Из форта выступили затемно, рассчитывая до наступления знойного пекла пройти как можно большее расстояние. Заспанный отец Иоанн на скорую руку отслужил напутственный молебен. Тонкими, невесомыми струями плыл синий дымок росного ладана, смешиваясь с терпкими ароматами дикой степи. Заскрипели тяжелые ворота укрепления, и через них потекла в предрассветный сумрак жидкая цепочка хмурых, невыспавшихся казаков За ними пропылила пароконная повозка с геодезическим имуществом. На ее козлах сидели Епифанов и Рогожин.
      Последними выехали на казачьих лошадях Денисов, фон Требин и Кутергин. Рядом с ними шел комендант Тученков, решивший проводить уходивших в неведомое.
      - Ну, с Богом! - Он поочередно обнял спешившихся офицеров, царапая их небритой щекой. Ненадолго задержал в своей ладони руку Федора Андреевича и глухо сказал: - Берегите себя, голубчик. Знаете, береженого и Бог бережет. Ладно, езжайте, а мы тут вас ждать станем. Да Денисова-то слушайте, он худого не присоветует!
      Услышав совет коменданта, хорунжий только весело оскалился и одним махом взлетел в седло. Поправил ремень шашки, разобрал поводья и нарочито грубовато пробасил:
      - Долгие проводы - лишние слезы. Здоровьица вам, Петр Петрович!
      Немного отъехав, Кутергин не выдержал и оглянулся - к воротам форта, светлея непокрытой седой головой, четко, как на параде, вышагивал комендант Тученков.
      - Пошли, пошли! - Денисов слегка хлестнул плетью коней фон Требина и капитана. Резвые лошади сразу рванули рысью, нагоняя успевших уйти чуть не на версту казаков и повозку. - Не оглядывайся, капитан, не то путя не будет! - Хорунжий подмигнул и лихо сдвинул лохматую папаху набок.
      Где-то среди растянувшихся по еще сумрачной степи всадников вдруг словно сама собой возникла песня. Казаки пели протяжно, слаженно, оттеняя каждое слово верно взятой нотой. Федор Андреевич поразился, что так могут петь люди, никогда не учившиеся музыке.
      
       Полетим, кукушка, в теплые края-да.
       Мы совьем, кукушка, себе гнездышко-да,
       Выведем, кукушка, два детеныша-да,
       Тебе - кукушонка, а мне - соловья-да...
      Песня росла, ширилась, расцветала многоголосьем. Основную мелодию вел высокий чистый тенор, которому могли бы позавидовать многие профессиональные оперные певцы. Ему глухо и гулко вторили басы, а между ними красиво переливались подголоски, подхватывая слова, поднимая мелодию все выше и выше - к голубеющему небу.
      Федор Андреевич заслушался, привычно покачиваясь в седле. Поручик фон Требин тоже притих, зачарованный пением, а Денисов ласково щурился и поглаживал окладистую бороду.
      - Во как дишкантил, - с гордостью сказал он, когда песня кончилась. - Талант у шельмы!
      - Кто же это? - изумился Кутергин.
      - Да Кузьма Бессмертный!
      Поручик недоверчиво хмыкнул, но тут казаки завели новую песню, и над просыпавшейся степью опять жаворонком взлетел знакомый голос Кузьмы. Его бы в Петербург или Москву с таким-то голосом, а он живет на границе дикой степи. Хотя, кто знает, вдруг, оторвавшись от родных корней, талант зачахнет или не примет его душа чужих, незнакомых с детства мелодий?
      - Пускай поют, - вздохнул хорунжий. - Жен и детишков в станицах оставили, а дорога дальняя. Вот душа и тоскует, наружу просится.
      - Налегке пошли, - заметил поручик.
      - Так казаку много ли надо, - откликнулся Денисов. - Лошадь, ружье, шашка. Остальное в тороках. А там, гляди, добудем чего на пропитание.
      На востоке из-за пологих холмов медленно выплывало солнце, и под его лучами степь из призрачно-серой превращалась в диковинный, расшитый цветными шелками ковер. Изумрудно зеленела молодая трава, а уже успевшая пожухнуть на вершинах курганов казалась рыже-бурой, как клочья верблюжей щерсти. Местами желтели проплешины песчаников. Забравшись в невообразимую высь, парил на широких крыльях беркут.
