Штамп Гименея

И как вы думаете, где мы вели ту самую студенческую жизнь, которая, как известно, самое прекрасное время в жизни? Где мы духовно сближались друг с другом, где при свечах читали Толстого? Стоп. Этого мы, как раз, не делали никогда. Вино пили, да. Бывало. И друг с другом сильно сближались, это тоже. Хотя лично я сильно сближаться не торопилась, опасаясь разрушить нежные и трепетные отношения с Андреем. Приходилось обходиться только философскими беседами. Но, в любом случае, присутствие Витька в качестве студента нашей группы, было наиважнейшей задачей для каждого из нас. Его «зачет» был делом чуть ли не более нужным, чем свой собственный. Однако к концу третьего курса мы коснулись предмета «Археология», который преподавал довольно пожилой, но еще крепкий археолог, повидавший, что называет, виды.

– А что же это господин Захаров не подарит нас своим вниманием? – едко спрашивал он у нас.

– Он болеет, – нетвердыми голосами отвечали мы, потому что археолог (в отличие от всех предыдущих преподавателей) предмет свой любил страстно, рассказывал его невероятно интересно, но и драл с нас, соответственно, по три шкуры. На семинарах он каждого присутствующего называл по имени и заставлял не просто выдавать в эфир списанный текст, но и думать. Что, как известно, студенты умеют делать прекрасно, но почему-то только за стенами аудитории.

– Таких не берут в космонавты, – весело заявил препод на зачете и поставил Захарову жирный нестираемый недопуск.

– Я могу справку принести! – возмутился тот. Со справками в ту пору уже не было проблем. Все было возможно для человека с интеллектом. И с какими-никакими деньгами. Но препод внимательно осмотрел болезненную бледность студента и сказал:

– В то, что вы тяжело больны, я верю и без справки. Можете ее не нести. А вот знания по моему предмету вам принести придется.

– Как же это! – растерянно огляделся Захаров. В его глазах читался вопрос «и что это был за предмет?». Испытания знаниями оказались ему не по плечу. Он трижды пытался пробиться к совести археолога, а тот трижды отсылал его к учебникам.

– Может, правда, выучить? – робко предложил кто-то, когда Витек с горя отказался пить кагор. Но бедолага с такой тоской посмотрел на выскочку, что стало ясно. Это невозможно. Кроме того, переволновавшись из-за незачета по археологии, Захаров не пошел еще на два экзамена. При его и так неслабых хвостах (примерно таких, как у трехглавых драконов), эта доза оказалась смертельной. Той же осенью мы провожали Захарова на приемный пункт военкомата. Его наследственная болезнь не была признана черствыми членами медицинской комиссии.

– Годен, – шарахнули штамп в его дело. Поезд дал три свистка и Витя последний раз помахал нам из окошка набитого пьяными новобранцами плацкарта. Больше мы его никогда не видели. Поговаривали, что Захаров не вынес прозы жизни и подался косить под психа. Это вполне могло бы у него получиться. Но было это или не было в действительности, никто сказать не мог. Знаю только, что приехавшие с севера Витькины родители, потрясенные отчислением сыночки из, скажем прямо, не самого сложного и мозгодробительного ВУЗа, квартиру заперли на новый замок, а потом вообще продали. Вот такая сказочка на ночь. Не спешите чуть что следовать зову крови. Иногда все же лучше напрячься и что-то сделать вопреки желанию лежать на диване. Впрочем, я никогда не отличалась стремлением прикорнуть. У меня другой пунктик. Когда я нервничаю, то меня охватывает лихорадочная жажда деятельности. Сначала, когда я услышала Новость в исполнении Андреева дитяти, мне страстно захотелось нагрянуть к нему в квартиру и все там разнести на манер того, как Маргарита разнесла квартиру критика Латунского. Я даже начала собираться, судорожно меряя висящие в шкафу тряпки. Но когда я взглянула на себя в зеркало перед выходом, то вдруг обнаружила, что одета как на свидание.

