...these guys are from England... and who gives a shit!

После бесплатной рекламы за счет героического подростка, боровшегося с перенаселением, дела «Негативланд» пошли гораздо лучше, и в 1989—м году гастроли таки состоялись. На гастролях этих любители творчества группы подарили группе подпольную запись американского популярного радиоведущего по имени Casey Kasem, с передачи American Top—40, где тот забавно ругался матом на своих сотрудников и вообще на всех. Негативланд немедленно решили эту запись издать; проинтерпретировав ругань радиоведущего как комментарий о корпоративной американской музыке, с передачи American Top—40. Casey Kasem ругался на группу «U2» (that's a letter U and a numeral 2); поскольку ничего более корпоративного, бездушного и автоматизированного изобрести все равно не можно, ругань радиоведущего (these guys are from England... and who gives a shit!) была замешана с отрывками из U2 и проникновенно зачитанным вслух текстом песни «I still haven't found what I'm looking for» с последнего мегаплатинового альбома; все это было благополучно и с удовольствием издано лэйблом SST. На обложке был изображен самолет—разведчик U2, сбитый советскими пограничниками на нашей территории в 1962 что ли году; большими буквами написано было «U2», и маленькими «Negativland».

Тhat's a letter U and a numeal 2.

Через день после выхода сингла «U2», в адрес лэйбла SST и группы поступил 180—страничный иск от корпорации («Island»), которой принадлежал U2. По самым скромным оценкам, судопроизводство обошлось бы SST и Негативланду в $400,000; и несмотря на мульти—миллионный оборот, SST не решились судиться и приняли условия «Айлэнда»; заставив и «Negativland» принять эти условия.

Условия состояли в выплате части гонорара адвокатам «Айлэнда», составлявшим иск (получилось $40,000 из $50,000, затраченных «Айлэндом» на эти самые гонорары) и уничтожении всех напечатанных копий сингла, каковых было 12,000 штук; плюс, передаче Айлэнду всех прав на сингл, также мастеров, болванок, и всех механических частей, использованных в производстве; также всех материалов рекламного характера. В общей сложности, SST и «Negativland» пришлось возместить $95,000 — больше, чем группа «Negativland» заработала за 10 с хвостом лет своего существования (считаем: было издано штук 7 альбомов, суммарным тиражом ну тысяч в 50; с каждого из них группа имела ну от силы доллар).

SST потребовала от «Negativland» немедленной выплаты половины условленной суммы. Группа, естественно, ничего выплачивать не стала (выступив с контрпредложением — оставаясь на SST, выплачивать лэйблу убытки из гонораров с будущих альбомов), за отсутствием денег. Вместо этого группа «Negativland» издала журнал, «The letter U and the numeral 2», где воспроизвела переписку с SST. Лэйбл SST немедленно подал на «Негативланд» в суд и заодно уж отобрал в свое пользование права на весь каталог старых альбомов «Негативланда».

«Негативланд» вернулся к независимому статусу; без каталога, без денег, без аппаратуры, и с горой судебных повесток и невыплаченных счетов адвокатам.

Американские медиа обожают такие истории. Маленький нищий художник Джерри пал жертвой жирного корпоративного кота (Тома) по кличке Ю—ту; а все его преступление заключалось в упражнении конституционного права свободы слова первой поправки к Конституции и сатиры в ущерб мульти—национальному корпоративному гиганту (стадионных рокеров а ля «U2» никто за художников не держит — это трэйдмарк, производящий определенный продукт; наравне скажем с пепси—колой). Американский журналист, который не уцепится немедленно за подобную историю — это не американский журналист, а какой—то наверное чукча либо инопланетянин.

«Negativland» эксплуатировали предсказуемость и идиотизм масс—медиа не менее искусно, чем за несколько лет до этого в эпизоде с покойными родными Дэвида Брома. Возникший таким образом сенсационалистский душещипательный скандал не только затмил тысячекратно сомнительный всплеск медиа—активности, отмеченный в «Helter Stupid» — он немедленно сделал «Negativland» всеамериканскими героями и борцами за свободу; SST и U2 были выставлены ярмарочными злодеями, а «Negativland» невинной жертвой интриг, затерявшейся среди шестеренок корпоративного механизма.

