– Ужо я с тобой посчитаюсь, казнокрад! – погрозил боярин пальцем, сам вваливаясь в кладовку и осторожно прикрывая ее за собой.
      – Я… Я… – затряс подбородком Ким Емельянович.
      – Взятку предлагаешь? – сурово нахмурил брови боярин, задвигая щеколду на двери, и голове не осталось ничего другого, кроме как обреченно кивнуть.
      – Телегу дашь, – тут же перешел к делу практичный вельможа.
      Емельяныч, не задумываясь, согласился, хотя тут же встрепенулся;
      – Телегу чего?
      – Приданого, конечно, – удивленно воззрился на него Мытный. – Будем жениться на твоей дочке Машке. Правда, я еще не решил кто: сам или сын, – ну это позже.
      – Ей же годков всего десять! – выпучил глаза голова.
      – Дак я и не говорю, что сейчас, – легко пошел на попятную боярин, – но телегу ты мне прямо сегодня в Купчино пригони. А кошку – отдай.
      Сграбастав меня, боярин вышел в коридор. Я укорила Пантерия:
      – Зачем ты так с Емельянычем?
      – Да шут его знает, – пожал плечами черт, – смотрю – дрожит, и не удержался.
      Голова осторожно выглянул из кладовой, но никого, кроме толстощекой, ковыляющей куда-то наверх с ведром чернавки не обнаружил. Провел пятерней по взмокшему лицу, словно стряхивая липкую паутину, и вдруг сообразил, что неоткуда тут было взяться Мытному-старшему! Он пробежался по дому, выглянул во двор и только тогда с облегчением перевел дух. Однако телегу велел в Купчино отправить, бормоча себе под нос:
      – В такие времена никакая предосторожность не помешает, – при этом втайне завидуя ведьмам, которым, похоже, вся эта передряга казалась одним развлечением. – Ну, Маришка, попомню я тебе! – погрозил Ким кулаком в пространство и тут же опасливо спрятал руки за спину: не увидел ли кто? А то еще самого под розги вместо ведьм пустят.
      Я сидела в ведре и принюхивалась к стенкам, не помойное ли. Почему-то отвратнее всего разило от меня, я не удержалась и принялась вылизываться; давясь своим же мехом и чуть не блюя, решительно не понимая, как кошки могут заниматься этим целыми днями.
      – Мы не заблудились ли? – тихо поинтересовалась семенящая рядом с Пантерием невидимая Лана. – Подвалы вроде бы как внизу.
      – Невежа ты, Ланка, – укорил ее черт, – к нам гости приехали, а ты их и приветить не желаешь. Маришка им вон хотя бы стол истоптала, а мы чем хуже?
      – Мы лучше, – согласилась Ланка, – я только за Серьгу волнуюсь, – и вдруг тормознула, заставив Пантерия впечататься ей в спину. – Ой, чего это у меня в ушах жужжать перестало? – И вдруг, цапнув меня невидимыми пальцами за подбородок, потребовала: – А ну-ка подумай про меня что-нибудь гадкое.
      – Не лезь к животному, – отбил меня Пантерий, – горох в тебе переваривается. Топай давай, ать-два, ать-два.
 
      Серьга меж тем, поняв, что за нами ему не угнаться, развил на площади бурную деятельность. Для начала схватив из груды оружия чью-то секиру, он побегал по площади, вопя и краснея лицом и рубя ею налево и направо.
      – Вали ее, братцы! Вижу!!! Хрясь! Бона, вона!!!
      Толпа гналась за ним, не успевая перепрыгивать через груды разбросанного барахла, но в твердой уверенности, что от такого ухаря ведьме не уйти. Три круга по площади Серьга дал на одном дыхании, изрубил всю коновязь, измазался в кулеше и распугал всех лошадей. Двух сотников, пытавшихся прекратить дебош, Ладейко стоптал напрочь, а когда догнал хвост бегущей за ним колонны, от души и с чувством наподдал по копчику пыхтящему от натуги детине. Тот взвился и врезал Серьге по уху, да так, что Ладейко вместе с секирой улетел в объятия мчащейся за ним красно-зеленой своры и завизжал юродиво:
      – Обморочила! Вали, братцы, одержимого! – Он без разговоров двинул в челюсть еще одному и пугнул толпу неожиданным открытием: – Да здесь же кругом черти!
