- Меня это не удивляет, миледи, - сказал он и, когда Хонор подняла брови, пояснил: - Я имею в виду беспомощность полиции. Ясно ведь, что Юнг использовал наемных убийц, а не послал на дело людей, официально числящихся у него на службе.
      - Инспектор Прессман выразился в том же духе. Только не называя имен, - заметила Хонор с некоторым удивлением.
      - Так ведь чтобы догадаться об этом, не надо быть гиперфизиком, хмыкнул майор. - Только полный кретин впутал бы своих людей в подобную историю, да и выбранная ими тактика свидетельствует о том, что это не сработавшаяся команда. Учитывая, что они явно не располагали избытком времени, план их был очень даже неплох, однако они не отработали взаимодействие. Им приходилось следить не только за нами, но и друг за другом, поскольку операция проводилась без подготовки, и никто не мог быть полностью уверен в том, что остальные в нужное время окажутся в нужном месте. Кроме того, все они беспокоились относительно отхода. Чтобы нападение прошло без сучка и задоринки, люди должны точно знать, как они уберутся с места преступления - если, конечно, им не плевать на то, уберутся ли они вообще. А эти клоуны так переживали по поводу шансов унести ноги, что один из них забыл об осторожности, и я заметил его оружие. Говоря, что нам повезло, я имел в виду как раз это.
      - Вы действовали потрясающе, Эндрю, - откликнулась после недолгого молчания Хонор. - Я имею в виду не только быстроту вашей реакции.
      - Миледи, вы офицер военного флота. Оказавшись на капитанском мостике, я вообще не знал бы, за что браться, но обеспечение безопасности - это как раз то, чему меня учили все десять лет службы. Здесь другая планета, другие люди, но основные принципы остаются прежними. Меняются только техника и мотивы.
      - Я все еще под впечатлением. И весьма вам признательна.
      Лафолле, явно испытывая неловкость, отмахнулся. Хонор с улыбкой откинулась на сиденье и, поглаживая так и не расслабившегося Нимица, закрыла глаза. На ее форменных брюках еще не засохла кровь Ховарда, и она благодарила Бога за то, что жизнь юноши вне опасности. Равно как и жизнь Уилларда, который успел оправиться настолько, что, прежде чем "скорая помощь" увезла его и гвардейца в госпиталь, отпустил несколько шуточек.
      Хонор поежилась: выдвигая обвинения против Юнга, она понимала, что рискует сама, однако совершенно не учла, что под огонь могут попасть ни в чем не повинные люди. Вспомнив слова Прессмана о том, чем могло обернуться применение импульсного оружия в переполненном ресторане, она поежилась снова и мысленно вознесла пылкую благодарственную молитву.
      Конечно же, покушение представляло собой акт отчаяния. Решиться на такое, как бы хорошо ни были законспирированы его связи с исполнителями, мог лишь человек, охваченный паникой, подумала Хонор, покрепче прижимая Нимица. Отчасти чтобы успокоить кота, отчасти чтобы удержаться от искушения стукнуть кулаком по обивке сиденья.
      Беда заключалась в том, что обезумевший от ужаса Юнг будет продолжать свои попытки, пока одна из них не увенчается успехом. Возможно, ни одна так и не увенчается, однако при этом могут погибнуть посторонние люди, и косвенной виновницей их гибели окажется она. А стало быть, именно ей следует как можно скорее найти решение. Нельзя рисковать чужими жизнями, да и ставить под удар собственную тоже не стоит. Но каким же образом вызвать на поединок человека, забившегося в нору и не высовывающего оттуда носа?
      Впрочем, размышляла Хонор, выход наверняка существует. Разумеется, удалившись в собственные владения, Юнг стал бы практически недосягаемым, однако человек с такими политическими амбициями ни за что не усидит в родовом имении. Что ни говори, а политик - мысль о Павле Юнге в роли государственного деятеля заставила ее скривиться - должен появляться на людях.
