Ведьмин Лог

Ее в данный момент мучил и даже, хуже того, зверски угнетал, пригибая к земле, груз ответственности. Она оказалась, сама того не ожидая, наиглавнейшей ведьмой Северска. Поначалу, когда заумная Маришка сухим, даже каким-то казенным голосом объяснила ей все о безвыходном положении, в которое попала ее бабуля, а также архиведьмы и прочие ведьмы Серебрянска, при том что на болотах продолжает бесчинствовать Фроська, а сама она, кажется, наглухо влюбилась в чернокнижника, которого при этом видеть не может и желает растерзать, Ланка лишь хмыкнула: обычное для Ведьминого Лога дело. Когда правят бабы – скандалы, ругань, битье посуды и сумасшедшая любовь не затихают ни на миг, прямо как пожары на торфяных болотах: только в одном месте зальешь, глядь, уже дымится по соседству. Бессмысленно в таком деле орать «караул» и бегать туда-сюда с ведром. Надо сесть, хорошенько все обдумать и с кем-нибудь посоветоваться.
      Вот тут беззаботно рассуждающую Ланку и настиг удар, как чародея, который все порывался вызвать страшнейшего демона, чтобы тот у него на посылках бегал, а демон уже давно у него в доме сидит, облизывается и улыбается. Лана замерла, как громом пораженная, поняв, что ни мудрая бабуля, ни добросердечная Рогнеда, ни даже злоязыкая Августа не придут ей на помощь, а родная милая младшая сестренка сама сидит на болотах и ждет помощи от нее, от старшей. Ей впервые в жизни показалось, что эти злосчастные пять минут, сыгравшие роковую роль в ее судьбе, – зловещая шутка какого-нибудь чародея. Еще не к месту вспомнились размышления бабули о личности в истории, как она высмеивала легендарных деятелей, кривляясь и почему-то шепелявя:
      – Сказал: «Быть посему!» – и все пошло наперекосяк!
      Ланке очень не хотелось уподобиться им. Здорово, конечно, совершить что-нибудь великое, но перед глазами упорно маячила лишь одна полустертая строчка манускрипта: «…На этом Ведьмин Круг прекратил свое существование».
      – Что вы сегодня невеселы, Дорофея Елисеевна?
      – Евстихиевна, – поправила Ланка, опять помянув златоградца недобрым словом, и только тут заметила, что над ней нависает улыбающийся Адриан Якимович.
      Плененный Мытный вообще вел себя удивительно неправильно, не сидел одинокий в келье, не заламывал бледных рук и при свете свечи в полночь не спрашивал у темных теней: «Простится ль мне…» Гаврила Спиридонович – Серебрянский князь, попавший под следствие, – и то переживал более Мытного. У него была молодая жена и два поздних ребенка, а у Мытного – только шанс последний раз влюбиться от души да готовая невеста, которая его (он этого не скрывал) весьма очаровала своим самоотверженным поступком, кинувшись защищать перед людьми хоть и благородными, но все-таки убийцами. Стольник Анны Луговской, терзаемый бессильной злобой на Якима, сгоряча пообещавший своей госпоже, что привезет Адрианову голову, теперь был как-то смущен и скрывал свое смущение в застенках, куда его поместили как еще одного бунтаря. Ему вменялось в вину, будто он пытался Мытного спасти и вывезти в Златоград, а верной службой Луговским лишь прикрывался. Таких несообразных гнусностей по всему Северску нынче творилось в избытке. Потому никто на них внимания не обращал, с куда большим интересом следя за пылкой страстью Адриана и Дорофеи и гадая с замиранием сердца: поможет ли им Пречистая Дева или их неистовая страсть будет раздавлена, как мотылек на наковальне глупого подмастерья кузнеца?
      Ланка окинула Адриана пусть и незаплаканным, но весьма отвлеченным взглядом. Одевался он в последние дни в простое платье, как обыкновенный горожанин, но даже в черных штанах, заправленных в сапоги, в простой рубахе, подпоясанной кушаком, без сабли и в долгополом красном кафтане он выглядел благородно. В глазах его плескалась хоть и лукавая, но мысль, не простое непотребство, а широкая грудь выглядела так, что против воли хотелось к ней прислониться, и Ланке вдруг подумалось: неужто сын заговорщика не сможет подать хоть какой-нибудь совет? Ежели от мамы он перенял красоту, то, может, ум-то у него от папы? И она подалась вперед, смущая и радуя Адриана одновременно.