      Миг спустя служивые вцепились друг в друга так, что их не сумел разнять даже выскочивший на крыльцо боярский сын:
      – А ну прекратить! – вякнул было он и тут же скис, получив от коварного Серьги череном секиры прямо в печень.
      Глаза его выпучились, он сложился пополам, уставившись на самодовольно ухмыляющегося Серьгу. Ладейко отвесил ему щелбана в лоб и, обойдя, наподдал еще и сзади, направляя боярского сыночка в свару с напутствием:
      – Ишь жлоб здоровенный, а ну позабавься-ка с людьми!
      Сам же, насвистывая, отправился в подвалы. Где-то на второй дюжине ступенек ему бросилась в глаза некоторая странность: охранники, которым по идее полагалось стоять навытяжку у дверей каземата, лежали, свернувшись на ступеньках калачиком, а какой-то детина то натужно пыхтел, ковыряясь в замке, то гулко бился плечом в дубовые двери. С той стороны двери его подначивал мужской бас:
      – Давай, Митька, не посрами деревню, выбей к лешаку эту дверь!
      – А ты секирой замок рубить не пробовал? – поинтересовался Серьга, вольготно откинувшись на стену, и тут же с хеканьем повис на руке порывистого Митяя, не разобравшего впотьмах, кто пришел.
      – О, Серьга, – обрадовался Кожемяка, ухватив его за чуб и разглядев как следует.
      – Чего там? – забеспокоился за дверями мятежный воевода.
      Кожемяка замялся, не зная, как потолковее объяснить.
      – Ну… Вроде бы как… помощь нам прибыла…
      – И чего?
      – А теперь двоих тащить придется, – досадливо вздохнул увалень и, воспользовавшись советом Серьги, одним ударом срубил проклятущий замок.
      Дверь тут же распахнулась, и Селуян вывалился наружу. Вид у него был жуткий, сразу было понятно, что взяли его с боем, задавив численным превосходством. Под обоими глазами – фингалы, нос распух, губы как пельмени, и только голос еще был бодрый, селуяновский. Сграбастав обоих парней в охапку, воевода радостно их встряхнул:
      – Ну, братцы, век не забуду! – и первым припустил наверх.
      Однако там кто-то из вояк, добравшись до походной пушки стрельцов, бабахнул над головами дерущихся.
      – Ух ты! – так же решительно развернулся назад Селуян. – И чего теперь?
      Серьга, кое-как отлепившись от стенки, велел:
      – Скидывай одежу! – и, заприметив, что на площадке перед камерой есть печурка, у которой в холодную пору грелись охранники, ухватил из общей кучи самое корявое и сучковатое полено, поинтересовавшись: – Ты как, Селуян Трофимович, в цепях был али так лежал?
      – Знамо дело в цепях, – обиделся Селуян, – только меня кузнец Трошка заковал хитро, – и он подмигнул обоим парням.
      Ладейко вяло отмахнулся, дескать, все понял. Втроем они быстро обрядили полено в селуяновское, раздели стрельцов-охранников и, пока переодевались, с угрозой поинтересовались у очнувшихся молодчиков:
      – Вы как, ребята, больше хотите под трибунал, за то, что пленника проспали, али на волю, подале от княжьей службы?
      Стукнутые Митяем стражники соображали туго, поэтому Селуян помог им, подмигнув:
      – Я еще и деньжат подкину, коли вы сначала в Дурнево заглянете. Правда-правда.
      Что-то прикинув про себя, стрельцы подхватили брошенную им одежду, а Серьга и воевода, разом вывернув Митяю руки, поволокли его наверх.
      – Эй, вы чего?! – изумился Кожемяка.
      – А ты вообще молчи, бесами одержимый, – пристрожил его Ладейко, все еще обиженный неласковым приемом, – ишь какую прорву народу побил, потоптал.
      – Я?! – удивился Кожемяка.
      – Ну не сами ж они! – возразил Серьга. – Кого тут битый час ловят? – И, вытащив на белый свет Кожемяку, завопил диким голосом:. – Вот он, злодей! Помогите, братцы, не допрем!!!