      Одновременно с презрением Хонор ощутила некое особое возбуждение, заставившее ее насторожиться. Такое чувство - указывавшее на то, что она интуитивно приближается к верному решению, - порой посещало ее в бою и, несмотря на не вполне понятную природу его, никогда не подводило. Хонор привыкла полагаться на него так же, как на свою способность к ориентации в пространстве.
      Итак, он политический деятель, или, во всяком случае, силится стать таковым. После того как его вышвырнули из Флота, политика для него единственная возможность добиться власти, а власть для него все равно что наркотик. Чтобы не утратить позиции в парламенте, он должен регулярно посещать Палату, а стало быть, привязан к Лэндингу. И эта же причина вынуждает его стремиться убить ее. Пока она жива, пока над ним тяготеют ее обвинения, политической перспективы для него нет. Богатство, титул и наследственное место в палате лордов остаются при нем, однако путь к вершинам власти закрыт.
      Неожиданное озарение заставило Хонор напрячься: глаза ее расширились, а Нимиц вскинул голову - и, когда встретился с ней взглядом, в его глазах полыхнул хищный огонь.
      Глава 30
      Граф Северной Пещеры поерзал, пытаясь удобно устроиться в роскошном кресле. Не удалось - возможно потому, что дело было не в сиденье, а в расположении духа. Царившую в палате лордов прохладную тишину нарушал голос выступающей с речью женщины.
      Северная Пещера бросил на нее взгляд, исполненный холодного презрения. Леди Зеленой Реки была тощей, как щепка, да и ее голос никто бы не назвал музыкальным, но, принадлежа к тем немногим не вступавшим ни в какие альянсы пэрам, которые пользовались почти всеобщим уважением, она считала себя вправе разглагольствовать на любые темы, лишь только предоставлялась возможность. Вот и сейчас она почти полностью использовала положенные по регламенту пятнадцать минут, призывая пэров проголосовать за дополнительные военные субсидии.
      Северной Пещере было наплевать на субсидии: по нему, так пусть бы весь этот чертов Флот мочился прямиком в свои контактные скафандры. К счастью, голосование по этому вопросу открытым не будет, а стало быть, никто все равно не узнает, кто в военное время подал свой голос против Флота. А он намеревался поступить именно так. К чертовой матери всех флотских: они заодно с этой сукой и наверняка радуются его унижению. Ну, ничего. Он выстроит свою собственную политическую машину, и как только с сукой будет покончено...
      Мысли его прервал укол страха. Павел боялся Хонор, боялся так, что не мог уже обманывать себя. Она превратила его в дрожащего, забившегося в нору кролика, а в кулуарах парламента о нем - о нем! - говорили не иначе как с насмешкой, обрывая разговоры при его появлении. Эта сука, разрушившая его карьеру на Флоте, тянула свои лапы и сюда, в Палату. И когда наконец ему удастся спровадить мерзавку в ад, где ей самое место?
      Он закрыл глаза и сжал потные руки в кулаки. Хонор представлялась ему неким мифическим чудовищем, чем-то вроде гидры. Он наносил ей удар за ударом, но вместо того чтобы погибнуть, она поднималась и снова начинала охоту. Это даже не гидра, а Джаггернаут* [Индуистский вариант "всадников Апокалипсиса" - колесница разрушающая все на своем пути.], громыхающая колесница, несущаяся за ним по пятам, чтобы, едва он споткнется, настичь его и безжалостно раздавить...
      Еще сильнее сжав кулаки, он заставил себя дышать ровно, чтобы справиться с приступом страха.
      Черт побери, ведь не гидра же она на самом деле! И не Джаггернаут! Она смертна, а стало быть, ее можно убить. Те бездельники в ресторане не справились с задачей, но он найдет других, более компетентных. А Джорджия, с ее идиотскими попытками отговорить его от убийства, может убираться ко всем чертям! Ему угодно, чтобы эта сука Харрингтон сдохла и он смог помочиться на ее могилу. Пока она жива, у него связаны руки. Ему приходится прятаться, тогда как она свободно разгуливает где угодно, позволяя себе позорить его имя!