      – Адриан Якимович, а что бы вы делали, если бы ваша сестра влюбилась в чернокнижника, который замуровал вашу бабушку и посадил на болоте чудище, а сами вы самозваная Дорофея Костричная?
      Адриан сделал губы трубочкой, чтобы не рассмеяться. Мысль выдавать себя за Дорофею ему еще ни разу не приходила в голову. Даже если он мыслил иногда, от нечего делать, о побеге, но никак не в женском платье. Поэтому он предпочел высказаться афористично:
      – Я бы делал это наилучшим образом.
      – Ага, – задумалась Ланка и, погруженная в свои размышления, походя чмокнув Мытного в щечку, умчалась в покои супруги Гаврилы Спиридоновича. – Если я должна помогать сразу всем, то я и помогу сразу всем, – рассуждала она.
      У круглолицей и мягкой, как пчелиный воск, жены Гаврилы Спиридоновича нашлось все необходимое: и тонкие храмовые свечи, и розовая вода, а главное – детское любопытство женщины, которая, живя в самом ведьмовском княжестве Северска, ни разу настоящего ведьмовства-то и не видела. Правда, приезжали какие-то старушки несколько раз, заговаривать грыжу у сыночка Бореньки да у самой княгини роды принимать. Но чтобы вот так, сама гроссмейстерша Лапоткова, которая на деле-то, оказывается, благородного рода Костричных, звала ее принять участие… Это было так необычно и так увлекательно, что молодая хозяйка Серебрянска, не задумываясь, согласилась, даже несмотря на гонения, которым подвергались люди, занимающиеся ведьмовством или заподозренные в оном.
      – Очень просто, – заговорщицки шептала Ланка, – когда я буду говорить «благовествуй», делаешь свечой вот так, а когда «быть посему»… – она споткнулась, словно прислушиваясь к чему-то, – то этак делаешь трижды.
      – А что мы делаем? – азартно выспрашивала сообщница.
      – Во-первых, – Ланка загнула палец и выложила на стол листочек, исписанный мелкими торопливыми буквицами, – «изгнание зла, порчи и горестей». Потом «козней вражеских развевание». «Пути счастливое разрешение», «любви воцарение», «злых сердец умягчение»… – начала она перечислять все подходящие заговоры. Всего набралось больше дюжины, и один из них был любовным.
      Именно с любовными заговорами дело обстояло сложнее всего. Как говаривала Рогнеда, «прыщей на носу любой дурак наговорить сумеет, а вот приворожить милого дружка по-настоящему не испытавшая любви девица не сможет». У Ланки в последнее время появились какие-то странные чувства по отношению к Мытному, потому она, посчитав, что попытка не пытка, решила себя проверить, заменив в заговоре слова «безоглядно влюбится» на «в дверь мою постучится». Так оно было безопасней, а то Пантерий любил рассказывать всякие ужасти про то, как влюбленные покойники по ночам к бестолочам лазали, а так – будет только стучать. Она представила себе костлявую руку, барабанящую в полночь в дверь, и нервно хихикнула.
      Платья они надели белые, венки девки принесли из одуванчиков и тех несчастных цветов, что успели проклюнуться в цветнике. Выглядели они при этом площадными дурочками, но молодую Серебрянскую ее вид привел в неописуемый восторг. Она заявила, что чувствует себя юной богиней, и коль все сложится хорошо, то обязательно введет какой-нибудь праздник весны, чтобы простолюдинки и благородные на нем плясали вот в таком виде, без всяких чинов. Ланка не стала ей говорить, что таких праздников в ее княжестве аж три, но благородных на них не приглашают, потому что боятся умереть со смеху. И как она теперь понимала – не зря опасаются, есть среди них сущие дети! А ведь это княжна, не купчиха какая-нибудь!
