Кавказ

Но у нас есть зато другая, более совершенная и принципиально-цельная школа, а именно великолепная армия наша. Азербайджанские татары, пройдя через нее, развили бы свои природные достоинства, полезные для государства, и отрешились бы от многих теперешних недостатков. На первый взгляд, прямо непонятно, почему эта народность, способная к военной службе, доселе платит особый налог, взамен отбывания воинской повинности. При более близком знакомстве с вопросом, окажется, что эта аномалия: — результат местных кавказских влияний, враждебных русскому делу.

Надо, разумеется, не формировать туземные мусульманские дружины, а призывать мусульман в обыкновенные полки, гарантируя им беспрепятственное соблюдение обрядов их религии. Тогда они с радостью пойдут служить Царю и Отечеству. Надо полагать, что этот назревший вопрос получит разрешение в близком будущем.

Для мусульманской интеллигенции мало-помалу возникает другой вопрос, чисто бытовой. Получив образование в наших высших учебных заведениях и чувствуя себя, как дома, в русской интеллигентной среде, молодые образованные мусульмане бывают затруднены в выборе себе подходящих жен. Туземные женщины оказываются недостаточно развитыми и гаремный склад устарелым, а на русских девушках татарам жениться нельзя, в силу каких-то преград, которые во всех православных странах, кроме России, давно уже отвергнуты. В Константинополе мусульманин может жениться на православной, Тифлисе или Елизаветполе — нет. Образованные мусульмане чужды всякого фанатизма, охотно женились бы на православных и добросовестно воспитывали бы в православии детей от такого брака; только сами они не склонны изменять вере отцов, считая это унижением человеческого достоинства. Я знаю в Закавказье несколько примеров образцовой семейной жизни мусульман с христианками, к которым весьма доброжелательно относится вся иноверная родня. Это — браки, заключенные за пределами России и затем узаконенные в силу особой Высочайшей милости: отеческая дальновидность наших Самодержцев опередила в данном случае равнодушный закон.

Пора эти светлые исключения сделать правилом и, так сказать, приготовить кошницу для зреющих плодов. Не надо забывать, что, как выше сказано, разумно направленное культурное развитие мусульман неминуемо приведет их к теснейшему сближению с русскими, с которыми они состоят в кровном и в идейном родстве, как показывает вся наша история.

Для того чтобы это родство не свелось к нулю, необходимо справедливое и разумное отношение к делу. Между тем, и в печати (особенно армянствующей и еврействующей), и на практике у нас не особенно справедливое отношение к мусульманам: им слишком часто и без всякого основания дают понимать, что они пасынки. Во имя чего, например, у себя на родине они не уравнены во всех правах с такими сомнительными и зачастую фиктивными пришлыми христианами, как армяне, неизмеримо менее благонадежные в политическом и общественном отношениях? Во имя чего в кавказской печати разрешается цинично издеваться даже над священнейшими верованиями мусульман, а разоблачать армянские шашни крайне затруднительно?

Выше я указал на возмутительную выходку армянствующего публициста против памяти Мухаммеда, едва не вызвавшую резни. Мне вспоминается теперь не менее характерный случай. В том же «Тифлисском листе» была помещена статейка, приблизительно следующего содержания: «В такой то местности Елизаветпольской губернии имеются свободные земли для русской колонизации. Прежде на этих землях жили армяне, а теперь проживают вытеснившие их мусульмане. На этих землях можно бы поселить русских крестьян». Эта статья имела вид совершенной нелепости, так как нельзя же называть свободной землю, на которой уже живут мусульмане, русские подданные. Ясно, что она была написана с целью выставить дело русской колонизации, как вопиющую несправедливость, проявить рабскую ненависть к мусульманам и вместе с тем намекнуть этим последним, что с ними церемониться не будут, что у них отнимут землю, — и тем разжечь в мусульманской среде неудовольствие против русской власти. Я, конечно, счел долгом ответить в «Кавказе» на эту гнусность, что русская колонизация не посягнет на кровные туземные интересы, причем, зная местные цензурные нравы, употребил самые сдержанные выражения. Тем не менее, мой ответ был задержан цензурою на два дня и пропущен ею лишь после того, как редакция «Тифлисского листка» сама возразила на свою странную статью. Тогда я обратился уже с мотивированным заявлением в канцелярию главноначальствующего и не в пример прочим аналогичным случаям, армянствующий цензор был сменен, ибо чаша допущенных им гнусностей слишком наглядно переполнилась.

