Жаклин

Ирвинг Мэнсфилд чувствовал себя среди них как рыба в воде. Он обожал сплетни и бублики в «Деликатесах сцены» и заключал сделки «У Линди», заедая их бутербродами с сыром. Он сочинял остроумные анекдоты о том, кто, что и кому сказал «У Лайона» или в «Аисте». Популярность его была велика. Он был своим в кругу людей, которые что-то значили в шоу-бизнесе, в чьей власти было за одну ночь сделать человека «кем-то» или «никем», и сам умел нажимать на те же рычаги.

Джеки решила, что Ирвинг использует свои способности и связи отнюдь не на сто процентов. С какой стати вечно помогать другим добиваться славы и сколачивать состояния? Почему бы не позаботиться о себе?

– Ты можешь добиться большего, – убеждала она. – Например, стать знаменитым режиссером.

Она по-прежнему ревниво оберегала свою индивидуальность. Дело было не в том, что поставить на первое место – семью или карьеру: в ее жизни хватало места и для того, и для другого. Она не могла представить себя всего лишь придатком Ирвинга, но точно так же не представляла себе жизни без него. Ее планы на будущее были расплывчаты, но они были.

Несмотря на то, что, на данном отрезке времени Джеки плыла по течению, она, как и прежде, усиленно занималась самооценкой. Это не давало ей опускаться. Она сама себе была и учителем, и ученицей. А теперь у нее появилась еще одна забота: счастливые супруги ждали прибавления семейства.

Карьера Ирвинга набирала обороты. В семье Мэнсфилдов как в капле воды отразился сверкающий мир шоу-бизнеса. Их брак оказался исключительно удачным. У Джеки было все, о чем только могла мечтать красивая девушка из Филадельфии. Но она по-прежнему дорожила своим «я».

Она начала писать сценарии радиопередач в соавторстве с Беатрис Коул, которую знала еще со времен своего участия в «Женщинах». Раз игра не приносит ощутимого успеха, рассуждала Джеки, возможно, стоило бы заняться литературным творчеством. Однажды Ирвинг предложил: «А что, девочки, почему бы вам не состряпать пьесу?» И они «состряпали».

К несчастью, одной решимости оказалось недостаточно. Правда, пьеса «Дорогая я» (первоначальное название – «Временная миссис Смит») продемонстрировала незаурядные способности Джеки «закрутить» сюжет, что блестяще проявилось в ее более поздних работах.

«Дорогая я» – это много раз выходившая замуж певичка кабаре русского происхождения. Она разоряется; квартирная хозяйка за неуплату выгоняет ее на улицу; положение усугубляется проблемами с дочерью-«скороспелкой», мечтающей о Гарварде, и присутствием престарелой тетки, которую героиня вынуждена содержать. Загнанная в угол, она соглашается стать женой мультимиллионера, но неожиданное появление двух бывших мужей ломает эти планы. Жаркое выяснение отношений идет на фоне Центрального парка в Южном районе Нью-Йорка.

В пьесу привносят юмор несколько эпизодических персонажей. Один из них – человек, который все время только играет на пианино и не произносит ни слова, – явно взят из жизни (это явилось первым опытом такого рода). Пока шли толки, кого Джеки имела в виду – назывались разные имена, от Харпо до Владимира Горовица, – она мудро держала язык за зубами. Нечего и говорить, что это сослужило ей добрую службу, особенно впоследствии.

Трудно судить, обещала ли «Дорогая я» такой же успех, как «Продавец льда» Юджина О'Нила, «Все мои сыновья» Артура Миллера или «Опушка» Лилиан Хеллман. Во всяком случае, знаменитый продюсер Дэвид Лоу счел пьесу достойной немедленной постановки. На роль очаровательницы он пригласил звезду музыкальной комедии Любу Малину и не менее известных Мишу Ауэра и Милларда Митчелла – на роли ее двух мужей. Джесси Ройс Лэндис охотно согласился выступить в качестве режиссера. Неплохая компания для начинающего драматурга!