– Интересно, почему я надела самое свое сексуальное платье и накрасилась под вапм, если я собираюсь заниматься рукоприкладством и членовредительством? Почему я не нацепила джинсы и футболку? И зачем на мне бабушкины серьги с аметистами в поллица, которые мне очень идут? И очень нравятся Андрею.

– Очевидно, чтобы его вернуть! – честно ответила я самой себе и села на пуфике в прихожей. Вернуть. Но как можно вернуть то, что никогда не было твоим? Мне что, выкрасть из роддома его новенького ребенка? Или, может, пойти и наконец раскрыть глаза на блудливого муженька его свежеродившей женушке? Да, собственно, она-то тут причем.

– Она о тебе может и вообще не знать! – подумалось вдруг мне. А что? Я ей на глаза ни разу не попадалась, она мне тоже. Мы даже на телефонах никогда не пересекались. А дачи-квартиры, куда мы с Андреем регулярно навостряли лыжи для производства нашей неземной любви, были чужими или вообще съемными.

– Главное, непонятно, зачем он мне врал! Он же постоянно клянется, что жена ему совершенно безразлична. Что у них абсолютно формальные отношения, – в задумчивости покусывала я густо накрашенную губу.

– А вдруг это не Его ребенок? – мелодраматично предположила я. В голове тут же заработал генератор счастливых сценариев. Его жена изменяет ему, так же как и он ей. Но из-за ребенка он терпит этот никчемный союз. Однако теперь, когда ему светит перспектива тратить силы, время и деньги на чужого отпрыска, он не задержится у нее ни на минуту. И мы купим ту чудную квартирку на Аэропорту. Хеппи Энд.

– Стоп! Прекрати! Так ты вляпаешься еще на пять лет! – затрещал внутренний голос.

– И что же делать? – растерялась я. Сценарий мне очень понравился. Я уже готова была жить по нему наяву.

– Надо все проверить, – строго отбрил меня голос. Я задумалась. Что может служить для меня истинным доказательством Андреевых чувств? Можно, конечно, спросить у него напрямую. Возможно, что он и ответит мне именно то, что я сама себе нафантазировала. Потому что это очень вкусная и слабо проверяемая версия. А Андрей соврет – недорого возьмет. Это я уже за пять лет уяснила твердо. Стало быть, надо было изобретать какой-то нейтральный, объективный способ доказывания.

– Поезжай в роддом и посмотри, как он будет встречать жену и ребенка, – снова влез в мои мысли невидимый суфлер.

– Как я это сделаю? – возмутилась я. – Ведь я даже не знаю, в каком роддоме она лежит.

– Узнай, – отрезал голос. Я задумалась. А что? Не так и плохо придумано. Действительно, его лицо могло бы сказать мне больше, чем любые слова. Вдруг за ней в роддом вообще приедет не Андрей. Это было бы самым невероятным, самым стопроцентным доказательством его любви ко мне. Осталось только узнать, где же и когда выпишут эту неизвестную мне до сего времени женщину. Это, кстати, оказалось не так и сложно, потому что тот же самый ребеночек, который за пару часов до этого меня огорошил, ответил на все мои вопросы.

– Ты Саша? – плохо контролируя голос, спросила я вражеское дитятко. Оказывается, я совершенно не умею врать! Надо поработать над собой, а то так недолго и остаться без будущего. Все уважающие себя взрослые люди просто обязаны уметь врать.

– Да.

– А ты не знаешь, как можно навестить твою маму? Я ее старая подруга. Зовут тетя Наташа, – отвратительно сюсюкала я.

– Сейчас посмотрю, – бодро ответил киндер. – Она лежит в семнадцатом роддоме. Тридцать вторая палата.

– Что бы ей привести? Что она сейчас любит? – для вида спросила я.

– Сгущенку. Папа ей уже две банки отвез. Говорит, что сейчас маме без сгущенки никуда, – принялся разглагольствовать Андреев сынок. Мне стало плохо от его слов, потому что почто нелюбимой жене возить сгущенку?!

– А когда ее выписывают? – спросила я о главном.

