Опровергая распускаемые армянами и усердно поддерживаемые частью столичной и провинциальной печати, с «Спб. Ведомостями» во главе, слухи о том, что армянские церковно-приходские школы закрыты русским правительством, автор говорит:

«Возражения наши нужно начать с того коренного положения, что не правительство закрыло армянские школы, а закрыло их само армянское духовенство, не пожелавшее подчиниться основанным на законе, а стало быть, не неожиданным и не «произвольным» требованиям местного учебного начальства. Это было не правительственное притеснение, а демонстрация кавказского армянства, в лице его духовенства, против законных требований правительственной власти. Если при этом потерпело дело народного образования в крае, если оно потерпело особенно, хотя бы временно, в лице обучавшегося в закрытых школах юношества, если не оправдавшийся расчет на последствия демонстрации не внес во всяком случае успокоения в возбужденное с недавнего времени самими армянами недоверие к ним, то правительственная власть тут ни при чем, и правительство нельзя обвинять, при обнаруженном им долготерпении, даже в том, что оно превысило миры воздействия, необходимого для достоинства власти.

Все это выясняется следующим историческим очерком армянских церковно-приходских школ на Кавказе. Учредительный закон об этих школах — Высочайше одобренные 16-го февраля 1884 года правила для церковно-приходских школ армяно-григорианского вероисповедания, — в 1-й статье своей, цитированной и «Спб. Ведомостями», прямо говорит, что к разряду этих школ относятся только те элементарные учебные заведения, которые состоят при церквах и монастырях и содержатся: или исключительно на счет церковных или монастырских сумм, или при воспособлении со стороны прихожан. Если училище, хотя и церковное по источнику содержания, состоит из трех и более последовательных отделений, то оно подчиняется не этим (16-го февраля 1884 г.), а общим правилам о частных учебных заведениях (ст. 8). Чисто церковно-приходские школы открываются с разрешения духовного начальства армяно-григорианского вероисповедания, которое обязано об открытии… сообщать попечителю округа, с показанием местности и средств вновь открываемой школы.

Эти коренные правила, по удостоверению учебного начальства округа, с самого начала духовенством армяно-григорианского исповедания не исполнялись , и было бы неудивительно, если бы конфликт по поводу школ возник раньше. Правила 16-го февраля 1884 года не только не исполнялись, — но высшим армянским духовенством разосланы были по училищам, взамен их, другие, свои правила , утвержденные патриархом, в которых вовсе не упоминалось о статуте 16-го февраля. Этими правилами разрешено было, между прочим, сельским обществам (не приходам, а общинам ) участвовать по приговорам в содержании церковных школ, разрешено соседним деревням, не имеющим церквей, устраивать центральные училища , преподавателям незаконно присвоены были льготы по отбыванию воинской повинности и т.п. И в то время, как эти новые правила мы находим в каждом училище, правил 16-го февраля в них нельзя было найти, и учащие о таких правилах отзывались незнанием. Далее, 22-го марта 1889 г. состоялось Высочайшее повеление, по которому «преподавателями и преподавательницами русского языка, истории и географии России в церковные школы должны быть определяемы только лица, имеющие установленный учительский ценз», с дозволением, однако, патриарху допускать к преподаванию в сих школах прочих предметов , — и лиц, не имеющих означенного ценза, с тем, что такое исключение может иметь место лишь в течение пяти лет , т.е. до 1894 г., после же этого срока лица, не имеющие учительского права, к обучению в сих школах вообще не допускаются. И это Высочайшее повеление оставалось без исполнения, и годы проходили в напрасных напоминаниях учебным начальством как об этих, так и о первоначальных, коренных правилах.