Премьера состоялась в бродвейском театре «Адельфи» в рождественскую ночь 1946 года. Хотя отдельные реплики вызывали смех в зале, в целом прием оказался весьма прохладным. «Нью-Йорк таймс» писала, что большинство сюжетных ходов надуманны, а жанр пьесы не поддается определению: то ли это комедия, то ли фарс, то ли мелодрама. Рецензент утверждал, что смехом в зале спектакль обязан исключительно второстепенным персонажам: немому пианисту, любителю собак, доведшему свое увлечение до абсурда, престарелой супружеской чете и несносному дитяти, путающемуся у всех под ногами. Все это воспринимается как вставные номера, абсолютно не связанные с основной линией и введенные в ткань пьесы для «оживляжа».

Люба Малина, которую окрестили сорванцом, получила несколько благоприятных отзывов, но даже ее редкостного обаяния и бархатных карих глаз оказалось недостаточно, чтобы спасти ту громоздкую конструкцию, которую представлял собой этот спектакль. Обоим джентльменам, признанным мастерам сцены, было просто нечего играть. Даже такой крупный знаток своего дела, как Джесси Ройс Лэндис, попал под обстрел критики за вялый темп спектакля.

Если верить авторам пьесы, спектакль «Дорогая я» шел три месяца подряд и был снят с репертуара в связи с необходимостью расчистить место для следующей постановки. На самом деле он сошел с афиш после тридцати двух представлений по той единственной причине, что потерпел сокрушительное фиаско. «Это была совершенно бездарная пьеса, ну просто полная чушь, – утверждала одна актриса. – Только не ссылайтесь на меня».

Тем не менее, через несколько лет Джеки и Беа Коул пишут новую пьесу под названием «Важная шишка», которую будто бы собирался поставить Крейг Келли. Однако эта постановка не состоялась.

Глава 5. ДЖЕКИ ПОЯВЛЯЕТСЯ НА ЭКРАНЕ

В 1946 году Ирвинг Мэнсфилд стал режиссером поначалу в радиопрограмме Милтона Берля – за шестьсот пятьдесят долларов в неделю.

– Ура! – ликовала Джеки, – теперь я получу свое норковое манто!

В профессии режиссера многое зависит от слепой удачи. Поэтому, чтобы защититься от превратностей судьбы, Мэнсфилд постепенно расширял поле деятельности. У него завелись деньжата, которых хватало не только на норковое манто, но и чтобы содержать Джеки, которая временно оставила работу с целью посвятить себя воспитанию сына Гая.

Мэнсфилд задумал вдохнуть новую жизнь в старое шоу «Час досуга майора Бауза». Когда-то оно гремело на всю страну, но с некоторых пор интерес к нему стал угасать. Мэнсфилду показалось, что основа этой передачи – развлекательность плюс дух соревнования – не устарела и еще способна приносить дивиденды. По его мнению, передаче очень вредила неровная игра участников-непрофессионалов.

А что, если приглашать всякий раз трио малоизвестных, но талантливых актеров? Они согласятся работать за приз в виде ужина в избранном кругу или контракта с кинофирмой. Само по себе вознаграждение не имеет особого значения, главным для претендентов станет возможность показать себя, получить доступ к живой аудитории, которая будет подбадривать их аплодисментами. В этом цикле передач было все, что нужно для настоящего хита, в том числе непредсказуемость победы.

Мэнсфилд решил заняться этой программой летом, когда он будет свободен от работы на Си-Би-Эс. Он подробно разработал детали, не хватало только ведущего.

В свое время Мэнсфилд немало потрудился, рекламируя Эдди Кантора, но сейчас они были в ссоре. Поэтому первым, к кому Ирвинг обратился, стал Джордж Джессел.

Мало того, что Мэнсфилд высоко ставил Джорджа Джессела и его работу, они еще и были – по необъяснимой прихоти судьбы – очень похожи друг на друга, особенно в юности. Джессел казался двойником Мэнсфилда, его вторым «я». И, тем не менее он отказался. Как раз в это время он ставил фильмы в Голливуде, и ему не улыбалось сорваться в Нью-Йорк ради куда менее значительной работы.

