Жаклин

Фрам: Вы только посмотрите, какие люди у вас в соперниках: Апдайк, Рот…

Сьюзен: Вы одобряете мастурбацию?

Фрам: У Рота я прежде всего ценю язык.

Сьюзен: Да – «сленг». Это у него здорово получилось. Во всяком случае, что-то новенькое. Слушайте, почему вы так зажаты? Вот я же веду себя абсолютно спокойно. В жизни столько интересного! А все, что интересно, и есть высокое искусство. У вас есть дети?

Фрам: Да, трое.

Сьюзен: Я знаю ваш тип. Вы кормите младенца, а в это время кто-нибудь беседует с вами об опере. Но все равно я рада, что у вас есть дети. По крайней мере, вы хоть что-то сделали в жизни.

Джеки изобрела ряд приемов, позволявших ей принижать противника. Это давало ей некоторое преимущество. Например, готовясь к схватке с агрессивным оппонентом, она некоторое время наблюдала за ним, и если тот в ожидании эфира ковырял в зубах, подходила и ласково говорила: «Напрасно вы это делаете. Можете повредить эмаль». «Я заставляла его чувствовать себя нашкодившим мальчишкой, и потом, когда начиналась передача, он был уже не так уверен в себе».

Кульминацией канадского турне стало знакомство с Джоном Ленноном и Йоко Оно. В то время они как раз добивались права вернуться в Штаты, откуда были высланы по обвинению в «нарушении нравственности». Мэнсфилды, как и Ленноны, остановились в отеле «Король Эдуард». Джеки послала им «Машину любви» со своим автографом, нацарапав: «Ваш талант – лучший паспорт». В ответ Леннон пригласил ее к себе. Об ответном визите не могло быть и речи, так как Ленноны были фактически пленниками в своих апартаментах. Их стерегли охранники в форме и пятьдесят или шестьдесят мальчишек, столпившихся у дверей.

Джеки призналась, что была предубеждена против Леннонов, но при встрече ее поразил покой, которым светились их лица. Она подарила Джону золотую цепочку с эмблемой «Машины любви». Джон с благодарностью принял подарок и спросил, не знакома ли она с кем-нибудь из семейства Кеннеди, кто мог бы замолвить за них словечко.

Джеки ответила отрицательно, но пообещала сразу по возвращении в Нью-Йорк позвонить знакомому сенатору, а также при каждом удобном случае оказывать им моральную поддержку. Что и делала во время многих публичных выступлений.

Схватка Жаклин Сьюзен – Джон Саймон имела место вечером 23 июля 1969 года. Джеки должна была участвовать в шоу Дэвида Фроста вместе с тремя приглашенными критиками: Норой Эфрон, Рексом Ридом и Джоном Саймоном. С самого начала ей стало ясно, что Саймон прячет коготки в ожидании своего часа. Рид был ее другом. Нора Эфрон, подлинный мастер изящной словесности, дала исчерпывающую, остроумную рецензию на «Машину любви» в «Нью-Йорк бук ревью». Саймон же прославился тем, что выискивал у литераторов какое-нибудь уязвимое словечко или двусмысленность и, безжалостно орудуя отточенным скальпелем своего остроумия, препарировал их у всех на виду – в печати и во время телевизионных дебатов.

Джеки быстро смекнула, что к чему. Возможно, она отдавала себе отчет в том, что силы неравны: ее противник поднаторел в такого рода сражениях, сделав их своей профессией. Но и она была не из робкого десятка.

Передача открылась прелестным диалогом между Джеки и Фростом. Оба рассыпались в любезностях. Потом ведущий представил Нору Эфрон, и они с Джеки мило поболтали о мужчинах. Эфрон особенно интересовали отношения между женщинами-мазохистками и эгоистами типа Робина Стоуна.

Нора сказала: «Стоун – находка для любой женщины-мазохистки, втайне мечтающей о рабстве. Потому что он подцепляет их на крючок одну за другой, а потом бросает пачками – с бифштексами на плите – и даже не звонит».

