Зарубежная фантастика (изд-во Мир) - Симпозиум мыслелетчиков

      Остается только наблюдать за поведением хозяев планеты. Кажется, они нас не ищут. При помощи несложных орудий они раскапывают грунт и не то танцуют над ямами, не то совершают обряды. Некоторые из них касаются щупальцами грунта: то ли исследуют что-то, то ли ищут, а может быть, укладывают — издалека не видно. Боруев стукнул по моему шлему — он предлагает установить связь с местными жителями. Один из нас должен остаться за каменным уступом, второй — отползти немного и появиться перед трехногими существами с другой стороны. Если они вздумают напасть на одного из нас, второй сможет добраться до мыслелета и поспешить на выручку товарищу.
      Мы решаем, что первым пойдет к трехногим Боруев. Он осторожно отползет на достаточное расстояние, а потом поднимется во весь рост. От него до трехногих не больше двухсот метров; они должны его заметить. Но они по-прежнему заняты своими таинственными делами. Боруев направляется к ним, сначала медленно, потом все быстрее. Трехногие не проявляют никакого интереса к субъекту, как там ни говорите, весьма отличающемуся от них. Боруев останавливается в нескольких метрах от них и жестикулирует, показывая на небо и на себя. Незаметно, чтобы трехногие оторвались от своих дел. Убежденный, что нам в любом случае ничто не угрожает, я выхожу из-за уступа и иду к ним. Боруев подает мне какие-то знаки. Я приближаюсь к нему и устанавливаю звуковой контакт.
      — Они ничего не видят! — возбужденно кричит он.
      — Но слышать-то нас должны! Звуки распространяются даже в разреженной атмосфере!
      — Они и на звуки не реагируют!
      Мы размахиваем руками перед трехногими. Они не обращают на нас ни малейшего внимания. Боруев, наконец, решает прибегнуть к радикальному способу: хватает одного из аборигенов за щупальце. Тот быстро отдергивает конечность, на секунду замирает, но тут же снова возвращается к прерванному занятию. Боруев повторяет эксперимент. Трехногий замирает, в такой же позиции замирают и его товарищи. Теперь уже я прикасаюсь к одному из обитателей планеты. Он застывает, но одновременно застывают и остальные, а буквально через секунду все словно бы в панике заползают в свой транспортер и быстро уезжают туда, откуда прибыли.
      Мы с Боруевым обмениваемся изумленными взглядами, а потом начинаем как можно быстрее прыгать к мыслелету, следя лишь за тем, чтобы соблюдать равновесие. Лейтенант Виадер встречает нас вздохом облегчения. «Ну, — говорит он, — а я — то уж опасался, как бы с вами чего не случилось». Запаса тепла в скафандрах хватило ненадолго, и холод дал о себе знать. Но мы уже согрелись. Рассказываем Виадеру о своем открытии, однако Виадер принимает наши сообщения довольно скептически. «Должны же они как-то ориентироваться на местности и общаться друг с другом», — утверждает он. И разумеется, он прав! Может быть, не обладая зрением, они особенно развили другие органы чувств, например обоняние? В принципе это возможно, но в таком случае они, несомненно, обратили бы внимание на характерный запах, исходящий от наших скафандров.
      Мы еще раз задумываемся над этим. Трехногие нас не видят, не видят совсем, так, словно мы для них воздух, словно мы прозрачные. Мы приходим к выводу, что орган зрения аборигенов реагирует на волны, которые проникают сквозь нас, не отражаясь и не преломляясь. Это длинные радиоволны! Гипотеза довольно сомнительная. Аборигены невысоки, в них метра полтора. Если бы мы оказались правы, приемные рецепторы планетян должны были бы достигать сотен метров, если не километра!
      Мы решаем проверить свою гипотезу, что не так-то легко: наши приемопередающие устройства работают в метровом диапазоне. Значит, возвращаться на Землю? Признаюсь, друзья, надо было рассмотреть и такую возможность. Но Боруев решает изменить настройку приемника. И оказывается, планета прямо-таки окутана длинными и сверхдлинными волнами, а тот серебристый налет, о котором я говорил в начале выступления, частично поглощает, а частично отражает эти волны. Наши предположения, хотя и необъяснимые с точки зрения современной техники, на деле оказываются вполне правдоподобными! Это не помогает нам понять способ общения планетян, но позволяет прийти к выводу, что мы для них — существа невидимые, какие-то духи, что ли. Вероятно, потому-то они и убежали так неожиданно!