Мэнсфилд упорно искал ведущего. Первоначально программа предназначалась для радио; в случае успеха ее обещали взять на телевидение. В те годы, на заре своего существования, телевидение еще не стало всеобъемлющим средством массовой информации, как в наши дни. Многие звезды с мировым именем считали зазорным сотрудничать с телевидением. Это был своего рода снобизм. Телепередачи считались однодневками. Сейчас, когда телевидение проникло в наши мысли, чувства и отношения с обществом, трудно поверить, что некоторые одаренные и дальновидные деятели культуры не смогли правильно оценить огромную роль телевидения, особенно по части развлечений. Мэнсфилд к ним не принадлежал. Если он и не отличался особой проницательностью, то уж во всяком случае был одним из тех, кто всегда оказывается в нужное время в нужном месте.

То же можно было сказать о человеке, на котором он в конце концов остановил свой выбор для нового шоу «Талантливые парни».

Артур Годфри был малоизвестным диск-жокеем на местной радиостанции. Он умел свободно держаться перед микрофоном и чувствовал себя словно рыба в воде, время от времени берясь за свою гавайскую гитару. Но изрекать банальности в утренней радиопередаче было не совсем то, к чему он стремился. Он мечтал о большой аудитории, и Мэнсфилд дал ему ее – хотя бы на лето.

Годфри и Мэнсфилд были охвачены азартом, и председатель правления компании Си-Би-Эс Уильям Пейли решил дать им шанс. В конце концов, это было маленькое шоу, не требующее больших средств на постановку. Шоу «Талантливые парни» прозвучало в эфире 2 июня 1946 года и к сентябрю вошло в первую десятку лучших программ Си-Би-Эс.

Вслед за триумфом на радио «Талантливых парней» ждал колоссальный успех на телевидении. Ирвинг Мэнсфилд выдвинулся в ряды известнейших режиссеров, хотя его остальные передачи так и не смогли сравняться по популярности с «Талантливыми парнями». Программа просуществовала много лет и принесла телекомпании баснословную прибыль.

В 1959 году Ирвинг Мэнсфилд выкупил у Си-Би-Эс права на телепрограмму «Талантливые парни». Один за другим в эфир выходили его новые сериалы: «Таков шоу-бизнес», «Шоу Джейн Фроман», «Шоу Роберта Льюиса», «Сторк-клуб».

Это последнее шоу стало одним из наиболее удачных в карьере Ирвинга Мэнсфилда, и оно же доставило ему больше всего хлопот. Вел передачу подпольный торговец спиртным во времена «сухого закона», а ныне содержатель модного ночного клуба Шерман Биллингски. Все потешались над его «дубовой» головой. Никогда нельзя было знать заранее, что он выкинет. Но без него шоу не состоялось бы.

Интерес публики к «Сторк-клубу» подогревался тем, что Шерман вечно перегораживал вход красным бархатным канатом и заявлял, что нет мест. На каждый десяток знаменитостей, допущенных в клуб, приходилась примерно дюжина тех, кому он отказывал под тем предлогом, что зал якобы переполнен.

О «Сторк-клубе» ходили легенды. Чтобы проникнуть туда, многие были готовы отдать последний десятицентовик. Здесь, восседая, как на троне, за столиком № 50, Уолтер Уинчелл черпал материал для очередных заметок о сливках общества, шоу-бизнесе и театральной жизни. Клуб кишел светскими эксгибиционистами. Вот Мэнсфилд и решил сделать из этого шоу. Замысел отличался гениальной простотой, от Биллингски только и требовалось, что подойти к какой-нибудь знаменитости и завязать разговор. В качестве распорядителя Мэнсфилд нанял молодого, никому не известного актера. Тогда у Юла Бриннера, будущей голливудской знаменитости (одна из ролей – Тарас Бульба), еще была роскошная шевелюра…

Программа выходила по субботам и быстро обрела популярность – не столько благодаря своим художественным достоинствам, сколько потому, что Биллингски вечно ляпал что-нибудь невпопад, и выходило очень смешно. Репортеры так и заглядывали ему в рот, ожидая, что он вот-вот сядет в калошу. И Шерман никогда не подводил. Фред Аллен писал о Биллингски как о единственном человеке на телевидении, которому требовался суфлер, чтобы сказать «хелло».