      - Матвей Иванович, ты женат? - поинтересовался Kyтeprин.
      
 
      - С чего решил? - вскинулся хорунжий, очнувшись от своих мыслей. - Нет, не венчаный пока, все недосуг. Отец ругает, а я отнекиваюсь: мол, успею еще. Ты не смотри что у меня волос сивый. Я с малолетства такой, в станице Седым дразнили. А так мне двадцать пятый годок пошел.
      Федор Андреевич удивился: он полагал, что Денисов значительно старше. Наверное, бороду хорунжий отпустил для солидности: степняки уважают старость и опыт, а Матвею Ивановичу постоянно приходится вести с ними дела. Кстати, судя по рассказам казаков и коменданта Тученкова, мирный покой в здешних краях не более как призрак. Множество различных родов кочевников делились еще на колена, а между ними тянулась застарелая вражда, причин возникновения которой не помнили даже древние аксакалы. О вражде же между родами и говорить нечего. Постоянно угоняли друг у друга баранов, лошадей и коров. Племенные и родовые князьки содержали вооруженные отряды, похожие на разбойничьи шайки с большой дороги. Однако комендант и хорунжий в один голос твердили, что, несмотря на грабежи и междоусобицу, киргизцы - люди хорошие, приветливые, даже смирные. Вот и разберись тут.
      - Ну а ты? - Денисов обернулся к капитану. - Женат?
      - Вдовец, - глухо ответил Федор Андреевич. - И месяца не прожили. Простудилась и в одночасье сгорела.
      - Царствие Небесное. - Казак небрежно сотворил крестное знамение. - Детишков, стало быть, не осталось? Родни то есть?
      - Родители, брат младший, сестра.
      - Ну и слава Богу, - кивнул Матвей Иванович. некоторое время ехали молча. Свежие лошади бежали бодро. Казаки перестали играть песни, сбились плотнее, выслали вперед и по сторонам разъезды, рыскавшие по степи и осматривавшие ее с курганов. Солдаты натянули тент над повозкой, так как солнышко припекало все сильнее. Остро запахло травой и терпким конским потом. Над степью повисла легкая дымка испарений, а небо на востоке стало пыльно-серым, обещая удушливую жару.
      - Чего опасался Тученков? - Фон Требин привстал на стременах и огляделся. - Тут и следа человека не найти.
      - Раз на раз не приходится, - усмехнулся хорунжий.
      - Шалят? - оживился Николай Эрнестович.
      - Бывает, - лениво согласился Матвей Иванович.
      А вокруг лежала степь без конца и без края, то плоская, как стол, то покрытая неровными складками курганов и балок. И тянулись по ней под палящим солнцем почти три десятка людей с одной повозкой и вьючными лошадьми. Мерный стук копыт, монотонное покачивание в седлах, надоедливый скрип колес: Епифанов и Рогожин уже несколько раз смазывали втулки дегтем, но колеса упрямо скрипели, будто задались целью вымотать людям нервы, и без того взвинченные нескончаемой жарой.
      И еще сильно досаждала пыль - казалось, она была везде: оседала на одежде, оружии, шкуре коней, ложилась на щеки и волосы, скрипела мельчайшими песчинками на зубах, забивалась в ноздри. Всадники, лошади и даже повозка вскоре стали похожи на серых призраков, неведомо откуда появившихся в степи и тенями скользивших неведомо куда. Федор Андреевич понял, почему казаки укрывались похожими на бурки хламидами из верблюжьей шерсти и возили ружья в чехлах. Его собственная одежда, такая привычная и сидевшая как влитая, казалась ему теперь тяжелой, душной и страшно неудобной. Он позавидовал станичникам, вольно чувствовавшим себя в чекменях и шароварах.
      Самое лютое пекло пережидали в заросших кустарником балках. Обед, короткий отдых и чуть спадет жара - снова в седла. И опять вокруг степь, степь... Ночевка, подъем задолго до рассвета и - дорога, пыль, жара, спекшиеся в ком губы. Так прошло несколько дней...