      Придя к такому выводу, мы решаем лучше изучить условия жизни трехногих. Перебираемся на мыслелете к тому месту, где произошла первая встреча с ними, летим дальше. Двое из нас отправляются в экспедицию. На этот раз на корабле остается Боруев.
      Отбросив всякую осторожность, мы длинными прыжками продвигаемся к темнеющей на горизонте возвышенности. Предчувствие нас не обмануло: это поселение трехногих. Странное поселение из безоконных коробок, покоящихся на каменных столбах. Ящики-транспортеры подъезжают к строениям, выстреливают вертикально вверх пассажиров и остаются на месте до тех пор, пока трехногий не спрыгнет вновь, занимая место в экипаже. Не зная, как общаются трехногие, мы не могли понять их действий, но попутно делали важные наблюдения. Вот та группа, едущая на транспортере, образует основную нераздельную ячейку общества. Семья? А может быть, это — простите мне слишком смелые предположения — один планетянин в нескольких особях? Пока не известно.
      Нам удалось установить, что трехногие питаются какими-то клубеньками, выкопанными из грунта; впервые мы с ними встретились как раз в то время, когда они отправились добывать пищу.
      Что? Нет, мы были на планете слишком недолго, чтобы проводить более фундаментальные исследования; срок возвращения на Землю истекал. Однако мы попытались установить контакт с трехногими — с сомнительным, правда, результатом. Я расскажу об этой попытке.
      Так вот, мы хотели, чтобы планетяне нас увидели. Каким образом? Очень просто: поскольку от серебристо-синего налета отражаются радиоволны, мы решили покрыть себя этим налетом. Однако на случай, если они захотят напасть на нас — хоть мы в это не очень-то верили, — нам нужно было быстро стать невидимыми. Боруев придумал простое приспособление. Он создает из папье-маше оболочки, которыми мы должны прикрыть скафандры. Внешний вид оболочки не имеет значения, но проще всего придать ей обтекаемую форму, которая сделает нас похожими на планетян. Сходство еще более усилилось, когда Боруев прицепил к каждой оболочке лопатку, автоматически посыпающую оболочку серебристо-синим песком… так создавалось впечатление, будто мы тоже трехногие. Замаскировавшись, мы отправились на встречу с аборигенами. Неподалеку от ущелья стоят два транспортера. Трехногие выкапывают клубеньки, но вот один из них замечает нас и подает знак остальным. Они видят нас и все-таки не могут принять за своих, потому что каждый из нас чуть ли не вдвое выше среднего планетянина.
      Они бросают свои клубни, и видно, что их изумление беспредельно. Наконец один из них ложится на грунт; другие делают то же самое. Мы совещаемся. Ведь испуганные трехногие могут не понять, что мы собираемся установить с ними контакт и преисполнены самых лучших намерений. Мы решаем ретироваться и вернуться только через несколько часов. За каменным уступом мы снимаем наши оболочки и ставим одна к одной, а сами возвращаемся на корабль. Наконец нам показалось, что самое время возобновить свои попытки. Мы выходим из корабля, идем к оболочкам… и что же видим? Наши оболочки окружены оградой из камней, и перед каждой из них возвышается пирамидка свежевыкопанных клубеньков! Вот так мы, земляне, люди из плоти и крови, на планете 12–81–97 превратились в богов, которых хотят умилостивить.
      Имеем ли мы право еще раз лететь на планету трехногих? Если сами мы и углубим свои знания, то не окажем ли вредного воздействия на разум тамошних обитателей? Эти фундаментальные вопросы — основной результат нашей поездки. Честно говоря, мы не в силах на них ответить. Поэтому я не могу утверждать, что когда-либо мы разгадаем загадку трехногих… и даже попытаемся это сделать.
      Что до меня, то, признаюсь, лично я бы сейчас же отправился на планету 14–24–90. Тамошний напиток, друзья, пришелся мне по вкусу.
      — К счастью, мы запаслись некоторым количеством этой жидкости, — сказал полковник Трюкло. — Может быть, еще по одной?

011

      — Слово предоставляется профессору Крофору! — возвестил председатель, когда очередной эксперимент с напитком был успешно завершен.
      Профессор Крофор встал. Этот человек был в самом расцвете сил. Он говорил не спеша, мягким, приятным басом.