      Народ уж весь стоял во фрунт перед крыльцом, на котором четыре красномордых детины, очевидно старшие, вопили, размахивая кулаками. А еще двое поддерживали основательно помятого боярина. Взмокший от волнения голова суетливо бегал за спинами сотников и все пытался пропихнуть молодому боярину под руку горшочек, лебезя:
      – Примочечки вот свинцовые, не желаете, боярин?
      Боярина передергивало, и спины плотной стеной смыкались перед Кимом Емельяновичем.
      – Вы кто такие? – болезненным голосом поинтересовался сын Мытного, неприязненным взглядом окидывая кряжистую фигуру Митяя.
      – Стрельцы Серебрянской сотни, – тут же лихо отрапортовал дурневский воевода.
      И боярин, прищурившись, долго всматривался в его лицо, напоследок промямлив:
      – Да-да-да, где-то я тебя видел, помню… а чего это у тебя с лицом?
      – Дак силен, зараза, – и покруче вверх задрал руку Кожемяке, отчего тот захрипел, краснея.
      – Вот этого, – ткнул пальцем в Митяя боярский сын, – заковать, а вот этих – наградить и сегодня ж при моей персоне охраною поставить. Остальных… – Он зло зыркнул на притихшую толпу.
      – Будь сделано! – тут же рявкнул один из сотников.
      Боярин почмокал губами, не зная, что еще присовокупить, еще раз оглядел двух удальцов, одолевших великана, с удивлением обнаружив, что и второй ему чем-то знаком, но поскольку свой чуб Серьга спрятал под шапку, а глаза пучил как филин, то опознан не был.
      Митяя приковали прямо к коновязи, Селуяну оказали посильную помощь, которая, помимо примочек, выразилась еще и в бритье бороды, значительно преобразившем его внешность. И только Серьга, разом оказавшийся в распоряжении подозрительно глядящих на него бывалых сотников, сообразил, что если ему зададут хотя бы один вопрос, то он сразу и засыплется. А потому, наплевав на скаредность, он лихо выхватил из-за пазухи свой увесистый кошель, озорно подмигнув:
      – А ведь с меня, кажись, причитается.
      – А то ж! – радостно заскалились отцы-командиры, потеплев взглядами и отмякнув до самого нутра.
      Уже ближе к ночи самый седой и умудренный из новых начальников Серьги рассуждал, сидя в трактире:
      – Нет, парень он определенно неплохой, хотя, возможно, и черт.
      – Что ж, по-твоему, не бывает хорошего черта? – спрашивал у него «приятель», потирая под столом одно копыто о другое.
      – Отчего ж, случается иногда, – солидно макал усы в пиво седой, – У нас в Северске и не такое бывает.
      Так что к утру уж все служивые знали, что Серьга явный бес, для чего-то хвостом прицепившейся к боярскому дитяти. Да и как ему, скажите, не быть бесом с такой-то наглой мордуленцией и кто, по-вашему, кроме нечисти, напоит такую прорву народу, не имея за пазухой нескончаемого кошеля?
      – Я тебе, мил-человек, как другу говорю. – бил себя в грудь плюгавый не то конюх, не то егерский каптенармус или писарчук, – очень нам нужен неразменный кладень.
      Еще человек пять, обсевших Серьгу, молчаливо с ним соглашались, а Серьга скалился как сумасшедший.
      – Тут дело, братцы, тонкое. Мне, простому бесу, неразменный кладень не потянуть, но способ есть. Видите того бугая, что к коновязи прикован? Так я вам как на духу говорю, забрался в него родной племянник самого наиглавнейшего черта, вот ежели его выкрасть, а вместо него свинью заковать, да на ведьм свалить, то с главным чертом можно и столковаться за племянника. Только это надо сделать еще до полуночи, потому как он его сегодня на перекрестье четырех трактов ждать будет.
      – Сделаем, братец! – восторженно сиял глазами служивый, а дружки мелко-мелко кивали.
      – Только, чур, про меня главному черту ни слова!
      – Могила! – бухнул себя в грудь плюгавый и кинулся в город искать подходящего борова.