В мусульманских провинциях Закавказья то и дело поговаривают о выселении туземцев в Турцию и Персию, и частичное выселение происходит непрерывно. Вызывают его отчасти эмиссары из этих государств, сулящие мусульманам золотые горы, и несклонность воинственных азербайджанцев переходить к новым, менее кочевым и более мирным условиям жизни; но не менее виновата в этом и армянская интрига , систематически выталкивающая русскими служилыми руками мусульманское население с насиженных мест, чтобы заменить их пришлыми армянами; виновато, в итоге, и неудовлетворительное управление этими провинциями, недостаточно вдумчивое и добросовестное отношение к народу, который жаждет правды и был бы вернейшим слугою сильной, но справедливой власти.

Панисламизм может развиться лишь на почве народного неблагополучия и неудовольствия. Его воздействие не дошло до таких размеров, какими стараются стращать кавказскую власть армянские интриганы и их прислужники, он, несомненно, бродит в мусульманских районах Закавказья, где за последнее время замечается весьма характерное сближение между суннитами и шиитами. Такие сближения происходят лишь под влиянием общих неблагоприятных условий жизни , когда страдающие элементы ищут единения, забывая прежние разногласия и раздоры. Но нельзя отрицать, что панисламизм есть, тем не менее, химера , ибо расовые различия сильнее, чем единоверие. История Востока служит в том порукой.

Конечно, и химера может создать неприятные осложнения, вроде андижанской вспышки. Но лучшим средством каких бы то ни было осложнений и политических заболеваний всегда была и будет действенная, а не формальная только забота об истинном благе населения, во всеоружии полного знакомства с его бытом и миросозерцанием. Об этом прежде всего и необходимо позаботиться.

16. ГОРЦЫ ДАГЕСТАНА

Вопрос о Дагестане значительно сложнее. Он настолько сложен, что подробно говорить о нем следует лишь глубоко осведомленным специалистам. Разнообразие наречий, обособленность отдельных племенных общин, глубокие мистические тайники мюридизма, многовековое прошлое горских патриархальных республик, лишенных даже такой элементарной государственности, какая была в ханствах Закавказья, — все это начала, порождающие немало затруднений для русской власти в прошлом и грозящая таковыми в будущем.

Сравнительно недавняя долгая и по временам небезуспешная борьба с Россией дагестанским населением не забыта. Оно требует уважения к себе, потому что сознает свою силу, боевую и культурную. Лезгинские племена, населяющие Дагестан, обладают серьезными способностями и к сельскому хозяйству, и к торговле (особенно кази-кумухцы), и к прикладным художествам; их кустарные изделия издревле славятся во всей Передней Азии. К земле они прилагают столько вдумчивого труда, сколько русскому крестьянину и не снилось; они, например, прилепляют к голым скалам искусственные каменные площадки, наносят туда землю и разводят там огороды или мотыгой возделывают пашни.

К ратному делу они приспособились исторически, частью в силу природной склонности, частью под влиянием условий местности. Дагестан был недосягаемым орлиным гнездом, откуда удобно было совершать безнаказанные набеги. Отсутствие устойчивого порядка в соседних «государствах» открывало этим набегам обширное поле деятельности, а развитию мирных торгово-промышленных сношений, конечно, мало способствовало, и многие дарования дагестанских племен оставались без применения. Они мало применяются и теперь, за недостатком должной заботы об их культурном развитии.