      К вечеру весь замок загадочно молчал, даже допросчики чего-то заподозрили – с такими загадочными и многозначительными лицами мимо них ходили чернавки, поломойки, чья хозяйка прикоснулась к великим таинствам Ведьминого Круга, посвященная в магички первого уровня самой Дорофеей Костричной. Вот вам, а не борьба с ведьмовством! И первая новость не успела разнестись по округе, как уж вторая всех привела в восторг: два сердца стучали учащенно быстро и Адриан тонул в зеленых ведьмовских глазах Ланки, а та невольно поднималась на цыпочки, словно земля ее уже не держала, а за спиной выросли два трепещущих крыла. Потому что стоило ей произнести два последних слова заговора на Адриана, как в дверь властно и с чувством постучали – надо ли говорить, что это был сам Мытный. Ланка была так счастлива, что наконец испытала то самое, о чем пишут в сказках и в песнях поется, что позабыла и про сестру, и про чернокнижника, да и про бабулю тоже. Ей доложили, что какие-то гайдуки ломятся к ней, чтобы засвидетельствовать почтение, – она всех послала. А мелькнувшему в окне Серьге Ладейко искренне призналась:
      – Сережка, я влюбилась! – совсем не озаботившись, чем закончится его падение со второго этажа.
      По счастью, Ладейко духом оказался крепче Митяя и сразу отрывать Мытному голову не пошел, впал в кручину, напившись в первый день своей службы по-скотски, чем снова подтвердил легенду о семье Костричных, что слуги у них тоже странные, с такими без приключений шагу не шагнешь.
 
      Вечер наваливался слишком стремительно. Я смотрела на малиновое солнце и чувствовала, что готова самолично, руками, закатывать его обратно на небо, лишь бы не наступала ночь. Все представляла себе, как Фроська отбросит крышку каменного гроба, лишь появится первая звезда. И гадала: как можно одолеть это чудище? Перебирала в голове различные варианты, готовая даже Решетникову в ноги броситься, лишь бы он поднял народ с вилами вдоль кромки всего болота. Только ведь не послушает он меня, бросит в какой-нибудь подвал, а Подаренка сожрет еще кого-нибудь. Или хуже того, очухается до такой степени, что начнет ворожить. Это самое страшное – на упыря еще можно найти управу, а полумертвая ведьма – это ведь почти что навка, а навок в Северске уже давно разучились загонять туда, где им самое место. Я сидела, сжавшись в комок, и со стороны походила на нахохлившегося воробья. Илиодор, попетляв вокруг меня, как водомерка, с различными «э-э», «м-м», «о-о» в надежде привлечь внимание и в легкой светской беседе развеять мою грусть, был обтявкан и предпочел в конце концов компанию Архиносквена. Архимаг сначала косился на него, видимо ожидая пакостей и подначек от чернокнижника, но златоградец сумел натянуть на себя маску восторженного студента, который с трепетным обожанием заглядывает в рот преподавателю в надежде на поучительные откровения. Склонный к менторству колдун сломался, как деревенская дуреха в лапах городского балагура и повесы. Сначала бросил пару фраз, как застрельщики на поле боя бросают копье во вражескую рать, без надежды пришибить кого-нибудь, а просто показывая, что дальше соваться не следует, Илиодор наивно кивнул – и через некоторое время они уже спорили о высоких колдовских материях.
      Пантерию надоело слоняться по капищу. Строя рожи истуканам и ковыряя в их носах, он уповал на то, что я рявкну, а он прицепится как репей. Но я защищать изваяния не собиралась, и поэтому черту пришлось прицепиться к высокомудрому архимагу и к чернокнижнику, о чем он тут же пожалел. Это они ухватились за него, как два кобеля за тряпку, помусолили и снова забыли в своих рассуждениях.
      – …а мне, молодой человек, кажется, что ваши искания сродни попыткам варварских степных князьков завоевать себе новое царство, когда с дюжиной дружков они начинают нападать на Мирену, Златоград или Северск, грабя пограничные деревушки. В вас тот же юношеский максимализм и неумение видеть мир реально.
