— Где он? — обратился Грей к Стивенсу, хватаясь за голову.
      — Бог мой, но он же не мог сказать этого серьезно!
      — Профессор-то? Когда он утром пришел в университет, его хотели линчевать, — и все из-за проклятого репортера, который раззвонил об этом.
      — Я работал над препаратом вместе с профессором семь лет… это ужасно… — бормотал Грей.
      Толпа сгрудилась и стала напирать на ограду. Кто-то из самых слабонервных кричал:
      — Эй там, расступитесь!!!
      В образовавшемся проходе появились несколько громил, которые несли к ограде, словно таран, вывороченный телеграфный столб. Инспектор бросился к воротам, одной рукой хватаясь за свисток, другой — за рукоять пистолета.
      — Не сметь разбивать ворота! — рявкнул он. — Слышите? Гопкинс! — крикнул он полицейскому, который, опираясь на карабин, глядел на него во все глаза, — беги к телефону, проси, чтобы нам прислали пару констеблей, мотопомпу и пусть держат наготове еще штуки две! Грей побрел к зданию в таком состоянии, словно он только что принял натощак парочку стопок старого вина. В кабинете профессора царила тишина. Грей постучал в дверь — ответа не было. Он нажал ручку. Профессор даже не повернулся на его покашливание. Он сидел в кресле, низко опустив голову, и барабанил пальцами правой руки по крышке стола. На столе валялась груда исписанных бисерным почерком листков. Только когда Грей оказался совсем рядом, тот заморгал усталыми и припухшими от бессонницы близорукими глазами.
      — А, Грей? Вы не были вчера на конференции, да?
      — Господин профессор, фатальное стечение обстоятельств, — начал Грей, — моя племянница…
      — Ах перестаньте! Поверите ли, Гунор назвал мое открытие пустым надувательством, мои данные — фальшивыми, а уважаемое сборище высмеяло меня!.. Стадо, проклятое стадо!
      — Каждое новое великое открытие… — несмело начал Грей.
      — Знаю, знаю — принимали враждебно и неохотно. Ну и что же?
      — Полемика, господин профессор, это естественная вещь. Что значит мнение Гунора перед лицом фактов? Пустяки…
      — То есть как пустяки? — профессор вскочил. — Гунор смешивает с грязью меня, мою работу — это пустяки? Называет препарат безобидным порошком, а, казалось бы, самые компетентные люди аплодируют ему — это пустяки?
      Фаррагус вдруг оперся о стол, побледнел и схватился за грудь.
      Грей перепугался.
      — Где нитроглицерин? Здесь? Сейчас… я сейчас… — Он подал старцу стеклянную ампулку, побежал за водой, трясущимися руками наполнил стакан и вернулся к столу. Фаррагус, обмякнув, сидел в кресле. На желтоватых щеках выступили кирпичные пятна.
      — Сердце… сердце… — прошептал он едва слышно. Когда Грей хотел подать ему воду, он отмахнулся. Пришел в себя, встал, пошатываясь, добрался до окна и взглянул в парк, где за деревьями слышались глухие крики.
      — Какая подлость!.. — проворчал он. — Когда я утром вышел, они хотели меня прикончить. Я думал сделать из генетона символ и гарантию мира, а какой-то Гунор, который дал науке… простите, вы сами знаете, что… осмеливается… только потому, что у него рука в Вашингтоне.
      В этот момент послышался деликатный стук и в кабинет просунулся человек средних лет, глаза которого молниеносно обшарили кабинет. Из заднего кармана помятых серых брюк он извлек толстый стенографический блокнот и, вооружившись им, приблизился к профессору, отвесив учтивый поклон.
      Профессор отвернулся от окна и только теперь заметил нахала.
      — Кто это? Что вам угодно?
      — Роутон из «Ивнинг стар», — представился пришелец, кланяясь еще раз. — Репортер по особо важным делам, — добавил он с вежливой улыбкой. — Господин профессор, я позволил себе вчера поместить статейку…
      — Ах, так вот кто заварил эту кашу! — яростно крикнул Фаррагус, подступая к репортеру с таким видом, словно бы собирался выкинуть его за дверь. — И вы еще смеете ко мне приставать?