 
      Пока Серьга резвился на площади, мы поднялись на третий этаж управы. Голова малгородский, впрочем, как и все чиновники, предпочитал жить там же, где и работал. В этом, кстати, Великий Князь Северский от него недалеко ушел, из Кремля тоже носу не кажет. В левом крыле селились гости. Туда мы и свернули, как раз заметив, откуда, хихикая, выскочили сенные девки. Пантерий щипнул одну пониже спины, и та огрела его полотенцем, когда увидела вихрастого рыжего соплячонка с ведром и кошкой.
      – Ах ты сопля! – взъярилась она.
      – А ты развратница, – басом попенял ей пацаненок. – Кто с конюхом Яшкой давеча тискался, аж чуть сарай не сжег?
      Деваха разинула рот, зато одна из ее товарок резко побагровела, сузив глаза.
 
      Гость, умытый и переодетый, как раз собирался закрывать двери, но с интересом уставился на этакого мужичка, тем более что рыжий еще и двери лаптем припер, солидно пробасив, выставляя вперед ведро:
      – Дядь, купи кошку.
      – Зачем мне кошка?! – удивился приезжий.
      – Не скажи, – серьезно покачал головой Пантерий, незаметно оттирая хозяина в глубь комнаты и сам следом просачиваясь. – Кошка в хозяйстве вещь полезная, – и, бухнув на пол ведро, вытащил меня, растягивая за лапы, – и мех, и ласка. А надо – она тебе еще и ведьм будет отпугивать, – взял он меня за шкирку и сунул ему в руки. – Ведьмы страсть как этой кошки не любят. Она храмовая.
      Приезжий посмотрел на меня, приподнимая одну бровь, и в его голубых невинных глазках блеснули бесенята:
      – Врешь, сорванец. Это малгородского головы кошка, она мне вот только что последний камзол уделала.
      – Какого головы?! – взъерепенился пацан. – Я ее из храма Пречистой Девы спер еще этим утром1 И вообще, – он насупил брови, – не о чем тут толковать, видишь, животное в тебе души не чает.
      Я как могла терлась об его руки, стараясь не замечать упорного Ланкиного дергания меня за хвост.
      – И что я с ней буду делать? – растерянно поинтересовался мой новообретенный хозяин, стараясь держать меня на вытянутых руках.
      Пантерий утер рукавом несуществующую соплю.
      – Кота ей заведи, будешь смотреть, как они плодятся, и мышеедами торговать. Хороший мышеед за кладень уйдет.
      – Тьфу на тебя, – опомнился боярин и поставил меня на стол, а я с интересом отметила, что когда он не злится, то довольно хорош собой. Тонкие черты лица выдавали в нем породу, уж не знаю какую, но благородную. Не северский загар здорово шел его голубым глазам и светлым волосам до плеч, как носят нынче в Златоградье. Впрочем, и рубашка, широкая, легкая, и светлые штаны с синим галуном явно были оттуда же, с юга.
      Я встрепенулась, всматриваясь в него внимательнее, и тут мне в ухо дунула Ланка:
      – Я думаю, это не боярский сын.
      Я задумчиво покивала головой, дескать, уже сама сообразила.
      – И он тебе нравится, – тут же вставила вредная, хоть уже и едва читающая мысли сестрица. Я так и подпрыгнула на столе, выныривая из омута каких-то не очень приличных фантазий, и обнаружила, что Пантерий со златоградцем сели играть в карты.
      – Значит, так, коль я тебя обыгрываю, ты меня берешь на службу, – пацаненок постучал колодой по зубам, раздумывая, – за кладень медный в день. Коль ты выигрываешь – кошка твоя.
      Златоградец захохотал:
      – Как тебя хоть зовут-то, деятель?
      – Митрофан я, – пробасил черт, взъерошив рыжую шевелюру, и, сопя, начал тасовать колоду. – А тебя как? – стрельнул он в партнера глазами.
      – А я Филипп Евсеевич.
      Ланка тут же шепотом прокомментировала:
      – Врет, Илиодор он.
      Гость напрягся, словно что-то услышал, но Пантерий, гнусно хмыкнув, заявил:
      – А мне без разницы, хоть черт, щас без штанов оставлю.
      Я прошла по столу и заглянула в карты «Евсеича». Этакая была дрянь, что я сразу бы выкинула, но тот лишь заливисто рассмеялся:
      – А ведь тебе конец, братец Митрофан, сейчас я сам тебя без штанов оставлю, – и отвернул пальцем мою мордашку, – а ну не подсматривай, а то будешь подсказывать.