      Да как она смеет? Эта мерзавка была чуть ли не нищей, пока не разбогатела, захапав эти долбаные призовые! Она никто, жалкая потаскушка, выползшая из грязи, где ее истинное место. Как она смела - еще тогда, раньше - смотреть на него с презрением! Ничтожная, невзрачная, никчемная простолюдинка смотрела на него не с благоговением, не с восхищением, не с трепетом, а с презрением!
      Он заскрежетал зубами. К счастью, Зеленая Река закончила-таки журчать и в зале наконец воцарилась благословенная тишина. Взглянув на дисплей времени спикера палаты, Северная Пещера отметил, что через три часа он сможет уйти, и снова стиснул зубы. Уйти. Другие лорды разъедутся по своим клубам, ресторанам или театрам: никакие спятившие мегеры не подстерегают их, собираясь лишить жизни. А ему, графу Северной Пещеры, остается лишь прошмыгнуть в машину и умчаться в охраняемую резиденцию, чтобы скрыться там так же, как он скрывается здесь.
      Ход невеселых размышлений Павла был прерван тем, что двери Палаты распахнулись, и в проеме появилась фигура в черном с красным шитьем церемониальном наряде и ало-золотой мантии рыцарского ордена. Сержант-церемониймейстер заговорил с неожиданным визитером, но, не достигнув согласия, подал знак рукой спикеру.
      Несмотря на раздражение и страх, Северная Пещера заинтересовался происходящим. Это была рядовая сессия, и никто другой в Палате не был облачен в официальный наряд, приличествующий торжественным событиям, вроде Тронной Речи или вступлению в Палату нового пэра. Павел не мог припомнить, чтобы в повестке дня значилось новое имя, и, включив терминал на резном столе, убедился, что ничего подобного действительно не намечалось. Между тем к дверям уже направлялся сам спикер.
      Северная Пещера поморщился, но не слишком сердито: в конце концов, это происшествие внесло в ход заседания некоторое разнообразие. У входа явно завязался спор: сержант развел руками, словно снимая с себя всякую ответственность, а спикер сначала покачал головой, демонстрируя непреклонность, но потом сложил руки на груди и принялся слушать. Новоприбывший чего-то настойчиво требовал, а спикер возражал, в пылу спора он даже негодующе воздел руки. Почти все пэры уже обернулись к входу, а некоторые встали со своих мест и направились туда, желая узнать, что происходит. Но, не дойдя до дверей, они замерли в явной растерянности, а опомнившись, принялись подзывать своих более медлительных товарищей. С тех пор как Харрингтон выступила со своими обвинениями, Северная Пещера сторонился большинства своих коллег по Палате, однако сейчас его любопытство было возбуждено настолько, что он уже готов был поспешить к дверям сам, - но тут спикер выбрался из образовавшейся толпы и вернулся на председательское место. Выглядел он взволнованным.
      Уже вставший было, Юнг сел в кресло, толпа у входа стала редеть, а спикер раздраженно ударил по стойке перед микрофоном председательским молотком.
      - Милорды и леди, прошу садиться! - возгласил он с возбуждением, непривычным для этого человека, всегда прекрасно владевшего собой. - Прошу занять свои места!
      Когда пэры расселись и в палате воцарилась тишина, он прокашлялся.
      - Милорды и леди, я прошу прощения за то, что вношу незапланированное изменение в повестку дня, однако согласно регламенту нашей Палаты у меня нет выбора. Мне только что напомнили о праве, к которому прибегают так редко, что оно почти забыто. По традиции новопожалованные пэры сообщают о своем намерении вступить в наши ряды заранее, в письменном виде, и кто-нибудь из давних членов Палаты представляет новичка нашему сообществу. Однако в отдельных случаях, например, когда служба Короне требует их скорого отбытия и делает невозможным предварительное уведомление и принятие в наши ряды с соблюдением всех должных формальностей, закон дарует новому пэру право предстать перед нами без оповещения, в удобное для него время.
