. Звонко грохнул об пол поднос, по счастью пустой, официантка завизжала. Нил утер плевок рукавом и бросился вслед за Иолантой. За ним мчался Ларин, крича на ходу:
      - Постой, Нил, погоди, ты все не так понял!!! Будучи человеком малоспортивным и к тому же подточившим организм длительным беспробудным пьянством, Ванечка отстал сразу, не успев еще выскочить из шашлычной. Постоял немного в вестибюле, отдышался и вернулся в зал допивать и доедать заказанное на троих. Нил же, в свою очередь, довольно скоро потерял из виду профессионально быстроногую Иоланту. Он резко остановился посреди многолюдного тротуара и медленно, шаркающей стариковской походкой, побрел к метро, беззвучно браня себя последними словами. За что, спрашивается, обидел хорошую девчонку? А Ларина за что? Безвредное ведь, добродушное существо, наверняка хотел как лучше... Его ли вина, что ему так сказочно, неправдоподобно повезло с женщинами? Сначала одна Татьяна, прекрасная, как Афродита, которую это ходячее недоразумение не смогло удержать подле себя. Потом вторая Татьяна, которая... Которая...
      <Которая в ту пору была, мягко говоря, не в лучшей форме. Оставленная мужем, лишившаяся дочери, утратившая цель и смысл... Которой было и не до Нила, и вообще не до кого... Вмазаться - забыться - очнуться - и снова вмазаться... И плевать, кто храпит рядом - хоть Ванечка, хоть черт собачий... Что ж, этот этап тоже надо было пережить. (Прим. Т. Захаржевской)>
      III
      (Ленинград, 1982)
      Накинув пиджак, Нил вышел на балкон. Кончался апрель, и уже недели две стояла теплая погода. И сейчас было тепло, безветренно, но в ночном воздухе вдруг остро пахнуло зимой.
      - Шестидесятая параллель, - пробормотал Нил. - Пулковский меридиан, мать его!.. Пришла зима, с ней праздник Первомай пришел.
      И с переиначенной строкой из самиздатовского поэта Шинкарева Нил шагнул обратно в комнату, захлопнул за собой дверь и сыпанул в турку щедрую порцию молотого кофе. Недосказанные воспоминания распирали его...
      IV