Года до 1994—го их жизнь являла собой непрерывное судопроизводство, в полном соответствии с известным эпизодом из Золотого Теленка:

Начальник SST Грег Гинн не унывал, а написал «U2» панибратское открытое письмо с просьбой устроить благотворительный концерт в пользу SST; и одновременно напечатал много маек с надписью Kill Bono (Боно это типа певец в этом самом «U2») и стал продавать. «Negativland» (в тот момент уже бывшие потерпевшей стороной от судебного иска этого самого Грега Гинна) и ту и другую акцию осудили, как дурацкую.

По судебному соглашению и в возмещение убытков, «Negativland» выдали SST мастера и обложки к следующему альбому, «Live Stupid», которого выход планировался на 1992. Грег Гинн (SST) держал их под сукном на чем потерял какие—то бабки (минимальные, впрочем, сравнительно с его тотальным многомиллионным оборотом), а в 1997 году выпустил под названием «NEGATIVELAND — LIVE ON TOUR». Имя группы на обложке указано с ошибкой, и вообще вся обложка выкинута и заменена на какую—то дурацкую; а вместо мастера, использована его энного порядка кассетная копия с характерным шипением и хрустом; а все удовольствие продавалось за $17.99 — в два раза дороже, чем собственные альбомы «Negativland». Вот какая бывает человеческая мстительность и свинство.

Судьба «U2» сложилась следующим образом. К 1993—му году, сильно стал моден «киберпанк»; известный идиот Билли Айдол выпустил аж—таки альбом «Cyberpunk», с фотографией этого самого идиота Билли Айдола на обложке, в очках и блестящем комбинезоне. Не желая отставать от моды, гитарист «U2» по имени The Edge (Едж) позвонил в журнал «Mondo 2000», и объявил, что он хочет дать этому журналу интервью (практика, видимо, достаточно обычная — нет такого журнала, который не мечтал бы страстно взять интервью у «U2»; эта группа однако сделала больше бабок, чем любой другой коллектив, за вычетом The Beatles). Редактор (R.U.Sirius) отказываться тоже не стал, а позвал брать интервью участников «Negativland» (которые с ним помногу сотрудничали и так, будучи модными чуваками и проживая тем более в Калифорнии). «Negativland» долго расспрашивали Еджа, чего он думал, когда «Island» от его имени преследовал «Negativland» и грозился все конфисковать; оказалось, что Едж ничего не думал, поскольку вообще в ситуации не разбирался и вообще такие вещи решаются без него. По части копирайтов, сэмплинга и fair use, Едж был во всем согласен, чего бы ему не говорили. Под конец граждане из «Negativland» расслабились и попросили у него $10,000 бабок в долг; он радостно ответил давайте—давайте шлите мне адрес куда присылать. Ничего, впрочем, не прислал.

Среди 20 с чем—то миллионов покупателей альбомов «U2» никто, конечно, не слушал сингла «Negativland»; но среди 20 с чем—то тысяч любителей «Negativland», слово «U2» автоматически наводит на мысль об индустриальных коллажах, освобождении копирайта и собачке Snuggles. Если понимать индустриал как практику медийного терроризма, то судебный процесс «„U2“ против „Negativland“» был самым важным событием индустриальной культуры за всю декаду; в том же смысле, в котором выставка Prostitution была самым важным эпизодом в истории Coum Transmission и Throbbing Gristle.

Но у этой истории есть еще один аспект. Через месяц что ли после выхода сингла «Negativland»—«U2» был назначен выход первого за 4 кажется года альбома «U2» — «Achtung Baby»; этот альбом продюсировал Брайен Ино и напихал туда всех моднючих вещей, которые нашел. В попытке избавиться от имиджа корпоративных зомби, «U2» объявили, что больше всего вообще любят чудовищно скучную бельгийскую электронно—танцевальную группу «Klinik» (а может, «Insekt» — я всегда их путаю) и стали делать что—то не менее тошнотворное; периодически называя это индустриал. В конфликте «„Negativland“ vs. „U2“» можно наблюдать странное отражение противоречия между двумя видами индустриала. Один (восходящий к Throbbing Gristle) ориентирован на философию, метафизику и анализ практик масс—медиа, другой ориентирован целиком и исключительно на имидж (шумовые элементы, танцевальные ритмы, невнятную агрессивность). Эволюция «индустриала» идет именно к этому типу музыки; в настоящий момент, «Achtung Baby» группы «U2» — гораздо ближе к тому, что понимается под словом индустриал, чем «Negativland».

