– Оно меня съест, – уверенно заявил златоградец.
      – Да ну, он травоядный, – неуверенно пробормотал Пантерий, пятясь к своей лошачке.
      Помесь ослицы и коня звали Мышкой за серый цвет. У нее были огромные глаза, в которых плескалась романтическая грусть.
      – Ну что, кошка! – довольно осклабился черт. – Поедешь на Мышке?
      Лошачка с укоризной посмотрела на него, дескать, и ты туда же. Но черт наш был твердошкурый и чужих укоров не понимал, взлез в седло и радостно воззрился на народ, словно это он тут боярин Мытный и всеми командует.
      Илиодор, уезжая, все оглядывался назад с тоской, словно оставил в Малгороде любимую и не чаял уж ее найти.
      – Кого искать-то хоть, Митруха? – со слезой в голосе вопрошал он в который раз, и обстоятельный черт ему втолковывал о том, как тремя неизвестными был обижен местный предстоятель. Выслушивая подробное описание преступной четверки, состоящей из «ведьмы – одна штука, оборотни – три штуки», он грустнел и ник головой, явно не веря в свои силы.
      К обеду войска добрались до развилки. Широкий тракт, словно серая лента, петлял среди взгорков, маня путников пуститься либо на север – в Серебрянск, либо на юг, через многие княжества – на родину Илиодора, в Златоград. Десяток дорог и тропок поскромнее никуда не манили, но и они с надеждой ждали своего путника, все как одна стекаясь к крыльцу роскошного, сложенного из красного кирпича трактира.
      – А не пора ли нам промочить горло? – бодро вытянул шею, вглядываясь в вывеску, Мытный, а Бес, не спрашивая своего хозяина, развязным шагом направился к трактирной коновязи.
      – Ну, вы это… – сделал рукой Адриан Якимович старшему сотнику, имея в виду, что войску не стоит задерживаться из-за такой мелочи, как потеря командира.
      Обоз поплыл мимо. Носы стрельцов и егерей невольно, как флюгера на крыше в ветреный день, поворачивались в сторону манящего крыльца, а егерский каптенармус тяжело вздохнул, не в силах побороть чувства. Телохранители последовали за боярином.
      – Пропал боярин. Этот черт Серьга так присосался, что живого не отдерешь, – вздохнул сотник Прокоп, а кухарь Петро мечтательно закатил глаза:
      – От черта, если с ним по-умному, большую пользу можно поиметь.
      – Ты уже поимел неразменный кладень, – накинулись на него друзья и тут же привлекли внимание улан.
      – Вы чего бузите, братцы? – попридержав коня, присоединился к ним невесть откуда взявшийся рядом седоусый бывалый десятник.
      – Да вот спорим, можно от черта пользу поиметь или нет? – Петро попытался расправить куртку, помявшуюся в том месте, где раздосадованный сотник хватал его за грудки.
      – Ну вы даете! – восхитился улан, сверкнув по-кошачьи глазами. – Прям философы! – и тут же, понизив голос, доверительно сообщил: – Вот я слышал, начальник ваш набольший душу нечисти продал и через то огромную власть в Северске имеет. Его, – он опасливо стрельнул глазами, – сам Великий Князь побаиваться начал, говорят. Только та нечисть – беглянка из пекла. – Он заговорил так тихо, что пришлось к нему склоняться, бархатный голос обволакивал. – И вот за той-то беглянкой послали черта, которому ежели подсобить… – И он многозначительно повел глазами в сторону удаляющейся четверки.
      – Дак он это че, против отца?! – задохнулся от догадки Петро и тут же схлопотал в ухо.
      – Вот и думайте, бывает ли польза от чертей и нужна ли она вам, – самодовольно отвалил в сторону улан.
 
      Бабуля сидела, ломая пальчиками булку, и кидала огромные куски птичкам. Птички – ворона и неясыть – угощение игнорировали, брезгливо отшвыривая лапами, при этом ночная хищница, словно не замечая, что на улице день, сурово разглядывала бабушку, а под конец не выдержала и спросила-таки:
      – Ты уверена?
      – Да! – тявкнула бабушка и запустила в нее куском, который ворона ловко перехватила, глухо щелкнув клювом.