Если человеку с сердцем симпатичны мусульмане-азербайджанцы, то жители Дагестана еще более вызывают сочувствие. В них много истинного благородства: мужество, верность слову, редкая прямота. Многие племена, например, считают убийство из засады позорным, и у них есть пословица, гласящая, что «врагу надо смотреть в глаза». Самый поверхностный взгляд на дагестанцев убеждает в том, что они — люди с достоинством. Разумеется, не все таковы: есть «воровские ущелья», т.е. племена, пользующиеся плохой репутацией в самом Дагестане. У покойного князя Н.3. Чавчавадзе, бывшего дагестанского военного губернатора, гостил однажды приятель с петербургскими взглядами на жизнь; к князю пришли в ту пору по разным делам представители нескольких «ущелий», или родовых союзов; одному из них, скромному оборванцу, князь подал руку, невзирая на огромную разницу положений, а другому, заносчивому джигиту в щегольской черкеске дал увесистую оплеуху; оба приема, к удивлению петербуржца, возымели благотворное действие, потому что были применены с тонким знанием местных людей и отношений…

В словах, отмеченных курсивом, заключается весь секрет разумного управления Дагестаном. На Кавказе вообще, а в Дагестане в особенности, администратор должен быть не идеологом уравнительных теорий об отвлеченном человеке, а натуралистом в широком смысле этого слова, знатоком явлений местной жизни, реально на них смотрящим. И мерка морали должна быть приведена в соответствие с ними. Так, например, убийство по адату, по обычаю кровной мести, должно быть понимаемо и караемо иначе, чем простое преступление. Воззрения народа меняются медленно, и желательные изменения по силам лишь такому правителю, который стяжал достаточный авторитет в глазах туземцев и приспособляется к их взглядам.

Все это, казалось бы, элементарно, само собою разумеется: а между тем, приходится это повторять, потому что наша бюрократия, особенно окраинная, страдает недостатком вдумчивой приспособляемости, недостатком традиций и на исторический опыт не обращает должного внимания. История говорит, например, что дагестанцы искони презирали армян и даже грузин, бывших во времена грузинского царства данниками и объектом набегов лезгин. Исторические счеты долго помнятся кавказскими и вообще горскими народами. Ясно, что предоставление армянам и грузинам служебных должностей в Дагестане явилось обидой для населения, не говоря уже о том, что во всяком крае русское государственное дело должно проводиться русскими людьми, при помощи коренных, местных, в тесном смысле слова, лучших туземных сил: грузин в Грузии, азербайджанцев в Карабахе и самих дагестанцев в Дагестане.

Такой исключительно умный и талантливый человек, как князь Н.3. Чавчавадзе, был, положим, там на месте и сумел привлечь к себе симпатии многих дагестанцев; но того же нельзя сказать о большинстве его подчиненных, которые своим обращением с народом затормозили сближение его с русскими государственными началами. В противоположность этому необходимо указать на благотворные результаты умелой административной работы К.В. Комарова, наглядно сказавшиеся во время последней дагестанской вспышки в конце семидесятых годов; тут было все: и беспристрастная осведомленность, и высокий уровень русского престижа в местностях, управлявшихся русским человеком, и скорое подавление беспорядков умелою рукою, при помощи ничтожных средств.

Надо знать расовую психологию. На Востоке вообще покорны только силе, но есть оттенки, игнорирование которых приводит к ошибкам, невыгодным для государства и несправедливо тяжким для населения. Ясно, например, что армянин, предки которого в течение веков были низкопоклонными рабами иноверных деспотов, требует строгой, суровой дисциплины, без поблажек и компромиссов ; как только допускаются эти последние, — армянин властвует и заносится , как раб, обманувший или одолевший своего господина: элементы свободного человека в нем еще исторически не наросли , его психофизический организм еще не готов для воспринятия высших начал нравственного общежития. Его надо воспитать честною строгостью , непременно строгостью, потому что она ему понятнее. Иное дело дагестанец. Ему, конечно, не мешает чувствовать наличность русской грозной силы, которая вырвала из рук его оружие и сломила его дикую свободу. Но этою свободою была взращена сильная и по-своему нравственная личность, которая вправе требовать признания своих достоинств и предпочтения мирных воздействий перед ненужными во многих случаях суровыми мерами.