      — Одну минуточку. Тут, понимаете, такое дело: вы изволили выразиться в том смысле, что этот препарат, генетон, будучи помещен в пламя или нагрет иным образом до температуры восемьсот градусов, приведет, так сказать, к концу света. В связи с этим я не замедлил проинтервьюировать профессора Гунора… сегодня утром у него дома. Я спросил его, что он думает о последствиях, которые имели бы место в результате помещения вашего препарата в огонь.
      — Ага! И что же он ответил? — спросил Фаррагус, поднося руку к уху, чтобы лучше слышать.
      — Господин профессор Гунор, — почти пропел в ответ репортер, вперив свой взгляд в стенографический блокнот, словно в молитвенник, — ответил мне, что результат был бы таким же, как если бы мы Всыпали в огонь щепотку табаку. «Быть может, экспериментатор чихнет… этим дело и кончится», — сказал профессор Гунор. Я хотел бы спросить, какова в связи с этим позиция уважаемого господина профессора?
      Фаррагус посинел.
      — Экспериментатор чихнет… — прошептал он, нервно сжимая и разжимая пальцы, — чихнет… Вы… Вы желаете знать мое мнение? — дрожащий голос Фаррагуса сел, но в нем послышались стальные нотки. — Хорошо. Скажите своим читателям, скажите этим медным лбам, этим тупицам… что сегодня же в восемь часов вечера с последним ударом часов я введу мой препарат в пламя… а тогда пусть бог смилостивится над профессором Гунором… над всеми людьми… и над этими надутыми спесивцами, которые меня высмеяли! Выгнали! Вышвырнули!!!
      Секунду стояла мертвая тишина, потом профессор с ужасной гримасой схватил ключ и выбежал из комнаты. Проскрипел замок, в котором снаружи повернули ключ. Грей секунду стоял окаменев, потом беспомощно огляделся вокруг.
      — Господин… господин профессор! — неожиданно взвизгнул он.
      Репортер все еще писал. Потом старательно закрыл авторучку, вложил блокнот в карман, словно это было что-то чрезвычайно ценное, и, даже не пытаясь открыть дверь, ловко вскочил на подоконник. От земли его отделяли четыре метра. Он перекинул ноги наружу и, победно улыбнувшись Грею, воскликнул:
      — Экстренный выпуск!
      После чего исчез.
      Грей начал метаться по комнате, издавая отчаянные вопли, наконец, схватил стул и попытался выбить им дверь. Это, конечно, не удалось, но грохот привлек внимание полицейского инспектора.
      Поскольку профессор оставил ключ в замке, инспектор повернул его, вошел и тотчас отскочил, потому что Грей замахнулся на него остатком стула.
      — Что это значит? Что вы делаете? — сурово спросил страж порядка, завидев растрепанные волосы, сумасшедший взгляд и бледную вспотевшую физиономию ассистента, который, жестикулируя, пытался сладить с разбросанными бумагами и льющейся из чернильницы рекой чернил.
      — Репортер… профессор… Фаррагус… генетон… сбежал… — стонал Грей.
      — Да успокойтесь вы наконец. Где профессор?
      — Бог мой, что теперь будет?
      — Да говорите же в конце концов.
      Грей опустился в кресло.
      — Репортер пришел от Гунора, раздразнил профессора… довел его до бешенства, потому что Гунор сказал, будто генетон никогда не взорвется… что он ничего не стоит… тогда профессор закричал… что сегодня в восемь часов сунет генетон в огонь.
      Инспектор протяжно свистнул. Быстро осмотрелся.
      — Где профессор?
      — Куда-то побежал, может, домой.
      — Где этот порошок?
      — Был у профессора в стеклянной ампуле.
      — Где ампула?
      — Тут была, в ящике стола…
      Они бросились к столу. Ящик был пуст.
      Инспектор вдруг крикнул:
      — Господи, где репортер?
      — Выскочил в окно!
      Инспектор задохнулся.