      Однажды, ближе к полудню, когда уже начали подыскивать подходящее место для дневки, дозорные вдруг подали сигнал тревоги. Разморенные жарой, дремавшие в седлах казаки разом стряхнули сонную одурь и подтянулись. Они ловко выдернули из чехлов ружья и проверили, легко ли выходят из ножен клинки. Глядя на них, забеспокоились Епифанов и Рогожин.
      Вскоре показался казак передового разъезда. Рядом с ним скакали два незнакомых всадника. Увидев их, Денисов облегченно вздохнул и махнул рукой, давая знак отставить приготовления к бою. Казаки спрятали ружья и успокоились, только солдаты все еше настороженно вглядывались в приближающихся конных.
      Подъехав к капитану и поручику, Матвеи Иванович показал плетью на незнакомых степняков:
      - Киргизцы едут. Наверное, в гости звать. Пойдем?
      - Как они нашли нас? - подозрительно сощурился фон Требин.
      - Ты, поручик, газету в городе читаешь? Там про все новости печатают.
      - Газету? - недоумевающе поглядел на него Николай Эрнестович. - При чем здесь газеты?
      - Здесь вместо газеты степь и слухи, - засмеялся хорунжий. - Киргизец следы поглядел и узнал: кто, куда, а то и зачем едет? Вот нас и нашли. Моего жеребца они по следам знают.
      Всадники приблизились. Федор Андреевич с любопытством глядел на первых встреченных им настоящих кочевников. На всадниках были засаленные бараньи шубы, темные халаты и разноцветные рубашки без воротников. Головы киргизцев покрывали войлочные шапки. Старший из них старательно сохранял серьезность. Второй, молодой парень с быстрыми темными глазами на скуластом широком лице, улыбался и кланялся направо и налево, приветствуя казаков как давних знакомых.
      - Здесь род Хардыша кочует, - объяснил Денисов. - Князьком у них Масымхан. Молодой парень - его нукер Агон. А который постарше - сын моего знакомого табунщика.
      - Салам алейкум, Денис-бала! - Кочевники соскочили с коней и, показывая уважение к русским, подошли к офицерам пешими.
      Матвей Иванович тоже спешился и подал старшему руку:
      - Салам, Уалихан! Как поживает твой отец, почтенный Балтай?
      - Хорошо, все хорошо. - Сын табунщика расплылся в улыбке, двумя руками почтительно пожал ладонь хорунжего и гордо поглядел на спутника.
      - Салам, Агон! - Денисов обернулся к нукеру. - Как здоровье высокочтимого и мудрого Масымхана?
      Агон тоже почтительно пожал руку казака и начал сыпать словами, беспрестанно улыбаясь и низко кланяясь. Кутергин достаточно хорошо знал арабский, но понять речь нукера не мог, если не считать отдельных знакомых слов, которые тюрки заимствовали у арабов. Похоже, нукер о чем-то настоятельно просил хорунжего или уговаривал его.
      - У Масымхана внук родился, - перевел Денисов офицерам. - В гости приглашают. Отказываться неудобно: обидится. Он людей специально за нами послал. К тому же Масымхан мне чуть не родня: Гришке, меньшому брату, крестный отец.
      - Да ведь этот князек магометанин! - удивился Федор Андреевич. - Как же так?
      - А-а, - беспечно махнул рукой Матвей Иванович. - Ну и что с того? Баранов рядом пасем, табуны гоняем. То они у нас защиты просят, то мы у них какой помощи. Что он, не человек, что ли? Сосед как-никак.
      Федора Андреевича поразило столь простое и терпимое отношение казака к иноверцам-кочевникам. Сосед! А до этого соседа три-четыре дня скакать, если не больше. До чего же широка русская натура! И вот живут мирно рядом люди разных религий и укладов, считая, что степь велика и при дружной жизни места в ней хватит на всех. Причем не просто дружно живут, а стараются упрочить хорошие отношения.
      - Сколько мы там пробудем? - поинтересовался капитан.
      - Не меньше суток.
      - Долго, - недовольно заметил фон Требин.
      - Зато узнаем все, что в степи делается, - возразил Денисов. - И заручимся поддержкой Масымхана, а он у них влиятельный князек.
      - Хорошо, поехали, - решился Кутергин.
      - От молодец. - Матвей Иванович посветлел лицом и что-то сказал киргизцам.