      Северная Пещера потер подбородок, не понимая, о чем идет речь. Служба Короне, представление без уведомления... за таким нагромождением слов теряется суть.
      - Сейчас возникла ситуация, на которую распространяется данное положение закона. Явившаяся сейчас особа заявила о своем праве произнести первую речь в Палате на том основании, что в течение долгого времени у нее не будет такой возможности ввиду исполнения ею служебных обязанностей. И я, действуя в соответствии с высочайше утвержденным регламентом, обязан допустить это отступление от традиции.
      По рядам прокатился гул, головы начали поворачиваться к входу. Нет, не к входу! С изумлением, мгновенно сменившимся паникой, граф Северной Пещеры осознал, что пэры, все как один, смотрят на него, спикер широким жестом указал на фигуру в просторной мантии ордена Короля Роджера. Незнакомка подошла к председательскому месту, повернулась лицом к Палате и обеими руками отбросила назад кроваво-красный капюшон. Павел Юнг со сдавленным криком ужаса вскочил на ноги.
      Хонор Харрингтон холодно улыбнулась.
      Руки ее дрожали, однако она едва ли осознавала это, полностью сосредоточившись на своем враге. Смертельно бледный, он вскочил и принялся затравленно озираться по сторонам, словно загнанный, ищущий спасения зверь. Но на сей раз спасения не было: выход из зала находился совсем рядом, но пуститься наутек на глазах у всей Палаты было равносильно политическому самоубийству.
      Переполнявшая ее ненависть призывала к немедленному нападению, однако Хонор скрестила руки на груди и обвела взглядом затаивших дыхание пэров. Некоторые из них казались такими же испуганными, как Юнг, другие - просто растерянными, и лишь очень немногие смотрели на нее с одобрением. Ее появление всколыхнуло застоявшуюся атмосферу палаты лордов, как бурный порыв ветра. Сержант-церемониймейстер счел за благо подойти к ней поближе, опасаясь, что она бросится на своего противника прямо в зале. Сам воздух вокруг нее дрожал, лорды и леди физически ощутили появление среди них разъяренного, алчущего крови хищника.
      - Милорды и леди, - прозвучало в дрожащем от напряжения воздухе ее сопрано, - я приношу высокой Палате глубочайшие извинения за то, что дерзнула прервать ее работу. Однако, как уже объявил достойный спикер, королевская служба не оставляет мне возможности быть представленной вам должным образом, ибо сразу по завершении ремонта мой корабль должен покинуть Мантикору. Подготовка к рейсу потребует всего моего времени, после чего я отбуду в дальний поход и не смогу предстать перед вами еще очень и очень долго.
      Она умолкла, смакуя воцарившуюся тишину и почти зримо витавший над Павлом Юнгом животный ужас.
      - Однако, - продолжила Хонор, глубоко вздохнув, - я не могла бы покинуть планету с чистой совестью, не исполнив то, что почитаю одной из важнейших обязанностей пэра перед своей Палатой и Короной. Мой долг, лорды и леди, повелевает довести до вашего сведения, что один из пребывающих среди вас своими недостойными поступками опорочил не только высокое звание лорда и пэра, но нанес ущерб чести самого Королевства.
      В зале послышались негодующие возгласы, но прозвучали они приглушенно и тут же смолкли, как будто выступавшая загипнотизировала аудиторию своей дерзкой решимостью.
      - Милорды и леди, среди вас находится человек, который, побоявшись встретиться со своими недругами лицом к лицу, замыслил и осуществил подлое убийство. Этот подлец и трус не только нанял за деньги дуэлянта, убившего достойного офицера, но. пытаясь лишить жизни другую особу, послал шайку вооруженных головорезов в ресторан. Они устроили бойню в общественном месте, и этот гнусный замысел не увенчался успехом лишь по счастливой случайности.