      — Ну, — сказал он, — теперь-то уж действительно начинается светопреставление.
      Он выбежал в коридор. Было слышно, как он набирает номер телефона и кричит в трубку, поднимая на ноги весь комиссариат.
      — Арестуйте его, как только увидите! — кричал он. — Что? Что? Хорошо!
      Он уже собирался повесить трубку, когда что-то вспомнил.
      — Алло! Брэдли! Слушайте, как только вам в руки попадется Роутон, репортер из «Ивнинг стар», дайте ему пару раз «бананом» и киньте в холодную, пусть остынет… Он так же опасен, как и профессор!
      Грей сидел на предпоследней ступеньке лестницы, играя ключом.
      — А вы что тут сидите? — спросил инспектор, который летел вверх словно ракета. Грей равнодушно взглянул на него.
      — Я собирался пойти пообедать, да стоит ли?
      — Это еще почему?
      — Ну, ведь после восьми уже не надо будет больше есть…
      — Пропадите вы пропадом! — прорычал инспектор и помчался дальше.
      Государственный секретарь положил пресс-папье слева от серебряной статуэтки, изображающей статую Свободы, потом справа, затем перед собой и долго смотрел на его хрустальный шарик. Наконец он поднял голову.
      — Ну?
      Генерал Харвей проглотил слюну.
      — Мы сделали все, что могли.
      — Ничего вы не сделали.
      — В два часа оцепили все вокзалы, станции надземной железной дороги и метро, улицы, площади; мобильные патрули с фотографиями Фаррагуса разъезжают по городу. Они держат постоянную радиосвязь с Главной квартирой. Оцеплены университетские здания… произведены обыски в квартирах профессоров… в три мы развесили объявления, назначающие пять тысяч долларов награды за информацию о месте нахождения профессора. Ни одна машина, ни один самолет, ни один человек не могут без нашего ведома покинуть Лос-Анджелес. Государственный секретарь с такой злостью стучал линейкой по пресс-папье, словно оно было во всем виновато.
      — Ну и что?! — взорвался он. — Ну и что?!
      Харвей почесал переносицу.
      — Ежеминутно ждем сооб…
      Зазвонил телефон. Государственный секретарь поднял трубку.
      — Что? — спросил он. — Да. Это вас. Он отдал трубку генералу. Тот прижал ее к уху. Некоторое время слушал, потом его шея стала наливаться кровью.
      — Что? Фельетон? Из Лос-Анджелеса? Что? Что?? Что??? Не разрешать! Возвратить! Пустить в ход все резервы!
      Он прикрыл рукой микрофон и глухо сказал:
      — Надо было этого ожидать. В городе паника-то есть волнения… — поправился он. — Толпы людей стремятся выйти из города в различных направлениях.
      — Какое мне дело! — взорвался государственный секретарь. Хрустальное пресс-папье закончило свое существование, разлетевшись под столом на тысячи осколков.
      — Что делать, мистер Давьес… сил полиции недостаточно. Я вынужден просить о помощи армию. Секретарь достал из кармана носовой платок.
      — Армию? Это невозможно…
      Он встал и подбежал к окну.
      — Какой скандал! Звонки из британского посольства… вопросы… понижение курса акций на шестнадцать пунктов… наконец разговоры в конгрессе… нет, это исключено! Вы должны обойтись своими силами.
      Генерал отдернул руку от микрофона.
      — Фельетон? Инспектор? Слушайте меня. Стяните из Пасадены и Сан-Диего, вообще со всего округа, городские отряды, можете реквизировать автобусы. Что? Что?
      Он побагровел еще больше.
      — Там… то же самое?.. Пусть ищут! Почему они не шевелятся, идиоты? Поставить кордоны, проверять документы и пустить в дело радио. Все это блеф! Людей, имеющих машины, можно в конце концов отпускать, пусть едут к дья… что? Переодетый? Он может быть переодет? Что, я и этим тоже должен заниматься? Значит, тяните всех за бороды, а мне не забивайте голову ерундой! Это может вам дорого обойтись, напоминаю! Ладно, ладно.