      Те заулыбались еще шире, начали кланяться ниже, прижимая руки к груди. Казаки радостно загалдели: гостевание в ставке Масымхана сулило передышку в долгом нелегком пути. Кочевники побежали к своим лошадям, вскочили в седла и выехали вперед: показывать дорогу.
      ***
      Ставка Масымхана встретила путников заливистым ржанием множества коней, истошным собачьим лаем и ревом презрительно поглядывавших вокруг медлительных верблюдов. Почти полторы сотни юрт в живописном беспорядке стояли в широкой, красивой долине. Между ними вились синеватые дымки кизячных костров, принося запахи жареной баранины и жирного плова. За несколько верст до кочевья русских встретил старший сын хозяина Табагай, недавно ставший счастливым отцом: жена подарила ему сына, а Масымхану первого внука. Вместе с Табагаем встречать дорогих гостей приехали три десятка нукеров и толпа любопытных на разномастных лошадях. Нукеры каруселью закружились вокруг партии, горяча коней гортанными выкриками, а остальные пялили глаза на зеленый форменный сюртук Кутергина с красивым шитьем на стоячем черном бархатном воротнике, серебряные погоны с одним просветом и орленые пуговицы в два ряда. Таких русских они никогда не видели. Большое впечатление произвела и шашка Федора Андреевича - он привез с Кавказа несколько отличных клинков, оправленных в серебро, и, отправляясь по приказу командования в степь, взял один из них с собой.
      - Урус-тюра, урус-тюра, - слышалось в толпе кочевников.
      Масымхан ждал дорогих гостей у дверей огромной белой юрты. Оказывая почет урусам и хвастаясь богатством, князек приказал выстелить дорогу к юрте дорогими коврами. Доехав до них, Кутергин хотел спешиться, но Денисов шепнул:
      - Езжай по коврам и глазом не моргни!
      Решив ничему не удивляться, капитан направил коня прямо ко входу в юрту. За ним последовали фон Требин и хорунжий. Толпа встречавших ответила на это восторженным гулом.
      Масымхан, еще не старый, крепко сложенный мужчина с длинными черными усами и аккуратно подбритой бородой, ловко схватил повод коня капитана и подержал стремя, пока тот слезал с седла Потом он вцепился в руку гостя и сделал вид, что без его помощи не может ступить и шагу: это было высшим проявлением гостеприимства и уважения среди кочевников. Семеня рядом с Федором Андреевичем, Масымхан зорко поглядывал по сторонам: все ли видят, как он ведет в свою юрту урус-тюру?
      Денисову и фон Требину тоже помогли слезть с коней и повели следом за капитаном. Казаки, во главе с урядником Бессмертным, направились к другим юртам. За ними покатила повозка с солдатами. Увидев, как казаки и солдаты удаляются, Федор Андреевич беспомощно оглянулся, но Денисов успокаивающе подмигнул: все в порядке.
      Юрта Масымхана поражала размерами и богатством убранства. Нукеры с низким поклоном распахнули резные двери, и капитан переступил порог. Везде лежали дорогие ковры с разбросанными по ним шелковыми подушками. Кутергина бережно усадили на почетное место, рядом с хозяином, с другой стороны сел древний старик с длинной седой бородой, а Денисова и фон Требина устроили напротив.
      Гости рассаживались долго и церемонно. Несмотря на жару, аксакалы щеголяли в шелковых халатах на меху и в шапках из рыси, выдры, степной лисы или волка. Масымхан сидел в зеленом парчовом халате и собольей шапке. Наконец, расселись, поджав под себя ноги в мягких, расшитых яркими узорами сапогах. Табагай, на правах сына хозяина, начал разливать в пиалы кумыс. Кобылье молоко Федору Андреевичу не понравилось, но он заставил себя выцедить все до дна. Фон Требин зажмурился, как перед прыжком в омут, и в три больших глотка осушил пиалу, и ему кумыс тоже пришелся не по нраву. Прислужники-мужчины внесли блюда с пловом и казан с каким-то варевом.
      - Кавардак, - шепнул Денисов. - Мясо в соусе из овощей.
      Следом появились серебряные подносы с огромными кусками жареной и вареной баранины, румяными лепешками и незнакомой зеленью. Завязалась беседа.