      – Хватит уже души друг дружке рвать. Решили – делаем. Да и поздно уж поворачивать, пошел слух…
      Все трое посмотрели на Илиодора, который пытался привязать к коновязи хищно скалящегося Беса.
      – Не похож он на колдуна, – с неудовольствием сказала бабушка.
      – Похож, не похож… – каркнула Августа. – А только к вечеру Фроська точно будет знать, что внучки твои наняли убивца, я так и сказала – зверюга, ведьм напополам рвет! Возьмет за одну ногу, за другую дернет – и все! Последний архимаг Конклава.
      Конь попытался куснуть златоградца, и тот, поняв, что добром с ним не управится, сунул ему в морду кулаком, тут же получил сдачу, и они сцепились.
      – Лют, – согласилась бабушка, глядя, как златоградца вытаскивают из поилки, и, хлопнув себя по коленям, решилась: – пойдет.
 
      Ефросинья Подаренкова сидела в кабачке с игривым названием «Чарочка» и так злобно таращилась в окно, что было непонятно, как ее ненавидящий взгляд выдерживают прозрачные стекла. В отличие от постоялых дворов «Чарочка» не зазывала клиентов плюнуть на все и остановиться на ночь, а предлагала лишь свернуть и промочить горло. Даже двор у нее не был огорожен. А чтобы гость не волновался за оставленный на улице воз, все столики стояли около окон, так что приезжий купец или местный завсегдатай отлично видел, не воруют ли у него товар и не бежит ли благоверная с тяжелой скалкой в руке. А еще «Чарочка» стояла как раз напротив «Веселой ночки» – постоялого двора, куда свернули Мытный с колдуном.
      На колдуна сейчас Фроська и смотрела.
      – Не, какой-то он… – Медведь покрутил пальцем, подбирая словечко пообидней, но, пока шарил глазами по столу, забылся, схватил сушку и, с хрустом ее разжевав, с шумом втянул в себя полчашки медового чая. Волк сидел справа от него, понуро созерцая горку жареных карасей. От глаза вниз по щеке у него пролегла свежая рваная полоса – это Фроська пыталась выцарапать ему глаза за то, что не сумел свернуть шею одной из Лапотковых, когда была возможность. При всей своей звериной натуре Волк откровенно боялся своей хозяйки. Хрупкая на вид, словно фарфоровая, Фроська имела над ним странную власть, и он каждый раз цепенел, глядя в ее равнодушные синие глазки. Что-то было в ней такое, что заставляло матерого, битого жизнью волка поджимать хвост и, скуля, припадать к земле, даже если он был в человеческом обличье. Только Хорек улыбался во все свои мелкие острые зубы, жадно припав к окну.
      – О! – подпрыгнул он, тыча по-звериному черным ногтем в стекло.
      От Малгорода по дороге летела на невысокой резвой лошадке девица в штанах. Две косы, как летучие змеи, полоскались по воздуху. Она лихо остановила свою кобылку возле самого колдуна, и тот удивленно раскинул руки, словно знал наездницу.
      – Да это ж Лапоткова! – ткнул сушкой в окно Медведь, и серебряная ложечка в кулаке Фроськи приняла вид подковы. Увидев, что натворила, ведьма опомнилась и сунула ложку Медведю – разгибать попорченный столовый прибор, а сама начала нервно тыкать ножичком в стол.
      – Что от шептуна-то слышно? – бросила она взгляд на Волка.
      – То и слышно, – буркнул он, – что продал Мытный папаню с потрохами, а ведьмы, вишь, ему черта да колдуна дали. Сейчас начнется веселье. Не устоять нам против Разбойного приказа, Фрося. – И он задумчиво потер шею.
      Воспоминания о том, как люди Мытного-старшего при помощи удавки уговаривали его поработать на девицу Ефросинью, были до болотного сражения самым неприятным из пережитого. И Волк до сих пор гадал – правильно ли он поступил, согласившись? Фроська после его слов сделала губки куриной гузкой и, чеканя каждое слово, зло заявила:
      – Разбойный приказ – это Яким Мытный, а не этот тупоголовый щенок. И глава приказа – за нас, и разбойники местные – за нас! А это, – она мотнула головой в сторону «Веселой ночки», – это тьфу! Просто прийти и добить, чтобы под ногами не мешались.