      Чары, однако, начали развеиваться. Некоторые пэры встали, протестующие возгласы зазвучали громче, и Хонор, чтобы перекрыть нараставший гомон, пришлось возвысить голос.
      - Милорды и леди, - гневно заявила она, вперив взгляд в своего охваченного паникой врага, - перед лицом Палаты я обвиняю присутствующего здесь Павла Юнга, графа Северной Пещеры, в убийстве и покушении на убийство. Я обвиняю его в бессердечном и непростительном злоупотреблении властью, трусости перед лицом врага и попытке изнасилования, в связи с чем утверждаю, что он недостоин не только высокого положения и титула, но даже самой жизни. Я называю оного Павла Юнга трусом и негодяем, само существование какового оскорбительно для честных и достойных подданных нашего Королевства, и, призывая всех вас в свидетели, вызываю его на Поле Чести, дабы он раз и навсегда заплатил за свои злодеяния.
      Глава 31
      - Да, она ничего не делает наполовину, не так ли? - с горькой усмешкой проворчал Вильям Александер.
      - Можно сказать и так, - зло буркнул в ответ герцог Кромарти и, толкнув сдвижную дверь балкона, шагнул наружу.
      Александер последовал его примеру, и они оказались в продуваемой ветром тьме, на высоте трехсот этажей над улицами Лэндинга. Радужными пузырьками проплывали под огромной луной габаритные огни аэромобилей, края высеребренного лунными лучами облака налились влажной, предвещавшей близкий дождь чернотой. Далеко внизу подножия башен омывали светящиеся потоки словно невидимые реки подхватили россыпь небрежно рассыпанных по земле несчетных драгоценностей эльфийской королевы. Премьер-министр неотрывно смотрел вниз, словно эта красота таила в себе ответ.
      Но ответа не было: Хонор Харрингтон полностью вышибла ход событий из-под его контроля. Возможно, королева и запретила всем оказывать на эту особу давление, но Правительство и командование заботились о ее же благе. Они сделали все, чтобы не дать ей вцепиться в глотку Северной Пещере, однако она добралась до него вопреки всем их стараниям.
      - Мне до сих пор с трудом верится, что ей хватило духу на такую выходку, - пробормотал в темноте Александер.
      - Вот и Северной Пещере не верилось, - отозвался Кромарти, опершись о перила и подставив волосы вечернему ветерку.
      - Да, будь он способен хотя бы вообразить нечто подобное, близко не подошел бы к Палате, - согласился казначей. Встав у перил рядом с премьером, он взглянул вниз, на потоки света, покачал головой и тихо добавил: - Но, между нами говоря, Аллен, она права.
      - Понятия правоты и неправоты не имеют отношения к делу, - отозвался Кромарти, повернув к Александеру отражавшие лунный свет глаза. - Она нашла верный способ настроить против себя поголовно всех пэров.
      - Не всех, Аллен.
      - Ладно, - хмыкнул Кромарти. - Не всех. Вы с Хэмишем проголосуете в ее поддержку, и - черт побери! - я присоединюсь к вам. Это даст ей три голоса, но, ставлю на кон свой пост премьера, еще трех вам не набрать!
      Александер закусил губу и промолчал. Да и что, в конце концов, мог он сказать? У него не было ни малейших сомнений в том, что Харрингтон действовала в ответ на покушения на ее жизнь, и в том, кто стоял за этими покушениями. Ему не доводилось встречаться с ней, но брат все уши прожужжал ему о капитане Харрингтон. Будь у нее какая-либо иная возможность добраться до Северной Пещеры, она не воспользовалась бы своим статусом пэра таким образом. В ее короткой речи - об этом свидетельствовала запись - не было никакой рисовки. Она вовсе не собиралась делать из собравшихся дураков, а обращалась к ним как к суду последней инстанции. Ее искренность и правдивость были несомненны.
      Однако Палата восприняла случившееся иначе. Пэры сочли ее выходку дерзким посягательством на их достоинство и твердо вознамерились не оставить нарушительницу спокойствия безнаказанной.