      Матвей Иванович как мог переводил ее содержание Кутергину и фон Требину. Хозяин и аксакалы говорили о дорогах. Эта тема считалась наиболее достойной настоящего мужчины: здесь все имели табуны и отары, которые перегоняли с пастбища на пастбище, поэтому дороги значили очень многое.
      Потом начали дарить подарки: камчу с рукоятью из слоновой кости, инкрустированную золотой проволокой, ловчего беркута, кровного скакуна, редкие меха. Когда очередь дошла до русских, капитан решил не ударить в грязь лицом. Он приказал принести бутылку французского коньяка, вручил ее Масымхану, а потом снял с себя горскую шашку и на вытянутых руках протянул хозяину:
      - Дарю твоему внуку и желаю, чтобы он вырос таким же смелым джигитом, как его дед и отец!
      Матвей Иванович перевел. Эффект превзошел все ожидания: казалось, в юрте разорвалась бомба! Степенные аксакалы повскакивали с мест и тянулись потрогать подарок урус-тюры, а Масымхан светился от счастья и пыжился от гордости. Он вытянул из ножен клинок и показал его присутствующим, что-то быстро приговаривая на своем языке.
      - Лопочет, что это ему прислал в подарок Белый царь, - с лукавой усмешкой перевел Денисов. Кутергину осталось только беспомощно развести руками. Он уже понял: коварные и хитрые азиаты во многом простодушны как дети.
      Постепенно шум утих, все расселись по местам. Масымхан как-то обмяк, подобрел, загадочно улыбался. Он наклонился к Матвею Ивановичу и что-то шепнул. Тот усмехнулся:
      - Федор Андреевич! Хозяин спрашивает, откуда ты родом?
      - Скажи, что родился я в Москве, а приехал из Санкт-Петербурга.
      Масымхан, выслушав ответ, согласно закивал и вновь бросил какой-то вопрос.
      - Спрашивает, долго ли ехал?
      - Долго, - улыбнулся капитан. - Очень долго.
      - Илик-чакрым? - заинтересованно повернулся к нему князек.
      Федор Андреевич уже знал: чакрым - расстояние слышимости человеческого голоса. Но как и всё в Азии, чакрым был очень неопределенной мерой, и илик-чакрым, или пятьдесят расстояний, могло означать и десяток верст и три-четыре недели пути.
      - Да, примерно столько, - не стал разочаровывать хозяина гость.
      - Хорошо, - неожиданно сказал по-русски Масымхан и звонко хлопнул в ладоши. В юрту заглянула закутанная во все черное старуха. Хозяин крикнул ей непонятное слово, и старуха исчезла.
      - Теперь держись, - засмеялся Матвей Иванович.
      - Что тут затевают? - насторожился немного захмелевший Николай Эрнестович, но ему никто не ответил.
      Вдруг двери юрты распахнулись, и вошла девушка. Увидев ее, Федор Андреевич обомлел: до чего же хороша! На ней был халат из тонкого желтого бархата, а поверх него переливался узорами камзол из золотой парчи. Густые черные волосы, заплетенные в косы, покрывала вышитая бисером фиолетовая плоская шапочка, отороченная мехом выдры. А лицо, какое лицо - богиня! Тонкие брови вразлет, жаркие миндалевидные глаза, прямой нос, высокие скулы и матово-смуглая кожа.
      Маленький рот с красиво очерченными губами чуть приоткрылся в приветливой улыбке, показывая ровный жемчуг зубов. Острые упругие груди высоко поднимали ткань халата, тонкую талию туго перехватывал чеканный серебряный пояс, а на запястьях бренчали браслеты, украшенные кораллами и бирюзой. Легко ступая стройными ногами, обутыми в узорчатые сафьяновые сапожки, девушка направилась прямо к капитану, держа в руках поднос с позолоченной пиалой. Качнув тяжелыми серьгами, она поклонилась Федору Андреевичу.
      Кутергин встал. Девушка поглядела ему в глаза, и темный румянец выступил у нее на скулах. Капитан заметил, как мелко дрожали унизанные дорогими перстнями пальцы красавицы.
      - Пей, - подбодрил Матвей Иванович. - Только не вздумай потом целовать! Отдари чем-нибудь.