      – Младшего трогать нельзя, – напомнил Медведь на всякий случай.
      И Фроська опять подумала: почему он медведь, а не кабан? Такому в свинью оборачиваться хорошо. Лицо у Медведя было круглое, мясистое, вечно красное, загривок зарос салом, короткие волосы были мокры и стояли дыбом. Только маленькие карие глазки были похожи на медвежьи, хотя и в них было что-то поросячье.
      – Мытного можно и не трогать, – согласилась Фроська, – но хорошо было бы прямо сегодня подпереть на постоялом дворе все двери и подпалить его с четырех сторон.
      – Не-э, нереально, – замотал головой Медведь, а Хорек поддержал его радостной улыбкой, – лучше пусть он, – Медведь ткнул пальцем в Хорька, – туда проберется и всем глотки перегрызет.
      Хорек возражать не стал, и вся компания снова уставилась в окно, поскольку вечера еще надо было дождаться. Солнце стояло высоко, и попутчики взбрыкнувшего Мытного вполне могли сорваться с места. Кроме того, к величайшей своей досаде, Ефросинья никак не могла определить местонахождение последней Лапотковой – Маришки. Она и Ланку-то не могла найти, пока не увидела своими глазами тут. Да и вообще, ни одно ведьмовство в отношении ненавистных самозваных гроссмейстерш не срабатывало.
      Признаться честно, до битвы на болоте она считала, что и гроссмейстерство-то им досталось лишь потому, что сама бабка их считалась магистершей, а вон как повернулось – не только ведьмовству, но и колдовству их кто-то обучить успел. Не тот ли это. кто прислал теперь уж наверно покойной старухе Марте непонятного златоградца? Очень Фроську впечатлил огненный шар. Давненько уж в Северске никто не слышал о таких штуках. Мертвых еще поднимали, а вот молнии метать… умельцев не осталось. А особенно сильно раздражало Ефросинью, что план, так замечательно ею придуманный, с треском провалился из-за молодого Мытного, а ведь свою часть она выполнила безукоризненно. Обобрала до нитки этого старого хрыча – Архиносквена, с которым у Марты, поговаривают, чуть ли не любовь была, и та, не раздумывая, послала обеих своих гадин прямо в засаду, прямо в лапы этому дырорукому Адриану. Кто ж знал, что он подведет, да еще так!
      Фроська сунула руку в походный мешок и погладила для успокоения нервов хрустальный шар, доставшийся ей от сумасшедшей Жабихи. Вспомнила, как помирала старуха, и улыбнулась так мечтательно, что даже Медведь подавился сушкой.
      – А ведь можно еще и соблазнить златоградца, – промурлыкала она. – И ежели он в самом деле колдун или хотя бы его ученик… хм…
 
      Ланка ворвалась на постоялый двор амазонкой. Я, сидя на крылечке, только рот открыла, чем сильно уронила свое кошачье достоинство, поскольку Пантерий аккуратно ладошкой прихлопнул мне челюсть обратно, видимо не желая, чтобы я выглядела глупо. Ланка разоделась в пух и прах. В малиновых лосинах, в лаковых сапожках под колено, со шпорами и в коротком кафтане с золотым шитьем она смотрелась бы форменным мальчуганом, если бы удосужилась надеть шапку и запихать туда свои косы. Так ведь нет, наоборот, вплела туда малиновые атласные ленты. Кафтан был небрежно расстегнут до пупа, бесстыдно открывая взгляду мужскую сорочку с кружевным воротником, которая нисколько не скрывала ее девичьих форм. Рукава тоже были с кружевами, как и у Илиодора.
      Ланка, плутовски подмигнув златоградцу, мазнула переводящего дух Илиодора по щеке этими самыми кружевами, словно собиралась почесать за ушком, да передумала. После этого, лихо спрыгнув прямо перед ним, сунула ему в руки поводья.
      – Может, и мою кобылку усмиришь? – хитро поинтересовалась она. А тот недоверчиво улыбнулся:
      – Бася?