      – В таком случае у академика Хамата тоже юношеский максимализм? – с улыбочкой поинтересовался Илиодор, вызвав в Архиносквене бурю возмущения:
      – Что вы тычете мне этим своим Хаматом? Да, был степняк Илиодор с братьями, ставший первым Златоградским Императором и завоевавший все Поречье и южные земли, вплоть до Теплого моря, но ведь не в одиночку же! За ним шли НАРОДЫ! А кто идет за вами? Я уверен, человечеству не нужна магия, и вы пытаетесь восстановить мир, который в обывателе вызывает дрожь ужаса и омерзения.
      – Вы, батюшка, палку-то не перегибайте! – возмущенно ткнул кулаки в бока черт. – Ежели я вам лично неприятен, то так и скажите, а всю мою семью вот так вот освинячивать незачем!
      – Вот! – всплеснул руками архимаг. – Яркий пример того, что вы пытаетесь вернуть людям. И это, я вам замечу, самый миролюбивый образчик прошлого!
      – Кто прошлое?! – выпучил глаза черт, но Илиодор как бы невзначай задвинул его за спину:
      – На мой взгляд, очень мало шансов вернуть миру родственников Пантерия, – заявил он сладеньким голосом, – их сон так глубок, что это скорее смерть. Люди – единственные существа на сегодняшний день, которые способны получить какую-либо выгоду от магии. Представьте: два урожая на полях и сказочные дворцы, возникающие по мановению руки – разве это в вас не будит… э-э… энтузиазма?
      Глаза Архиносквена азартно сверкнули. Несмотря на возраст, энтузиазма в нем было хоть отбавляй. Он бы, наверно, в пляс пошел, кабы перед ним был не чернокнижник, а свой брат колдун. Пантерий, стоявший с поникшими плечами за спиной Илиодора, вдруг заревел дурным голосом и, ткнувшись кудлатой головой в бок златоградца, шумно высморкался:
      – Один я, как есть сирота! Мамки нет, папки нет, тетки с дядьками все дры-ы-ыхнут!
      Спорщики осеклись, а он полез на колени к Архиносквену и, моча слезами его бороду, принялся откровенничать:
      – Проклятая моя душа, пропащая совсем! Отчего, думаете, я по свету мыкаюсь в одиночестве, во всяком непотребном виде? – Он задрал рубаху и с презрением оттянул детский жирок на животе. – Думаете, я завсегда вот такой был? Да я, между прочим, принц наследный, у меня демоны в роду были! А потом, дернул черт, поцапался с Пречистой Девой, и понеслась карусель! – Пантерий притиснулся к Архиносквену, заглядывая в глаза: – Было это в жуткие времена, нечисть дохла, как чесоточные клещи в серной ванне.
      У меня привычно побежали по телу мурашки, как только я услышала его задушевный тон, хоть и думала сейчас о вещах куда более жутких, чем все фантазии Пантерия. А тот не унимался, заговорщицки проникновенно шепча. Илиодор и Архиносквен склонили головы, вслушиваясь.
      – Это вы вот говорите «позаснула», словно на бочок прилег и мирно захрапел, а вот хрена вам столового на блюде! Волками выли, визгом визжали, волосы на голове стояли, как рога, руками не прижмешь! В озеро сунешься – нет водяного, в лес зайдешь – пропал леший. Навкам, Проказе, Моровой деве рад был, как родным сестрам, верите? И тут вдруг случай – проигрался мне один молодчик в пух и перья, знаете, как оно бывает, зашел в постоялый двор, кружку-другую выпил, загулял, сел поиграть в карты, а на другой день и кошель вывернут, и штаны твои сосед примеряет. – Пантерий покосился на Илиодора, видимо припомнив свой последний выигрыш. – Одни в таком разе в тоску впадают, а этот рубаху на груди рванул и говорит: «Играю на свою душу!» По тем временам предложение смелое, желающих много было, и я не отказался. Раздали карты, парень глянул и побледнел, а я ему так серьезно, чтобы сразу понял – «Смотри ж теперь, придет срок – приду», – и, довольный, на улицу. А там – ОНА, стоит, осуждающе глядит и говорит, дескать, даже не думай. Я говорю: а кто ты такая? Я не я буду, если свое не возьму! Она головой качнула, говорит: ты сказал. Глаза по-козьи сузила, ну, думаю, быть беде. Должник мой еще долго по свету гулял, я сам чуть не помер, ожидаючи, когда срок придет, уж ползал еле-еле, и вдруг как локтем кто в бок толкнул – пора! Я в ту пору и сам обморочный был, чую – далеко, но ползу, на когтях, на зубах, где крысой прошмыгну, где котом перепрыгну. Время поджимает, а я чуть не визжу от страха – боюсь не успеть. Добежал до Ведьминого Лога, смотрю – дом, а в дому покойник. Вокруг нашего брата видимо-невидимо, и все одичалые, рвут друг друга, в окна ломятся, в трубу лезут. Я смекнул, ага, не одному мне он в должники записался! Каждый хочет вырвать себе кус. Смотрю: бегут две девчушки, на заложного покойника глянуть, а при этом слепенькие, что вокруг них творится – не видят.