Сьюзен: Разве с вами никогда не случалось подобного? Ирвинг – и тот иногда бывает способен на такие вещи.

Эфрон: Не могу описать вам те страшные вечера – до того, как мы поженились, когда я просиживала у телефона в ожидании его звонка, а потом читала в светской хронике, что он был с какой-то певичкой. Вот почему я стала брать уроки пения. Правда, не могу сказать, что из этого вышел толк.

Фрост: Но вы вряд ли растравляли свои страдания, не так ли?

Эфрон: Растравляла. Журналу «Космополитен» следовало бы завести рубрику «Мой опыт мазохизма» и пригласить к сотрудничеству видных писателей – им хватило бы материала на ближайшие два миллиона лет. Большинство женщин знают, что такое страдать из-за мужчины и выставлять себя на посмешище. Вот почему в своей рецензии я написала, что этот роман будет иметь успех у женщин.

Рекс Рид выразил согласие: «Не могу утверждать, будто мисс Сьюзен – новый Пруст или новый Флобер. Для меня она прежде всего телезвезда, а уж потом писательница. Она прекрасно разбирается в психологии людей и знает, какие книги им нужны. Не вижу ничего плохого в книге с четким сюжетом».

Фрост попросил зрителей в студии поднять руку, если они читали хотя бы одну книгу Жаклин Сьюзен. Взметнулся лес рук. Одна зрительница сказала, что купила «Долину кукол» по примеру других. Некоторые читали «Жозефину» и «Машину любви». Но большинство знало Жаклин Сьюзен по «Долине кукол».

Рид продолжал: «Публика обожает читать о сливках общества – тех, кто останавливается в „Гранд-отеле“. Я всегда завидовал писателям, умеющим строить сюжет, потому что сам на такое не способен. Но мисс Сьюзен умеет еще и упаковать его в красивую обложку и выгодно продать. Ее романы чувствуют себя на рынке как рыба в воде».

Пожалуй, это было впервые, когда Джеки слышала похвалы в свой адрес из уст столь авторитетных критиков. На протяжении следующих нескольких минут Рид, Фрост и Эфрон осыпали ее комплиментами. Джеки говорила мало, но явно наслаждалась. Это было одно из приятнейших ток-шоу в ее жизни.

Вдруг Фрост спросил:

– Джон Саймон, а что вы думаете о «Машине любви»?

Хранивший до сих пор молчание Саймон не стал тратить время на экивоки типа «как поживаете?», а сразу показал зубы:

– Прежде чем высказать свое мнение, мне бы хотелось спросить у мисс Сьюзен: сами-то вы что о себе думаете? Неужели считаете, что то, чем вы занимаетесь, имеет отношение к художественной литературе? И не морочьте мне голову заявлениями о том, что вы, мол, прежде всего рассказчик, а не поэт. И не надо доказывать, что вы уникум, потому что как раз с этим я вполне согласен. Но вот вопрос: художник ли вы? Создаете ли вы произведения искусства или просто чтиво, посредством которого можно быстро прославиться и разбогатеть?

Как ни странно, аудитория, только что бывшая на ее стороне, разразилась аплодисментами. Привычная ко всему, Джеки на первых порах не растерялась, а ледяным тоном переспросила:

– Как, вы сказали, ваша фамилия – Саймон или Геринг?

– Фамилия – это чистая условность, – парировал тот.

– Разумеется. Но вы ведете себя как штурмовик.

Ситуация обострилась.

Саймон: Я задал вам вопрос, мисс Сьюзен. Нет, я не считаю себя штурмовиком.

Сьюзен: Вы не спрашиваете – вы обвиняете.

Саймон: Я спросил: как вы думаете, что именно выходит из-под вашего пера?

Сьюзен: Не думаю, что мне следует отвечать на этот вопрос.

Саймон: Иными словами, вам нечего ответить?