      Я заурчала, вставая на когти, оттого что сестрица, ехидно глянув на меня, шевельнула губами, словно собираясь сказать: «Да ты – ведьма?!» Звонко рассмеявшись, она птицей взлетела на крыльцо, по дороге и меня подхватив под живот. Обрадовала всех присутствующих приветом и, беззаботно плюхнувшись прямо напротив угрюмого Мытного, занявшего целый угол в общей зале, сообщила:
      – Ну вот и я!
      Мытный ее не узнал, поскольку видел только один раз, да и то измазанную в грязи. Сестре пришлось представиться!
      – Лана Лапоткова, гроссмейстерша. – И она протянула ручку для поцелуя.
      – Очень, очень рады! – влетел и склонился над ее пальчиками Илиодор.
      А я вытаращилась на него, не веря. Это что у него в глазах? Бесенята?! Так мы не только на золото падки, а еще и на девок?!
      – Муська, не ревнуй! – щелкнул меня в лоб Илиодор, а Мытный наконец-то очнулся.
      – Я… э-э… мм…
      Сестрица млела, наслаждаясь моей беспомощностью, до тех пор, пока я не впустила в ее живот когти. Тогда уж она, айкнув, вспомнила о делах и пояснила для златоградца, не участвовавшего в совете на болоте, когда Мытный выразил покорность бабушке:
      – Ким Емельянович попросил меня быть вашей судьей в споре и помощницей. Нужен же кто-то вам, чтобы усмирить Ефросинью Подаренкову.
      В этот миг как раз вернулись Серьга и Селуян, груженные обедом на разносах.
      – О! Э-э… – замерли они, забыв уже, о чем мы там договорились.
      – Да ладно тебе, дядя Селуян, все всех знают, – отмахнулась сестрица, а когда они покосились на меня, добавила: – Ну не до такой же степени!
      Тут Илиодор, воркуя, как голубь, присел к ней поближе:
      – А я вот совершенно вас не знаю. Хотя ужасно много слышал о ведьмах, всяческих загадках, тайнах. Я, кстати, не представился? Князь Франц Филипп, наследник Липецких земель, близкий друг Костричных. – И, как-то совершенно незаметно приобняв, доверенно поделился: – Вообще-то я в ваших краях случайно, привел меня сюда довольно забавный случай…
      – К-хм! – кашлянул боярин.
      – А что? – вскинул брови Илиодор. – Мне показалось, что барышня специально прибыла следить, чтобы спор наш был честным. Поскольку, как я полагаю, каждый ринется по своей дороге, отчего бы очаровательной гроссмейстерше не присоединиться к моей компании? Время от времени летая на метле к вашей? Кстати, вы умеете летать на метле? И еще я слышал, что у вас есть… некий знак, – прошептал он ей на ухо, и Ланка зарделась, не ожидала она такого напора от златоградца, а пуще того боялась меня, рвущую в мелкие клочки салфетку на ее коленях.
      – Ай! – неуверенно сказала она, дрожа в его объятиях. – А мне казалось, что вы ждали совсем другую девушку – Басю.
      – Ах да, Бася! – игриво прищурился Илиодор.
      – Прекратите вы о покойниках. Аппетит портите, – проворчал Митруха. – И вообще, мы будем есть или как? – и так решительно сунулся между Илиодором и Ланкой к жареному гусю, что обоим пришлось отскочить в стороны.
      – Забавный малый, – потрепал его по голове Илиодор.
      Я забралась на стол и, вся из себя, приперлась к своему законному хозяину и села, недвусмысленно пододвинув к нему тарелку. Златоградец смутился, но, поняв по моим глазам, что никуда не денется, бледно улыбнулся:
      – Господа, долг. Сами понимаете, храмовое животное, – и, взяв в руки нож, поинтересовался: – Чего желаете, сударыня?
      – Ну ты спросил, хозяин! – хмыкнул, жадно заглатывая куски жирной гусятины, Митруха. – Это ж девица! Или не знаете, чем девиц кормят?
      Мытный смотрел вокруг так, словно уже давно ничему не удивлялся, однако воспитание взяло свое, и он принялся ухаживать за Ланкой. Видя, что сестрица смотрит на куру, начиненную гречей, не решаясь запустить в нее пальцы, располовинил для нее птицу.