      Я с удивлением увидела, что из рукава его как по волшебству вылезли козырные карты. Черт закатил глаза, всем видом показывая, что в чужих подсказках не нуждается и мухляжа не видит. И в один миг разделал гостя под орех!
      – М-да, – задумался златоградец, Пантерий тем временем опять перетасовал колоду, хитро предложив:
      – Ну, вдвое или как? – и, разбросав карты себе и ему, объявил: – Коль выиграю, то ты мне два медных кладня и новые порты, а то мои смотри, как прохудились, – и взлез на стул, демонстрируя разошедшиеся на заду штаны.
      Ясно, что и эту партию новый хозяин продул. А после пятой поинтересовался:
      – А не жулишь ли ты, приятель?
      Я вовсю веселилась, потому что жулили они оба, всяк по-своему.
      – Кто?! Я?! – выпучил глаза черт. И толкнул ему по столу колоду. – Очень нам обидно такие речи от вас слышать. Мы с кошкой, можно сказать, ради вас живота своего не жалеем, пашем день и ночь…
      Златоградец расхохотался в голос:
      – Ты не далеко ль в фантазиях-то улетел, дружище?
      Митрофан поперхнулся, но тут же милостиво махнул ручкой:
      – Ладно, давай так: серебряный кладень в день и красная рубаха в петухах. Страсть как хочу, с самого детства. – Учитывая, что, когда он стоял перед столом, над столешницей виднелась одна голова, то Илиодора позабавила такая речь. Карты были уже розданы, и тут я решила, что пора и мне проявить свою полезность. Стоило ему взяться не за ту карту, как я осторожно ухватила его за палец зубами и как бы ненароком покачала головой, мазнув хвостом по той, с которой следовало бы идти.
      Глаза у златоградца сделались сначала круглыми от удивления, а потом как-то нехорошо и подозрительно сузились. Я фыркнула и начала кататься по столу.
      – Где ты ее, говоришь, спер? – как бы невзначай спросил он, выкладывая ту карту, на которую я показала.
      Пантерий покосился на меня, дескать, надо ли оно тебе, и сдался почти без боя.
      – А ну, давай еще раз, – загорелся Илиодор.
      – Да че там, еще раз. Выиграл кошку – забирай, буду себе другого хозяина искать.
      – Да ладно тебе, не дуйся, возьму на службу, – утешил его лжебоярин. А Ланка, умаявшаяся стоять рядом, уселась на табурет и вздохнула в голос:
      – Скучно-то как.
      Илиодора будто подбросило.
      – Это что?!
      – А, не обращай внимания, – махнул рукой уже нанятый на работу Пантерий, – домовуха местная. В наших краях нечисти – что зайцев в лесу. Вот хоть эту кошку взять: колдуном воспитанная, сдавал ее заезжим аферистам, чтобы они людей в карты обыгрывали. Ну-ка, Муська, покажи, какие карты у барина.
      Я вывалила язык, делая вид, что давлюсь шерстью.
      – Во! – воскликнул Пантерий. – Одна дрянь!
      Барин с интересом посмотрел на меня, а я на него, и хотя на дворе был не март месяц, но что-то во мне колыхнулось.
      На улице бабахнула пушка, и мы все вместе обернулись в сторону окна, а когда златоградец поспешно выбежал вон, я, радуясь, что кошки не краснеют, промурлыкала:
      – Ну и какие у вас идеи насчет этого Илиодора Евсеевича?
      – Какие ж тут могут быть идеи, коль ты уже все решила, – ехидно подала голос Ланка, а Пантерий, изо всех сил изображающий тупого мальчугана, выковырял из носа козявку и серьезнейшим образом изучал ее, сведя к носу глаза.
      – Вот и правильно, – удовлетворенно мяукнула я, обвивая лапки хвостиком. – Пускай-ка этот Илиодор для начала нам поможет своего дружка, сына Мытного, из наших краев увести, а там, глядишь, он его вовсе склонит на Фроську поохотиться. И мы вместе с ним.
      А Ланка ехидным-ехидным голоском добавила:
      – Кошки не краснеют, но зато голосок у них такой сладенький становится, – и передразнила меня: – «И мы вместе с ним».