– Должны послезавтра, – сообщил мне Саша. Я больше не выдержала, буркнула смазанное «спасибо» и бросила трубку. Все-таки, это какая-то извращенная пытка, общаться с детьми мужчины, которого ты любишь. С чужими детьми. Сутки я провела дома, бросаясь на стены, как тигра в клетке. Бездействие – не мой конек. С чем-чем, а вот с терпением у меня очень плохо и безжизненно. Поэтому я неуправляемо носилась по квартире, не зная, за что хвататься, а родители с испугом наблюдали мои метания и хлопанья дверьми.

– Что с тобой? – беспокоился папа. С самого детства они усвоили, что если Наташенька не может найти себе применения, жди беды.

– Все хорошо, – процедила сквозь зубы я. Как сказать папе, что меня трясет от желания посмотреть в глаза мужчине, которого я подозреваю в том, что ему родили ребенка. Жена родила. Как я могла бы осветить такое отцу? Особенно моему отцу, который большую часть жизни провел в погонах, отдавая приказы. Думаю, за такой рассказ я получила бы два наряда вне очереди. Я молчала, а послезавтра с самого утра вызвонила справочную роддома номер семнадцать и узнала, что выписка у них происходит после двух часов. Ждать мамочку с деточкой надо со стороны главного входа.

– Спасибо, – вежливо ответила я. Буквально насильно заставила себя обойтись без косметики. Конечно, мне очень хотелось произвести впечатление на Андрея, но, во-первых, он не должен был меня видеть, а во-вторых, если даже и увидит, то должен понимать, что я там не для того, чтобы ему глазки строить. Так что я, мысленно натаскивая себя, как бульдога, на бой, отправилась на пост около семнадцатого роддома. Добиралась я туда долго и мучительно, поскольку он расположился на какой-то улице 800-летия Москвы, практически у черта на куличках. Я уже было испугалась, что мальчик Саша назвал мне совсем не тот номер роддома, и, фактически, не послал меня в нужный роддом, а просто «послал», но тут увидела автомобиль Андрея. Он стоял около пресловутого главного входа, одиноко поджидая владельца. На меня он даже внимания не обратил, как будто это не я чуть ли не каждую неделю сиживала на его заднем сидении, воркуя с хозяином.

– Кого-то ждете? – спросил меня бдительный охранник, когда я крадучись просочилась внутрь здания.

– Ага, – пространно ответила я, нацепила на ноги бесформенные тряпочные чехлы и забилась на лавочку в дальнем углу. Сердце у меня бешено колотилось, потому что именно тогда, когда я нацепляла их, мимо меня прошел мой возлюбленный, помахивая большим букетом красных роз. Точно таким же, как и обычно он приносил для меня. А вдруг он просто покупал два одинаковых букета? Кошмар. Ладно, спокойствие, только спокойствие. Сейчас все разъяснится. Вот, выходит какая-то дама в спортивном костюме. Лицо изможденное, морщинистое. На руках младенец. Она?

– Валечка! – бросился к даме какой-то седой мужик в ондатровой шапке. Не она. Слава Богу. Хотя, почему слава Богу? Если бы у Андрея была такая страшная и старая жена, мои шансы на замужество с предметом моих идеалов сильно бы увеличились. А вот если бы его женой оказалась вон та стройная брюнетка с роскошной грудью, то тогда…

– Мама! Мама! – бросился к вынырнувшей из недр роддома красивой женщине лет тридцати пяти мальчик.