      Он бросил трубку.
      Государственный секретарь перестал ходить по комнате и остановился около стола.
      — Ну?
      — С утра задержали шестьсот восемнадцать человек, — начал генерал.
      — Можете не продолжать, понимаю, сплошные Фаррагусы! Хорошо. Ну, а еще что?
      Зазвонил другой телефон. Государственный секретарь поднял трубку.
      — Что? Белый дом? А?.. хорошо, жду. Канцелярия президента, — прошептал он в сторону Харвея, уничтожая его взглядом. Но тут же его лицо приняло другое выражение.
      — Господин президент? Да, это я. Слушаю. Совершенно определенно. Мы не можем поднимать шума, поэтому действуем ограниченными силами, но зато это отборные отряды. Да. К вечеру он будет у нас в руках, совершенно точно. Я тотчас сообщу.
      Он отложил трубку. Выражение самоуверенности, как по мановению волшебной палочки, слетело с его лица.
      — Вот так. Уже Белый дом. Это будет стоить мне портфеля. Подумайте — третий звонок с утра! Какой скандал! Люди с ума сходят на улицах.
      Снова зазвонил телефон.
      — Я слушаю вас, мисс! Из британского посольства? Прошу передать, что я на совещании у президента, буду через час.
      Телефон звякнул.
      — Только этого не хватало… — начал государственный секретарь, но под странным, неподвижным взглядом генерала осекся.
      — Что вы так смотрите?
      — Простите… но если мы… не приведи господь… если нам не удастся его схватить, то ведь речь пойдет уже не о портфеле, а о… смерти…
      — Что?
      Государственный секретарь стоял, как громом пораженный. Наконец рассмеялся противным смехом.
      — Мне это даже в голову не пришло, — признался он. — Ничего себе, хороши дела! Тридцать тысяч полицейских, три с половиной тысячи патрулей на радиомашинах, собаки, самолеты, геликоптеры — и не могут поймать одного старика с больным сердцем…
      Телефон зазвонил еще раз. Генерал слушал рапорт так, словно из трубки ежесекундно выскакивало шило, жаля его в ухо.
      — Ну, другого выхода у меня нет, — сказал он наконец, поднимая глаза на секретаря. Мне нужна армия, иначе я ни за что не ручаюсь. Секретарь уселся на стол и по-наполеоновски скрестил руки на груди.
      — Пожалуйста. Делайте, что хотите.
      Он склонился над столом, заваленным газетами с огромными красными и черными заголовками, игравшими свежей краской.
      Теперь генерал набирал один номер за другим.
      — Алло? Генерал Уилби? Господин генерал, я говорю из кабинета государственного секретаря Давье-са… Вы знакомы с положением, не так ли?.. Возникла паника… могут быть волнения, грабежи… у меня уже нет людей для восстановления порядка. Необходимы… да, вы меня прекрасно понимаете. Нет, не пехота. Я предпочел бы моторизованные отряды. Так будет лучше, не правда ли? Что вы сказали? Прекрасно.
      — Что это? — государственный секретарь взглянул на часы. — Уже шесть. Осталось два часа?
      Он открыл ящик стола, поискал таблетки от головной боли, сунул их в рот. Генерал положил трубку.
      — Сумасшествие, — сказал он. — Сумасшествие. Если б хоть знать, как в действительности обстоит дело с этим проклятым генетоном.
      — Половина специалистов утверждает, что это шарлатанство, а другая — что реакция возможна, — сказал государственный секретарь.
      — А что говорит Гунор?
      — Слышать о нем не хочу. Ведь по сути дела все это началось из-за него.
      — Вообще-то все это затеял репортер.
      — Как его там?
      — Роутон, — бросил генерал, подняв трубку и покручивая телефонный диск.
      — Верно. Его наконец взяли?
      — Не знаю. Сейчас позвоню.
      Генерал опять начал набирать номер.
      Первым делом Роутон направился к междугороднему телефону. Через восемь минут его уже связали с редакцией. Передав балласт самых свежих новостей ротаторам, он почувствовал, что ему стало свободнее и легче. Полный бодрости и самых радужных надежд, он вышел на улицу и взглянул на удлинившиеся уже тени. Приближалось к шести.