Биллингски пускал или не пускал людей в клуб, руководствуясь исключительно своей прихотью. При этом выставлялся какой-нибудь смехотворный предлог.

Он отказался пропустить Милтона Берля и Джекки Глисона, когда они были на вершине популярности. Его поступки были настолько лишены всякого смысла, что это даже не раздражало, а забавляло. Некоторые считали делом чести для себя прорваться за бархатное заграждение.

Шоу «Сторк-клуб» стало комедией ошибок, и Мэнсфилду приходилось буквально стоять на ушах, чтобы не выпустить ситуацию из-под контроля. Однажды в ходе жаркой дискуссии о будущем передачи руководство Си-Би-Эс поставило Мэнсфилду в упрек, что он не появляется на репетициях. Ответ был краток: «Биллингски меня не пускает».

Шоу «Таков Бродвей» телезрители увидели в мае 1949 года. Успех был относительным. После небольшой трансформации передача снова пошла в сентябре под названием «Таков шоу-бизнес». Ее признали остроумнейшей программой Америки, а Джеки получила возможность появиться на малом экране.

В передаче «Таков шоу-бизнес» была предпринята рискованная попытка свести «китов» индустрии развлечений с так называемыми экспертами. После каждого номера исполнитель – певец, танцовщик, музыкант или комик – ставил какую-нибудь проблему, а команда экспертов должна была тут же найти решение.

Эта команда состояла из Арбитра (в этой роли выступил бывший председатель жюри конкурса знатоков Клифтон Фейдиман), Критика (сначала его обязанности выполнял Эйб Берроуз, а затем Сэм Левенсон), Гуманиста (на эту роль обычно приглашали даму, как правило – Жаклин Сьюзен) и, наконец, – гвоздь программы! – в кресле «метра», ведущего, восседал именитый мастер бытовой комедии Джордж С.Кауфман. Он-то и вносил в передачу терпкий спонтанный юмор, благодаря которому «клуб одиноких сердец» превращался в ристалище остряков.

Когда у Мэнсфилда впервые зародилась идея цикла передач «Таков шоу-бизнес», он как раз имел в виду Джорджа С.Кауфмана, его авторитет одного из самых известных американских драматургов и необычайное остроумие. Без Кауфмана не стоило и начинать. В свое время их познакомил Александр Вулкотт – правда, впоследствии по своей миленькой привычке Кауфман отрицал факт знакомства. Мэнсфилд обиделся, но его восхищение Кауфманом от этого ничуть не пострадало.

Джеки также была знакома с Кауфманом. По ее словам, она как-то пробовалась на роль в одной из его пьес. Не успела она открыть рот, как метр изрек: «Не думаю». Услышав в одной передаче этот рассказ, Кауфман прокомментировал его следующим образом: «Весьма увлекательная, но в высшей степени апокрифическая история». Джеки сконфузилась, так как не знала, что такое «апокрифическая». Впрочем, возможно, и сама эта история столь же сомнительна.

Мэнсфилд жаждал заполучить Кауфмана на роль ведущего в своем шоу, но добиться аудиенции было нелегким делом. Телефон и адрес метра держались в секрете, к тому же Кауфман не принадлежал к тем людям, к которым можно взять и подойти на каком-нибудь приеме. Приятельница Джеки Джоан Кастл время от времени встречала Кауфмана в одной знакомой компании. Джеки уговорила ее в двух словах рассказать ему о новой передаче и попросить телефон. Мэнсфилд позвонил и после нескольких ключевых слов – «сэр», «участие», «гонорар» – добился того, что Кауфман проявил интерес. Программа «Таков шоу-бизнес» стартовала на радио, а затем перекочевала на телевидение и обрела долгую, счастливую жизнь в эфире.

Пригласив Кауфмана, Мэнсфилд стал не просто режиссером, автором еще одного хита, но и всеобщим благодетелем, давшим публике возможность лицезреть своих кумиров. Кауфман тоже получал удовольствие от участия в передаче и своей новой популярности в роли ведущего.