      После того как все было съедено, а темное пиво слегка разогнало боярскую грусть, Мытный начал осторожно выспрашивать у гроссмейстерши, чего ж теперь ему делать. Чем и воспользовалась Лана, быстро перебежав на его сторону стола, при этом кидала на нас такие взгляды, что было непонятно – то ли она меня боится, то ли боится перед негодяем Илиодором не устоять. При этом меня больше всего интересовал в данной ситуации Серьга, который вел себя слишком спокойно, словно не у него девушку отбивали. Только один раз он и проявил себя, когда Ланка вспорхнула со своего места, а Илиодор вскочил вслед за ней. Ладейко как бы невзначай отодвинул ногой его стул в сторону, и златоградец хряпнулся на пол, едва не сломав себе копчик.
      – Экие у вас шутки, госпожа гроссмейстерша! – погрозил Ланке Селуян.
      Илиодор неуверенно хохотнул, потер ушибленное место. Ланка же как могла бодрила Мытного, опустила глазки долу, зарозовела щеками и едва ль не прильнула к нему, с придыханием проговорив:
      – Ну что ж вы к нам так относитесь-то, Адриан Якимович, словно вас в неволю кто гонит. Мы ж не злодейки какие, – и она, положив ему руку на колено, по-детски доверчиво заглянула в глаза, – мы всего лишь слабые женщины, нуждающиеся в крепком мужском плече.
      В лице Мытного что-то дрогнуло, он поспешно отставил пиво, зачем-то провел рукой по волосам, смущаясь и отводя взгляд в сторону, но, когда глянул на Ланку снова, я подумала: «О-о! А ведь и этот хорош гусь! Здорово, что я кошка. Кошку они, наверно, не тронут». Ланка еще малость похихикала, пожеманилась и опомнилась лишь тогда, когда поняла, что зажата в тисках меж златоградцем и боярином, при этом оба молотили языками, без конца прикладывались к ручке и уверяли, что уж лучше их расследовать этого дела не сможет никто! А за спиной Ланки, сами того не замечая, ломали друг другу пальцы за право положить руку на спинку ее стула.
      – Так, может, вы уж поедете, князь? Вечер уж скоро, а вам еще до Березова надо.
      – Ну что вы, Адриан Якимович, ехать прям сейчас – это значит срывать МОЮ очаровательную попутчицу с места, в то время как госпожа Лана еще не откушала вот этих очаровательных пирожных.
      – Госпожа гроссмейстерша Лана Лапоткова МНЕ обещала содействовать, поскольку очевидно, кто здесь профессионал и скорее настигнет разбойников.
      – Еще неизвестно, кто здесь профессионал! – горячился Илиодор. – Знаете, сколько я провел расследований для князей Костричных?
      – Да катитесь вы со своими князьями, а! – не выдержал Адриан Якимович.
      – А ну прекратить! – вскочила на ноги Ланка, увидела, что на нее смотрит жадными глазами весь трактир, смутилась и, поправив кафтан, кокетливо заявила: – Я буду думать.
      Пантерий закатил глаза, а я про себя простонала: «Чего думать? Поставила бы обоих на место – и в будущем проблем не было бы, а то так сказала, будто обоим лакомство пообещала!» Ланка, нервно позвенев шпорами, добавила:
      – Я буду думать о деле, – и постыдно бежала из-за стола, требуя у хозяина постоялого двора комнату.
      – Комната-то ей зачем?! – хлопнул ладошкой по столу Митруха, а я поняла, что права бабушка, и всякое дело, которое она нам поручает, намертво встает на четыре ноги. Кстати, о ногах… спина болит ужасно! И я красиво зевнула, делая вид, что сыта обществом мужчин по уши, перетекла со стола на пол и с независимым видом побежала по ступенькам вслед за сестрой.