В особом совещании по армянским делам, происходившем в феврале 1891 г., было признано необходимым стремиться к постепенному полному подчинению училищ учебному ведомству, и положено: по делам, касающимся армяно-григорианских церковно-приходских школ, требовать точного и беспрекословного исполнения правил 1884 г. с теми разъяснениями и временными отступлениями, какие последовали 16-го января 1886 и 22-го марта 1889 гг., и не допускать в этом отношении никаких новых послаблений. При нарушении сих правил патриархом-католикосом или кем-либо из подчиненных ему духовных лиц по отношению к каким-либо училищам, предоставить попечителю округа входить с представлением к Главноначальствующему о закрытии таких училищ или, в случае желания лиц, обеспечивающих эти училища материальными средствами, продолжать их существование, — о подчинении оных, на основании положения о частных учебных заведениях, непосредственно инспекции и дирекции народных училищ по закону 25 мая 1874 г. Журнал совещания Высочайше утвержден 2-го марта 1891 г. По поводу правил об учительском цензе патриарх испросил отсрочку сверх пяти лет еще на один год; но когда через год он вошел с ходатайством о новой отсрочке, то на это согласия уже не последовало. Предложено было исполнить упомянутые выше правила и Высочайшее повеление и указано было, что те школы, учителя коих будут без ценза, должны быть переданы учебному ведомству или закрыты. Духовенство предпочло закрыть школы.

Такова история закрытия школ, в общих чертах, если не касаться деталей. Но поучительны и некоторые детали.

«Спб. Ведомости» говорят, что противополагать армянские школы русским на Кавказе нет основания, так как из утвержденных попечителем округа программ и числа еженедельных уроков по русскому языку, русской истории и географии России видно, что преподавание русского языка поставлено так же правильно и высоко (?), как и в соответствующих казенных и общественных школах, и, так, как учебному начальству предоставлено (еще бы!) наблюдение за армянскими школами через своих представителей, а учебным округом в редких случаях только ставилась на вид армянскому духовенству слабая подготовка преподавателя русского языка учителями, которые в таких случаях удалялись и заменялись другими.

Но дело в том, что печатный план преподавания и программы — одно дело, а исполнение на практике — другое дело. Уже a priori, можно думать, что не особенно усердно будут исполняться отдельные требования и циркуляры попечителя там, где игнорировались Высочайшие повеления. Но в архивах дирекции и округа есть и документальные этому доказательства.

Замена одного лица, не имеющего учительского ценза, другим, таким же — конечно, не могла удовлетворить попечителя, а что значительное большинство учителей было таких, — лучше всего доказывается просьбами высшего духовного начальства об освобождении учителей от цензового экзамена все на новые и новые сроки. В местном учебном округе не могли быть так по-столичному наивны, чтобы довольствоваться для учителей вместо установленного ценза свидетельствами об окончании учителями курса в армянских семинариях и даже академии , — так как местному попечителю, как и многим здравомыслящим людям на месте, отнюдь не импонируют термины «семинария» и «академия». Армянские учреждения под этими названиями на Кавказе объявленных и утвержденных правительством программ не имеют, не имеют даже до сего времени установленных в законодательном порядке штатов!.. Что это за академия и семинарии можно заключить отчасти из того, что их воспитанникам так трудно выдержать цензовый экзамен!..

Что касается, в частности, фактического (а не на бумаге) преподавания русской истории, географии России и русского языка, — то вот некоторые иллюстрирующие дело материалы.

Попечитель округа как-то обратил внимание патриарха, что история и география Армении неправильно названы в программах «отечественными» и что в церковных училищах не должно быть особого курса истории и географии Армении. Замечание это было оставлено без внимания. При ревизии училищ усмотрены были карты Армении, изданные в Париже или Венеции, оказавшиеся запрещенными к обращению в пределах России. Странные ответы учеников по истории и географии России привели к необходимости ознакомиться с учебником, указанным патриархом в числе одобренных для руководства. В учебнике этом на 1-й странице говорится: «Армения — великое слово, великое воспоминание прошлых времен, великий элемент будущего! Кто знает, в пятьдесят лет чем станет эта страна, (?) где день ото дня все разрастается армянский народ, — племя усердное и полное будущности ». Стр. 87: «Армяне, как в численном, так и в нравственном отношении, превосходят все окружающие их народы ». Стр. 93: «Армянский народ Божественным Промыслом избран посредником в распространении христианства и цивилизации на Востоке ». Стр. 61: «Если производительность страны в упадке, то в этом виновато правительство» … «С тех пор, как Армения лишилась своих природных царей, многие местности заглохли, обратились в пустыни… страна, благодаря дурному управлению, часто подвергается голоду… правительство обременяет земледельца всевозможными податями… правители притесняют и грабят… у земледельца нет собственной земли… Русская Армения составляет из вышеизложенного маленькое исключение " (стр. 64). Когда запрещено было преподавать историю и географию Армении, то из церковных училищ исчезли история и география России, а армянская история и география вошли в историю армянской церкви и в армянские хрестоматии.