Они еще некоторое время топтались на месте. Потом Джеки обратилась к аудитории:

– Когда в зале суда присяжные объявляют человека виновным, они избегают смотреть ему прямо в глаза. Я смотрю на Рекса и Нору – и я смотрю на этого тип… этого человека, прошу прощения, и не могу понять: почему он не смотрит мне в глаза? Наверное, считает меня виновной. Кажется, его представили как писателя? Я о нем ничего не слышала… Это один из тех, кто не в состоянии пережить мой успех и то, что я своими книгами зарабатываю на жизнь.

Саймон: Вовсе нет. В этом мире халтура всегда пользовалась бешеным успехом и обогащала своего создателя.

Сьюзен: Вы создаете халтуру?

Саймон: Нет.

Сьюзен: Это я спросила потому, что вы выглядите преуспевающим джентльменом…

Потом Джеки припомнила Саймону его нападки на Рекса Рида в «Нью-Йорк таймс».

– Вы хватаете выдающихся людей за фалды и таким образом въезжаете в историю. Это был гнусный пасквиль, вам не кажется?

– Нет, – возразил Саймон. – Обыкновенная дискуссия.

– Ах, дискуссия? Но у него не было возможности ответить!

Саймон проигнорировал это замечание и снова набросился на нее. Он обращался с Джеки как со скверным, невоспитанным ребенком, намеренно четко выговаривая слова, чтобы сильнее уязвить свою оппонентку. Казалось, еще немного, и от нее мокрого места не останется. Он наносил ей удары в самые чувствительные места, нападая на ее любимые детища – книги.

– Я спрашиваю: что, по-вашему, вы делали, когда писали этот, с позволения сказать, роман?

Сьюзен: Ладно, малыш, я отвечу: я писала историю человеческой жизни.

Саймон: Вы писали историю?

Сьюзен: Почему вы так агрессивно настроены?

Саймон: Я не агрессивен. Могу даже последовать вашему примеру и продемонстрировать фальшивые зубы в очаровательной улыбке.

Сьюзен: Ну-ка, посмотрим.

Саймон: Послушайте, я задал вам вопрос: что, по-вашему, вы делаете?

Сьюзен: Для вас это слишком сложно. Пишу «грязные» книги.

Саймон: Хуже всего то, что они даже не «грязные». Если бы это была откровенная порнография, было бы в тысячу раз легче. По крайней мере, можно было прописывать ваши книги в качестве возбуждающего средства.

Сьюзен: Как вас зовут – Дуб Саймон? Чего вы, собственно, добиваетесь?

Саймон: Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что, давая мне обидные клички, сами ставите себя в глупое положение. Ну так как же, по-вашему: вы создаете художественные произведения или гоните халтуру?

Сьюзен: Но я уже ответила. Я воссоздаю человеческие судьбы.

Саймон: Да, но к какой категории вы относите свои книги: искусство это или не искусство?

Сьюзен: Не думаю, что любое произведение обязано подпадать под ту или иную категорию. Это может быть просто повествование.

Саймон: Вы хотите сказать, что-то среднее между жизнью и смертью? Как будто это возможно!

В этот момент Джеки окончательно потеряла голову и обратилась к зрителям: слышали ли они когда-нибудь фамилию Саймон? Публика вдохновенно заорала: «Нет!» Спокойное течение передачи было нарушено. Зрители громко выражали поддержку то одному, то другому противнику. Судя по их реакции, побеждал Саймон. Впрочем, один из зрителей вскочил с места с явным намерением смазать ему по физиономии.

Рекс Рид и Нора Эфрон хранили угрюмое молчание. Вряд ли эта сцена доставляла им удовольствие. Наконец Рид не выдержал:

– Мне известна бретерская натура мистера Саймона по его выступлениям в печати. Если этот человек в данную минуту не нападает на писателей типа Сьюзен, значит, вот-вот переключится на своего брата-критика.

После этого Рид бросил настоящую бомбу:

– Мистер Фрост, прежде чем пригласить кого-то участвовать в обсуждении литературного произведения, вам следовало бы позаботиться о том, чтобы этот человек хотя бы прочитал его. Мистер Саймон признался мне перед началом передачи, что прочел только тридцать страниц.

Джеки прорвало:

– Вы прочли только тридцать страниц и смеете устраивать мне допрос с пристрастием?