Забота о просвещении, о развитии и художественном подъеме кустарных промыслов, — все это понятно дагестанцу и было бы им оценено достоинству: в противоположность некоторым другим горцам, он не только хищная птица , какою рисуют его поверхностные наблюдатели, но и человек, чрезвычайно способный в культуре. Надо принять во внимание и экономические условия. Население растет, а хлеба и в прежнее время Дагестану не хватало, чтобы народ обладал достаточною покупательною способностью, надо поддержать скотоводство, т.е., на практике обеспечить ему зимние пастбища в степях Закавказья. Голод, когда принимает острые формы, никого добру не научит: мирный обыватель, без клюва и когтей, станет нищим или воришкой, а воинственный горец разбойником или бунтарем. «Голодный бунт» может стать почвой для болезненного развития мюридизма и иных форм воинствующего обособления, религиозного или племенного.

Дагестан, особенно при условии недостаточно вдумчивого и добросовестного управления им, надолго еще будет одним из опасных в политическом отношении мест нашей южной окраины; с другой стороны, за отсутствием собственной житницы, он всегда будет экономически, а стало быть, и политически, в руках русской власти; его всегда можно будет взять голодом , так как путей для подвоза хлеба очень мало, всего два-три. Но это… крайности, до которых лучше не доходить. У дагестанцев много данных для нормального приобщения к русскому делу, а русская история богата свидетельствами о том, что нашим огромным территориальным ростом мы обязаны не одной силе русского меча, но и могуществу дальновидной любви.

Разница между дагестанскими и прочими горцами-мусульманами заключается в том, что последние в большинстве культурно ниже и более разнообразны по племенному происхождению, обычаям, духовному и социальному складу. Наши казаки, да и сами кавказцы, связывают с этими племенами различные понятия и клички, выработанные практикой: кабардинец — рыцарь, ингуш — вор, чеченец — неустойчив политически и нравственно, как и осетин. Размеры настоящей книги не позволяют подробно всматриваться в отдельные части этого горского калейдоскопа, не имеющего крупного политического значения с точки зрения русского дела: это труд для художника или ученого этнографа. Достаточно ограничиться несколькими обобщениями.

Во-первых, все эти горцы (а также и горцы-христиане, — сванеты, пшавы, тушины, хевсуры) покорены природой , находятся в тесной от нее зависимости. Они в основе язычники, какого бы исповедания формально ни придерживались. Родовое начало и обычаи — нормы их жизни. С нашей так называемой цивилизацией у них ничего общего нет, и, пожалуй, быть не может, так как она по своим основным началам противоречит их природе, внутренней и внешней. От столкновения с чуждой им культурой они или съежатся (уберутся подальше в горные дебри), или совершенно обезличатся, или, что вернее, погибнут. Нельзя не заметить, что горец, побывавший в городах, хлебнувший растленной «цивилизации» и научившийся по-русски, — обыкновенно ненадежный, дрянной человечек, если совершенно не обрусел, как многие осетины; высокие же духовные черты своеобразной психологии легче всего встретить в горце, нетронутом цивилизацией: он надежнее и нравственнее.

Время, и только время, может спокойно решить вопрос об этих племенах, которым дай Бог подольше беспрепятственно повиноваться природе в своих орлиных гнездах и наслаждаться по-своему ее дарами, под великодушным кровом русского Царя…

17. РУССКИЕ ЛЮДИ НА КАВКАЗЕ

С русской, народно-государственной точки зрения особо важен вопрос о том, как живется на рассматриваемой окраине русским людям и как выполняется ими русское дело. На основании помещенных выше глав настоящего очерка приходится, в итоге, дать нерадостный ответ на этот вопрос.

Но можно ли сравнительно плохую работу русских людей на кавказской окраине всецело поставить в вину только этим людям? Ни в каком случае. Для правильного суждения о данном вопросе необходимо иметь в виду условия местной природы, и черты коренного кавказского населения, в 50 раз более многочисленного, чем русское, и исторические условия, включая сюда нашу политику по отношению к Кавказу.