Что касается русского языка, то замечательно следующее явление. Казенные и общественные училища, если при объяснении учителя надо пользоваться местным языком, употребляют, тот, на котором ученики говорят с детства. Не то в армянских школах. В Тифлисской губернии армяно-григориане говорят дома по-грузински, в селении Варташен — по-удински, в Армавире — по-черкесски, на Северном Кавказе большей частью по-русски; но в церковной школе, — раз ученик григорианского вероисповедания, — ему навязывают, как природный, армянский язык и, так как в три года нельзя выучить двух языков (русского и армянского), то в жертву и приносится русский язык.

Наблюдение агентов учебного начальства за церковно-приходскими армянскими школами составляло самую тяжелую и неблагодарную обязанность , сопряженную с затруднениями и неприятностями, начиная с неимения сведений о том, где есть эти школы, и кончая унизительными для ревизоров объяснениями с учителями школ, не желавшими признавать за собой никакого надзора, кроме духовного епархиального, без разрешения которого нельзя было добиться никаких сведений. Школы были буквально недоступны общей учебной инспекции.

Теперь школы закрыты для учащихся; но их ведь можно открыть вновь во всякое время: стоит только подчиниться Высочайшей воле, выраженной 2 марта 1891 г., подчиниться искренно и не надеясь на «послабления».

Как известно, переход мнимо-церковных армянских школ в ведение учебного начальства почти завершился, во исполнение Высочайшей воли. Этот переход, встреченный сочувственно народной массой, инстинктивно сознающей, что он является источником прогресса и благополучия для подрастающего поколения, — вызывал, однако, тенденциозное противодействие со стороны мнимых «интеллигентов», дисконтирующих армянское обособление в свою пользу, и со стороны некоторых фанатических представителей религии, унижающих эту последнюю, превращая ее в орудие неудачного политиканства. Поэтому небесполезно познакомить читающую публику с кое-какими, тщательно проверенными типичными фактами, ярко иллюстрирующими сущность дела, казавшегося доселе не подлежащим спору.

Злоключения могнинского училища наглядно рисуют отношение некоторых здешних общественных групп как к воле правительства, так и к самым насущным интересам той народной массы, заступниками которой силятся показаться некоторые «дельцы»…

Могнинское армянское женское училище св. Гаяне, неправильно именовавшее себя церковно-приходским (ибо содержалось не на церковные средства ), было одним из наиболее значительных и любимых в тифлисской армянской среде. Несмотря на высокую, плату за обучение (40 — 45 р. в год), в нем было до 200 учениц.