– Саша, не мешайся! – строго и деловито крикнул Андрей. И подошел к даме с выражением восторга и щенячьей преданности на лице. До меня не сразу дошло. Но потом все же дошло. Эта эффектная мадам и есть пресловутая официальная, на которую Андрюшечка смотреть больше не может. Которая в ногах у него валяется, чтобы только он не упер от нее в свободное плавание. М-да, что-то глядя на них воочию, мне кажется, что если кто-то валяется у кого-то в ногах, то не она. Хотя… Бывает всякое. Вот у меня был один преподаватель в институте, вбивал в наши головы основы исторической методологии. Был он красив так, что посещаемость его предмета (особенно со стороны женского пола) превышала сто процентов за счет уже прослушавших курс старшегруппниц, не переживших разлуки с предметом обожания. Препод в полном восторге вещал о классификациях, созданных в разные периоды разными деятелями, а мы пожирали его глазами. Наверное, он был уверен в полнейшем наполнении нашего мозга нужной информацией, но на экзаменах мы неожиданно продемонстрировали такую студенческую стерильность, что он растерялся и не знал, что делать. То ли раздать всем милостыню за посещаемость и расставить трояки по зачеткам, то ли бежать увольняться и попытать силы в средней школе, где учащиеся еще не достигли возраста половой зрелости и могут смотреть на красивого мужика, не выпадая в осадок. Так что в жизни многое обманчиво, в чем я теперь убедилась еще раз, глядя, как мой (как я считала) Андрей заваливает супругу цветами (действительно, совсем как меня). И хватает на руки, чтобы по-дурацки кружить вокруг мраморной колонны. И орет на весь роддом «Люди, поздравьте меня. У меня дочь родилась».

– Прекрати, ты ее разбудишь! – жена довольно улыбалась, глядя на то, как Андрей (мой Андрей!!!) нежно тормошит кулечек с этой самой новой дочерью.

– И пусть проснется! И пусть! Пусть поорет, я послушаю ее голос, – смеялся Андрей и целовал, не переставая, то кулек, то свою «ужасную» жену. Меня словно бы парализовало. И как это мне не пришло в голову, что все эти пять лет мой принц живет вполне нормальной семейной жизнью, добавляя в нее немного перца с помощью меня. Ярость, которая, вполне может статься, заложена во мне генетически, так как до сего дня она не разу не проявилась, залила мне рассудок до самых краев. Я схватила первое, что попалось мне под руку и с диким криком шарахнула это нечто об пол. Нечто (как выяснилось впоследствии) оказалось вазой, в которую торговцы цветами ставят товар. Видимо, товар временно был раскуплен, а вазу за ненадобностью оставили стоять на подставке в углу.

– Что вы делаете?! – налетел на меня охранник после минутной паузы «к нам едет ревизор», в процессе которой он таращил на меня глаза и хватал ртом воздух.

– Идите вы в задницу! – заорала я, неадекватно вращая глазами. – Видеть вас всех не могу.

– Тут сумасшедшая, – крикнул он и принялся за руку вытягивать меня из моего укрытия. Я достойно упиралась и пыхтела.

– Отстань от меня, кретин. Подумаешь, ваза. У меня жизнь рушится.

– Дура. Сейчас милицию вызову! – грозил он, пытаясь отлепить мою вторую руку от поручня, в который я вцепилась с силой, достойной вурдалака.

– Валяй, – кивнула я, потому что тоже душевно желала чего-то громкого, торжественного и исчерпывающего. Как бригада ОМОНа. И тут я увидела, что Андрей смотрит на меня изумленными глазами, в которых на поверхности изумления еще плещется и испуг.

– Может, сама уйдешь? – уже слабее и даже жалобнее спросил охранник, поняв, что меня можно выкурить из храма нового человека либо по добру по здорову, либо с применением подотчетных спецсредств типа дубинки. Применять ко мне дубинку старичку совершенно не хотелось.