      Пантерий тяжело вздохнул, видимо вспоминая те времена, когда людям дано было не только видеть нечисть, но и дрожать перед ней в ужасе. Воспоминания оказались чересчур тоскливыми, он скис и скомкал конец рассказа: – Перекинулся я котом и давай тереться об их ноги, только не сообразил, дурак, что как только они меня в дом внесли, так и вцепились в четыре руки, дескать, не трогай каку, нехорошо, нельзя! Я от тоски так об пол лбом шарахнулся, что чувств лишился, а как очнулся, так и стало, по словам Пречистой Девы, – сделался я не я. Вон какая пакость получилась, а ведь был принц.
      Он потянул на себя Архиносквенову мантию, желая с чувством обсморкать и ее, но опомнившийся маг не дал, ссадив великовозрастного дитятю с колен, несколько неуверенно прокомментировав:
      – Врун ты, братец.
      – С каких это щей я врун? – поднял на него красные от рева глаза Пантерий. – Или вы, батюшка, и существование Пречистой Девы отрицаете?
      Предстоятель открыл возмущенно рот, Илиодор, напротив, сделал губы трубочкой, дескать, его это не касается, он вообще насвистывает, но тут над болотами горько-тоскливо завыл волк, и мы забыли о спорах.
      Я поднялась со своего бревнышка и всмотрелась в даль. Сразу за реденькими кустами начиналось болото. Кочки, поросшие свежей Травой, изумрудно зеленели, золото заходящего солнца плавилось в лужицах, небо над болотом было бездонно высоко, и в нем носились быстрокрылые птицы, склевывая повылезший по причине теплого дня болотный гнус. Все как всегда и совсем не страшно. Только каждая жилка в теле звенела, не веря красивой и безмятежной картинке.
      Я обхватила себя руками и, набравшись мужества, произнесла вслух то, что решила про себя еще вчера:
      – Пойду я прибью эту гадину.
      – Я с тобой, – тут же вырос у правого плеча Илиодор.
      – Не надо мне твоих спектаклей!
      Он хмыкнул и, достав из-за пазухи кулек изюма, заглянул в него с таким видом, словно ожидал обнаружить внутри все тайны мироздания.
      – Я обязательно помогу вам, – запоздало спохватился Архиносквен, а черт стукнул себя кулаком в грудь, выражая решимость биться с Фроськой, даже несмотря на то что хитрое Илиодорово заклятие на версту его не подпустит к Чучелкиной могилке.
      – Я бы советовал вам заняться более насущными делами, – поднял со значением бровь златоградец и, ссыпав в рот горсть изюма, сначала сладко зажмурился, а потом беззаботно отправился убивать Фроську. Я метнулась к архимагу:
      – Дядя Архиносквен, если вы собрались сейчас вызывать других колдунов, то, может, не надо?
      – Да что ты, Маришечка, – очень ненатурально попробовал отмахнуться от меня предстоятель, но я от досады чуть не боднула его в живот:
      – Я знаю, что вы это можете, и он, – я покосилась на Илиодора, – знает. Не нравится мне все это. А вдруг это ловушка?