Забавно, что «Ахтунг Бэби» назывался сайт, эволюцией всех вещей впоследствии оформившийся в «Industrialmusic.Ru». Ирония сего обстоятельства достойнейшим держателям industrialmusic.ru, я подозреваю, чужда; однако ни одного упоминания «Negativland» на industrialmusic.ru Яндекс не находит.

Fair Use: экспансия копирайта и смерть культуры

Предоставленное им во время гонений на букву U и цифру 2 медиа—пространство Negativland использовали самым разумным образом — с требованиями немедленной реформы копирайтного законодательства. Когда вся история кончилась, материалы по судебному делу и медиа—кампании были собраны в книжку под названием «Fair Use: The Story of the Letter U & the Numeral 2»; которая книжка, крайне популярная, стала одним из самых веских аргументов в пользу пересмотра законов о копирайте.

На сайте «Negativland» имеется достаточно подробный раздел со всякими статьями об интеллектуальной собственности (и ее пересмотре). Соображения сводятся к следующему.

Копирайт не охраняет автора от воров, которые стремятся ограбить и лишить его законного добытка. Это миф; экономические обстоятельства таковы, что независимый артист не имеет ни малейшей возможности засудить кого—то за копирайт, это слишком дорого. Во всех без исключения случаях, судопроизводство ведется корпорацией от имени и за спиной артиста; а зачастую и без ведома артиста. Так, «Island» истратил $50,000 на разорительный процесс против «Negativland», даже и не поставив в известность предположительного бенефактора этих телодвижений, группу «U2».

В России, мерзавцы из сайта «Звуки.Ру» пытались засудить какой—то еще другой сайт за нарушение эксклюзивных прав на выкладывание в сеть MP3 уже 10 лет как покойной Янки Дягилевой. Суд установил, что никаких прав нет у них самих (не могло вообще никак быть таких прав, ни у кого; каждому, кто хотя бы поверхностно знаком с ситуацией вокруг наследства Янки, сие должно быть вполне очевидно). «Эксклюзивность» прав «Звуков.Ру» на другие проекты не менее сомнительна — в лучшем случае, музыканты подмахивают ту или иную бумажку в обмен на обещание «Звуков.Ру» сделать для них страницу в Сети, не понимая, чего же собственно они подписывают.

Многие из музыкантов, от чьего лица Record Industry Association of America засудило Напстер, не только ничего не имели против Напстера, но и сами активно им пользовались; что бы ни утверждалось этой самой RIAA, она представляет корпорации на деньги корпораций — и никого больше. А где это оставляет музыканта? Известно где. ...Я представляю себе окоп, где—то два метра шириной и три метра глубиной, может быть, метров триста в длину, весь наполненный подтекшим и разлагающимся говном. Я представляю себе этих музыкантов, хороших друзей или случайных знакомых, с одной стороны этого окопа; и я представляю себе безликого лакея корпорации — с другой стороны окопа, с ручкой паркера и контрактом в руках... Альбини не шутит и не преувеличивает; будучи неоднократным участником миллионных сделок, он лучше всякого знает экономическую кухню внутри корпораций от шоу—бизнеса. В абсолютном большинстве случаев, музыкант окажется богаче, не подписывая контракта.

Корпоративный шоу—бизнес ведется не в интересах музыканта; корпорация и музыкант — антагонисты. Копирайт, в его настоящей форме будучи средством защиты интересов корпорации, никак не служит интересам музыканта; а даже и наоборот.

Современные условия бытия оставляют человека один на один с бесконечным монологом масс—медиа и культуры; монологом масс—медиа и культуры о самих себе. Хуже того, реальность, с которой имеет дело субъект культуры — есть продукт этого самого монолога. Человек остается безвольным и безвластным червяком в колоссальной кафкианской машине само—воспроизводящейся культуры. Культуры, язык которой защищен копирайтом — чтобы произнести в этом смысловом поле нечто осмысленное, вообще что—то произнести, требуется добыть разрешение владельца копирайта.

Копирайт обозначает тиранию гораздо более жестокую и окончательную, чем все известные формы тирании — прежде никому не приходило в голову кодифицировать все виды экспрессии и требовать получения отдельного разрешения на каждый.