На пожертвованные средства для него было выстроено собственное двухэтажное каменное здание, оцененное потом страховым обществом в 10 тыс. руб. Училище было снабжено прекрасной мебелью , всевозможными учебными пособиями и довольно богатой библиотекой; имело даже такую роскошь, как рояль, ценою в 600 руб. На содержание училища ежегодно тратилась значительная сумма (так, напр., в 1895 году — 4379 руб., в 1894 г. — 5341 р. и т.д.). Когда в 1895 г. выяснилось, что могнинское училище вовсе не церковное, и когда, по распоряжению высшей гражданской власти, оно, во исполнение требований закона, вместе с некоторыми другими подобными ему армянскими школами, должно было быть передано в ведение учебного начальства, то руководящие сферы армянского общества порешили вовсе закрыть училище, лишь бы не подчиниться состоявшемуся распоряжению. И действительно, в начале 1896 г. училище было закрыто , а дети безжалостно выброшены за его стены среди самого разгара учебных занятий. Но этим гонение на любимое когда-то детище не кончилось. В 1897 году совет попечительства закрытого училища сделал постановление о том, чтобы одну часть училищного имущества передать тифлисской (Нерсесовой) армянской духовной семинарии , другую — эчмиадзинской армянской духовной академии, а все остальное продать. Под таким мудрым постановлением подписались члены совета: протоиерей Гевонд Харазянц, А.Кишмишянц, ЗахарийГригорянц, священник Езник Ерзинкянц, Петрос Симеонянц, К.Гонианц и Геворк Евангулянц. Лица все почтенные: тут и протоиерей, и публицист, и врач, и даже городской голова. Это постановление, при прошении от 16-го октября 1897 года, было представлено на утверждение тифлисскому армяно-григорианскому епархиальному начальнику. Его высокопреосвященство, предложением на имя консистории от 22-го октября того же года, за № 681, во всем объеме утвердил постановление совета , причем продажу поручил произвести священникам Езнику Ерзинкянцу и Сааку Саакянцу. Как было приказано, так и сделано: в Нерсесову духовную семинарию отправлено 535 экземпляров книг и 285 предметов училищной мебели; в эчмиадзинскую академию отправлено 565 книг и 210 экземпляров учебных пособий и картин, всего весом 48 пудов, в восьми ящиках; продано 88 предметов, в том числе рояль (куплен содержателем музыкального магазина Мириманианом за 125 р.), столы, ученические скамьи, стулья, стенные часы и пр. всего на сумму 250 р. 55 к. (!) На эту операцию израсходовано 79 р. 69 к., и оставшиеся 120 р. 86 коп.переданы в духовную консисторию. Таким образом, когда летом этого года г. директор народных училищ, в силу состоявшегося Высочайшего повеления , производил прием армянских школ, то на долю могнинского училища получил лишь деньги , (25787 р. 22 к. процентными бумагами и наличными) да голые стены разваливающегося здания , за последние два года служившего лишь местом для держания покойников до отпевания. Чтобы получилась возможность открыть могнинское училище вновь, приходилось озаботиться полным обзаведением его всей необходимой обстановкой и, главным образом, ремонтом здания. Для производства ремонта директором училищ была организована строительная комиссия из приходских священников могнинской церкви, под председательством протоиерея Тер-Барсегянца, и с участием вновь назначенной заведующей училищем и инженера — техника. Комиссия просто ужаснулась, когда подробно обследовала здание и увидела, в каком печальном положении оно находилось. Железная крыша оказалась проржавленной и представляла собой решето, через которое беспрепятственно лил дождь, вследствие чего потолки верхнего этажа с дорогими сложными карнизами упали, а полы и балки во многих местах совершенно прогнили ; капитальные стены оказались возведенными без фундамента, вследствие чего дали отклонения, а кладка стен верхнего этажа и перемычек дала крупные сквозные трещины и вообще расстроилась; отводные бетонные трубы отхожего места , проложенные под зданием, оказались сделанными из самого плохого цемента и не промывались водой, вследствие чего нечистоты не могли проходить в отводную трубу, заполнили окончательно выход, уничтожили стенки труб и впитывались в грунт под зданием ; полы нижнего этажа балкона и балки оказались положенными прямо на земле без закладок концов в стены, и совершенно прогнили, — и т.д. … и т.д. … Словом, пришлось чуть ли не вновь выстроить здание и истратить на это свыше 3-х тысяч рублей из средств обедневшего училища. В настоящее время училище приведено в полный как внутренний, так и внешний порядок, день ото дня все более и более приобретая доверие и симпатии родителей, вверивших ему своих детей.

Sapienti sat!

Р.П.

Г. редактор!