      Пантерий хрюкнул и, размазав козявку о штанину, хлопнул ладонью по столу:
      – Так и быть, а то я последнее время пугаться начал, сколько вас, захребетников, набралось. Вот пусть Илиодорка теперь корячится за всех.
 
      Пока Илиодор вертел меня на столе, изучая и так и этак, раскладывая по-всякому карты и интересуясь, чего я еще умею, Пантерий, перемигнувшись с воеводой Селуяном и Серьгой, заявил, что ему срочно надо с маманей попрощаться, и исчез. Невидимая Ланка с тоской слонялась по управе, развлекаясь тем, что выдергивала стулья из-под чресел особо неприятных людей, меняла местами на столах соль и сахар да издавала над ухом боярина всяческие странные и неожиданные звуки, навроде зловещего шепота «вот и смерть твоя пришла», отчего боярин бледнел и трясся, требуя, чтобы новые его охранники беспрестанно были при нем.
      Селуян ничего против не имел, служба ему была не в тягость, а узнав, что с Марго все в порядке, и вовсе разошелся, как игривое дитя.
      – Девка она, конечно, шальная, – откровенничал воевода с Ланкой, – уж который год шастает меж моих пальцев как ветер. Только примчится – и нет ее. Вот, к примеру, в этот раз много ли она погостила? Ну, я думаю, шалишь, не упущу! – горячился он, сверкая глазами.
      – Ты чего там бормочешь? – нервничал боярский сын.
      – Заговоры шепчу от ведьм, – улыбался во все зубы Селуян, – так что, ваша милость, не извольте беспокоиться, спите себе спокойненько.
      – С покойником… – изображала эхо Ланка.
      А егеря тем временем покачивали перед носом сторожей, охранявших изловленных накануне ведьм, солидной бутылью, полной мутного вина.
      – Ты пойми, друг, – задушевно вещал один из них, медленно сгребая стрельца за грудки, – мы ж с тебя не двести штук просим, а всего одну. Отдай какую ни есть замухрышку. С нас магарыч.
      Охрана нерешительно мялась: то, что братцы стрельцы таким образом у них пять ведьм выкупили, они объясняли их неодолимой страстью. Но менее сообразительные егеря начали сразу и прямолинейно с подкупа, заронив в пьяной, но бдительной страже смутные подозрения. Потому старший охранник, отведя в сторону соблазнительную бутыль, елейным голосом ответствовал:
      – Э, нет, мил человек, ты мне начистоту скажи, зачем тебе, а то ведь я и в набат ударить могу.
      Егерь вопросительно посмотрел на своих друзей, и те тяжело вздохнули, сдавшись.
      – Знаем мы, как волшебное огниво добыть.
      Стоило безлунной ночи спуститься на Малгород, как привязанный к коновязи кабан имел удовольствие видеть одну и ту же картину, повторяющуюся раз за разом: то стрельцы, то егеря вытаскивали из холодной баб, штук по пятнадцать за раз, и волокли вдоль стены, вполголоса матерясь и отчитывая друг друга:
      – Слушай, Петро, если ты и в другой раз чихнешь, то я с тебя лично шкуру спущу!
      – Кто ж знал, что чихать нельзя!
      – Башкой думать надо было! Черти чиха не любят, а ты то свистишь, то икаешь!
      – Нервничаю я!
      – А то, что мы вторую сотню кладней в неразменный переплавляем, ты не нервничаешь, да? – ярился старший егерь.
      Петро втягивал голову в плечи, стараясь не напоминать, что и ведьм они уже третий десяток волокут. Черт на дороге попался добрый, то есть когда ему ворожбу ломали, он вопил и топотал так, что изо рта летели искры, но каждый раз милостиво соглашался начать все заново.
      – Ну, коль вы ко мне с добром, так и я к вам с добром, – хлопал он их по плечам, имея в виду возвращенного любимого племянника.
      – Только вот недостача у нас в ведьмах получается, родимец, – шипели пришедшие на перекресток, понимая, что запас ведьм стремительно тает, – коли баб этих к утру недосчитаются – головы нам не сносить.