«Negativland» утверждали, что в современной ситуации единственно адекватным видом искусства является коллаж. «Реальность» перенасыщена знаками, хуже того, «реальность» состоит из знаков. Любое сколько—нибудь адекватное «реальности» утверждение должно быть произнесено на языке тех самых знаков, которыми оперирует «реальность»: рекламных роликов, слоганов и плакатов, мусорной музыки из супермаркета (тех же «U2», «Beatles» или «Modern Talking»), неоновых вывесок, корпоративного дизайна и городской архитектуры. Копирайтное законодательство в его современной форме делает искусство коллажа де—факто уголовным преступлением; запрещая таким образом любое сколько—нибудь содержательное художественное высказывание; кроме рекламы, косвенной и явной пропаганды преимуществ той или иной трэйдмарки.

Третий из аргументов, выдвинутых «Negativland», к настоящему моменту стал практически общим местом. Культура остается живой лишь постольку, поскольку развивается; а развивается культура — путем ассимиляции индивидуальных текстов в общее текстовое и речевое пространство. Скажем, фольклорный стишок появляется как авторское произведение, но ассимилируется, после произвольного тиражирования, как нечто анонимное и подверженное произвольным изменениям. Или, в математике, теорема возникает с четкой и определенной формулировкой, подписанная автором; а ассимилируется наукой, после цитирований и переформулировок, в виде достаточно расплывчатой идеи, зачастую утратившей и автора и начальную четкость формулировки.

Современное состояние законов о копирайте таково, что процитировать даже одну—две фразы кем—то сочиненного текста проблематично. Так, на буклете к обложке альбома «Chumbawamba» «Thubthumping» было много коротких цитат из разных статей; в Америке этот буклет пришлось публиковать вообще без цитат, поскольку чтобы даже и одну фразу процитировать требуется теперь разрешение.

Для культуры это означает смерть, безвозвратную и окончательную — что произошло бы с математикой, если бы нельзя было использовать кого—то теорему без разрешения автора или наследников? Кирдык.

Между прочим, идея о помещении копирайта на теоремы — родная весьма и близкая американской коллективной душе. Хорошо известна история о том, как в штате Индиана законодатели приняли в первом чтении закон о точном значении числа пи; но не все знают эту историю в подробностях. Закон регламентировал употребление пи в разных ситуациях по—разному; число пи принимало различные значения от трех до четырех, в зависимости от области применения. Функцией закона была охрана конечного потребителя от махинаций ремесленников и фабрикантов, использовавших некондиционные пи.

Закон был принят под давлением изобретателя, открывшего квадратуру круга, трисекцию угла и удвоение куба. Он обещал, что если законодатели примут его закон, то штату не придется платить отчисления автору квадратуры круга, трисекции угла и удвоения куба причитающиеся ему отчисления за публикацию квадратуры круга, трисекции угла и удвоения куба в школьных учебниках математики; а остальным штатам придется платить.

Американская наука устроена именно так; и вообще все американское так устроено.

А техасский губернатор Джеймс Фергюссон сказал так «If English was good enough for Jesus, it's good enough for the schoolchildren of Texas.»

Некоммерческое использование чужого текста — fair use — в Америке исчезает, от года к году, как какой—то вымирающий зверь или насекомое. Так, 20—30 лет назад скопировать для себя статью из журнала (научного, например) можно было совершенно легально и беспрепятственно. В 1994—м году хай—тек корпорация «Тексако» окончательно проиграла много лет тянувшийся процесс «Геофизический союз против „Тексако“», у нее взяли штраф и на будущее запретили ученым копировать в библиотеке статьи, без разрешения правообладателя — даже для собственного употребления. Ситуация с легальностью подобной практики в университетах сейчас неясна, в библиотеках предупреждают, чтобы копировали на свой страх и риск; но ситуация развивается к тому, что и это со временем запретят. Запрет на цитирование двух—трех фраз из статьи — тоже нововведение последнего десятилетия.

Одновременно с де—факто уничтожением fair use, все большее и большее число вполне мэйнстримных персонажей выступают в его защиту. В 2001 году профессор Лауренс Лессиг, модный юрист (назначенный каким—то там журналом в «100 наиболее влиятельных адвокатов 2000 года», серьезный человек и советник, говорят, то ли Буша то ли Клинтона) написал книгу «Будущее Идей». Изложив какое—то количество ужасающих жизненных историй (так, известный фильм Терри Гильяма «12 Обезьян» был арестован судом через 28 дней после его публикации, так как выяснилось, что в фильме было снято кресло, похожее на эскиз одного дизайнера; а копирайта на кресло у продюсера фильма не оказалось), Лессиг доказывает, что экспансия копирайта последних 3—4 лет коренным образом меняет западное общество, превращая каждого прежде законопослушного жителя в уголовника (скажем, подросток, повесивший у себя в комнате изображение, скажем, Микки—Мауса, это изображение таким образом публикует, а значит нарушает копирайт). Хуже того, копировать компакт—диск для своего собственного употребления — тоже нелегально; читать и модифицировать код защищенной копирайтом программы — тоже нелегально. На протяжении буквально 4—5 лет, население Америки превратилось в бандитов, пиратов и уголовников, даже и не подозревая о том. Меры по усилению копирайта и вытеснению fair use, введенные для охраны статус—кво — изменили статус—кво гораздо сильнее пиратов, Напстера и свободного копирования компакт—дисков.