На основ. 26 ст. врем. пр. о ценз, и печ., прил. к прод. 1868 г. Св. зак., т. XIV, кавказский военно-окружной суд просит вас, милостивый государь, в интересе правды, напечатать в ближайшем номере вашего журнала следующее:

В «Русском Вестнике» за октябрь этого, 1903 г., стр. 473, г. В. Величко вспомнил в своих «Русских речах» хубларовское дело. Это дело рассматривалось временным военным судом в г. Шуше в декабре 1897 г. Купец Хубларов, армянин, обвинялся в том, что, злобствуя против своих конкурентов по торговле: приказчиков купца Терентьева, Голубева и Маркова и заводчика Пирумова, подговорил татар убить их на заводе последнего, где они жили. Тринадцать татар обвинялись в том, что по подговору Хубларова, в ночь на 23 июля 1895 г., они выстрелами из ружей в саду Пирумова убили пять человек и ранили двух случайных посетителей сада, а не конкурентов Хубларова, которых в означенную ночь на заводе не было. «Армянствующая печать, — пишет г. Величко, — доходила до крайнего лиризма в защиту Хубларова, а против этого последнего, по местным цензурным условиям, было писать более чем затруднительно». То, что желал и не мог писать г. Величко в газете «Кавказ», он через шесть лет напечатал в «Русском Вестнике».

«Судебный следователь, — вспоминает автор „Русских речей“, — взялся за хубларовское дело с таким усердием, „с каким по медвежьей мимике бабы на работу ходят“. Веские улики против обвиняемых были добыты не предварительным следствием, а полицейским дознанием, но ожидалось, что неприятные Хубларову полицейские чиновники будут уволены со службы. Русский проходимец взялся „проводить“ это дело и, оставаясь сам в тени, собрал на безгрешные расходы по хубларовскому делу от 40 до 100 тыс. рублей. Такие были слухи в Тифлисе, — пишет г. Величко, — а вот и несомненные три факта, 1-й: помощник военного прокурора по хубларовскому делу вместо обвинительной речи сказал нечто, вроде оправдательной, и она была в таком виде напечатана в армянствующей газете «Новое Обозрение» , 2-й: за два дня до произнесения приговора, который, казалось, не мог быть заранее никому известен, вся Шуша готовилась к лукулловскому пиршеству в ожидании оправдания Хубларова и 3-й: состав выездной сессии, за исключением одного подполковника Эриванского полка, принял участие в хубларовском пиршестве[30]. Как велось это дело военном судом, — заключает г. Величко, — мог выяснить ревизор, который, к сожалению, туда послан не был».

Возражать против неизвестных нам городских слухов, повторяемых г. Величко и компрометирующих власть судебную и административную на Кавказ, мы не будем, а против несомненных для автора «Русских речей» фактов считаем себя обязанными возразить[31].

Временный военный суд в г. Шуше признал доказанным факт нападения на завод Пирумова 23 июля 1895 г., убийство пяти человек, поранение двух и ограбление денег и вещей у живых и мертвых , но из 14 подсудимых признал виновным только одного Абас Кербалай Багир-оглы в том, что хотя он не принимал прямого участия в разбое и убийствах, но знал о готовящемся нападении на Голубева и Пирумова, у которых разбойники предполагали найти значительные суммы денег , предупредил разбойников, что в ночь на 23 июля Голубев и Пирумов будут ночевать на заводе последнего, и обещал злоумышленникам свое содействие в качества старшины с. Шеллы и начальника разъездной команды, а затем, по совершении преступления, направил полицейские власти на ложный след разбойников. Оправдав тринадцать подсудимых, временный военный суд представил главноначальствующему гражданской частью на Кавказе особое постановление об обнаруженных на судебном следствии обстоятельствах, возбуждающих по этому делу ответственность других, суду не преданных лиц. По закону, представитель обвинения не должен преувеличивать значение имеющихся в деле доказательств и даже, если находит оправдание подсудимых уважительным, обязан заявить о том суду по совести. Вот причины, по которым речь помощника военного прокурора не ответила ожиданиям г. Величко, и первый несомненный для него факт по хубларовскому делу, вызвавший его неудовольствие против военного суда, объясняется его личным недоразумением (?!).