– Да. Я обязательно уйду. И обязательно сама! – громко и демонстративно сказала я. Потом решительно выдернула свою руку из клешни охранника и гордо проследовала к дверям. Битое стекло скрипело у меня под ногами. Стояла испуганная тишина. Я приблизилась к Андрею, который побледнел и как-то мелко и противно затрясся в ожидании неизбежного. Господи, да ведь он до дрожи боится скандала. Только и всего! Спорю на сто баксов, которых у мен все равно нет, что его жена даже не подозревает о моем существовании. Вон как смотрит на меня. Взглядом молодой матери, которая случайно столкнулась с психом. В ее глазах не читалось ничего, кроме страха за ребенка. Может быть из-за ее нежного и какого-то восторженного отношения к плоду чрева своего, а может быть из-за нежелания оставлять уже теперь двух детей без его непутевого гулящего отца, так или иначе, я прошла мимо Андрея, ни на секунду не замедлив шага, даже не кивнув. Он тоже напряженно застыл, склонившись над своим сыном. Делал вид, что тому что-то попало на куртку. Когда я уже закрыла стеклянную дверь, он обернулся и встретился со мной взглядом. В его взгляде был какой-то вопрос. Скорее всего, это был вопрос «Зачем?». Зачем тебе все это надо. Хороший, кстати вопрос. Неплохо было бы и самой себе разъяснить этот вопрос. Если не найти какой-то достойной и неоспоримой причины, то получится, что я – дура набитая и доверчивая тупица. Разве этот вариант меня может устроить? Никак. И Андрею, прежде чем я его брошу, следует со мной объясниться, разве нет? И я, честно говоря, после такого нелепого нашего свидания весь вечер ждала его звонка.

– Зачем ты туда приперлась? Что ты творишь? Неужели не могла просто позвонить мне, я бы все тебе объяснил, – сказал бы он. Я бы фыркнула и притворилась, что смертельно его ненавижу и не могу слышать его голос.

– Объяснил бы что? – спросила бы я. И дальше я в тысячах вариантов проигрывала наши возможные вопросы и ответы на них. Я придумала бравурные диалоги, трагические монологи, равнодушные междометия, оскорбительные бросания трубок. Беседу по душам, наконец. Беседу, в которой мы расставим все точки над «И» и расстанемся друзьями. Я ждала этого разговора, я боялась его. Я нуждалась в нем.

– Это меня? – кричала я из комнаты каждый раз, когда звонил телефон.

– Это из собеса, – старательно отвечал отец. – Они требуют еще каких-то бумаг для получения льгот.

– А-а, – тянула я и снова уходила в себя. Так прошел весь вечер, вся ночь. И весь следующий день, как, впрочем, и все последующие дни. Андрей снова поступил как настоящий мужчина. Он струсил и не позвонил мне больше вообще. Видимо, осознав, что легкого и ни к чему серьезному не обязывающего романа больше не будет, он просто стер меня из памяти своего мобильника. А может и из своей личной, человеческой памяти тоже. Оп-ля! Вот это был вариант, которого я никак не ожидала. Несколько дней я ждала, злилась и стервенела. Потом жалела, что вообще пошла в роддом. Потом жалела, что познакомилась тогда с Андреем, под этим некстати полившим дождем. И, наконец, к концу недели я пожалела о том, что родилась на свет. После этого наступила апатия. Я не хотела есть, не хотела спать, не хотела читать.

– Может, ты заболела? – заволновалась мама, помешанная на здоровье своих птенчиков. Если мой брат, валяющийся на диване, не мог никого удивить, то я, целыми днями пролеживавшая пружины матраса пугала.

– Нет. Я здорова, – отвечала я, думая о том, как бы уснуть и проспать одним махом год.

– Если ты хандришь, тебе надо обливаться холодной водой! – сообщил мне папаша. Идея вылить на себя посреди зимы ведро холодной воды окончательно вогнала меня в депрессию. Я стала смотреть все сериалы по телевизору. Мексиканские я любила особенно, потому что от них мозг густел и превращался в карамель. Думать таким прибором было уже невозможно.

– Антонио, ты думал, что Мария родила сына от тебя, но и Рикардо думал тоже, что он от него. А на самом деле Мария родила не от тебя и не от Рикардо, а вообще ничего не рожала. Рожала я, но младенца у меня украли и отдали Марии. А я, согласно сценарию, потеряла память от удара о дверь своей палаты в больнице. И, по-моему, это была девочка. Тогда откуда этот мальчик Марии? Узнаете через триста две серии.