Все эти условия, в итоге, неблагоприятны: они таковы, что необходимы героизм отдельных лиц или большое совершенство русских национальных учреждений, чтобы работа шла удовлетворительно. Героизму можно радоваться, следует им гордиться, но требовать его от многих было бы странно. Учреждения же необходимо создавать такие, которые соответствовали бы местным своеобразным условиям жизни — и, если это не удается, то по возможности не надо стеснять народного творчества в этой области. Наконец, необходимо, чтобы установился определенный взгляд на задачи русского дела в крае, ибо нет ничего вреднее бессистемных полумер.

Правительственный взгляд подсказывается историей и самим существом нашего государства. У других европейских держав и, в частности, у Англии есть в Азии колонии, отрезанные от метрополии морями и чужими землями. Пионерами в таких местностях явились сперва миссионеры, торговцы, торговые компании с их кондотьерами и, наконец, правительственные чиновники с отрядами регулярных войск. Преобладающей чертой колониальной политики является стремление извлечь побольше дохода, а потому местные особенности не подвергаются резкому изменению, и даже некоторые туземные властители оставляются на местах, под условием покорности завоевателям.

У нас не то. Наши завоевания являются скорее расширением естественных границ империи, вследствие чего культурное сближение присоединяемых областей с руководящим центром, безусловно, необходимо: местные организации подлежат значительно большему растворению, центральное правительство должно быть единственным источником, власти, и вассальные отношения к ней со стороны каких-либо туземных вождей терпимы лишь временно, как пережиток отходящего прошлого.

Ясно, что русская задача значительно сложнее и что для ее выполнения нужна работа не только правительственная, т.е. войска и канцелярия, но и народная, т.е. образованное общество, торговцы и крестьяне — переселенцы. Ясно, стало быть, как многое зависит от своевременной выработки дальновидней программы, устанавливающей незыблемую точку зрения на данный вопрос.

Необходимо отметить, что наша народная масса в течение целого столетия относилась к нему, по чутью, более правильно, нежели общество, правящие сферы и печать: среди так называемых интеллигентных русских людей доселе преобладает то английский, то, еще менее применимый, австрийский взгляд на наши имперские окраины, излишняя самобытность которых отстаивается то во имя конституционно-правовых мечтаний, то с притворною приверженностью к Самодержавно, природе которого противоречит органическое обособление окраин или отдельных областей. Такие стремления большею частью внушаются самими инородцами, конечная цель которых состоит в отложении от России. Русский по духу человек желать этого не может, особенно, когда речь идет о земельном достоянии, купленном кровью многих поколений доблестных предков.

Если пересадить дерево в чуждую ему дотоле почву, поставить его в незнакомые естественные условия, то оно либо погибнет, либо, если приспособится к новой обстановке, то постепенно переродится, значительно изменится в отношении внешности и плодов. Не подлежит ни малейшему сомнению, что соответственной перемене подвержен и человек, как существо психофизическое. Это тем более неизбежно, когда ему при новых естественных условиях, приходится вступать в тесное соприкосновение и даже родниться с людьми совершенно иного духовного и телесного склада. Путешественники, знакомые с Индостаном и присматривавшиеся там к жизни англичан, говорят в один голос, что даже представители железной англо-саксонской расы, невзирая на горделивое отношение к туземцам и сравнительное от них отчуждение, за несколько лет весьма резко меняются под влиянием пищи, климата, малярии и т.д. Происходит перемена к худшему , так как положительные черты племенного характера частью вырождаются и уродуются, частью вытесняются чисто местными чертами туземного пошиба. Не надо забывать при этом, что англичане в Индостане, — торговцы и должностные лица, — обставлены там буквально блестяще, по сравнению с русскими людьми на Кавказе. И тем не менее, они меняются к худшему, вследствие чего английское правительство не дает своим служилым людям слишком заживаться в этой азиатской колонии, и даже самые умные, самые полезные деятели, обыкновенно по прошествии пяти или семи лет возвращаются на родину.

Мы, с одной стороны, далеки от такого культурно-государственного взгляда, с другой же — вынуждены действовать иначе, ибо Кавказ — не колония, а лишь окраина государства: чтобы связь не порывалась, там необходима прочная русская оседлость , — и лишь служилый класс полезно от времени до времени „освежать".