Обычно во время передачи Кауфман вел себя так: поначалу просто сидел и наблюдал; на губах у него играла саркастическая улыбка. Потом он вдруг резко перехватывал инициативу, и вся страна покатывалась со смеху. Его коньком было развенчание кумиров. Гнев делал их еще смешнее. Некоторые из его хлестких словечек разошлись по всей Америке.

В одной передаче комик Джой Адамс, исполнив свой номер, поставил перед «жюри» задачу: коль скоро написанная им книга имела успех, стоит ли ему оставаться артистом или заделаться писателем? «А что, Джордж, – как ни в чем не бывало продолжил он, – не взяться ли нам за это сообща? Тандем Кауфман – Адамс… Нет, лучше Адамс – Кауфман».

Немедленно последовал ответ: «Я прочел вашу книгу – во всяком случае, столько страниц, сколько вообще в силах одолеть, – и думал, что знаю ответ на этот вопрос. Но теперь, когда я увидел вашу игру, я бы посоветовал вам открыть кондитерскую».

Адамс и не думал сдаваться.

– Как, вы знаете мою книгу, мистер Кауфман? Кто прочел ее вам?

– Тот же, кто написал ее за вас, – был ответ. Кауфман не щадил и Жаклин Сьюзен. Джеки считалась крупным специалистом по научной фантастике; она жадно поглощала книгу за книгой. Однажды вечером, перед началом передачи, она со знанием дела вела разговор на эту тему с Клифтоном Фейдиманом. Кауфман молча поглядывал то на нее, то в окно, за которым сгущались сумерки.

«К своей чести, я нисколько не нервничала, – рассказывала потом Джеки, – а просто сыпала фактами и цифрами так, будто мой собеседник – Альберт Эйнштейн. Кауфман встал, потянулся и посмотрел на меня, как на существо с другой планеты. „Кажется, я не убедила вас, Джордж? – спросила я. – Но все, о чем я говорю, научно доказанный факт. Вы, кажется, сомневаетесь?“ – „Ну что вы, Жаклин, я вам верю на сто процентов, – ответил Кауфман. – Почему бы и нет? Если уж в двадцать девятом году я советовался с известными комиками братьями Маркс относительно биржевого курса ценных бумаг, почему бы сейчас мне не поучиться у вас научной фантастике?“»

В канун Рождества 1952 года Кауфман одной из своих острот растревожил осиное гнездо, и потребовались незаурядные дипломатические способности Мэнсфилда плюс вмешательство всемогущей прессы, чтобы сохранить Кауфмана в роли ведущего. Когда его, вслед за прочими членами жюри, спросили, какой подарок он хотел бы получить на Рождество, Кауфман пробурчал: «Чтобы хоть в этой передаче обошлось без пения рождественского псалма „Тихая ночь“…»

Общественный гнев был мгновенен и сокрушителен. Не успела закончиться передача, как на Си-Би-Эс обрушился шквал телефонных звонков, а затем – писем и телеграмм. Кауфман мог смеяться над чем угодно, но он слишком далеко зашел, покусившись на церковный праздник. Это посчитали выпадом против одной из христианских святынь. Спонсоры программы – «Американская табачная компания» и рекламное агентство «Баттен, Бартон, Дарстин и Осборн» – получили по нескольку мешков писем протеста.

Кауфман и не подозревал о разразившейся буре. Сразу после передачи он выехал к жене, актрисе Льюин Мак-Грат, на премьеру новой пьесы. Зато Мэнсфилду досталось на орехи. Спонсоры вызвали его на ковер и предъявили ультиматум: либо он расстается с Кауфманом, либо «Американская табачная компания» прекращает финансирование телепрограммы.

Мэнсфилд очутился в щекотливом положении. Он позвонил Кауфману и все ему рассказал.

– Должен ли я понимать это так, что ты меня увольняешь? – уточнил Кауфман.

– Мне бы этого очень не хотелось, но спонсоры грозят прекратить финансирование передачи.

– Ты тоже считаешь, что я сболтнул лишнее?