– Как ты можешь смотреть такую муть? – вопрошал мой брат Илларион, названный так сложно в память о героическом дедушке по папиной линии. Старший Илларион бороздил просторы мирового океана в звании капитана первого ранга. Наш папа, Михаил Илларионович, мечтая во всем повторить судьбу горячо любимого отца, всю жизнь отдавал честь и носил армейские сапоги. Но таких высот не достиг и отбыл в отставку скромным майором. Вообще, в жизни папки было немало разочарований. В моряки он не прошел по здоровью. В отличие от своего легендарного отца он категорически не выносил качку и мог пребывать на судне исключительно в бессознательном, вывернутом наизнанку состоянии. Сухопутная служба оказалась тяжелой, безденежной и бесперспективной. Взятки он давать не умел, кумовству был чужд. Отставка дала папе массу свободного времени, которое он тратил на попытки выжить на пенсию. Единственной его отрадой были мы – дети и здоровый образ жизни, которым он всех достал.

– Если уж у тебя депрессия, сдай за меня анализы. По твоим анализам мне точно больничный дадут, – оживился брат, глядя на мое тупое бессмысленное лицо.

– Пошел вон, – вяло отмахивалась от него я. Ларикова нелюбовь к труду была притчей во языцех. Участковый терапевт специально ради визитов моего бурателлы держала в кабинете поганую метлу. Его прием она вела только в крайних случаях и с анализами крови-прочего на руках. Еще в школе брату не было равных в искусстве симуляции. Он не только умел усилием воли повышать температуру и кашлять в нужных местах так, что переворачивал сердца. Однажды он путем умелого сочетания ананасового сока, льда и перца сумел добиться полной иллюзии ангины. Две недели постельного режима, он тогда остался в чистом выигрыше. – Жирно тебе будет пользоваться моими несчастными анализами.

– Злая ты. Если ты не подобреешь, тебя Бог накажет! – старательно вращал глазами Ларик.

– Не мешай мне смотреть кино, – строго посмотрела на него я. Он не повелся.

– Если бы я был главврачом какой-нибудь экспериментальной больницы, я стал бы применять эти бредни в качестве общего наркоза. Потому что в тот момент, когда твоя Мария причитает, что не может разобраться в том, кто кого родил, можно смело успеть вырезать аппендицит. Пациент бы этого даже не заметил.

Глава 3.

Арт-терапия

Многие умные (в меру) женские журналы пишут: «Ты – то, что ты ешь». Интересно, как понимать это утверждение? Что, если я ем селедку, то я – селедка? Или у меня от селедки может окислиться характер? Возможно, что и так. Во всяком случае, тех людей, которые сидят на низкокалорийных вегетарианских диетах, запросто можно вычислить в любой толпе. Лица у них – постные. Но если следовать такой логике, всю эту зиму, когда я предавалась тоске по своей так неожиданно и прозаически погибшей любви, меня бы можно было назвать чем-то типа «sweet heart». Количество сладостей, которыми я пыталась подсластить пилюлю одинокой старости и отверженности, превосходило самые смелые ожидания. Правда, сначала я ничего не замечала. Просто мне попадалась на глаза статья какой-нибудь умной журналистки, в которой говорилось о том, что плиточка шоколада в день повышает уровень чего-то там, необходимого для работы мозга. Я послушно следовала ее советам, и в доме заканчивался шоколад. Тогда в другом журнале, профессионально раздающем советы (что ясно уже из его названия), статистика утверждала, что люди, полностью отказавшиеся от сахара в три раза чаще страдают гипертонией. Я принималась заедать чай карамельками, чтобы избежать болезни. Бегом от инфаркта! Но мама не поняла и не одобрила моего порыва.

– Куда подевались конфетки? – спросила я маму как-то с утра, когда зима за окном неожиданно переквалифицировалась в еще холодное, но уже довольно достоверное подобие весны. У марта еще не получалось по-настоящему поднять температуру и растопить снег, но он весело светил ярким теплеющим солнышком и накалял наш термометр за окном до неправдоподобных цифр выше нуля.