18. КАЗАЧЕСТВО

Передовой русской волной на Кавказ было казачество, сперва терцы, позднее кубанцы. Оно поставило железную преграду нападениям горцев на тогдашнюю южную окраину России, но в значительной степени переняло и внешность, и черты духовного склада своих противников, с которыми, вдобавок, и породнилось. Последнее обстоятельство, особенно ввиду совершившегося в истекшем столетии резкого перехода к новым условиям и формам жизни, неблагоприятно отразилось на казачестве.

Оно, несомненно, представляет собою замечательное воинство, — и недаром конвой Государя Императора состоит из казаков. Но в области культурно-экономической кавказские казаки, несомненно, отстали. Сельское хозяйство у них, с серьезно-агрономической точки зрения, заслуживает названия хищнического. Положим, степь еще велика, и чернозем не истощен; но разве не было бы правильнее все-таки думать о будущем? Сотни тысяч выходцев из внутренней России, так называемых «иногородних», наводняют собою области терскую и кубанскую, выступая в качестве арендаторов, торговцев и, в огромном большинстве, — сельских рабочих; отношения между казаками и иногородними не очень хороши: по крайней мере, обе стороны постоянно недовольны.

Ясно, что казачеству недостает правильного самоопределения в области социально-экономической и что, с другой стороны, оно инстинктивно пугается постоянного прилива русских народных волн, изменяющих характер жизни.

Одолевает казаков и постоянно растущая официальная переписка, как в собственно войсковых, так и в иных учреждениях, значительно усложняющих жизнь. В огромном большинстве казаки, даже образованные, не склонны к этому занятию, а потому даже в разных войсковых учреждениях забирают ненормально большую силу «письменные» казаки, представляют собою особый тип черкесочной бюрократии, в итоге не очень симпатичной. Когда какое-либо дело знакомо лишь весьма ограниченному числу людей и потому малодоступно общественной критике, то в нем развивается особого рода «жречество», со всеми его отрицательными сторонами, в ущерб справедливости и интересам населения. Такие черты замечаются в работе некоторых местных административных инстанций.

Казачество Северного Кавказа очутилось вообще в условиях, не отвечающих его первоначальному назначению, и к ним не приспособилось. С одной стороны, русская граница шагнула далеко вперед от бывших некогда порубежными казачьих станиц; зарубежного неприятеля, к которому можно было бы являться по собственному почину за добычею и славой, теперь под рукой нет. С другой стороны, однако, местная боевая задача казачества не может считаться отжившей, и вопрос о ней не исчерпан, так как горское население замирено лишь до известной степени и сравнительное спокойствие поддерживается лишь присутствием военной силы; одною из наиболее применимых к местным условиям частей ее является казачество, хорошо освоившееся с туземными обычаями и формами борьбы. Вдобавок, нельзя не видеть, что под влиянием зловредной «полуцивилизации» туземное население Северного Кавказа (да и всего края) утрачивает многие высокие коренные черты свои, как например, высокую честность в куначеских отношениях, новых добродетелей не приобретает и, попросту говоря, нравственно разлагается. То, что прежде являлось борьбой за дикую свободу, теперь проступает в виде разрозненных, но все более учащающихся преступлений, как плод разнуздания дурных инстинктов.

Усугубляется это ухудшением экономических условий, — и можно сказать, что нарастает для спокойствия края не меньшая опасность, чем та, которая некогда была «на линии». Дело осложняется еще тем, что босяческому разложению подвергается и русская народная масса и что, с другой стороны, казачество, опутанное сетью циркуляров и сложных законов, затруднено в выполнении своей национальной задачи. В частности, судебно-правовой формализм, с его объективно-гуманной точкой зрения, стесняет вооруженные действия казаков в так называемое мирное время.