Саймон: Если быть точным, я осилил сорок страниц. Больше мой желудок не смог переварить. Я хочу вас спросить, мисс Сьюзен: сколько тухлой рыбы необходимо съесть, чтобы понять, что она тухлая? (Непостоянные зрители зааплодировали). Должен ли я доесть все до последней крошки, чтобы распознать отраву?

И Саймон разразился бранью, чуть ли не с пеной у рта доказывая, что, кроме всего прочего, романы Жаклин Сьюзен не имеют ничего общего с жизненной правдой. Она и понятия не имеет о том, что творится на телевидении. Ее книга лишена элементарного смысла. Но хуже всего то, что автор всей этой чепухи совсем не разбирается в человеческой натуре. Реакция ее персонажей неестественна.

Джеки ехидно заметила: «Много же он вынес из тех сорока страниц, что успел прочитать!»

Немного ошалевший Фрост отважился вставить слово:

– Почему вы так раздражены? Что больше выводит вас из себя: недостатки романа или то, что он пользуется успехом?

Саймон: Если выбирать одно из двух, то скорее сама книга. Потому что она насквозь фальшива.

Фрост: Ежегодно выходят миллионы не самых правдивых книг. Но вы почему-то обрушились именно на эту.

Саймон: Весь вопрос в том, доходит ли фальшивая книга до читателей. И если она отравляет сознание миллионов людей, которые не в состоянии проверить ее правдивость, это разврат, оболванивание американского народа. Я противник таких вещей в любой форме.

Они продолжали препираться.

– Какие у вас полномочия? – кричала Джеки и слышала в ответ.

– Можете считать, что это ничего не значит, но я доктор философии из Гарварда!

Джеки терпела поражение. Ей было трудно объективно и доказательно судить о своей книге, и она позволяла себе неуместные выпады, ставившие ее в дурацкое положение. Саймон находился в куда более выигрышной позиции. Он холодно и методично наносил ей удары ниже пояса.

Ко всеобщему облегчению, близился конец передачи. Фрост спросил, не хочет ли кто-нибудь высказаться напоследок. Ответом была напряженная, гнетущая тишина.

– Нора? – взывал он. – Рекс?

И тогда Рекс Рид, известный своей сдержанной мудростью, пригвоздил Саймона заключительным монологом:

– Я думаю, вне зависимости от того, нравится критику произведение или нет, он не имеет права заявлять: мол, в жизни все не так, а вот этак, и люди чувствуют и мыслят по-другому. Критик – тоже человек и не может полностью отрешиться от своего личного опыта и своих предрассудков. Не дело критика подменять литературный анализ своими представлениями о жизни и людях. Кроме того, писатель имеет право на художественный вымысел. Бывает, вещь нравится и невзирая на то, что она не стопроцентно соответствует действительности.

– И почему же она вам нравится? – буркнул Саймон.

– Может быть, потому, что затрагивает в моей душе какие-то струнки, вызывает ассоциации. И потом, всегда найдутся люди, которые сочтут, что то, о чем пишет мисс Сьюзен, – сущая правда и имело место в их жизни. Чем вы докажете, что они заблуждаются?

Время передачи истекло. Своим коротким, но ясным выступлением Рид разрядил атмосферу и восстановил верную перспективу. Джеки чувствовала, что вела себя как уличная торговка, и в то же время понимала, что газеты не пройдут мимо случившейся драчки, а это – дополнительная реклама. Так оно и вышло. Вся пресса, от «Нью-Йорк тайме» до «Тайма», подробно описывала это побоище, вновь и вновь пережевывая каждое слово на глазах у зачарованных читателей. Джеки обрела былой апломб и после каждого повторения передачи в записи преспокойно получала положенный гонорар – триста двадцать долларов.

