Фрам: Вы только посмотрите, какие люди у вас в соперниках: Апдайк, Рот…

Сьюзен: Вы одобряете мастурбацию?

Фрам: У Рота я прежде всего ценю язык.

Сьюзен: Да – «сленг». Это у него здорово получилось. Во всяком случае, что-то новенькое. Слушайте, почему вы так зажаты? Вот я же веду себя абсолютно спокойно. В жизни столько интересного! А все, что интересно, и есть высокое искусство. У вас есть дети?

Фрам: Да, трое.

Сьюзен: Я знаю ваш тип. Вы кормите младенца, а в это время кто-нибудь беседует с вами об опере. Но все равно я рада, что у вас есть дети. По крайней мере, вы хоть что-то сделали в жизни.

Джеки изобрела ряд приемов, позволявших ей принижать противника. Это давало ей некоторое преимущество. Например, готовясь к схватке с агрессивным оппонентом, она некоторое время наблюдала за ним, и если тот в ожидании эфира ковырял в зубах, подходила и ласково говорила: «Напрасно вы это делаете. Можете повредить эмаль». «Я заставляла его чувствовать себя нашкодившим мальчишкой, и потом, когда начиналась передача, он был уже не так уверен в себе».

Кульминацией канадского турне стало знакомство с Джоном Ленноном и Йоко Оно. В то время они как раз добивались права вернуться в Штаты, откуда были высланы по обвинению в «нарушении нравственности». Мэнсфилды, как и Ленноны, остановились в отеле «Король Эдуард». Джеки послала им «Машину любви» со своим автографом, нацарапав: «Ваш талант – лучший паспорт». В ответ Леннон пригласил ее к себе. Об ответном визите не могло быть и речи, так как Ленноны были фактически пленниками в своих апартаментах. Их стерегли охранники в форме и пятьдесят или шестьдесят мальчишек, столпившихся у дверей.

Джеки призналась, что была предубеждена против Леннонов, но при встрече ее поразил покой, которым светились их лица. Она подарила Джону золотую цепочку с эмблемой «Машины любви». Джон с благодарностью принял подарок и спросил, не знакома ли она с кем-нибудь из семейства Кеннеди, кто мог бы замолвить за них словечко.

Джеки ответила отрицательно, но пообещала сразу по возвращении в Нью-Йорк позвонить знакомому сенатору, а также при каждом удобном случае оказывать им моральную поддержку. Что и делала во время многих публичных выступлений.

Схватка Жаклин Сьюзен – Джон Саймон имела место вечером 23 июля 1969 года. Джеки должна была участвовать в шоу Дэвида Фроста вместе с тремя приглашенными критиками: Норой Эфрон, Рексом Ридом и Джоном Саймоном. С самого начала ей стало ясно, что Саймон прячет коготки в ожидании своего часа. Рид был ее другом. Нора Эфрон, подлинный мастер изящной словесности, дала исчерпывающую, остроумную рецензию на «Машину любви» в «Нью-Йорк бук ревью». Саймон же прославился тем, что выискивал у литераторов какое-нибудь уязвимое словечко или двусмысленность и, безжалостно орудуя отточенным скальпелем своего остроумия, препарировал их у всех на виду – в печати и во время телевизионных дебатов.

Джеки быстро смекнула, что к чему. Возможно, она отдавала себе отчет в том, что силы неравны: ее противник поднаторел в такого рода сражениях, сделав их своей профессией. Но и она была не из робкого десятка.

Передача открылась прелестным диалогом между Джеки и Фростом. Оба рассыпались в любезностях. Потом ведущий представил Нору Эфрон, и они с Джеки мило поболтали о мужчинах. Эфрон особенно интересовали отношения между женщинами-мазохистками и эгоистами типа Робина Стоуна.

Нора сказала: «Стоун – находка для любой женщины-мазохистки, втайне мечтающей о рабстве. Потому что он подцепляет их на крючок одну за другой, а потом бросает пачками – с бифштексами на плите – и даже не звонит».

Сьюзен: Разве с вами никогда не случалось подобного? Ирвинг – и тот иногда бывает способен на такие вещи.

Эфрон: Не могу описать вам те страшные вечера – до того, как мы поженились, когда я просиживала у телефона в ожидании его звонка, а потом читала в светской хронике, что он был с какой-то певичкой. Вот почему я стала брать уроки пения. Правда, не могу сказать, что из этого вышел толк.