Разговоры в пользу богатых или

Зачем вообще нужен копирайт

Обсуждения аргументов за и против копирайта — занятие достаточно бестолковое; наравне с религиозными дебатами о преимуществе Linux над Microsoft (и наоборот) либо о преступной банде Ельцина (которую под суд) и необходимости рыночных реформ. Адепты различных точек зрения не имеют шансов договориться, и даже слушать друг друга не станут.

Никакого смысла из этих аргументов извлечь, конечно, нельзя. Идея, любая идея, может победить разве что когда ее противники вымрут нафиг. Смысл этой книги не в том, чтобы кого—то убедить; убеждение есть продукт хорошей зарплаты либо когда кого—то бьют тяжелым предметом по башке. Эта книга не для того, а для фиксации разных поучительных историй про антикопирайт.

С другой стороны, и в религиозном диспуте на тему интеллектуальной собственности есть немало поучительного; грех не выслушать официальную точку зрения по такому важному вопросу как.

Под «аргументами в пользу копирайта» давайте понимать весь спектр доводов в пользу сохранения и усугубления интеллектуальной собственности как она есть. Благонамеренные соображения типа «пусть кто хочет воспроизводит у себя чего хочет, только пожалуйста ставьте линк на мой сайт» аргументами в пользу интеллектуальной собственности не являются; являясь скорее соображениями по ее реформе, и — де факто — отмене. В данный момент, законодательство об интеллектуальной собственности, по причине крайней запутанности и невнятности судопроизводства, служит совершенно иным целям

Итак, аргументы в пользу копирайтного законодательства (и тут я говорю о Digital Millennium Copyright Act и его аналогах, внедряемых повсеместно через WTO, WIPO, GATT и Гаагскую Конвенцию) исчерпываются следующими

• Этический аргумент. Компутерное пиратство (сэмплинг, цитирование, копирование на ксероксе) это воровство. Воровать нехорошо.

• Прагматический аргумент. Чтобы ученому (художнику, писателю, программисту) было чего кушать, ему надо платить за работу. Если все будут друг у друга переписывать его новую компутерную игру (песню, статью, роман, стихотворение), художник умрет с голоду и прогресс остановится.

• Социальный аргумент. Если имущество можно будет задешево копировать, у всех будет всего поровну и задаром. Никто не захочет работать официантом, массажистом, уборщицей или вытирать блевотину.

С конституционной точки зрения (я говорю о конституции США), какой—то осмысленностью обладает только аргумент номер два — в американской Конституции записано, что для стимуляции наук и искусств Конгресс может принимать законы, дающие авторам на какое—то время эксклюзивное право пользования их продуктом. Другими словами, Конституция США рассматривает интеллектуальную собственность не как неотъемлемое право человека, а как привилегию, которой Конгресс может (на какое—то время) наделять автора. Сейчас, конечно, это самое «какое—то время» растянулось до бесконечности: всякий раз, когда подходит срок окончания копирайта на Микки—Мауса, Корпорация Диснея лоббирует конгресс о ретроактивном продлении сроков, и конгресс, не будь дурак, изменяет законный срок копирайта в соответствии. Во времена Томаса Джефферсона срок эксклюзивных прав держателя копирайта составлял 13 лет, а сейчас, после Акта Боно 1996 года, этот срок достиг 70 лет; ведутся дальнейшие переговоры об его увеличении.

Ретроактивное продление срока копирайта очевидно неконституционно, поскольку даже поклонники спиритизма не будут утверждать, что креативность покойных Диснея или Гершвина увеличится от 20—летнего продления сроков; а по американской Конституции, содержание копирайта состоит в стимуляции авторского творчества. Вот что говорит Дэвид Пост, профессор—юрист в Temple University.