      Федор Андреевич как в тумане кивнул. К его удивлению, в пиале оказался не кумыс, а прекрасная мадера. Ну, Масымхан, ну, лукавый! Скосив глаза, Кутергин поймал на себе острый, испытующий взгляд хозяина.
      Осушив пиалу до дна, капитан достал из кошелька золотой, бросил в посудину и поставил ее на поднос. Почему-то вдруг вспомнилось как подносили заздравную чару цыганки в Стрельне, но там все было по-другому - иной мир, совершенно непохожий на этот.
      Девушка полонилась еще ниже и, не поднимая глаз, попятилась к выходу. Федор Андреевич проводил ее восхищенным взглядом.
      ***
      - Зейнаб. - Палец Масымхана показал на закрывшиеся за девушкой двери юрты. - Хорош девка? Бери в жены!
      - Так сразу? - опешил Кутергин.
      Нет слов, Зейнаб красива, как сказочная пери, но - жениться? Увидеть невесту один раз и повенчаться на всю оставшуюся жизнь? А как они будут говорить, если она не знает русского?
      Масымхан сладко щурился и внимательно наблюдал за гостем. Наверное, на лице капитана отразилось удивление, и хозяин, не прибегая больше к помощи Денисова, повел разговор сам.
      - Нравится девка? Зачем думать? Хорош жена будет, джигит рожать будет, слушать тебя будет!
      На русском он говорил с жутким акцентом, с трудом подбирая слова, и от этого каждая его фраза, оттененная непередаваемой интонацией привыкшего повелевать степняка, казалось, приобретала особый, не угадываемый до конца смысл.
      - Зейнаб здоровая, молодая. - Масымхан на пальцах показал: его дочери шестнадцать лет. - Хочешь - себе вези, хочешь - здесь живи!
      Осоловевшие от кумыса и жирной обильной пищи аксакалы и племенные князьки не прислушивались к их тихой беседе. Фон Требин уже клевал носом, и лишь Денисов сидел как ни в чем не бывало и доброжелательно улыбался.
      - Такие серьезные дела не решают в одночасье, - вяло отбивался Федор Андреевич.
      Масымхан его не понял, и Матвею Ивановичу пришлось перевести.
      - Зачем сразу? - Выслушав перевод, хозяин поднял руки ладонями вверх. - Мала-мала думай!
      Он выбрал на блюде жирный кусок мяса с мозговой костью и подал его капитану. Потом вытер сальные пальцы о голенища сапог.
      - Смотрины устроили? - улыбнулся Кутергин и покачал головой.
      - Любимую дочь сватает, - заметил хорунжий. - Он тут вроде царька. Породнитесь - и ему, и тебе хорошо.
      - Какая же во мне корысть? - удивился капитан. - Я человек небогатый.
      - Зато он богат, - бубнил Денисов. - Знаешь, что для него значит иметь зятя из самого Петербурга?
      - Многа, ой, многа, - подтвердил Масымхан.
      Федор Андреевич вспомнил жаркие, миндалевидные глаза Зейнаб, ее высокую грудь, маленькие ноги в сафьяновых сапожках, и сердце у него сладко заныло. Одеть ее в приличное европейское платье, сделать прическу, научить вести себя в обществе... Бог мой, а как она ходит, какая природная грация!
      Тем временем в юрте появился старик с домброй. Он сел неподалеку от входа и ударил по струнам. Шум голосов утих. Кутергин сразу понял: перед аксакалами выступал незаурядный актер. На глазах зачарованных слушателей он превращался то в грозного владыку, то в юную девушку, то в могучего богатыря. Казалось, его высокий голос звал в простор степей, к заснеженным вершинам гор, сочным пастбищам. Мелодия будила жажду любви чернооких красавиц, ради которых мужчина должен совершать ратные подвиги. И в то же время она незаметно убаюкивала, принося душе покой умиротворения, глаза начали слипаться, и Федор Андреевич задремал.
      Очнулся он от громких криков: гости бурно выражали восторг пению старика. К удивлению капитана, фон Требин исчез.
      - Спать увели, - объяснил Денисов. - Ты, я вижу, тоже притомился. Иди отдыхай, нукер проводит. Не сомневайся, здесь никто худого не сделает. А я еще с хозяином потолкую.