      «Прежде всего, — сказал он себе, — надо отыскать профессора. Можно будет взять дополнительное интервью. Правда, сама история со взрывом была бы сенсацией номер один, но если это действительно означает конец света, то уже некому будет читать специальный выпуск. Нет, этого мы не допустим. Только бы полиция не помешала…»
      Роутон оглянулся. Прошло всего несколько часов с момента исчезновения профессора, а город уже кишмя кишел моторизованными и пешими патрулями. На каждом углу проверяли документы у людей, которым с виду было больше сорока.
      Репортер вошел в небольшую кондитерскую. Ему всегда лучше думалось за мороженым. Поэтому он заказал фисташковое со взбитыми сливками и принялся размышлять:
      «Собственно, можно было побежать за Фаррагусом. У меня было преимущество, потому что я выскочил через окно, — думал он. — Но сначала пришлось послать репортаж. Ну, еще не все потеряно. Паста свое дело сделает».
      Он решил пока отложить розыски профессора. Надо было заняться и другими проблемами.
      — Мисс, где здесь телефон? — спросил он, облизывая ложечку.
      — Кабина вон там.
      Репортер даже не прикрыл за собой дверцу. Набрал номер телефона квартиры доктора Грея и терпеливо ждал. Наконец в трубке послышался далекий голос.
      — Алло, доктор Грей? Хорошо, что я вас поймал. Говорит профессор Гемпфри из Техаса. Коллега, я специально прилетел самолетом в связи с этим роковым генетоном… Вы меня не знаете? Нам не дано знать всех. Но, но, мне дорого время. Скажите, пожалуйста, как выглядела пробирка, в которой старик… то есть профессор Фаррагус держал свой порошок?.. Что? Да, это важно! Ага… стеклянная… а длинная? Хорошо. А порошок был белый, да? С оттенком или совершенно белый? Как соль? Прекрасно.
      Грей принялся очень пространно объяснять.
      — Увы, коллега, я не могу с вами встретиться. Я говорю из Главной квартиры шефа полиции… да. Я тоже поражен. Но в таком солидном возрасте, как мой… нет, нет. До свидания.
      Буфетчица вытаращила глаза на репортера, который не обратил на это ни малейшего внимания. Он бросил на мраморную плиту стола доллар и остановился в дверях, чтобы спросить:
      — Где тут ближайшая аптека?
      — За углом.
      — А продовольственный магазин?
      — Рядом.
      — До свидания. Да не подмешивайте в мороженое молока, а то вас пресса уничтожит.
      Он купил в автомате две жевательные резинки, в киоске приобрел сигару и значок Клуба курильщиков, потому что он был весь золотой и очень массивный, пришпилил его к внутренней стороне лацкана и побежал дальше. B аптеке он не задержался. Только купил стеклянную пробирку с патентованной пробкой, потом попросил в магазине щепотку соли, отсыпал один грамм в пробирку, а остальное выбросил. «Армия стоит на равнине с развернутыми знаменами, — сказал он себе, — а теперь пора ринуться в атаку».
      Он купил в книжном магазине план города и, быстро осмотревшись, заметил вдалеке большую рекламу магазина радиотехнических приборов. Взглянул на электрические часы над входом в подземку. Было тридцать минут седьмого.
      «Немного поторопимся», — решил он и почти бегом влетел в магазин. В глубине из-за прилавка, увидев его, поднялся рыжий молодой человек в белом, элегантно скроенном пиджаке с перламутровыми пуговицами.
      — Дайте-ка мне большой радиоактивный монитор — этакий счетчик Гейгера, понимаете? — сказал репортер, быстро обшарив глазами блестевший никелем и дорогими инкрустациями магазин. Рыжий продавец с сожалением покачал головой.
      — Увы, все раскуплено… сегодня после обеда был большой спрос…
      — И ничего не осталось?
      — Ничего, — эхом отозвался продавец. Роутон, добродушно улыбнувшись, взглянул на него.