      - Насколько серьезно обстоят дела? - спросил он после некоторого молчания.
      Кромарти вздохнул, на сей раз не столько сердито, сколько печально.
      - Высокий Хребет уже инициировал процедуру исключения. Он хотел немедленно лишить ее титула, но промахнулся; подавляющее большинство палаты общин - включая, во что и поверить трудно, почти половину либералов! солидаризировалось с ее величеством. Таким образом, ни лишить ее титула, ни начать уголовное преследование им не удастся. Но даже королева не вправе заставить пэров допустить кого-либо в Палату, если они проголосуют против. Ей конец, Вилли. Если в ее пользу наберется пять процентов голосов, я буду весьма удивлен.
      - А что потом? - подавляя гнев, спросил Александер.
      Кромарти понурился.
      - После того, как она его убьет? - не столько спросил, сколько констатировал непреложный факт герцог и, уловив в темноте кивок Александера, выпустил перила и стремительно вернулся в комнату.
      Харрингтон умело загнала Северную Пещеру в ловушку. Как бы ни гневались на нее пэры, ей удалось публично бросить ему вызов, уклониться от которого не мог даже такой трус, как Павел Юнг. Дрожа и потея от страха, он все же согласился на поединок, ибо поступить иначе значило лишиться всего, что ценилось им в жизни, и превратиться в изгоя.
      Но, приняв вызов, он уже мог считаться покойником.
      Дуэль должна была проходить в соответствии с Протоколом Дрейфуса, однако после того как Хонор расправилась с Денвером, Кромарти прекрасно понимал, что ей хватит и одного выстрела. И выстрел этот будет смертельным, иное ее не устроит.
      - На этом ей конец, Вилли, - с горечью в голосе прервал герцог затянувшееся молчание. - Той же пулей, что и Юнга, она убьет собственную карьеру. Нам ее не спасти. Более того, мне самому придется инициировать ее отстранение от командования, чтобы заручиться поддержкой прогрессистов.
      - Но это несправедливо, Аллен! - возразил Александер, повернувшись спиной к волшебному городскому пейзажу за окном, - Разве можно винить ее в том, что, являясь жертвой, она не могла добиться справедливости никаким другим способом?
      - Знаю, - отозвался Кромарти, не открывая глаз. - Господь свидетель, мне бы очень хотелось сделать для нее хоть что-нибудь. Но мне нужно вести войну и сохранить кабинет.
      - Понимаю, - сказал Александер с печальным смешком. - Даже Хэмиш понимает. И сама дама Хонор знает, что не оставила вам никакого выбора.
      - Отчего я чувствую себя только хуже... Герцог открыл глаза, и Александер даже в темноте разглядел в них боль.
      - Ну скажи, Вилли, - тихо проговорил премьер-министр Звездного Королевства, - почему каждый, кроме разве что сумасшедшего, мечтает оказаться на моем месте?
      * * *
      Когда дверь лифта, ведущего на мостик, открылась, лейтенант-коммандер Рафаэль Кардонес, вахтенный офицер стоящего на ремонте корабля, поднял голову и, увидев капитана, вскочил на ноги. Вышедший следом за капитаном одетый в зеленое гвардеец, расслабившись, остановился у переборки, тогда как она направилась к командирскому креслу.
      Шла Хонор медленно, сложив руки за спиной. Лицо ее не выражало ничего, кроме спокойной сосредоточенности, однако служивший под ее началом Кардонес знал, что именно так она выглядела и тогда, когда приводила в чувство отчаявшуюся, павшую духом команду, и тогда, когда вела подбитый тяжелый крейсер в смертоносную атаку под бортовыми залпами линейного крейсера. Увидев эту маску снова, он невольно задумался: сколько же времени потребовалось капитану, чтобы довести ее до совершенства? Скрывать страх и внушать команде уверенность, не позволяя догадаться, что и их капитану свойственны человеческие чувства и слабости... О тревогах и боли Хонор Харрингтон ведали лишь бессонные ночи.