Стоит ли удивляться, что она обожала Рекса Рида? Он разглядел в ней то, что прошло мимо внимания критиков: остроумие, шарм, грацию, стиль. «Большинство моих друзей, – утверждала Джеки, – сильные личности, которые, однако, умеют не злоупотреблять этим качеством. Рид, Джойс Хейбер, Барбара Уолтерс, Дорис Дей, Джоан Кроуфорд… Больше всего на свете я дорожу моими друзьями. Они никогда меня не подводят. Например, Рекс. Он знает, что экранизации моих романов слабы, но не хочет меня огорчать и не пишет о них».

И сама Джеки платила преданным друзьям той же монетой. Когда они нуждались в ее помощи, она была тут как тут. В счастливые минуты всегда была готова поддержать компанию – за исключением тех периодов, когда заканчивала книгу: тогда для нее никого и ничего не существовало и она отказывалась от любых приглашений пообедать или поужинать. «Сначала вы целый час наводите марафет, потом двадцать минут на дорогу, два часа на обед и еще полчаса – на обратную дорогу. А ведь нужно еще отойти от беседы и отдохнуть от плотного обеда. В результате целый день потерян».

Между Джеки и Ридом установились безоблачные дружеские отношения. Однажды ее попросили сказать несколько слов в связи с выходом его первого романа «Вы любите спать голышом?», и она позволила себе пошутить: «Если бы у меня был роман с Джеком-потрошителем, наш отпрыск был бы Рексом Ридом».

Это стало его любимым изречением.

Глава14. ДУЭЛЬ С КЛАССИКОМ

Знаменитая битва Сьюзен – Капоте состоялась почти сразу вслед за тем, как Рекс Рид помог Джеки одержать победу над Джоном Саймоном. Но если быть точными, вражда между ними началась в декабре 1966 года, когда именитый Трумен Капоте в телевизионном ток-шоу открыл беспорядочную стрельбу по «Долине кукол».

Джеки не растерялась. «Я польщена тем обстоятельством, что литератор уровня Капоте считает меня своей соперницей. Однако, по правде говоря, мне кажется, что писателям не следует подвергать друг друга публичной порке, пусть даже это делается в форме дружеских советов: ведь литературное творчество – сугубо индивидуальное дело».

Вражда то затухала, то вспыхивала; копилось тщательно подавляемое раздражение. И, наконец, грянул гром. В июле 1969 года, участвуя в шоу Джоя Бишопа, Джеки позволила себе очень похоже передразнить визгливую, шепелявую разговорную манеру Капоте. Ей, однако, следовало помнить, что Капоте поднаторел в разного рода словесных баталиях.

Однажды вечером Джеки с Ирвингом лежа наблюдали, как Джонни Карсон в «Вечернем шоу» беседует с Капоте. И вдруг одна реплика, произнесенная на всю страну, повергла их в изумление. Джеки, проскрипел Капоте, могла бы превосходно сыграть Майру Брекенридж вместо Рэкел Уэлч, потому что она «трансвестит от рождения» и носит «неподражаемые парики и затрепанные платья». Он довершил этот убийственный портрет, назвав ее «шоферюгой в женской одежде».

Через несколько минут после окончания передачи телефон Мэнсфилдов надрывался от звонков адвокатов, готовых представлять интересы Джеки в суде. К утру эта история появилась во всех газетах. Мэнсфилд кипел от возмущения: «Назвать ее платья затрепанными! Сказать это о женщине, которая одевается лучше всех на телевидении! Просто невероятно!» (Не совсем понятное сравнение жены с «шоферюгой», судя по всему, задело его гораздо меньше.)

«Невероятно, – после небольшой паузы продолжал Ирвинг, – что режиссер не вырезал этот кусок: ведь передача шла в записи». Карсон предположил, что Джеки захочет взять реванш. «Не стоит, – возразила она. – Предпочитаю действовать законным порядком».

Она поручила своему адвокату просмотреть запись и в точности определить, на что они могут рассчитывать.

В конце концов, Джеки все же согласилась взять реванш в очередном выпуске «Вечернего шоу», намеченном на восьмое сентября. Карсон, зрители в студии и репортеры по всей стране затаили дыхание. Все ждали от Джеки одной из ее знаменитых уничтожающих реплик. Вместо этого она спокойно болтала о том о сем и ни разу не вспомнила о Капоте и их взаимной вражде. Под конец Карсон не выдержал. Джеки уже собралась уходить, когда он с самым невинным видом поинтересовался:

– А что вы думаете о Трумене?