 
      В этот день Васька-царек был единственным, кто ни на ком не скакал, а шел степенно и в основном задворками, инспектируя свои владения. Идея Марты использовать внучек в качестве живца ему решительно не нравилась. Уж больно шебутные были девчонки. Таких бросишься спасать в неподходящую минуту – и самому лекарь потребуется. А хуже всего было то, что, зная о грозящих неприятностях со злопамятным Якимом, он велел всем своим дружкам разбежаться и до поры носа не высовывать. Так что свои обещания перед Мартой ему приходилось выполнять, имея в напарниках лишь прекраснейшую Марго. Сашко казался ему слишком молодым и бестолковым, а Зюка, которую до поры Маргоша прятала от людей в ларе, вызывала в нем немую оторопь. Митяя приставили телохранителем к самой магистерше, чему парень не очень обрадовался. На его круглой и добродушной, как у телка, физиономии аршинными буквами было написано, что желает он ходить с дубиной на плече вслед за Маришкой Лапотковой, и ни за кем более.
      И как-то впервые в жизни Васька стали посещать неожиданные мысли о том, что занимается он черт-те чем, хотя уж четыре десятка лет за плечами, и другие в его возрасте уж империи создавали или крушили чужие. А его вот, как каплуна, продали с потрохами свои же сотоварищи, и если он сгинет, то никто о нем не вспомнит, не всплакнет.
      Вдоль тракта стояло бессчетное количество кабаков, трактиров, постоялых дворов и гостиниц, которые, впрочем, сейчас мало интересовали Васька, а в некоторых было даже опасно появляться. Но вот в «Чарочку» ему зайти надо было непременно. Во-первых, именно здесь было удобней всего делать засаду и наблюдать, не шпионит ли кто за внучками Марты. А во-вторых, хозяин кабака с детства был Ваську другом. Оттого и не скрывался он, переступая порог и заранее играя улыбкой на мужественном лице.
      – Встречай гостей, Афиногеныч! – раскинул он объятия, и пузатый лысеющий кабатчик вскочил радостно:
      – Васята! – Он мазнул быстрым взглядом по залу и поволок его на хозяйскую половину, на кухню. – А я ведь думал, что тебя уж все… тут такие слухи ходят, что пупырями покрываюсь и во что верить, не знаю.
      – Вздор, – отмахнулся разбойник, – лучше расскажи, как делишки, как… э-э… дети?
      Народу на кухне тоже было немало, и Васек не решился спросить впрямую, где его люди, но тертый Афиногеныч сразу сообразил.
      – Нормально делишки. Нормально детишки. В лес по ягоды пошли, цветочков пособирать.
      – Не заблудятся? – озаботился царек.
      Друг не стал кривить душой, вздохнул:
      – Есть пара бестолочей, ушли так, что не сыскать. Только ведь и их понять можно, ты ведь вроде как вне закона теперь, а надежных нынче днем с огнем не сыщешь, таких, чтобы не за деньги, а за человека стояли.
      – А ну и черт с ними! – не стал расстраиваться Васек. – У меня сейчас дела веселее начались. Ты скажи, не заходила ли к тебе компания – три мужика и девка? Один из мужиков мордатый, поперек себя шире…
      – Один тощий, морда как у хорька, а третий драный весь?
      – Опа! – присел на лавку заинтересованный разбойник. – И где ж ты их видал родимых?
      – Хе! – сделал лукавую морду Афиногеныч. – А ты мне кабак не спалишь?
      – Опа! – еще радостней сделалось лицо Васька, но тут он вспомнил, что дружков под рукой нет, и вцепился в свою шевелюру, будоража мысли, потом вскочил. – Значит, так, они у тебя попить-поесть заказывали?
      – Слопали уж все, – оскалился Афиногеныч, радостный от того, что может вот так, не сходя с места, оказать дружку услугу и вспомнить молодость, когда они вдвоем по тракту с кистенями прогуливались, нахрапом беря целые караваны.
      – Как купцов опаивали, помнишь?
      – А то! – расплылось масляным блином лицо кабатчика.
      – И зелье еще в нужнике не утопил? Ну так чего стоишь? – хлопнул в ладоши Васек. – Или забыл, что у тебя в кабаке каждая третья кружка пива – бесплатная?
      Потом Васек так и не мог сообразить и внятно сказать, отчего он, целый день прятавшийся от людей и с опаской гулявший по округе, вломился в «Чарочку» с парадного входа.