      Остановившись у кресла, она провела рукой по командному пульту - как, наверное, всадница могла бы ласкать любимого скакуна. Рука ее двигалась словно сама по себе, а в устремленном вперед взгляде лейтенант, несмотря на бесстрастную маску, угадал глубоко затаенную боль.
      Его охватил страх, ибо он понял: она прощалась. Прощалась не просто с "Никой", но с Флотом. Завтра она может погибнуть, сказал ему разум, зато сердце говорило иное. Павел Юнг не мог убить капитана. Само такое предположение казалось нелепым.
      Однако для Флота ей предстояло умереть. Она сама согласилась заплатить такую цену за справедливость, и теперь должна была расстаться с Флотом, а Флот - с ней. Кто-то другой станет командовать "Никой" и всеми другими кораблями, которыми могла бы командовать она, хотя заменить ее не сможет никто. Команда осиротеет. Вместе с ней из жизни множества людей уйдет, оставив горечь и сожаление, нечто неповторимо прекрасное.
      Он сам разрывался между горем и гневом. Ему хотелось закричать на нее, обвинить в том, что она бросает преданных ей людей, но в глубине души лейтенант понимал, чего ей это стоит. Сердце его сжималось от жалости, к глазам подступали слезы. Неожиданно сидевший на ее плече кот поднял голову, навострил ушки и оглянулся на Кардонеса. Следом за Нимицем повернулась к нему и Хонор.
      - Раф, - тихо сказала она.
      - Капитан, - откликнулся он, хотя прежде чем он смог вымолвить это слово, ему пришлось дважды прочистить горло.
      Кивнув ему, она обвела взглядом свой мостик, задумчиво поглаживая пальцами подлокотник. Кардонес поднял руку.
      Пожалуй, он и сам не был уверен в том, что хотел сказать этим - то ли предостерегающим, то ли умоляющим остановиться жестом, - но все-таки открыл рот... Хонор, повернувшись к нему, покачала головой.
      В этом едва заметном движении воплотилась подлинная властность настоящего капитана, авторитет столь бесспорный и абсолютный, что он не нуждается ни в каком подтверждении. Кардонес, всегда чувствовавший в ней истинного командира, вдруг подумал, что это не связано с должностью или званием, а является отражением ее внутренней сути. Она была личностью сама по себе, вне зависимости от положения в иерархии Флота. Возможно, Флот тоже способствовал ее формированию, но в данном случае результат стал чем-то большим, чем простая сумма врожденных и приобретенных качеств.
      "Она - Хонор Харрингтон, - подумал лейтенант, - и останется ею, что бы ни случилось".
      Он опустил руку, а она выпрямилась и расправила плечи.
      - Продолжайте службу, лейтенант, - прозвучал спокойный голос.
      - Есть, мэм, - ответил он, вытянувшись по стойке смирно и козырнув так, как не козырял, даже будучи курсантом, на плацу острова Саганами.
      В ее глазах промелькнули боль и печаль, но было там и нечто иное. Как ему показалось, как во всяком случае он хотел надеяться, - прощаясь, она с надеждой передавала на его попечение нечто более драгоценное, чем сама жизнь.
      Хонор кивнула, отвернулась и, не проронив больше ни слова, покинула мостик. "Ника" осиротела.
      Глава 32
      К тому времени, когда автомобиль Павла Юнга проехал ворота в увитой лозой каменной стене, сыпавший всю ночь дождь уже кончился. Когда поле, удерживавшее машину над землей, отключилось и она замерла на месте, осев на мокрый гравий, он расслышал тихий каменный хруст и заметил на стекле последние дождевые бусинки. Выйдя первым, его шофер распахнул дверь, и снедаемый ужасом Павел выбрался в сырое, продуваемое порывистым ветром утро. Стефан последовал за ним, держа в руках футляр с пистолетами. За всю поездку он не проронил ни слова, и Павел, несмотря на весь свой страх, то и дело задумывался: что же у брата на уме?