Фрост: Но вы вряд ли растравляли свои страдания, не так ли?

Эфрон: Растравляла. Журналу «Космополитен» следовало бы завести рубрику «Мой опыт мазохизма» и пригласить к сотрудничеству видных писателей – им хватило бы материала на ближайшие два миллиона лет. Большинство женщин знают, что такое страдать из-за мужчины и выставлять себя на посмешище. Вот почему в своей рецензии я написала, что этот роман будет иметь успех у женщин.

Рекс Рид выразил согласие: «Не могу утверждать, будто мисс Сьюзен – новый Пруст или новый Флобер. Для меня она прежде всего телезвезда, а уж потом писательница. Она прекрасно разбирается в психологии людей и знает, какие книги им нужны. Не вижу ничего плохого в книге с четким сюжетом».

Фрост попросил зрителей в студии поднять руку, если они читали хотя бы одну книгу Жаклин Сьюзен. Взметнулся лес рук. Одна зрительница сказала, что купила «Долину кукол» по примеру других. Некоторые читали «Жозефину» и «Машину любви». Но большинство знало Жаклин Сьюзен по «Долине кукол».

Рид продолжал: «Публика обожает читать о сливках общества – тех, кто останавливается в „Гранд-отеле“. Я всегда завидовал писателям, умеющим строить сюжет, потому что сам на такое не способен. Но мисс Сьюзен умеет еще и упаковать его в красивую обложку и выгодно продать. Ее романы чувствуют себя на рынке как рыба в воде».

Пожалуй, это было впервые, когда Джеки слышала похвалы в свой адрес из уст столь авторитетных критиков. На протяжении следующих нескольких минут Рид, Фрост и Эфрон осыпали ее комплиментами. Джеки говорила мало, но явно наслаждалась. Это было одно из приятнейших ток-шоу в ее жизни.

Вдруг Фрост спросил:

– Джон Саймон, а что вы думаете о «Машине любви»?

Хранивший до сих пор молчание Саймон не стал тратить время на экивоки типа «как поживаете?», а сразу показал зубы:

– Прежде чем высказать свое мнение, мне бы хотелось спросить у мисс Сьюзен: сами-то вы что о себе думаете? Неужели считаете, что то, чем вы занимаетесь, имеет отношение к художественной литературе? И не морочьте мне голову заявлениями о том, что вы, мол, прежде всего рассказчик, а не поэт. И не надо доказывать, что вы уникум, потому что как раз с этим я вполне согласен. Но вот вопрос: художник ли вы? Создаете ли вы произведения искусства или просто чтиво, посредством которого можно быстро прославиться и разбогатеть?

Как ни странно, аудитория, только что бывшая на ее стороне, разразилась аплодисментами. Привычная ко всему, Джеки на первых порах не растерялась, а ледяным тоном переспросила:

– Как, вы сказали, ваша фамилия – Саймон или Геринг?

– Фамилия – это чистая условность, – парировал тот.

– Разумеется. Но вы ведете себя как штурмовик.

Ситуация обострилась.

Саймон: Я задал вам вопрос, мисс Сьюзен. Нет, я не считаю себя штурмовиком.

Сьюзен: Вы не спрашиваете – вы обвиняете.

Саймон: Я спросил: как вы думаете, что именно выходит из-под вашего пера?

Сьюзен: Не думаю, что мне следует отвечать на этот вопрос.

Саймон: Иными словами, вам нечего ответить?

Они еще некоторое время топтались на месте. Потом Джеки обратилась к аудитории:

– Когда в зале суда присяжные объявляют человека виновным, они избегают смотреть ему прямо в глаза. Я смотрю на Рекса и Нору – и я смотрю на этого тип… этого человека, прошу прощения, и не могу понять: почему он не смотрит мне в глаза? Наверное, считает меня виновной. Кажется, его представили как писателя? Я о нем ничего не слышала… Это один из тех, кто не в состоянии пережить мой успех и то, что я своими книгами зарабатываю на жизнь.

Саймон: Вовсе нет. В этом мире халтура всегда пользовалась бешеным успехом и обогащала своего создателя.

Сьюзен: Вы создаете халтуру?

Саймон: Нет.

Сьюзен: Это я спросила потому, что вы выглядите преуспевающим джентльменом…

Потом Джеки припомнила Саймону его нападки на Рекса Рида в «Нью-Йорк таймс».