– О Трумене… Трумене? – Джеки ненадолго задумалась, а потом с самым серьезным видом изрекла:– Я думаю, история еще покажет, что это был один из наших лучших президентов.

Однако на этом склока не закончилась. Спустя несколько недель Капоте появился в юмористической передаче с явным намерением продемонстрировать, как выглядит «шоферюга в женской одежде». На нем был такой же, как у Джеки, черный кожаный костюм. Джеки нашла ситуацию достойной сожаления. «Разве станет орел преследовать бабочку?» (Она не уточнила, кто, по ее мнению, орел, а кто бабочка.)

В последний год своей жизни Джеки усвоила по отношению к Капоте добродушно-насмешливый тон. Однажды она сказала Рексу Риду о своем именитом недоброжелателе: «Бедняга! Думаю, вы согласитесь, что ему не удалось создать ни одного полноценного романа. Видимо, с человеком что-то не так, если в „Холодной крови“ он явно сочувствует двоим убийцам, а не их жертвам из семьи Клаттеров – лишь потому, что последние принадлежат к среднему классу».

Сделав небольшую паузу, она продолжала: «Нужно совсем рехнуться, чтобы всерьез утверждать, будто Лоуренс Оливье, Алек Гиннесс и Марлон Брандо – глупцы или что у Бетт Дэвис, одной из величайших актрис мира, „нет ни на грош таланта, одна энергия“». (Капоте высказал все это по национальному телевидению, чем вызвал на себя огонь со всех сторон.) Чтобы окончательно успокоиться, Джеки напомнила себе и своему собеседнику: «С 1965 года он не написал ни одной книги!»

Словно затем, чтобы показать, что она не дает спуску недругам, Джеки позволила себе произвести последний залп по Трумену Капоте. В романе «Одного раза недостаточно» она описывает литературный коктейль, во время которого романтического героя, писателя с железными кулаками Тома Кольта, осаждает «коротышка, который пять лет назад выпустил бестселлер. Потом он сделал карьеру, участвуя в разных ток-шоу, не обходил и многочисленные приемы, в результате чего окончательно спился. Положив пухлую ладонь на руку Тома Кольта, писатель пропищал:

– Я прочел все ваши книги, – он причмокнул губами и закатил глаза, – и восхищен вашей работой! Будьте осторожны, не дайте телевизионщикам захомутать себя».

Том отделывается от «писателя-коротышки» с помощью двух хорошеньких журналисток.

«Том подхватил опешивших девушек под руки и потащил к выходу.

– Не знаю, кто вы такие, но вы очень кстати подвернулись. Я подыхал от скуки».

И это все о Трумене Капоте.

В одном интервью Джеки позволила спровоцировать себя на довольно рискованное заявление. Участвуя вместе с ней в лос-анджелесской радиопередаче «Форум», Дик Спенглер выстрелил в Джеки следующей фразой: «Мисс Сьюзен, о вас говорят, что вы не столько хороший, сколько хорошо раскупаемый писатель». И тут Джеки превзошла самое себя по части сравнений: «Много лет назад Шекспира тоже считали всего лишь создателем мыльных опер своего времени».

Выпустив таким образом пар, она немного остыла и вернулась к не столь вызывающим примерам: «Золя называли больше журналистом, чем писателем. Все течет, все меняется. Я вот считаю, что Джеймс Джойс невероятно скучен. Его „Улисс“ – сплошное занудство. А такие писатели, как Гарольд Роббинс и Ирвинг Уоллес, вдохнули в американский роман новую жизнь, придали ему новое очарование, в увлекательной форме рассказывая о жизни. Вот он, магистральный путь современного романа. Набоков и я – писатели одного уровня, просто я лучше».