Судебное заседание по хубларовскому делу производилось при открытых дверях, при участии 5 защитников подсудимых: 4 присяжных поверенных и одного кандидата на военно-судебные должности, и продолжалось с 8 по 23 декабря 1897 года. В присутствии многочисленной публики суд допрашивал свидетелей, выслушивал объяснения подсудимых и проверял доказательства вины и невиновности их. Не надо большой юридической опытности, чтобы в последние дни такого большого процесса предвидеть его результат. Приговор справедливого суда всегда отвечает данным судебного следствия, а не посторонним соображениям. В этом отношении репутация военного суда на Кавказ давно установилась, почему заинтересованные в судьбе Хубларова лица могли за день и даже за два перед провозглашением резолюции ожидать его оправдания и подготовлять торжественный обед для него. А потому второй несомненный и подозрительный для г. Величко факт также объясняется его личным недоразумением (?!). В состав суда по хубларовскому делу временными членами были войсковые старшины казачьих полков: I Лабинского и Сунженско-Владикавказского, и два капитана Асландузского резервного батальона. Напрасно г. Величко утверждает, что состав выездной сессии был на хубларовском обеде. Неправда, никто из состава суда там не был: приглашался на обед один кандидат на военно-судебные должности, защищавший татар, но и он отказался от приглашения.

Хубларовское дело, по кассационной жалобе, было в главном суде, который 29 января 1898 г. оставил жалобу без последствий. Производилось и дознание по инсинуациям на председательствующего по этому делу военного судью; но оно фактов г. Величко не подтвердило.

Председатель Кавказскаго

Военно-Окружного Суда Македонский.

От изд. 1) Первая и весьма серьезная неточность в письме г. Македонского, на которую находим нужным указать, заключается в его категорическом утверждении, что суд констатировал в хубларовском деле «ограбление денег и вещей у живых и мертвых». Это, безусловно, неправда. Все без исключения судебные отчеты по этому делу констатировали, что у жертв преступления ограблены не были ни деньги, ни ценные вещи, оставшиеся на виду. Убийцы даже не взяли портмоне с сорока рублями, находившееся в руках одного из убитых. Этот факт точно устанавливает характер преступления: тут не могло быть и речи об убийстве с корыстной целью. Мы искренно удивляемся, что г. председатель суда оказался столь неточно осведомленным в вопросе, дающем всему делу совершенно определенный характер. Эта существенная неточность сама по себе служит веским опровержением высказанного дальше г. Македонским утверждения, что «разбойники» хотели убить Голубева и Пирумова (конкурентов Хубларова) просто потому, что предполагали найти у них большие суммы денег. На Кавказе все чаще и чаще проявляется у многих тенденция сваливать на пресловутых «разбойников» преступления, в которых так или иначе замешаны всесильные армяне, — до покушения на жизнь князя Голицына включительно.

2) Укажем, как на характерную подробность, на упоминаемое вскользь г. Македонским особое постановление временного военного суда (оправдавшего первых подсудимых с Хубларовым во главе) о привлечении к ответственности других «суду не преданных лиц», на основании каких-то обстоятельств, обнаруженных судебным следствием. Тут речь, несомненно, идет между прочим и о Джафар беке Везирове, уважаемом больном старике, на которого указывает В.Л. Величко. По-видимому, «особое постановление суда» оказалось основанным на данных довольно шатких, ибо Джафар бека, пришлось отпустить после долгого предварительного заключения, не подвергая даже суду, причем Г. Иваненко отнюдь не встретил освобождения этой невинной жертвы неправды или грубой ошибки лирической речью, подобной той, какою он наградил более счастливого г. Хубларова.

3) Из трех фактов, которые г. Македонский собирается опровергать, первый, т.е. произнесение г. помощником военного прокурора оправдательной речи, вместо обвинительной, он не только не опровергает, но подтверждает целиком, доказывая только, что это законом не возбраняется. Но В.Л. Величко и не указывает на юридическую беззаконность этого факта, а просто отмечает его, как несомненный и характерный для данного дела.

4) Второй факт, т.е. приготовления к роскошным празднествам, начавшиеся за несколько дней до приговора суда, г. Македонский опять-таки признает действительным , объясняя его только смышленостью шушинских обывателей, «и заинтересованных судьбою Хубларова лиц», догадавшихся по ходу следствия и свидетельским показаниям , что дело кончится добром.