      Архиносквен хотел было и дальше сюсюкать со мной как с ребенком, но, заглянув в мои глаза, посерьезнел, нахмурился и даже губу закусил, задумавшись:
      – Знаешь, Мариша, меня самого господин Илиодор настораживает. Ландольфы вообще всегда были люди… к-хм, – он кашлянул, – с причудами. И число это настораживает. Двенадцать магов, двенадцать резонаторов… Невольно дрожь по телу пробегает.
      – Вы думаете, он вас?! – Я почувствовала, что у меня подгибаются ноги, но предстоятель обнял меня за плечи, успокаивающе похлопав, и улыбнулся:
      – Нет, двенадцать – это даже для него чересчур. Три, четыре – я бы еще поверил, но дюжина… это нереально.
      – А может, он хочет, чтобы вы его магистром избрали? – предположила я самое меньшее из зол, порядком удивив мага.
      – Как-то я не думал об этом, – захлопал Архиносквен глазами, потом тряхнул головой, отгоняя нереальные видения, – навряд ли! Он молодой, ему хочется могущества и власти, а пост магистра – это больше канцелярщина, удел стариков, я бы сказал. Вот украсть наши накопители, стационарные, которым больше пяти веков, – вот это вполне в духе его семьи.
      – А ваши друзья сюда с накопителями прибудут?
      – Конечно, – вздернул брови Архиносквен, – а иначе как перемещаться? Свободной праны в мире нет, как сказал господин Илиодор.
      Наше страстное перешептывание прервал капризный зов златоградца:
      – Мариша, ну пойдем уж. Мы, рыцари, предпочитаем умирать на глазах прекрасной дамы.
      – Если будешь кривляться, как вчера, то лучше сразу обратно возвращайся, – посоветовала я, нервно пожав на прощание холеные пальчики Архиносквена, и припустила к Чучелкиной могилке.
      Илиодор, уписывающий изюм, проводил меня недоуменным взглядом, когда я пробежала мимо, наигранно вякнув в спину:
      – Когда это я кривлялся?
      – Всегда, – прошипела я сквозь зубы.
      Я смутно представляла себе тропинку к проклятому островку от капища. Пантерий, правильно поняв мои колебания, когда я цаплей замерла на кочке, не зная, куда поставить ногу, игриво подмигнул:
      – Выгуляю тебя напоследок.
      Шагов через двести он споткнулся и плюхнулся без сил и всякой возможности двигаться дальше, однако успев показать мне тропку. Я чмокнула его меж рожек и велела ползти обратно, к Архиносквену.
      Илиодор все это наблюдал с отстраненным интересом, чем несказанно раздражал, я бы сказала, бесил.
      – Чего ты все время улыбаешься? – рявкнула я на него.
      Он сразу сделал серьезную мину:
      – Да вот думаю, не посвататься ли? Есть в тебе что-то от Ландольфов. Мы тоже скорее помрем, чем свое уступим.
      – Кловун, – буркнула я, а он с готовностью улыбнулся, если б не топь, то и на руках прошелся бы, наверное. Это было уж чересчур, и я, ухватив его за пуговицу кафтана, потребовала. – Говори сейчас же, можешь Фроську убить или нет?
      Он задумался с самым серьезным видом, даже переносицу почесал:
      – Строго говоря, в мире вообще нет невозможных вещей, есть только маловероятные.
      Я кинулась на него с кулаками:
      – Гад, как же я тебя ненавижу! Ты можешь один раз честно сказать, чего тебе от всех нас надо?
      Он изобразил на лице крайнее удивление и некоторое замешательство, но, как я поняла чуть позже, это не я его так впечатлила, а появившийся как из-под земли волк.

ГЛАВА 14

      Хорек сунулся было заварить чай, уже и заварочки насыпал, и рукой потянулся к маленькому котелку, который весело взбулькивал оттого, что еле заметные языки огня облизывали его закопченные бока, но тут егерский десятник Кирилка, по прозвищу Беда властно прижал его к земле, подав условный знак Медведю. Брат лежал чуть подальше, почти у самой дороги, но так, что, если не знаешь заранее, где искать, ни за что не углядишь.