      — Может, для простых смертных и не осталось, — сказал он очень тихо и спокойно, — но для меня-то, надеюсь, найдется. Ну, живо, молодой человек… а не припрятали ли вы чего-нибудь для себя на черный день? Или мне применить чрезвычайные меры?
      Он слегка отогнул лацкан. Значок блеснул золотом и исчез. Продавец молча вышел в маленькую комнату, завешенную бархатной портьерой, и вернулся с небольшой, но явно тяжелой коробкой.
      — Двадцать шесть долларов.
      — Получите. Привет. Инструкция внутри?
      — Да. До свидания. Благодарю вас.
      — Не за что. Со счетчиком или без него, конец света выглядит одинаково, — бросил репортер уже через плечо. На улице он переложил аппарат в портфель и остановился, чуть присев, словно собирался дать пинка подъезжающему автобусу.
      «Явление второе», — сказал он себе и вошел в магазин игрушек. Он пробыл там недолго — через минуту уже вышел с прелестным танком под мышкой. Этот танк, способный распалить воображение любого человека в возрасте до четырнадцати лет, был снабжен электрическим моторчиком и мог управляться на расстоянии.
      — Теперь нам необходим медиум, — задумчиво сказал Роутон. Идя по улице, он заглядывал в ворота; наконец в одном из больших дворов заметил того, кого искал.
      — Гарри, поди-ка сюда на минутку, — закричал он, останавливаясь в тени лестницы. Мальчуган лет шести в длинных ковбойских брюках, бегающий по двору с деревянным атомным пистолетом в руке — на его желтом, как лимон, свитере был намалеван кровавый тигр — остановился при звуке его голоса, а потом сделал несколько шагов в сторону ступеней.
      — Я не Гарри, — сказал он сурово, исподлобья глядя на незнакомца.
      — А кто?
      — Том.
      — Видишь ли, Том, тебе нравится такой танк?
      Том сделал еще три шага и теперь оказался уже чересчур близко от чудесной игрушки, чтобы думать об отступлении. На его лице отразилось возбуждение.
      — Это кому? — спросил он тихо.
      — Тебе, — ответил Роутон. — Только ты должен мне помочь, понимаешь? Я — знаменитый сыщик. Ты, наверно, слышал о таких, а? Ну вот, это как раз обо мне. При помощи радиоактивных лучей я слежу за одним преступником, но один справиться не могу. Если ты мне поможешь, считай, что танк твой.
      Наступило напряженное молчание.
      — А не врешь? — прошептал мальчуган.
      — Не вру. Порази меня гром, если я собираюсь тебя обмануть, Томми.
      — Честное слово?
      — Честное слово.
      — А что мне делать?
      — Прежде всего договоримся, — сказал репортер. Он открыл портфель и вытащил оттуда счетчик Гейгера. — Видишь, сынок, — говорил он, разрывая бумагу, — это наш гончий пес. Преступнику, которого я выслеживаю, я подмешал в сапожный крем радиоактивный препарат, благодаря чему мы сможем его где угодно отыскать при помощи вот этого счетчика Гейгера. Понял?
      — Угу.
      — Ну и хорошо. Только, понимаешь, я не могу бегать по улице с аппаратом на животе. Сообщники гангстера меня быстро засекут. Поэтому мне необходима твоя помощь. Гейгера мы засунем внутрь танка… вот так… ты пойдешь впереди, а я буду смотреть на стрелку, вот тут, на циферблате. Никто не обратит на это внимания. Самое удивительное в этой истории то, что я ее вовсе не выдумал. А теперь пойдем во двор… да, а где твоя мама?
      — Она поехала к дяде и сказала, что вернется через час.
      — Это нам подходит. Сейчас мы посмотрим карту… понимаешь?
      Репортер разложил карту на крышке мусорного ящика. И долго молча изучал ее.