В.Л. Величко опять-таки ведь и не утверждал, ничего другого; он только предполагал, как и многие другие, что следствие велось, по меньшей мере, неумело, и доверие суда к свидетелям было, пожалуй, преувеличено, если принять в соображение, что все почти свидетели, показывавшие на предварительном следствии в 1895 г. против Хубларова, во время суда (спустя два с половиной года) резко изменили свои показания, повернув их в его пользу.

Последний факт подтверждается не только всеми печатными отчетами, но и статьей одного почтенного кавказского юриста, своевременно не пропущенной тифлисской цензурой и находящейся в наших руках. Констатировано также, что суд не принимал никаких мер к выяснению этого странного явления и основал свой приговор исключительно на вторых, исправленных свидетельских показаниях.

Для юристов, знакомых с чудовищным развитием лжесвидетельства на Кавказе, особенно в делах, где замешаны богатые армяне , такое непроверенное доверие может показаться несколько рискованным, а самые свидетельства не столь уже решающими. А уж говорить речи, подобные сказанной г. председательствующим Иваненко Хубларову, который был известен и до этого темного дела всему Кавказу исключительно как водочный эксплуататор, высасывающий всю окрестность, — прямо неосторожно.

5) Относительно указания В.Л. Величко на то, что состав выездной сессии, за исключением забытого г. Македонским подполковника, «принимал участие в Хубларовских празднествах» г. председатель суда отвечает, что «никто не был на Хубларовском обеде». Нет ли тут недоразумения? Бывшие тогда в Шуше хорошо помнят, что празднества длились три дня и были очень разнообразны. Настаивать на последнем факте считаем, впрочем, лишним, думая что и предыдущих довольно, чтобы доказать, что в этом злосчастном деле было много досадно не разъясненных сторон, очень невыгодных для престижа русского имени, которым так дорожил покойный В.Л. Величко, и что возражение г. Македонского в общем мало пролило свету на эти темные стороны. Кем, когда и насколько умело производилось «дознание», о котором упоминает г. Македонский, и какие именно факты оно не подтвердило — мы не знаем, но продолжаем твердо верить, что серьезный подробный пересмотр всего этого дела дал бы, если не формальный повод к кассации, которого опытные юристы легко могут избежать, то, во всяком случае, ряд поучительных и «не радостных бытовых подробностей, не лишенных важности. Интересно уже то, что одних обвиняемых оправдали, других понапрасну арестовали, а настоящих так и не нашли. Единственный виновник оказался укрыватель ; — а где же убийцы? Кому было выгодно это преступление без ограбления?

Теперешний Ахалцыхский уезд составляет значительную часть Верхней Карталинии, занимавшей, главным образом, бассейн верхнего течения Куры и бассейн Чороха. Страна эта искони населена была грузинами и входила с отдаленных времен в состав грузинского царства. С XIV века Верхняя Карталиния именуется Саатбаго. 1828 г. составляет эпоху в судьбе значительной части старинного Саатбаго. В этом году, 15-го августа, русские войска, предводимые Паскевичем, после блистательной победы, одержанной над турецкими войсками, взяли штурмом Ахалцых. В 1829 г., по Адрианопольскому миру, Россия, между прочими приобретениями, получила от Турции и Ахалцыхский пашалык, который был вскоре обращен в Ахалцыхский уезд, сначала Кутаисской, а затем Тифлисской губерний.

Взятие русскими войсками Ахалцыха, считавшегося туземцами неприступным пунктом, навело панический страх на мусульман: масса туземного населения так и хлынула в Турцию. Зато, в течение каких-нибудь 5-6 месяцев, к нам пожаловало свыше 106 000 армян.

Уже в 1831 г. ахалцыхские армяне-эмигранты подали прошение графу Паскевичу, состоявшее из 10 пунктов; главные пункты: 1) чтобы с армянами-григорианами не были поселены другие народности; 2) чтоб ахалцыхские армяне имели право учредить свой особый «национальный суд»; 3) чтобы им предоставлено было право свободной и беспошлинной торговли и т. д. Но не таков был граф Паскевич: ясное дело, он отверг все эти наглые требования.