      Промчались на широкогрудых конях всадники. Бум, бум! – невпопад ударяли в землю широкие, как блюда, копыта крепких коней, вырывая из дороги целые комья земли. Верховые внимательно оглядывали дорогу, но заговорщиков не заметили. Кирюха нервно стиснул саблю, но Медведь качнул головой, велев ватаге сидеть и не вскакивать.
      Их, преданных Якиму, было здесь десятка два от силы, а с каретой – только впереди около двух дюжин, стало быть, силы неравны, перебьют.
      – Она? – пискнул из-под руки Беды Хорек, хотел глянуть на дорогу, но егерский десятник вжал его крепкой рукой в траву.
      Загрохотал копытами арьергард – еще две дюжины.
      – Сами не справимся, – вздохнул Игнат Малой. Из трех братьев Малых самый младший и, по странной прихоти судьбы, не оборотень, но вор, прославившийся в свое время на все Урочище лихим набегом на поместье князей Гудских.
      Как только стало понятно, что хозяйка погибла, перед братьями встал вопрос: что ж теперь делать? За старшего у них всегда был Медведь. Посидев с часок в раздумье, он заявил веско, по-медвежьему:
      – Будем Мытного выручать.
      Игнат сверкнул белыми зубами:
      – Ты что, Мишка, он же в Кремле, а мы здесь. Я, можно сказать, под арестом. – Он тряхнул русым чубом.
      Егерей серебрянская стража считала пострадавшими от боярских распрей, а потому знакомых или готовых дать денежку выпускали под честное слово до утра из казарм, в которых они должны были сидеть неотлучно, пока не решат, что с ними делать и насколько они виновны. Игнат – парень тертый, сразу смекнул, что никто следствие устраивать не будет, а устроят – так сильно удивятся: как это беглый каторжанин попал в егерские десятники. Таких, как он, в отряде было еще немало, и кое-кто хотел улизнуть, но появившийся буквально на следующий вечер после ареста Медведь коротко и серьезно объяснил всем, что он сделает с бегунами.
      – Здесь либо Анна Луговская, либо Дмитрий скоро будут, – веско чеканил он каждое слово, – ежели их взять на тракте, то можно легко поменять либо на голову Мытного, либо – еще лучше – на выкуп. Нам в Северске сейчас места нету, а в Мирене или Златограде без денег делать нечего.
      – Так, может, тогда сразу весь Серебрянск грабанем? – предложил кто-то из самых недовольных.
      Хорек стукнул его в висок деревянной дубинкой, и споры сразу прекратились. Слава у братьев Малых была такая, что немного нашлось желающих им перечить.
      И вот гости пожаловали в Серебрянск. Когда последний всадник скрылся из виду, Медведь поднялся и, отряхиваясь от веток, уверенно качнул головой:
      – Анна, сколопендра.
      – М-да, лучше б муженек ее, – выбрался из-под руки Кирюхи Хорек.
      – Не знаю, не знаю… – Беда, посмотрев на качающиеся верхушки сосен, тоже позволил себе высказать мнение. – Госпожа Анна женщина из железа, фиг ее согнешь похищением мужа, скорей деньги на облаву бы потратила. А вот Дмитрий мягок, он раскошелится.
      – Как же нам ее взять-то? Вон какая охрана! – зашевелились остальные, поглядывая на Медведя. Тот задумчиво присел к костерку, помолчал с умным видом, грея руки, и уверенно обронил:
      – Возьмем, никуда она от нас теперь не денется.
      Игнат снова оскалился:
      – Что, братва, покажем болотникам, как егеря бунтуют?
      В ответ дружно заржали.
 
      – Ну и как это понимать? – Августа с возмущенным воплем ворвалась в радужные фантазии Ланки.
      Бледный призрак Рогнеды, тоже решившей навестить свою ученицу, был беспощадно затоптан старой ведьмой, и, наверное, поэтому связь оборвалась, а в следующий час Ланка была так перебаламучена этим неожиданным явлением, что сама связаться с ведьмами не смогла. Она бегала по парку, нервно хлеща себя по бокам, как в бане, сиреневым веником. Вообще-то это был презент Мытного, они уже прогуливались за ручку, под присмотром соглядатая, о чем-то шутили беззаботно. Адриан даже пару раз намекнул: а не заслать ли сватов? – заставив Лану порозоветь от удовольствия, как вдруг Адриана позвали, а в ее мысли, горячие и сладкие, как патока, ворвалась Августа. И вот теперь Ланка бегала по кирпичной дорожке и ужасала подглядывающих служанок своим поведением.