– Как тебе сказать… Они боятся, что верующие перестанут покупать их продукцию. Слушай, ты, кажется, собирался в отпуск – вот и бери его сейчас. Может быть, за это время все утрясется.

– Нет, это меня не устраивает. Я хочу, чтобы люди знали, почему я больше не веду передачу. Ложь есть ложь. Не волнуйся, я сам сделаю заявление для прессы.

К счастью, это не понадобилось. Один из руководителей Си-Би-Эс, никак не связанный с шоу Ирвинга Мэнсфилда, оказался горячим поклонником Кауфмана и посчитал, что с ним несправедливо обошлись. Он объяснил обозревателю «Таймс» Джеку Гоулду, что Кауфмана неверно поняли. Гоулд связался с Льюин, и та подтвердила, что ее муж не имел намерения нападать на церковный гимн, а просто выразил протест против коммерциализации Рождества. Кауфман не стал оспаривать эту версию.

Вслед за «Таймс» ее подхватили и другие газеты. Хлынул поток писем и телеграмм в поддержку Кауфмана, в том числе от лидеров христианской и иудаистской общин. Теперь на повестке дня оказалась свобода слова. Тем временем компания Си-Би-Эс предпринимала попытки заменить Кауфмана.

Она предложила место ведущего поочередно Фреду Аллену, Джону Дейли и Гарри Муру, но все трое отказались. Компания капитулировала – Кауфмана попросили вернуться.

Не желая раздувать пожар войны, Кауфман принял их предложение и вернулся в шоу – правда, ненадолго. Передача понемногу зачахла и сошла на нет.

Глава 6. ДРАМА ЗА ШИРМОЙ ИДИЛЛИИ

В начале пятидесятых годов все нью-йоркские газеты часто уделяли внимание семейной идиллии и творческим успехам Ирвинга Мэнсфилда и его жены. Сама Джеки в это время говорила о себе как о «счастливой жене, матери, домохозяйке и по совместительству – актрисе». Она нередко появлялась на экране телевизора в составе разных жюри и время от времени – в телепостановках. Имея мужа преуспевающего режиссера, получать роли было не так уж сложно.

В одной газетной статье приводилось ее высказывание: «Я бы не отказалась играть больше ролей, но боюсь, что это будет выглядеть не слишком естественно. Когда я обращаюсь на телевидение за ролью, мне часто отвечают: „Вы – жена Ирвинга Мэнсфилда, вам нет необходимости работать“. Но при чем тут необходимость – я просто люблю играть».

Далее в статье шло следующее: «Мистер Мэнсфилд внимательно слушал, пока говорила его жена. Потом ободряющим жестом накрыл ее руку своей ладонью и внушительно произнес: „До сих пор я ставил на телевидении в основном мюзиклы и различные конкурсы, но через год-другой намерен сосредоточить все усилия на шоу для Джеки. Еще не знаю, что это будет, но это будет!“»

В другой статье, в газете «Нью-Йорк пост», говорится о том, как легко совмещать карьеру с домашними обязанностями, если иметь снисходительного мужа. «Мисс Сьюзен не позволила замужеству отразиться на ее карьере, начало которой положило участие в „Женщинах“. В настоящее время она успешно выступает в популярном телевизионном ревю. Эта высокая, звенящая, словно струна, жгучая брюнетка делится опытом: „В принципе можно добиться успеха и в том, и в другом, если вам посчастливилось выйти за человека, который не требует, чтобы вы были образцовой хозяйкой. Мне в этом смысле повезло“».

«По словам мисс Сьюзен, – продолжает автор статьи, – телережиссер Ирвинг Мэнсфилд с самого начала проявил себя как любящий, все понимающий муж. „К примеру, Ирвинг знает, что я терпеть не могу готовить. Сразу после свадьбы ему довелось отведать кое-что из моей стряпни, и он тотчас предложил нанять кухарку. И больше мы к этому не возвращались. Я рассказала ему, что в Филадельфии учительница домоводства как-то дала нам задание на дом – приготовить сливочный крем. Мой получился точь-в-точь как свинцовые белила. Родители раз и навсегда выставили меня из кухни, а крем скормили кошке“».