Если оставить в стороне полемический задор, на самом деле Джеки умела уважать и восхищаться другими писателями. Эти эскапады были обусловлены непрекращающимися атаками на ее собственное творчество. По-видимому, даже ее пресловутое негативное отношение к Джеймсу Джойсу и Генри Джеймсу было не слишком искренним. Выступая в программе Барбары Уолтерс «Не только для женщин» вместе с Куртом Воннегутом, Алексом Камфортом и Кристофером Леманом-Хауптом, Джеки сказала Воннегуту: «Я ваша поклонница номер один. Люди считают нас врагами. Они ошибаются».

Она охотно говорила о писателях, оказавших на нее влияние, при этом не забывая подчеркивать, что все они были гонимы критиками. «Золя оказал на меня огромное влияние, даже большее, чем О'Нил. Его тоже травили и говорили, будто он заботится только о выгоде. Однажды он сказал одну совершенно меня поразившую вещь: „Литература – это высшая форма человеческого общения. Писатель творит для людей, испытывая потребность быть понятым ими“». Джеки, по-видимому, всерьез считала, что чем успешнее расходятся ее книги, тем выше ее писательское мастерство: «Мне никогда не сравняться с Диккенсом. Впрочем, в свое время и Диккенсу отказывали в признании».

«Я пишу о своем времени. Если вас интересует, что представляли из себя сороковые, пятидесятые и шестидесятые годы, прочтите „Долину кукол“. Хотите узнать о мышиной возне на телевидении – читайте „Машину любви“».

Джеки нередко выступала в защиту Ирвинга Уоллеса, Гарольда Роббинса и других авторов бестселлеров, когда на них нападали в прессе. Ее приводили в бешенство малюсенькие заметочки о них на последней странице «Нью-Йорк таймс бук ревью», в то время как имя Джойс Кэрол Оутс красовалось на первой странице. «Она штампует каждые три дня по роману, – осуждающе заявляла Джеки. – Крупное произведение, на которое уходит меньше трех лет, – откровенная халтура».

Она неустанно подчеркивала, что между ней и Гарольдом Роббинсом нет никакого соперничества: «Моне боготворил Ван Гога». На этот раз Джеки прибегла к сравнению из области живописи. Ей также доставляло удовольствие называть телеведущего Джеймса Обри «Гертрудой Стайн по отношению к авторам бестселлеров», потому что он время от времени находил для них доброе слово.

Несмотря на всю свою браваду, Джеки не могла полностью отделаться от мысли, что, возможно, критики правы и ее романы не так уж хороши. Нельзя сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что такой гений рекламы, как Ирвинг, мог продать все, что угодно. Джеки нуждалась в том, чтобы ее погладили по головке, сказали, что она – настоящий писатель, а не ловкий фокусник. «Мы не гонимся за деньгами, – объяснял Ирвинг, – хотя с ними и легче дышать. Но главное для нас – статус и удовлетворенная гордость».

«Я пишу не ради куска хлеба, – добавляла Джеки. – После „Машины любви“ я обеспечила себя на всю жизнь. Теперь я ищу признания».

Именно эта потребность признания лежала в основе бесчисленных рекламных мероприятий, изнурительного восемнадцатичасового рабочего дня, переездов и перелетов, выстраивания в книжных магазинах. Джеки прежде всего нуждалась в подтверждении общественной значимости своей работы.

Наконец в 1969 году для этого представилась возможность. Писатель и режиссер Мартин Чарнин запустил телесериал специально для известной актрисы Энн Бэнкрофт. Это были коротенькие новеллы, повествующие о женщинах и их отношениях с мужчинами: мужьями, любовниками, боссами, а также детьми. Чарнин просил писателей давать ему материал. Разумеется, в первую очередь его интересовали писательницы. И первой, кто пришла ему на ум, оказалась Джеки.