– Вы хватаете выдающихся людей за фалды и таким образом въезжаете в историю. Это был гнусный пасквиль, вам не кажется?

– Нет, – возразил Саймон. – Обыкновенная дискуссия.

– Ах, дискуссия? Но у него не было возможности ответить!

Саймон проигнорировал это замечание и снова набросился на нее. Он обращался с Джеки как со скверным, невоспитанным ребенком, намеренно четко выговаривая слова, чтобы сильнее уязвить свою оппонентку. Казалось, еще немного, и от нее мокрого места не останется. Он наносил ей удары в самые чувствительные места, нападая на ее любимые детища – книги.

– Я спрашиваю: что, по-вашему, вы делали, когда писали этот, с позволения сказать, роман?

Сьюзен: Ладно, малыш, я отвечу: я писала историю человеческой жизни.

Саймон: Вы писали историю?

Сьюзен: Почему вы так агрессивно настроены?

Саймон: Я не агрессивен. Могу даже последовать вашему примеру и продемонстрировать фальшивые зубы в очаровательной улыбке.

Сьюзен: Ну-ка, посмотрим.

Саймон: Послушайте, я задал вам вопрос: что, по-вашему, вы делаете?

Сьюзен: Для вас это слишком сложно. Пишу «грязные» книги.

Саймон: Хуже всего то, что они даже не «грязные». Если бы это была откровенная порнография, было бы в тысячу раз легче. По крайней мере, можно было прописывать ваши книги в качестве возбуждающего средства.

Сьюзен: Как вас зовут – Дуб Саймон? Чего вы, собственно, добиваетесь?

Саймон: Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что, давая мне обидные клички, сами ставите себя в глупое положение. Ну так как же, по-вашему: вы создаете художественные произведения или гоните халтуру?

Сьюзен: Но я уже ответила. Я воссоздаю человеческие судьбы.

Саймон: Да, но к какой категории вы относите свои книги: искусство это или не искусство?

Сьюзен: Не думаю, что любое произведение обязано подпадать под ту или иную категорию. Это может быть просто повествование.

Саймон: Вы хотите сказать, что-то среднее между жизнью и смертью? Как будто это возможно!

В этот момент Джеки окончательно потеряла голову и обратилась к зрителям: слышали ли они когда-нибудь фамилию Саймон? Публика вдохновенно заорала: «Нет!» Спокойное течение передачи было нарушено. Зрители громко выражали поддержку то одному, то другому противнику. Судя по их реакции, побеждал Саймон. Впрочем, один из зрителей вскочил с места с явным намерением смазать ему по физиономии.

Рекс Рид и Нора Эфрон хранили угрюмое молчание. Вряд ли эта сцена доставляла им удовольствие. Наконец Рид не выдержал:

– Мне известна бретерская натура мистера Саймона по его выступлениям в печати. Если этот человек в данную минуту не нападает на писателей типа Сьюзен, значит, вот-вот переключится на своего брата-критика.

После этого Рид бросил настоящую бомбу:

– Мистер Фрост, прежде чем пригласить кого-то участвовать в обсуждении литературного произведения, вам следовало бы позаботиться о том, чтобы этот человек хотя бы прочитал его. Мистер Саймон признался мне перед началом передачи, что прочел только тридцать страниц.

Джеки прорвало:

– Вы прочли только тридцать страниц и смеете устраивать мне допрос с пристрастием?

Саймон: Если быть точным, я осилил сорок страниц. Больше мой желудок не смог переварить. Я хочу вас спросить, мисс Сьюзен: сколько тухлой рыбы необходимо съесть, чтобы понять, что она тухлая? (Непостоянные зрители зааплодировали). Должен ли я доесть все до последней крошки, чтобы распознать отраву?

И Саймон разразился бранью, чуть ли не с пеной у рта доказывая, что, кроме всего прочего, романы Жаклин Сьюзен не имеют ничего общего с жизненной правдой. Она и понятия не имеет о том, что творится на телевидении. Ее книга лишена элементарного смысла. Но хуже всего то, что автор всей этой чепухи совсем не разбирается в человеческой натуре. Реакция ее персонажей неестественна.

Джеки ехидно заметила: «Много же он вынес из тех сорока страниц, что успел прочитать!»