«Однажды, – пишет далее автор статьи, – она попыталась поджарить для „всепонимающего“ Ирвинга бифштекс по случаю дня его рождения. Он прокомментировал это событие так: „Теперь я знаю, что за подарок ты мне приготовила: язву“».

«На безупречном небосклоне их брака есть только одно темное пятнышко, из-за которого любовь и терпение Ирвинга время от времени подвергаются серьезному испытанию. Это чеснок. Джеки его обожает, а Ирвинг терпеть не может. Она способна есть чеснок в сыром виде, а его мутит от одного запаха. Он до того ненавидит чеснок, что, когда Джеки пыталась заставить их шестилетнего сына Гая съесть хотя бы дольку, Ирвинг жаловался, что от ребенка разит, как от салями».

Если говорить серьезно, то, может быть, Джеки с Ирвингом потому и бросились очертя голову в работу, что она помогала им отвлечься от тяжелой семейной драмы. В 1948–1949 гг. они еще надеялись, что их сын Гай просто отстает в развитии. Но к 1953 году, когда появилась только что процитированная статья, у них уже не осталось сомнений: мальчик страдает аутизмом.

Аутизм – это особое состояние психики, когда вследствие мозговой травмы или по какой-либо другой причине человек полностью замыкается в себе и не приемлет помощи извне. С первых месяцев его жизни, когда счастливые, ни о чем не подозревающие родители и дедушки с бабушками возили Гая в коляске по аллеям Центрального парка, его болезнь постоянно прогрессировала. Для супругов, ведущих открытый образ жизни, привыкших самостоятельно выходить из любых положений, беспомощность перед лицом болезни оказалась трагедией. Приняв нелегкое решение поместить мальчика в специальную лечебницу – возможно, до конца его дней, – Мэнсфилды перестали упоминать о нем в своих интервью. «Он имеет право жить так, как хочет», – сказала Джеки. Кто мог бы измерить глубину их страдания? Они любили Гая так же сильно, как друг друга. И решили оградить его от своей популярности.

Глава 7. ХВАТИТ БЫТЬ «ДЕВУШКОЙ ШИФФЛИ»!

На протяжении двадцати лет Джеки играла на сцене, и особенно в телепостановках и коммерческих роликах. В течение последних четырех лет – с 1953-го по 1957-й – о ней говорили, что она одевается лучше всех на телевидении. Она почти стала телезвездой, как вдруг весной 1957 года скончался Роберт Сьюзен. Смерть отца стала для Джеки еще одним страшным ударом, невосполнимой утратой. Она до конца своих дней ощущала на себе его влияние. Его уход послужил еще одним поводом для самопроверки: оправдала ли она его ожидания?

Мэнсфилды принадлежали к верхушке шоу-бизнеса, его элите. Джеки узнавали на улицах, но она сознавала, что по большому счету мало чего добилась. Она была счастлива, но отнюдь не довольна собой. «Мне осточертело изображать девиц, которых то и дело душат или закалывают, – признавалась Джеки. – Я знала себе цену как актриса – не слишком высокую. В начале каждого года мой импресарио заверял меня в том, что это будет мой год. Однако, выходя от „Сарди“, я слышала, как мальчишки кричали: „Эй, смотри, вон идет „девушка Шиффли“! Стоило пятнадцать лет лезть из кожи вон, чтобы стать „девушкой Шиффли“! Передо мной встал выбор: оставить все как есть или круто изменить свою жизнь. И я решила писать“».

Ее решимость окончательно окрепла после того, как Джордж Эббот отказал ей в новой роли. Джеки пришла в негодование. Эдди Кантор утешал ее: «Знаешь, детка, если бы ты направила свою энергию на что-то такое, что принесло бы тебе настоящий успех, Джордж Эббот стал бы кусать себе локти!» И Джеки всерьез задумалась о литературной карьере.

Собственно говоря, она давно уже просиживала ночи напролет за письменным столом, сочиняя короткие, обычно научно-фантастические рассказы и даже один роман под названием «Звездный крик». Но, памятуя о провале пьесы «Дорогая я», свои новые литературные опыты никому не показывала.