      Масымхан встал, помог подняться Федору Андреевичу и почтительно проводил его до дверей. На улице уже стемнело, закат догорел, и над степью повисли яркие звезды. Кутергин пошел за нукером к юрте, специально поставленной для русских. Войдя в нее, он увидел фон Требина; по-детски приоткрыв рот, Николай Эрнестович разметался на подушках и крепко спал. Кутергин не стал его будить, разделся и лег.
      Денисов явился далеко за полночь. От него крепко пахло диким чесноком и прогорклым бараньим жиром.
      Присев на ковер, хорунжий стянул сапоги и шепотом спросил:
      - Андреич, ты спишь?
      - Нет еще.
      - Слышь. - Матвей Иванович на четвереньках подполз ближе и зашептал почти в самое ухо Кутергана: - Вернуться нам никак нельзя?
      - Вернуться? - Удивленный капитан приподнялся на локте. - Что стряслось?
      - Пока ничего. - Хорунжий отвел глаза. - Так как?
      - Вернуться без карт я не могу, Матвей Иванович. А ты не крути, давай начистоту.
      Денисов вздохнул и сел, поджав под себя ноги. Почесал бороду и скучно сказал:
      - Людишки Масымхана следы чужие видели, в неделе пути отсюда. Как раз там, куда нам идти. Надо бы поберечься: за речкой места дикие.
      - Следы? Конные прошли? Сколько?
      - Не знаю. - еще больше поскучнел хорунжий. - Масымхан говорил: след свежий, но плохой. Может, и врет, черт нерусский... М-да. а дочка у него огонь! Жена такая и должна быть, чтобы крылья у тебя за спиной росли, как у орла. Решайся, капитан, Масымхан за ней большое приданое даст. Разве в Москве такую невесту найдешь?
      - А ты бывал в Москве? - улыбнулся Федор Андреевич.
      - Нет, не доводилось. Вот в Оренбурге бывал. Но ежели в Москву или Петербург соберусь, на постой примешь?
      - Непременно, - заверил Кутергин. - Однако сдается, ты не все сказал?
      - Ладно, - примирительно похлопал его по руке Матвей Иванович. - Вот в гости зовешь, молодец... Думаю, ночами дойдем до нужных мест. Здешние лихие людишки хорошо стреляют по неподвижной цели, а в темноте по всаднику ни в жисть не попадут. Да и побоятся моих казаков. По крайней мере, на то надеюсь.
      Денисов подтянул к себе сумку, порылся в ней и вытащил маленький узелок, развязал засаленную тряпку и отдал Кутергину винтовочный патрон. Скорее всего английского производства: свеженький, желтенький, без единого пятнышка грязи или ржавчины.
      - Ну и что? - Федор Андреевич повертел патрон и пальцах.
      - Людишки Масымхана нашли там, где начинаются пески. Ни у киргизцев, ни у хивинцев, ни у текинцев винтовок нет, капитан!..
      ***
      Масымхан за долгий, полный событий и серьезных разговоров день устал, а завтра праздник будет продолжаться: состоится кутерма-байга, скачки в поводу. Это очень важное дело - его часто приравнивали к поединку, а старики считали победу в скачках выражением воли Аллаха. Многие джигиты сядут на горячих коней, и каждый постарается показать себя, надеясь привлечь внимание самого Масымхана и его красавиц дочерей Зейнаб и Алии. Пусть тешатся несбыточными надеждами: Масымхан знает, чего хочет, и давно твердо решил породниться с урусами. Красота дочерей и его богатства позволяли рассчитывать на успех. Сегодня он видел, как разгорелись глаза урус-тюры при виде Зейнаб.
      Нет, Масымхан не слепой, он многое видит и понимает. Пройдет время, и все в степи переменится. Белый царь урусов станет главным хозяином этих мест, а не китайцы, хивинцы или инглизы, как думают некоторые пустоголовые. Китай и инглизы далеко, а урусы - вот они, рядом! Их большой начальник сидел сегодня в его юрте и подарил прекрасный дорогой клинок в украшенных черненым серебром ножнах. Все видели это, все поняли, какой почет оказан хозяину! Что такое Хива рядом с урусами? Пыль под копытами!