В России аргумент в пользу копирайта выдвигается ровно один — этический: каждый несчастный идиот, который поставит себе пиратскую копию чудовищных программ Майкрософта, оказывается мгновенно вором, ограбившим Майкрософт на полтора миллиарда баксов в год (во столько Майкрософт оценивает убытки от русских пиратов; тотальная сумма всех вообще убытков, связанных с пиратами, оценивается в 500 миллиардов в год). А поскольку в России теперь обратно, тьфу, христианская цивилизация, а у евреев в книге написано «не укради», то это значит нехорошо, а те, кто воруют, воры, а вор должен сидеть в тюрьме, а не разговаривать. Действительно, прагматический аргумент здесь не работает. Трудно было бы утверждать, что без полтора миллиарда русских долларов в Америке остановится технический прогресс, да еще до такой степени, что Россия обязана для этой цели платить Биллу Гэйтсу бабки, сопоставимые с годовым национальным продуктом.

Аргумент, основанный на неотъемлемом праве частной собственности, — не просто религиозный; право частной собственности ничем, кроме религии, не гарантируется и не может; но и религия его гарантирует — совершенно не всякая и не любая. Религиозный аргумент в пользу святости всей и всяческой частной собственности невозможен в любом религиозном контексте, кроме иудео—христианского.

Хорошо известен социо—экономический анализ Макса Вебера, объяснявшего особенности европейского хозайствования и в целом капитализм спецификой западно—европейского христианства. Англо—американская цивилизация построена на протестантской, кальвинистской ментальности — богатство и успех интерпретируется как божественный знак, указующий праведника; в этом религиозном контексте (и ни в каком другом) собственность приобретает характер сакрального посвящения. Вне протестантской ойкумены, о таких вещах, как неприкосновенность частной собственности, говорить просто смешно. Ну какой скажем вред соседу Пете, если сосед Вася скопирует у него Windows XP? Даже если это и воровство, ничего неэтичного в этом нет. Россия живет по совершенно другой этической системе — у нас неэтично было бы, если бы Петя не дал Васе списать программу, которая ему нужна. Крайний градус конвульсивной прямо—таки истерии, сопровождающий в России анти—пиратскую компанию, объясняется именно этим: если граждане заткнутся хоть на минутку, им самим станет смешно, какую чушь они несут.

В Америке, кстати, отношение к подобным вещам совершенно иное; пиратство реально осуждается, даже если Вася (типа, Базил) дает Пете (типа, Питеру) списать для его нужд программу, это значит, что Петя незаслуженно обогатился за счет чужого труда, типа западло. В полном соответствии с Вебером, русский человек этого понять не может; как в анекдоте — сол, фасол пишются с мягким знаком, вилька, тарелька пишются бэз мягкого знака; дэти, понят это нелза, это надо запомнит.

Если студент колледжа обнаружит своего соученика списывающим на экзамене, то непременно донесет преподавателю; потому что все блага, в том числе и оценки, должны доставаться заслуженно и никак иначе (ну может не все до единого донесут, но как минимум половина не поленится и стукнут, а остальные их одобрят). Причем не просто стукнут, а проследят, чтобы преподаватель доложил кому надо в деканат; а если преподаватель не доложил, донесут и на него. Для русских профессоров в американских вузах подобное поведение студентов вызывает сильнейший культурный шок (а зачастую приводит с служебным неприятностям разной тяжести) — а чего вы хотите? Если бы в России была американская религиозная этика, американский капитализм и американские стукачи, это была бы не Россия, а Америка. Так же глупо ожидать от соседа Пети, чтобы он не давал, во имя неприкосновенности частной собственности, соседу Васе списать Windows XP.

Забавна подмена понятий, которую практикуют отечественные лоббисты от копирайта. Копирование программного текста, от которого вообще—то говоря Биллу Гэйтсу ни тепло ни холодно, приравнивается к воровству этого программного текста; а упущенная от этого Биллом Гэйтсом выгода — к прямому убытку от якобы «воровства». С точки зрения кальвинизма, оно наверное и понятно; но все равно дико.

В Америке вплоть до 1950—х никакого копирайта на неамериканский продукт не было, а все потому, что американское копирайтное законодательство, в соответствии с конституцией, служит прогрессу наук и искусств в Америке, и никак не охране иудео—христианских несокрушимых ничем собственнических прав «автора» на написанное им на заборе слово хуй либо Windows XP.

Другое дело что в масс—медиа, по причине материальной заинтересованности, религиозный и этический подход к копирайту начисто вытеснил подход прагматический.