      – Ну точно на сносях, – шептали они, наблюдая, как княжна Костричная отвешивает себе оплеухи.
      – Идиотка, бестолочь! – корила себя Ланка. – Ведь с Маришкой получилось! Почему сразу не связалась с Рогнедой! А почему Маришка не связалась? – топнула она возмущенно ногой.
      Кое-кто из соглядатаев, памятуя, что среди Костричных случались и сумасшедшие, заглянул на людскую половину, где опохмелялись Дорофеины гайдуки.
      К ним вчера вечерком подсела пара углежогов с подловатыми глазками. За чаркой разговорились за жизнь, но ничего путного начальству доложить не сумели. Говорил только один из молодых гайдуков, много и страстно, но как-то путано, так что больше пришлось додумывать самим.
      – Темная история, – мялся перед начальником один из углежегов, после того как упавшего под стол Ладейко поволокли спать. – Паренек этот, судя по всему, имел неосторожность влюбиться в княжескую дочку. Та, то ли из озорства, то ли по каким-то другим соображениям, оказывала ему знаки внимания, но, как только появился Мытный, разумеется, дурачка бросили.
      – Разумеется, – хмыкнул начальник и с тоской посмотрел в окно. – Этим Костричным сам Император покровительствует.
      – Дак, может, и весь заговор инспирирован за границей? – Глаза «углежога» сделались большими от открывшихся перспектив, но начальник прихлопнул его фантазию словно муху, уставившись на подчиненного тяжелым взглядом:
      – Даже думать о таком не смей и слухи подобные пресекай. И вообще, – он посмотрел, набычившись, на струхнувших соглядатаев, потом все-таки соизволил залезть в стол и выложить перед «углежогами» бумагу, – вот секретная директива от самого Великого Князя. И в ней, – он ткнул пальцем в документ, – написано, что никаких, – палец поднялся вверх, – слышите, мать вашу, НИКАКИХ иностранцев в заговоре не участвовало, особенно златоградцев. Усекаете?
      – Так точно, ваше высокородие! – щелкнули сапогами «углежоги».
      – Ну и пошли отсюда! – буркнул начальник.
      «Углежоги» засеменили поспешно к дверям, позволив, однако, себе на пороге уточняющий вопрос:
      – Значит, со златоградцев наблюдение снять?
      – Я вам дам «снять»! – вдарил кулаком начальник. – Совсем нюх потеряли! Я вас самих сниму, чтобы хлеб задарма не жрали! – Впрочем, орал он это уже пустому коридору.
      Ладейко, которому две кружки темного пива вернули возможность шевелиться без мата, проводил взглядом вчерашних собутыльников. Самое поганое, что ни вчера, ни сегодня он себя пьяным не чувствовал, просто вечером стены Серебрянского замка слегка покачивались, а сегодня башка трещала просто невыносимо. Его мучила обида, досада и легкая тошнота. Сашко как мог поддерживал друга, а Митяй раздражал насмешливым взглядом. Ладейко даже врезать ему вчера хотел, но парни навалились и разняли. А вообще их, «гайдуков», из Дурнева прискакало шестеро. Все были старые дружки, и Ладейко лелеял надежду, что впятером они ухайдакают Кожемяку, но как-то не сложилось, не поддержали.
      – Ну и черт с ним! – решил Серьга, выбираясь на свежий воздух.
      Ланка сидела на низкой мраморной скамейке и терла виски, уставившись на кончики туфелек. Серьга глянул и оторопел, неловко переминаясь с ноги на ногу.
      Княжна Серебрянская, после того как стала ведьмой, ни за что не хотела отпускать Ланку, да и Ланка не очень-то стремилась бежать от обилия всяческих украшений, тканей и нарядов, вываленных перед ней воодушевившейся Серебрянской.