Ирвинг советовал писать о том, что она хорошо знает. А среди тех, кого Джеки отлично знала, была Жозефина – маленький перекормленный пуделек, возомнивший себя человеком. После Ирвинга Жозефина была вторым средоточием ее жизни. Знакомые отмечали, что Джеки питала к собачке почти материнские чувства. Пожалуй, это так и было, если принять во внимание трагедию с Гаем. Впрочем, в их окружении мало кто знал эту историю. Как раз в это время царила мода на домашних любимцев, и отношение Джеки к пуделю не воспринималось как что-то из ряда вон выходящее.

«Говорят, мы как мама и дочка, – говорила Джеки. – Давай-ка, Жози, расслабься, мама почешет тебе животик». Тот, кто читал «Каждую ночь, Жозефина!», помнит, что больше всего на свете – даже больше, чем свой утренний кофе, – Жози любила, когда ей чесали брюшко. Если гость гладил ее по спине или почесывал за ушами, она легонько ударяла его лапкой и вертелась до тех пор, пока ласкающая рука не оказывалась там, где нужно – у нее на пузике.

Из всех ее книг «Каждую ночь, Жозефина!» дает наиболее полное представление о личности Жаклин Сьюзен. Книга отменна по стилю и очень смешна; она согрета теплым человеческим чувством и дышит очарованием. Ее с полным правом можно назвать лучшим произведением Жаклин Сьюзен. Помимо Жози, в повести фигурируют многие родные и знакомые Мэнсфилдов, а также знаменитости шоу-бизнеса, такие как Ричард Бар-тон, Маргарет Лейтон и Лоуренс Харви.

На создание этой повести ушло в общей сложности девять лет. Первые отклики оказались восторженными. Книга немедленно разошлась тиражом 35 тысяч в твердом переплете и 1,7 миллиона в мягком. За сравнительно короткий срок бестселлер выдержал шестнадцать изданий. На «Жозефину», вместе с еще двумя книгами, поступила заявка из Китая. «Наверное, – шутила Джеки по этому поводу, – они посчитали, что речь идет о жене Наполеона, а не о честной девушке из рода пуделей».

На какое-то время Жозефина затмила известностью самое Джеки. «Когда мы приходим к ветеринару, ей оказывают такие же почести, как Каролине Кеннеди».

Жозефина выступила на телевидении – с желтыми бантиками в волосах и коготками, покрытыми желтым лаком. Герцог и герцогиня Виндзорские устроили в ее честь прием в «Уолдорфе». Воодушевленная этим успехом, Джеки забыла обет, данный ею Богу, когда Жозефина в свои восемь лет тяжело заболела: «Господи, сделай так, чтобы она дожила хотя бы до десяти лет, большего я не попрошу!» В десятилетнем возрасте Жозефина все еще излучала энергию, но Джеки жила в страхе: каждый день рождения Жозефины мог оказаться последним.

Жози ненавидела мороз, и каждую зиму Джеки уговаривала ее: «Потерпи, дорогая. Скоро настанет весна, а за ней – лето. Будет тепло и приятно». Когда Жозефине стукнуло пятнадцать, она начала глохнуть и слепнуть, много спала, но оставалась такой же сообразительной и любвеобильной, как раньше. Она сохранила восприимчивость к новому и способность учиться. Однажды Беатрис Коул была поражена, когда, заглянув к Мэнсфилдам, застала Джеки за приятной беседой с Жози – та радостно повизгивала.

– Я сказала ей, что на ужин будут цыплята барбекю, – объяснила Джеки.

Беа удивилась еще сильнее.

– Она же не слышит!

– Жози научилась читать по губам, – с гордостью сообщила Джеки.

И все-таки годы брали свое. Под конец Жозефину выносили в парк на руках. Джеки старательно приучала себя к мысли о том, что рано или поздно им придется жить без Жози. Но когда в январе 1970 года, всего за четыре дня до ее шестнадцатилетия, у собачки случился сердечный приступ, Джеки была невменяема.