      Увидев его в окно, Хорек неопределенно хекнул, не то радуясь тому, что дурак-разбойник сам идет в руки, не то, наоборот, перепугавшись до смерти. Зато у Волка лицо вытянулось враз, и он против воли потер то место, где одна из Лапотковых шарахнула его саблей, хорошо хоть досталось тупой стороной! А вообще, перед этим он, тоскуя по пиву, прикидывал, сумеет ли Фроське шею свернуть и живым остаться? Ведьмина удавка, чуя его недобрые мысли, стала горячей и впилась в кожу на горле, как бы предупреждая, что от таких глупых мыслей случаются большие неприятности. И вообще, разумнее надо быть, осторожнее, а то довела его волчья прыть сначала до каторги, а теперь и совсем… Тут он и увидел Васька.
      – Это ж… – ткнул он пальцем в окно и тут же получил от Фроськи по руке.
      Пока царек громогласно целовался-обнимался с кабатчиком, вся компания сидела словно аршин проглотив. Медведь краснел от волнения, Фроська, поджав губки, что-то лихорадочно соображала, и стоило разбойнику с кабатчиком в обнимочку покинуть зал, как она тут же велела Хорьку:
      – Следить!
      Мужичонка привычно зацепился нога об ногу и выскочил из своей одежды бурым зверьком. Волк так же привычно подхватил одежду и сунул в дорожный мешок. О людях, их окружающих, они уже давно привыкли не задумываться – видят ли их, не видят ли. Медведь поспешно сгреб недоеденные сушки в шапку, а Фроськино пирожное и Волкову рыбу покидал в одну тарелку, с сомнением посмотрел на самовар, но уж больно тот был горяч, чтобы тащить его под мышкой. Тоскливо вздохнув, Медведь решил его все-таки бросить. Ефросинья, вся такая надменная, как королевна, поплыла к дверям, следя одним глазом за входом, другим – за юрким зверем Хорьком, и потому едва не стоптала мальчишку-полового. В безрукавочке, красных сапожках, шитых цветной нитью, прилизанный и одетый как в лучших столичных кабаках, он улыбался ей так, словно встретил сестру, которую уж и не чаял отыскать на этом свете.
      – Желаете-с расплатиться? – со всей возможной для его возраста важностью поинтересовался он, посматривая то на Медведя, который явно желал спереть хозяйское добро, то на вышибалу, который делал вид, что он здесь мирный разнорабочий.
      Фроська сначала не поняла, что это такое под ногами вертится, а потом досадливо вздохнула, проведя перед лицом мальчишки ладонью, и, чеканя каждое слово, заявила:
      – Мы тебе уже за все заплатили. И даже дали на чай. – Она скомкала салфетку и сунула ему в ладонь, велев: – Держи крепче, а то потеряешь.
      – Спасибо, – оторопело поблагодарил мальчишка, глаза у него были при этом такие пустые, словно в голове только что произвели генеральную уборку, тщательно выскребя все путные мысли.
      Фроська торопила Медведя как могла, но в дверях они все равно столкнулись с радостным кабатчиком, тащившим по две полные пивные кружки в каждой руке. И следом за ним уже бежали дородные кухарки с разносами, заставленными пенным угощением.
      – Господа! – взревел на весь кабак Афиногеныч. – А ведь сегодня день обручения Пречистой Девы. – И, силой впихнув в руки Волка две кружки, пузом попер на Фроську, игриво повизгивая, – не бусурмане ж мы, в самом деле, чтобы такой праздник пропускать.
      Хорек от дверей покачал головой, и Фроське снова пришлось махнуть рукой, произнеся, глядя кабатчику прямо в глаза:
      – Коль праздник, так ты и угощай гостей знатных, а не всякую шелупонь. Снесешь свое пиво боярину Мытному в дом напротив, а потом… – она вынула у Волка из-за сапога нож и с трудом протиснула его под фартук кабатчику, – передашь царьку привет, скажешь, Яким Мытный кланяться велел.
      Кабатчик так с каменной улыбкой и пошел на улицу, держа в каждой руке по кружке, а Фроська – за ним. Только уж во дворе она шмыгнула прочь, за угол, где были привязаны их лошади.
 
      А на крыльце «Веселой ночки» меж тем стояли, насупившись, друг напротив друга Адриан Якимович со златоградским князем.