Ведь если, например, отряд станичников прибегнет к испытанному некогда способу восстановления мира и порядка, т.е. пойдет набегом на ингушское или чеченское воровское гнездо, — то из этого выйдет большое уголовное дело, а местная армяно-еврейско-нигилистическая печать, вроде «Северного Кавказа», «Казбека» и т.п., поднимет целую историю. Ингуши и чеченцы еще не вышли из того периода, когда, если не отжившие свое время казацкие набеги, то быстрые и крутые административные меры, отвечающие их понятиям о реальном возмездии, были бы им полезны; а вместо этого в крае введены учреждения, уместные в Англии или Франции. Совершится убийство, ряд убийств, грабежей, угона скота и т.п., — а вы извольте обращаться в суд, иметь дело со лжесвидетелями, обеляющими виновных, и, в итоге, зачастую не достичь ничего; кроме новых неприятностей.

Вольный русский орел, отстаивавший некогда наши пределы от вражьего натиска, теперь дома и в соседских передрягах лишен крыльев и связан. Таково, конечно, требование времени, но вряд ли можно сомневаться в том, что оно противоречит природе казачества.

Ближе к своей задаче стоят казаки, несущие службу государеву на турецкой и персидской границах; они стоят на таких местах, куда, так сказать, ворон костей не заносил, в камышах Аракса, в горных дебрях Артвина, — и всюду представляют собою грозную русскую силу. Если бы вдоль границы, где возможно, оказалось побольше казачьих станиц, а не временных постов, то картина Закавказья была бы теперь совсем иной; в частности, десятки тысяч турецких армян, составляющих истинное несчастье края в настоящую минуту, не перебрались бы столь беспрепятственно в наши пределы.

Так или иначе, каковы бы ни были отрицательные стороны казачества и его теперешнего быта, оно представляет положительную русскую силу в крае и песня его далеко не спета, в виду возможных еще в близком будущем осложнений.

19. СЛАВНАЯ КАВКАЗСКАЯ АРМИЯ

Тебе, семья богатырей,

Хвалу шлет ныне вся Россия

И степь, и горы снеговые

И ширь мятежная морей!

Тебе, за подвиг величавый

Не ждавшей суетных наград,

Земных не ведая преград

И правду чтя превыше славы!

Тебе, что в пламени, в крови,

В томленьи мук неизъяснимых

Святыню доблестей родимых

Блюла во гневе и любви!..

Ты просвещения денницу

Вела за бурей лютых сеч!

Все дальше гнал твой грозный меч

Нашествий дикую границу!

И чтит земля твои труды —

И, кубок мира поднимая,

Тебе, от края и до края,

Все говорит: «Аллаверды!»[27].

Если казачество выполняло в течение веков и доселе, при неблагоприятных обстоятельствах, выполняет народно-боевую задачу России, то великолепная кавказская армия служит русскому делу со славой и честью в области военно-культурной. Ее значение огромно и в мирное время, так как, с одной стороны, слава ее подвигов и страх перед ее силою необычайно живы в крае, а с другой — наши кавказские воины являются, безусловно, надежнейшими, духовно-высокими и во всех отношениях лучшими истинно-русскими, людьми. В целом ряде прославленных полков за долгое боевое время сложились такие крепкие традиции, которых не в силах подорвать ни случайные военачальники, попадающие туда иногда по протекции, ни единичные люди, безразлично относящиеся к русскому делу, ни противорусский скверный склад местной жизни.

Кавказская армия была всегда, осталась ныне и, надо надеяться, останется навсегда несравненной школой долга и чести. Достаточно взглянуть на любой из этих полков, хотя бы в момент полкового праздника; когда выносят перед фронт старое, простреленное и почерневшее полковое знамя, каким священным огнем горят глаза молодых солдат, недавно пришедших из внутренней России, но уже всей душою подчинившихся полковой традиции.

Она глубочайше влияет и на духовную личность офицеров, и на весь склад их жизни. Нечего и говорить о замечательном полковом товариществе: проявления его так и брызжут на каждом шагу; но сверх того, у этих полковых семей есть крепко держащиеся благородные взгляды на жизнь, выработанные ими самостоятельно. Так, например, в Тенгинском полку весьма крепко традиционное уважение к женщине, и офицер, который бы позволил себе без определенных честных намерений ухаживать за девушкой или разрушать чужую семью, был бы с презрением удален из товарищеского круга.