– Как куда? Ты их все слопала! – возмущенно отреагировала мама, которая очень болезненно относилась ко всему, что касается продуктов питания.

– Я? Да их там было море, – удивилась я.

– А ты как кит, пропускала их внутрь, словно это планктон! – выпалила мама, озираясь по сторонам. Ларик в это время тоскливо пил чай. Он понимал, что выход на работу неизбежно надвигается. Что вот еще чуть-чуть, и он накроет его, Ларика, с головой.

– Красиво сказала! – восхитился он маминым выступлением. Видимо, эта сцена наполнила его сложную непредсказуемую душу силой. Он отодвинул от себя чашку и встал. На его лице неожиданно отразилась готовность следовать к месту исполнения трудового долга, кое располагалось в недрах одной Интернет – компании. Фирма, которая до сих пор зачем-то выплачивала Ларику зарплату, обеспечивала народонаселение одного из центральных районов столицы высокоскоростным доступом во всемирную паутину. Что, кроме халявного посещения порносайтов, там делал мой братик, я не знаю. Хотя в теории он был обязан отслеживать трафики посетителей их сервера и отлавливать мошенников, пользующихся прорехами в программах Билла Гейтса. Прорех было столько, что мой дорогой родственник давно перестал напрягаться ловлей умников-хакеров и регулярно докладывал руководству, что в Багдаде все спокойно. Начальство искренне радовалось, уважало Ларика за мастерство и ум, а поскольку проверить его утешительные слова они возможности не имели, эта идиллия продолжалась уже пару лет. Если бы, к примеру, Ларик оказался честным человеком и отражал реальную ситуацию с несанкционированными подключениями, начальство бы испортило себе нервы и, возможно, даже заработало бы себе язву. А так всем было хорошо, и Ларик получал зарплату. Без зарплаты ему было бы тяжело. Он обладал сложной, как швейцарские часы и хрупкой, как богемское стекло душевной структурой. Желание интересно проводить время и достойно выглядеть в глазах друзей боролось в нем с нежеланием что-либо делать и от чего бы то ни было напрягаться. Только нашей маме удавалось каким-то неведомым образом, шуткой ли, угрозой ли или вообще силой отправлять его раз за разом на работу. Она ювелирно высчитывала момент, когда сыночка надо выставить за дверь, чтобы для визита к друзьям было еще рано, а вернуться домой стыдно. В таком случае Илларион ожидаемо ехал в офис, чтобы не торчать на улице. Потому что, не смотря на мартовское солнышко, на улице еще слишком холодно.

– Я не кит! – возмутилась я. – И что такого, если я съела пару жалких карамелек?

– Пару? – раздался голос Ларика около двери в прихожей. – А ты знаешь, что заедать стресс сладким – это прямой путь к диабету. Превратишься в бомбу!

– Убью, – предупредила я, но этот проходимец, обычно медленный, как черепаха на пенсии, выскользнул из прихожей и через несколько секунд выпорхнул из подъезда. Я молча проводила его тощую вредную фигуру взглядом и подумала про себя: скорее бы он женился, что ли. Но его слова про то, что я заедаю стресс, засели у меня в мозгу занозой. Неужели я так много ем? А почему это никак не сказывается?

– Потому что все вы – Тапкины – тощие сволочи! – сказала однажды про нашу семью моя школьная подружка Алла Трофимова, девушка БОЛЬШИХ моральных и внешних достоинств. И действительно, нас с братом кормить – проще сразу убить. Перевод продуктов и все тут. При моих ста семидесяти пяти сантиметрах я все время с момента окончания школы весила пятьдесят девять килограмм семьсот грамм. Приятно, что эти триста грамм минус, а не плюс, хотя, думается, внешне это никак не отличается. Но все-таки всегда хочется весить до, а не после какой-нибудь цифры. Интересно, что даже я, которая не проголодала и не просидела на какой-нибудь богатой клетчаткой очищающей диете ни дня, подвержена этой цифровой мании. Мне кажется, все женщины так или иначе считают, что если им удастся сровняться по весовым категориям с каким-нибудь сусликом, то на них немедленно рухнет необъятное вселенское счастье. Наверное, поэтому в жизни так мало по-настоящему счастливых людей. Многим ли удалось дохудеть до суслика?