      – А не кажется ли вам, милый сударь, что вы ведете себя как кочет в курятнике? – напирал на Илиодора Мытный.
      И златоградец чувствовал, что испытывает непреодолимое, прямо-таки детское желание толкнуть Мытного в плечо, а когда боярин наскочит, дать кулаком меж глаз, а потом прилюдно оправдываться, дескать, вы ж видели – он первый начал. Но Адриан Якимович ни о какой рукопашной, ввиду своего высокого происхождения, не думал, зато недвусмысленно тискал рукоятку сабельки, заставляя Илиодора нервничать, поскольку сам-то он был не вооружен. – Мне госпожу Лану отдали не для забавы, а для охраны. И… и прекратите свои грязные намеки.
      Илиодор захохотал:
      – И не стыдно ль вам прятаться будет за спиной девушки?
      – Я ее буду охранять! – вспылил Мытный, чувствуя, что вот еще немного – и он из принципа начнет ухлестывать за ведьмочкой, которая оказалась так некстати хороша.
      – Я ее сохраню не хуже вас, – пообещал Илиодор, удивляясь: чего это он в бутылку полез, но как-то слово за слово сцепились. «А и в самом деле, – подумалось ему, – кто ее первым увидал? Я увидал, возможно, в бане». И при воспоминании о странном происшествии, которого, вполне возможно, не было и вовсе, его бросило в жар. Ничего сверх обычного в этой Лане Лапотковой не было. Девица как девица, хоть и не без чудачеств. А поставь ее в ряд с сотней таких же – глаза непременно зацепятся, сердце дрогнет, и абсолютно непонятно – в чем дело? В шальных ли глазах или в звенящем, вызывающем сладкую истому голосе, а может, она вообще волшбу какую применяет? Вон как у Мытного селезенка екает. Да и сам Илиодор не мог себе не признаться, что испытывает к ведьме определенный интерес.
      Он совсем уж было собрался испортить отношения с боярином, но тут на крыльцо, пыхтя, поднялся странный тип в грязном фартуке и с сальными волосами, словно приклеенными к жирному шару головы.
      – Тебе чего, любезнейший? – недовольно глянул на невольную помеху Мытный, а кабатчик, ибо по виду этот тип был вылитый кабатчик, сунув им в руки по кружке, обрадовал известием:
      – С праздничком вас обручения Пречистой Девы, господа.
      – Это ты по какому календарю считаешь, дружок? – с прищуром воззрился на него Илиодор.
      – Ну дак старосеверский. – Кабатчик растерянно позагибал толстые пальчики-сосиски, прикидывая, не обсчитался ли.
      – Ах, ведь правда, – вспомнил Мытный и, не задумываясь, стукнув свою кружку о кружку Илиодора, объявил положенный в таких случаях тост: – И всем влюбленным счастья.
      Глядя, как Мытный осушает до дна свое угощение, Илиодор тоже пригубил и подумал, что глупо в самом деле ссориться сейчас с боярином, от которого может быть еще столько пользы, а проще пойти и уговорить девицу. Тогда и Мытный в обиде не будет, коли она сама решит. И быстро, бочком, мимо Мытного он постарался прошмыгнуть в покои Ланки, пока сам тугодум-боярин не сообразил спросить, а чего девица желает. При этом Илиодор размышлял так: «Все эти вертихвостки желают одного и того же. Вот руку на отсечение даю, кто к ней первый явится, с тем она и поедет. Хотя нет, руку жалко, неизвестно, что у этой ведьмы на уме! Тогда вот ставлю свои сапоги! Щас войду в комнату, зарумянится, а я спрошу: не вас ли я видел в баньке? Нет, грубо и пошло. Тогда если спросить: надеюсь, у вас нет шаечки под рукой? Еще хуже! А может, просто раскинуть руки и сказать: целуй меня, красавица!» – и он про себя захохотал, представляя выражение лица гроссмейстерши. Однако стоило ему поднять глаза, как он увидел, что по лестнице прямо на него скачками летит сломя голову эта девица, так что все, что он успел, – это раскинуть руки и упереться в пол, как давеча, ловя улана, а уж на грудь ему прыгнула и грохнула об пол, выбивая дух, Лана Лапоткова сама.