Апартаменты Мэнсфилдов находились в двух шагах от офиса Чарнина – стоило завернуть за угол. «Я часто сталкивался с ними на улице, и мы обменивались парочкой фраз о том о сем. Но по-настоящему я не был с ними знаком. Когда же я позвонил и спросил, не заинтересует ли Джеки мое предложение – сочинить маленький скетч для телесериала, – она проявила к этому живой интерес. Но беда в том, что ей нужно было срочно лететь в Лос-Анджелес. Я и сам собирался в Калифорнию, так что мы условились встретиться в отеле „Беверли Хиллз“. Ситуация, когда двум знаменитостям, живущим по соседству в Нью-Йорке, понадобилось ехать в Голливуд, чтобы как следует познакомиться, немало позабавила Чарнина. „В Лос-Анджелесе я сразу с поезда отправился в отель. Джеки с Ирвингом были в бассейне. Там пахло кремом для загара. Оба наслаждались плаванием и успели изрядно загореть“. Чарнин, с бледным лицом, парился в своем черном свитере, надетом под пиджак. Он объяснил Джеки концепцию сериала, и она не только одобрила, но и, не сходя с места, подкинула парочку идей». «Джеки показалась мне живым воплощением матери-природы, – рассказывал Чарнин, – открытой и жизнерадостной, всегда готовой прийти на помощь. С ней было удивительно легко, и мы быстро достигли взаимопонимания».

На телевидении получила широкое распространение практика заказывать писателям разработку небольших сюжетов. Эта система не предполагала различий между авторами в зависимости от их статуса – гонорары были едиными для всех. Здесь не имело значения, кто более знаменит. Джеки была самым высокооплачиваемым писателем из всех, кого Чарнин привлек к сотрудничеству, но она и глазом не моргнула, когда он сообщил сумму гонорара – не слишком высокую – и уточнил, что он будет таким же, как у остальных, даже совсем неизвестных, авторов. Это шоу показалось ей престижным, способным поднять ее литературный вес.

Джеки подошла к выполнению этой работы с присущими ей старательностью и профессионализмом. Она засела за машинку, сконцентрировалась и, пока не завершила работу над скетчем, не позволила себе отвлечься ни на что другое. Как обычно, она представила полностью отделанный, чистовой вариант. Джеки никогда не сдавала сырую работу.

В сочиненной ею сценке Энн Бэнкрофт хочет купить пару туфель и становится жертвой враждебного отношения со стороны продавца обуви. В основе стычки лежали вековые разногласия между полами. Кончается сценка тем, что мисс Бэнкрофт пулей вылетает из магазина, а продавец демонически хохочет вслед.

К этому времени уже утвердилась определенная манера подачи материала, при которой все внимание должно было быть сосредоточено на Бэнкрофт, а партнер лишь подчеркивал ее достоинства. «А у Джеки, – оправдывался Чарнин, – на первый план вышел мужчина. Более того, именно в его уста она вложила самые блестящие остроты».

Он позвонил Джеки и объяснил возникшее недоразумение. К сожалению, готовый скетч невозможно, да и некогда было переписывать. Он так и не вышел в эфир. Чарнин неоднократно подчеркивал, что Джеки восприняла неудачу с изрядной долей юмора. «Конечно, она была разочарована, но если и рассердилась, то не показала этого».

Сериал с Энн Бэнкрофт стартовал 18 февраля 1970 года. Утренние газеты преподнесли его как лучшую телепостановку за многие годы существования телевидения. «Это такой сплав таланта, обаяния и юмора, что просто не веришь своим глазам». Как бы подтверждая правоту этого суждения, сериал первым из американских телешоу конца шестидесятых годов был удостоен «Серебряной розы» на Международном телефестивале в Монтре. Чарнин получил первую премию за лучшую постановку и еще один приз – за лучший сценарий.

Джеки была не единственной, чей скетч был отклонен Чарнином. Среди ее «товарищей по несчастью» оказались такие именитые авторы, как Мел Брукс, Билл Гибсон и Реджинальд Роуз.

Примерно в то же время ей представилась новая возможность снискать себе репутацию престижного автора. Продюсеры Бен Грейдус и Уолтер Кинг получили от правительственного комитета по здравоохранению, образованию и соцобеспечению заказ на цикл передач, в каждой из которых должна была идти речь о каком-нибудь случае ракового заболевания и о том, как реагирует на несчастье семья больного.