      – А вы с ними как с племянником, – хихикал черт, начиная сортировку товара, – так, эта ведьма стара, эта – глупа, эта – тоща! – зашвыривал черт ведьм куда-то в темноту, пока не доходил до последней и вдруг разевал рот так широко, что служивым делалось жутко. А проглотив – утирался, как мужик после чарки: – О! Чую в себе силу! – и, ставя котел, велел: – Сыпьте деньги!
      И быть бы им богатыми, но каждый раз что-то мешало волшбе.
      Серьга и Митяй замаялись ведьм по темноте в рощу уводить.
 
      А я устала быть игрушкой любопытному златоградцу, который и за полночь все не унимался, блестя глазами и раскладывая карты.
      – А если у меня будет вот так, что ты сделаешь?
      «Повешусь», – думала я с тоской, но Илиодор не Ланка и к моим мысленным стонам оставался глух как деревяшка. Какой мерзкий типчик! У него кошка некормленая, а он тут картами занимается. Я, не удержавшись, сгребла эти карты в кучу и высказала все, что наболело, прямо в его привлекательное личико.
      – Притомил ты меня уже, Илиодорка, обращаешься как с животным! Ни тебе ласковых слов, ни тебе выпить, потанцевать. Я уж молчу про то, чтоб в баньку сходить! Ты учти, я тебе на шее у себя сидеть не дам! А мышей я не ем принципиально, так и знай на будущее, – и, прежде чем он что-либо сообразил, быстро пробормотала наговор на сон. Он еще моргнул обиженно три раза и медленно завалился на бок, хорошо хоть на кровати сидел.
      Я, кряхтя и стеная, кувыркнулась назад, снова став девицей. Как ни весело быть кошкой, но тело затекает! Я прошлась туда-сюда, заново привыкая к движениям, потом поняла, что просто тяну время, и, азартно потерев руки, принялась рыться в барахле Илиодора.
      Когда я обнаружила в двойной стенке сундучка пять паспортов на разные имена и ни одного на имя Илиодора, а также кучу рекомендательных писем от разных графьев и князей, с лакунами на месте имен, у меня появилось смутное подозрение. И кто ж ты такой, сокол ясный? Уж не шпион ли?
      Тем более что вместе с письмами лежали, посверкивая камушками, золотые безделушки вперемешку с разными хитрыми ключиками-отмычками и поддельными печатями. На дне же сундучка отыскалась еще и дорогая заморская игрушка – пистоля. Я хмыкнула, сложив все это на место, и села любоваться на златоградца, очень сожалея, что не могу добраться сейчас до его одежки: там тоже в потайных швах интересные вещички можно найти. Да и сама одежда может такое про человека рассказать, чего он и сам о себе не подозревает, но для этого надо было бы разбудить Кима Емельяновича, чтобы он сказал, где одежда приезжих, а мне было совестно: и так мужик настрадался. Илиодор улыбался во сне искренне и безмятежно, не испытывая гнета грехов.
      – Просто душка, – умилилась я.
      В дверь бухнули, но, приоткрыв ее, я увидела за ней лишь висящую в воздухе корзину с припасами.
      – О! Уже спим! – хлопнула в ладоши Ланка. – Не быстро ль?
      – Язва ты, а не сестра, – укорила я ее.
      – А ты не огрызайся на старших, – хмыкнула она.
      И мы сели вечерять. Замученный черт явился только под утро, прошел в двери, стуча копытами и волоча за собой длинный безвольный хвост, который от усталости, казалось, просто прилипал к полу.
      – Ну, я вам скажу, подружки, за такую работу поить вам меня единорожьим молоком с утра до ночи. И то мало будет.
      Ошалелый со сна Триум забился в голове и сонно разразился:
      – Миндаля сладкого взять полфунта и горького тринадцать зерен. Сахара колотого кусок с кулак размером и холодной воды три стакана. Обварить кипятком миндаль и запаривать полчаса, а потом, очистив, сложить в каменную или медную ступку и толочь мелко, прибавляя понемногу сахара и холодной воды. Как истолчется, добавить еще стакан воды и процедить. И так продолжать, пока весь миндаль не будет перетолчен и выжат. Вот и будет вам лакомство, кое единорожьим молоком именуется.
      – Достал, спи уже! – простонала я.
      Пантерий обиделся, не поняв, за что это я его так, и еще долго бухтел, укладываясь, как собака, вертелся и оттаптывал нам копытами ноги.

ГЛАВА 5