      Удивительно, как эта мысль пробила завесу всеобъемлющего, всеподавляющего, тошнотворного ужаса, однако она была не единственной. Подсознание подсовывало ему темы для размышления - своего рода защитная реакция психики, позволявшая ему не лишиться чувств или рассудка.
      Встреча лица с влажным воздухом была похожа на прикосновение холодных пальцев. Низко нависавшие облака скрывали от взора башни Лэндинга, обычно хорошо видные с дуэльного поля. Порывы ветра хлопками ударяли по его одежде, со скорбным шелестом теребили листву деревьев, росших по внутреннему периметру стены, и траурно вздыхали в ветвях. При появлении облаченной в серый мундир женщины-полицейского Павел вздрогнул.
      - Доброе утро, милорд, - сказала она. - Я сержант МакКлинтон. Лейтенант Кастеллано, выступающий сегодня в роли Распорядителя Поля, поручил мне со всем должным почтением сопроводить вас на место.
      Граф Северной Пещеры судорожно кивнул, не осмелившись ответить вслух. МакКлинтон была подтянутой, привлекательной женщиной, такие обычно подвигали его на размышления о том, хороши ли они в постели. Но сейчас при виде ее он испытывал лишь одно желание: спрятаться за ее спину, чтобы она избавила его от этого жуткого кошмара и он остался в живых.
      Павел заглянул ей в глаза, ища... сам не зная чего, однако под профессионально-нейтральным выражением уловил плохо скрываемое презрение и, еще глубже, нечто гораздо худшее. Мак-Клинтон смотрела на него отстранение, словно на мертвеца, лишь по какому-то недоразумению задержавшегося ненадолго среди живых людей.
      Торопливо отвернувшись, он сглотнул и неохотно поплелся за ней, шаркая ногами по влажной траве. В уголке его мятущегося сознания родилось замечание: надо было надеть вместо туфель сапоги, а то ведь эдак недолго и ноги промочить, и он едва не вскрикнул, осознав вздорную несуразность своих опасений. Ком ужаса в горле мешал ему дышать, зубы были стиснуты так, что болели челюсти.
      Потом они остановились, и Павел Юнг оказался лицом к лицу с Хонор Харрингтон.
      Она не удостоила его даже взгляда, и это почему-то показалось ему более страшным, чем откровенная ненависть. Капли дождя поблескивали на ее берете, словно она прибыла на место поединка чуть пораньше и уже поджидала его некоторое время. Лицо не отражало никаких чувств.
      Вообще никаких.
      Словно в бреду он выслушал бессмысленную просьбу Кастеллано о примирении. Осмотрев и выбрав пистолеты, лейтенант передал их Рамиресу и Стефану, которые принялись заряжать оружие. Внимание Павла было сосредоточено не на латунных гильзах, а на чеканном профиле Харрингтон, чье сосредоточенное спокойствие настолько разительно контрастировало с его животным страхом, что воспринималось как насмешка.
      Она уничтожила его. Смертоносная пуля вылетит из ствола лишь через несколько мгновений, но лишь поставит последнюю точку, подтвердив уже свершившееся.
      Растянувшиеся на десятилетия попытки наказать, унизить и сломить ее завершились полным провалом. Хуже того, она стала бить противника его же оружием и привела его к этому страшному концу, лишь истерзав мучительным, постыдным, каждодневным ужасом. Ужасом беспомощной жертвы, ожидающей, когда опустится топор палача.
      Она заставила его не просто бояться, но осознать и прочувствовать свой страх. Заставила его бессонными ночами скулить на мокрых от пота простынях, превратив в жалкое подобие человека.
      Пронзившая страх вспышка ненависти вывела его из ступора - что, однако, не пошло ему на пользу, ибо лишь обострило восприятие происходящего. Он ощутил ветер, холодивший виски, по которым маслянистыми змейками стекал пот. Павел взял пистолет. Правую руку оттянуло вниз, словно якорем, а пальцы левой повиновались ему так плохо, что обойма едва не упала наземь.