      «Вероятнее всего, профессор облюбовал это место еще в кабинете, — рассуждал он. — Я полагаю, что он все хорошенько продумал. Оно должно находиться близко и в то же время быть таким, чтобы никто не мог ему там помешать. Ну, в качестве средства сообщения он может воспользоваться автомобилем — это, пожалуй, отпадает, велосипедом — тоже отпадает, потому что для блага человечества я проткнул ему камеры; ногами… Остановимся на ногах».
      — Иди, сынок, — сказал он громко, — поедем в автомобиле в притон разбойника. Ты не боишься?
      Малец взглянул на репортера с обидой и одновременно с восхищением. За углом поймали такси. Погрузив в него Тома и танк, Роутон вскочил на переднее сиденье, рядом с шофером.
      — К университету, только быстро.
      На углу площади, в некотором отдалении от здания Физического факультета, он расплатился с шофером и вылез вместе с Томом. Было еще, к сожалению, довольно светло, и поэтому пришлось прибегнуть к маскараду с танком и ребенком; в противном случае полиция быстро обратила бы внимание на его странные манипуляции. Танк, приведенный в движение, во хвалу фирмы, которая его изготовила, деловито погрохатывая, полз по асфальту, а Роутон вместе с малышом, которому приказал называть себя дядей, бежал за ним, ежеминутно поглядывая на циферблат радиометра. Скоро характерное подрагивание стрелки показало ему, что они напали на след. Профессор, оставляя следы радиоактивного йодистого калия, ушел из университета в сторону центра города. Это весьма обеспокоило и удивило Роутона, и его волнение достигло предела, когда оказалось, что следы совершенно явно ведут к ближайшей станции метро.
      — Доконал нас противный старикашка, — зло проворчал репортер. — В метро с танком не заедешь. Придется снова пускать в ход мыслительный аппарат.
      На скамейке ближайшего сквера он опять проанализировал положение по карте, в то время как Том, совершенно позабыв о его существовании, гонял с танком по газону.
      Тем временем уже порядком стемнело. Роутон после глубокого раздумья вытащил аппаратик из танковой башни, сунул пустой танк пареньку в руку, похлопал его по щеке и побежал в сторону улицы, взмахом руки и пронзительными криками остановив одновременно два такси.
      — На станцию, — бросил он шоферу. — На товарную, а не пассажирскую, — добавил он тут же.
      — Хотите сбежать товарняком? Поздно уже — через полчаса восемь, — сказал шофер.
      — За каждый совет вычитаю пять центов с таксы, — невежливо сказал репортер. — Поезжайте, куда вам говорят, иначе я ни за что не ручаюсь.
      Перед товарной станцией он бросил приготовленную мелочь в раскрытую ладонь шофера и побежал так, словно под ним горела земля. Большие часы уже показывали без четверти восемь. «Массу времени загубил с пацаном», — ругал себя Роутон, когда, задыхаясь, перелез через высокую металлическую ограду. Он легко спрыгнул на деревянный грузовой настил. Пути, забитые вагонами, стояли тихие и безлюдные, только со стороны города долетал непрекращающийся гул и шум автомобилей.
      «Почтенные люди разбегаются, и если бы не я, ничто бы им не помогло, — пронеслось у Роутона в голове. — А если мне не повезет, придется лететь в бесконечность».
      Он опустил головку аппарата и, глядя на фосфоресцирующую в темноте стрелку, пошел так быстро, как только мог, стараясь описать возможно большую дугу. Он рассчитывал на то, что таким образом в каком-нибудь месте пересечет путь, по которому прибыл сюда Фаррагус, если он не ошибся в расчетах и старик действительно избрал местом последнего суда эту большую, заполненную вагонами и безлюдную станцию.
      Без семи восемь капельки пота покрыли лоб репортера. Он пробежал уже три четверти своего маршрута, а стрелка прибора не дрогнула. Фонари появлялись все реже. Тут было уже почти совершенно темно. Наконец он уже едва мог идти: слабый свет давали только лампы путевых стрелок.
      Неожиданно стрелка прибора затанцевала, и почти одновременно он заметил лучик света, падающего на гравий. Он глубоко вздохнул, беззвучно положил уже не нужный теперь аппарат на землю и выпрямился. Дверь одного из вагонов была прикрыта неплотно, из щели падал дрожащий желтоватый свет.