– Деточка, тебе надо чем-то занять себя. А то вся пенсия уйдет на шоколадки, – подкатила ко мне мама, решив, что в моей системе обороны есть некоторый пробой и доводы, высказанные именно сейчас могут и возыметь успех.

– Я не знала, что все так запущено, – пристыжено отреагировала я. Действительно, позор. Позор взрослой двадцатипятилетней нигде не работающей дочери пожилых родителей проедать их пенсию и переводя все деньги на конфеты Му-Му. Вот когда я пойду на работу, то с чистой совестью буду тратить все свои деньги на любые изыски. Буду вообще питаться одной черной икрой, как Верещагин из белого солнца пустыни.. Интересно только, когда это славное время уже настанет? Ну, да с этим все пока неясно, особенно если учесть что я историк с дипломом, но без опыта работы и с некими романтическими представлениями о мире, свойственными всем молодым особам, живущим за счет родителей или мужчин. А пока надо переставать лопать конфеты, разоряя предков, а надо начинать заниматься чем-то более пристойным. Тем более что именно тогда, когда меня поймали на преступной страсти к сладостям, как раз оборвался мой спасительно-отупляющий сериал про Марию. Причем оборвался он так, что у меня так и не появилось уверенности и спокойствия за ребенка, который за прошедшие три месяца просмотра подрос всего на пару лет. Вроде бы все разъяснилось, он действительно был рожден не Марией, а старенькой няней Рикардо. Однако слишком широкий круг вопросов остался без ответа. Если Мария не рожала мальчика, то почему говорила, что у нее к смене погоды болит шрам от кесарева сечения. И как старая няня могла его родить, если даже по самым скромным оценкам к моменту родов ей перевалило за пятьдесят. И наконец, все ли в порядке с головой у Рикардо, если он, имея в женах молодую и красивую Марию, принялся кувыркаться в кровати с престарелой няней.

– А у тебя с головой все в порядке? – переспросил меня Петечка, который, имея прежний интерес к моим формам и черным кудрям, спускающимся почти до плеч, периодически мне звонил, выясняя, рассталась ли я со своим женатиком и пришла ли я достаточно в себя, чтобы войти в новые отношения.

– У меня с головой все прекрасно, – заверила я его, хотя совсем не была в этом уверена.

– На дворе весна, а ты смотришь сериалы. Пойдем лучше со мной в кино. На поцелуйный ряд, – конструктивно вещал Петечка. Я представила меня с этим полумужчиной-полуподростком на последнем ряду одного из этих модерновых кинотеатров, где тебе по голове постоянно долбит сурраунд. Меня передернуло.

– Нет уж, спасибо. Я лучше дома посижу.

– А хочешь, я с тобой посижу? Дома? Могу каких-нибудь кассет принести, – тут же сменил ориентиры он. Я задумалась. Сериал кончился, влезать по самые уши в новый, где не факт, что финал будет более нормальный, мне как-то не хотелось. Страдать по Андрею, который так и не позвонил, хотя уже миновала вся зима, мне начинало надоедать. И хотя в качестве инструмента для вышибания клин клином Петя не очень-то подходил в силу полной сексуальной антипатии, вызываемой у меня, он мог бы помочь мне в обретении моей женской самооценки, которая разбилась на полу роддома номер семнадцать, вместе с вазой.

– А если я буду не сидеть? Если я бегать буду?

– И что делать? – оживился он, зная мой затейливый характер.

– Буду делать в моей комнате ремонт, – внезапно даже для себя пояснила я. Оказывается, мне давно опротивело смотреть на те же самые обои, которые висели в комнате во времена бытия приснопамятного предателя Андреюки. Каждый раз, когда я вижу противные розовые цветочки на стене, мне вспоминаются все те букеты, которые я заботливо отмачивала в ванной и лелеяла в вазах.