Немного ошалевший Фрост отважился вставить слово:

– Почему вы так раздражены? Что больше выводит вас из себя: недостатки романа или то, что он пользуется успехом?

Саймон: Если выбирать одно из двух, то скорее сама книга. Потому что она насквозь фальшива.

Фрост: Ежегодно выходят миллионы не самых правдивых книг. Но вы почему-то обрушились именно на эту.

Саймон: Весь вопрос в том, доходит ли фальшивая книга до читателей. И если она отравляет сознание миллионов людей, которые не в состоянии проверить ее правдивость, это разврат, оболванивание американского народа. Я противник таких вещей в любой форме.

Они продолжали препираться.

– Какие у вас полномочия? – кричала Джеки и слышала в ответ.

– Можете считать, что это ничего не значит, но я доктор философии из Гарварда!

Джеки терпела поражение. Ей было трудно объективно и доказательно судить о своей книге, и она позволяла себе неуместные выпады, ставившие ее в дурацкое положение. Саймон находился в куда более выигрышной позиции. Он холодно и методично наносил ей удары ниже пояса.

Ко всеобщему облегчению, близился конец передачи. Фрост спросил, не хочет ли кто-нибудь высказаться напоследок. Ответом была напряженная, гнетущая тишина.

– Нора? – взывал он. – Рекс?

И тогда Рекс Рид, известный своей сдержанной мудростью, пригвоздил Саймона заключительным монологом:

– Я думаю, вне зависимости от того, нравится критику произведение или нет, он не имеет права заявлять: мол, в жизни все не так, а вот этак, и люди чувствуют и мыслят по-другому. Критик – тоже человек и не может полностью отрешиться от своего личного опыта и своих предрассудков. Не дело критика подменять литературный анализ своими представлениями о жизни и людях. Кроме того, писатель имеет право на художественный вымысел. Бывает, вещь нравится и невзирая на то, что она не стопроцентно соответствует действительности.

– И почему же она вам нравится? – буркнул Саймон.

– Может быть, потому, что затрагивает в моей душе какие-то струнки, вызывает ассоциации. И потом, всегда найдутся люди, которые сочтут, что то, о чем пишет мисс Сьюзен, – сущая правда и имело место в их жизни. Чем вы докажете, что они заблуждаются?

Время передачи истекло. Своим коротким, но ясным выступлением Рид разрядил атмосферу и восстановил верную перспективу. Джеки чувствовала, что вела себя как уличная торговка, и в то же время понимала, что газеты не пройдут мимо случившейся драчки, а это – дополнительная реклама. Так оно и вышло. Вся пресса, от «Нью-Йорк тайме» до «Тайма», подробно описывала это побоище, вновь и вновь пережевывая каждое слово на глазах у зачарованных читателей. Джеки обрела былой апломб и после каждого повторения передачи в записи преспокойно получала положенный гонорар – триста двадцать долларов.

Стоит ли удивляться, что она обожала Рекса Рида? Он разглядел в ней то, что прошло мимо внимания критиков: остроумие, шарм, грацию, стиль. «Большинство моих друзей, – утверждала Джеки, – сильные личности, которые, однако, умеют не злоупотреблять этим качеством. Рид, Джойс Хейбер, Барбара Уолтерс, Дорис Дей, Джоан Кроуфорд… Больше всего на свете я дорожу моими друзьями. Они никогда меня не подводят. Например, Рекс. Он знает, что экранизации моих романов слабы, но не хочет меня огорчать и не пишет о них».

И сама Джеки платила преданным друзьям той же монетой. Когда они нуждались в ее помощи, она была тут как тут. В счастливые минуты всегда была готова поддержать компанию – за исключением тех периодов, когда заканчивала книгу: тогда для нее никого и ничего не существовало и она отказывалась от любых приглашений пообедать или поужинать. «Сначала вы целый час наводите марафет, потом двадцать минут на дорогу, два часа на обед и еще полчаса – на обратную дорогу. А ведь нужно еще отойти от беседы и отдохнуть от плотного обеда. В результате целый день потерян».

Между Джеки и Ридом установились безоблачные дружеские отношения. Однажды ее попросили сказать несколько слов в связи с выходом его первого романа «Вы любите спать голышом?», и она позволила себе пошутить: «Если бы у меня был роман с Джеком-потрошителем, наш отпрыск был бы Рексом Ридом».

Это стало его любимым изречением.