      — Свеча, — сказал себе Роутон, и на душе у него сделалось так хорошо, словно вся она была выложена стодолларовыми банкнотами. Он на цыпочках подкрался к вагону и заглянул внутрь сквозь щель. За большим ящиком сидел профессор. На краю доски стояла грязная, довольно толстая восковая свеча.
      «Громница», — подумал репортер. Рядом лежали часы, и совершенно явственно слышалось тиканье, усиленное резонансом пустого ящика. Фаррагус, сидя на грязном полу, опирался о край ящика и тяжело дышал. В руке у него была стеклянная пробирка. Бросив взгляд на часы, репортер увидел, что у него в запасе еще шесть минут.
      «Не так уж мало, — подумал он, — но если бы тут стоял какой-нибудь полицейский, он наверняка с грохотом бросился бы в дверь, профессор сунул бы пробирку в огонь, и… пойте, хоры небесные. Надо придумать что-нибудь получше. Только бы, упаси боже, не испугать его. Жаль, я не прихватил шприца с водой: можно было бы погасить свечу».
      Но шприца не было, а часы тикали. Дьявольски быстро, подумал Роутон.
      Он заметил, что на противоположной стороне вагона, на высоте ящика, в полуметре от его края, чернеет прямоугольная щель, настолько широкая, что в нее можно было просунуть руку. Он на четвереньках пролез под вагоном. Оказавшись по другую сторону пути, он увидел, что находится на расстоянии вытянутой руки от головы профессора, сидевшего к нему спиной. К сожалению, выступающая доска заслоняла свечу и задуть ее было невозможно. Да и такой неожиданный поступок мог вызвать у профессора сердечный приступ. Репортер стоял неподвижно. Вдруг что-то мягко коснулось его ноги. В первый момент он вздрогнул. Потом пошарил рукой в темноте. Это был маленький худой котенок, который терся о его ногу, тихо мурлыча. Роутон поднял котенка, взял его на руки и начал нежно гладить.
      «Кого любят старые засушенные книжные моли? — задумался он. — Котов любят. А посему иди спасать мир, кот!»
      И Роутон мягко поставил котенка на краешек щели, легонько поддав ему под зад.
      Котенок тихо мяукнул и вскочил в вагон, а репортер прильнул к дыре, наблюдая, что делается внутри.
      Профессор вздрогнул, поднял руку с пробиркой, но, завидев кота, снова сел.
      Что-то вроде усталой, горькой улыбки появилось на его сухих синих губах.
      — Кс-с-с, — прошептал он. — Кс-с-с… киска…
      Котенок подошел к профессору. Тот протянул руку. Трубка с порошком мешала ему, поэтому он положил ее на ящик. Пробирка блестела на расстоянии двух ладоней от репортера, у которого даже дух захватило. Он вытащил из кармана трубку с солью и приготовился к решающему удару. В левую руку взял камушек и перекинул его через крышу вагона. Раздался короткий стук, и профессор опустил котенка, невольно повернув голову в сторону источника звука. Длилось это самое большее секунду.
      Потом профессор успокоился. Посмотрев на часы и, видя, что до восьми осталось еще три минуты, положил котенка на доски и протянул руку за пробиркой.
      — Добрый вечер, — сказал Роутон.
      Профессор подскочил, схватился за сердце и отступил к стене. Но уже в следующий момент взял себя в руки.
      Схватил пробирку и поднес ее к пламени.
      — Фу, вы собираетесь нарушить слово? — сказал репортер. — Но ведь… еще осталось три минуты.
      Профессор изумленно вперился во тьму. Это, должно быть, какой-то дьявольски храбрый человек, если он осмелился так говорить, а может, у него есть даже револьвер, и сейчас он целится в него?
      — Револьвер вам не поможет, — сказал он наобум. — Вы видите, дно пробирки в двух сантиметрах от пламени. Даже если вы выстрелите, я успею сунуть ее в огонь.
      — Вижу, — ответил Роутон, — но у меня нет револьвера.