      Масымхан распустил пояс и скинул парчовый халат, оставшись в шелковой рубахе с закругленным воротом. Не утерпев, он подошел к стене и снял с колышка подаренную урус-тюрой шашку, чтобы еше раз полюбоваться ею. А услышав за спиной шорох, резко обернулся и наполовину вытянул клинок из ножен.
      У дверей юрты стоял человек. Блики масляных светильников бегали по переливающемуся желтому шелку его халата, пятна света и тени дрожали на белом войлоке юрты и на фигуре вошедшего. От этого выражение лица незваного гостя постоянно менялось, а его глаза прятались в темных глазницах.
      - Не бойся, я не причиню тебе зла, - усмехнулся он.
      - Мне нечего бояться. - Масымхан со стуком вдвинул шашку в ножны и повесил ее на место. - Зачем пожаловал, Нафтулла?
      - Разве так принимают путника в день праздника? - Не дожидаясь приглашения, гость опустился на подушки. - Я пришел поздравить тебя с первым внуком.
      Хозяин в ответ лишь кивнул и хлопнул в ладоши. Появился нукер и поставил перед Нафтуллой блюдо с мясом и пиалу с кумысом. Масымхан устроился напротив и, глядя на двигавшийся кадык гостя, подумал: хорошо бы сейчас приказать нукерам удавить эту лису, чтобы она больше не шастала по степи и пескам, сея раздоры. Удавить, конечно, не долго, но потом, когда понадобятся услуги этого пройдохи, где найти нового Нафтуллу, готового на все ради золота?
      Гость сделал несколько глотков из пиалы, потом взял с блюда кусок мяса и разломил лепешку:
      - Пусть Аллах ниспошлет удачу твоему роду и долгие счастливые годы жизни младенцу!
      - Жри и проваливай, - зло ощерился Масымхан. - Не утомляй меня своим видом, не то...
      - Тихо, тихо! - Нафтулла округлил глаза и с притворным сочувствием заметил: - Ты устал сегодня, я понимаю. Но если из твоей юрты выволокут мой труп, кое-кто может решить, что ты устал от жизни!
      Хозяин задохнулся от ярости. Не глядя, он протянул руку назад и схватил тяжелую камчу - сплетенную из жил плеть с зашитой в кожу свинчаткой на конце. С ней он охотился в степи на волков и одним ударом пробивал череп хищника, догнав его на легконогом скакуне. Сейчас он проверит, насколько крепок череп степной лисы!
      - Остынь! - прошипел Нафтулла. - Имам не простит тебе этого!
      Масымхан грязно выругался и отбросил плеть. Так вот кто прислал к нему этого бекор-адема, никчемного человечишку, - глава секты убийц и торговцев опиумом, не гнушавшихся никакими темными делами, - Имам исмаилитов! Проклятье! Теперь придется дать этой лисе уйти целой. Хотя какая лиса - змея!.. И надо быть очень осторожным, чтобы тебя не ужалили в сердце. Исмаилиты коварны и злопамятны и способны на все: отравить дочь или выкрасть ее, убить внука. И никогда не узнаешь, кто это сделал.
      - Чего тебе надо? - глухо спросил Масымхан.
      - Совсем мало. - Нафтулла растянул широкий рот в ухмылке. - Узнать, куда направится отсюда урус-тюра?
      - И все? А если я не знаю?
      - Знаешь. - Гость бросил в рот крошку хлеба и покатал ее на языке. - От тебя недавно вышел Денис-бала.
      - Зачем тебе?
      - Моими устами спрашивает сам Имам. Он найдет способ проверить, насколько правдив твой ответ.
      Мысли Масымхана разбежались, как испуганные зайцы, увидевшие над собой тень крыльев беркута: открытая вражда с Имамом могла принести неисчислимые беды, но и предать русских - все равно что собственными руками вырыть могилу не только себе, но и потомкам. Что же делать? Солгать? Однако исмаилиты найдут способ проверить, насколько ты правдив. И кто знает, как они это сделают? Сказать все как есть и предупредить Дениса-балу? Опять нехорошо, потому что кроме проклятого Нафтуллы у Имама найдутся другие глаза и уши. Они донесут о двойной игре.