      — Поскольку исследование галактик находится еще в начальной стадии, естественно, что в каталоге планет Ближнего космоса могут встречаться ошибки… Так вот, группа, членом которой я имел честь быть, пала жертвой именно такой ошибки. Впрочем, я не совсем верно выразился. Мы не пали жертвой, а скорее воспользовались ошибкой, благодаря чему пережили невероятное и неожиданное приключение.
      В каталоге напротив планеты 44–72–71 значилось, что планета лишена разумной жизни, но зато изобилует оригинальными и очень красивыми представителями флоры. Поскольку темой моей юбилейной двадцать пятой докторской диссертации, на этот раз по биологии, было исследование того, насколько возможно и целесообразно доставлять на Землю некоторые растения Ближнего космоса, я решил отправиться на 44–72–71, чтобы посмотреть, не годятся ли для этой цели некоторые образчики тамошней флоры.
      Я укомплектовал экипаж мыслелета, согласовал время вылета, но за день до старта, размещая в кабине то да се, неосторожно сел в кресло пилота, а так как думал я все время о цели полета, произошла невольная концентрация мысли, и я совершенно неожиданно оказался на поверхности 44–72–71.
      В первый момент я вознамерился немедленно возвратиться на Землю, но сквозь хрустальные стекла увидел такую прекрасную, такую изумительно расцвеченную ниву, что во мне заговорил ботаник. Я быстро натянул космический скафандр, вылез из корабля и бросился к полю. Однако не успел я до него дойти, как услышал позади что-то вроде лязга. Оглянувшись, я увидел трех существ, по форме напоминавших полипов из губчатого пластика. Они стояли между мною и кораблем. Руководствуясь скорее инстинктом, чем разумом, я, огибая их, побежал к кораблю, но они оказались проворнее и преградили мне дорогу. Я еще раз попытался обойти их — напрасно. Тогда я пошел прямо на них, решил пробиться, раскидать их в стороны, прижать к грунту, перескочить через них. Однако эти создания оказались более прыткими и сильными. Они оплели меня своими то ли лапами, то ли щупальцами, а я трепыхался, словно муха в паутине, чувствуя, что постепенно теряю силы. Вскоре меня охватило отчаяние, но потом я решил на время прекратить борьбу — чтобы немного передохнуть, собрать остатки сил и неожиданным рывком вырваться из объятий полипов.
      И тут я вдруг почувствовал, что эти создания общаются друг с другом, больше того, что я их понимаю. Может быть, телепатия?
      — У него нет серого пятна, — сказал один, и я понял, что речь идет обо мне.
      — У него нет вообще никакого пятна, — сказал второй.
      — У него целых два голубых пятна, но не там, где положено. Не на макушке, а сбоку, — сказал третий, и я догадался, что он имеет в виду мои голубые глаза.
      — Серия с голубыми пятнами уже кончилась. Его надо разобрать и сдать в лом.
      — Да, но с тех пор прошло уже пять цветов, все экземпляры уже сданы в лом; может, это модель новой конструкции?
      — Это не может быть новой конструкцией, оно совершенно бесформенно.
      — Необходимо отдать его в отдел разработки, пусть там решат, что с ним делать.
      Признаюсь, слушая странный разговор, я совершенно забыл о бегстве, а теперь было уже поздно. Засунув меня во что-то вроде мешка, полипы погрузились в грунт, словно кроты, высверливая коридоры и направляясь к неизвестной мне цели. Кажется, я потерял сознание, потому что впоследствии не мог даже приблизительно сказать, как долго длился этот поход; космические часы, встроенные в комбинезон, остановились, видимо, из-за удара во время борьбы. Во всяком случае, очнулся я в просторной камере, освещенной сине-зеленым светом. Но мне все казалось, что я сплю и меня мучит какой-то кошмар. Надо мной склонились две фигуры, которые вначале показались мне изображениями танцующего бога Шивы; однако когда я сел и вгляделся получше, то увидел, что многорукие существа покоятся на гусеничном основании. Туловище их еще можно было спутать с живым организмом, однако гусеницы совершенно явно свидетельствовали о механическом происхождении. Но при этом существа разговаривали.
      — Оно начинает двигаться, — сообщила первая фигура.
      Другая, внимательно наблюдая за мной, сказала:
      — Это какая-то старая модель.
      Разговор оживился настолько, что я уже был не в состоянии уловить все.
      — Оно не может быть старой моделью. Это не наша конструкция.
      — Здесь нет других конструкций, только наши. Откуда оно могло здесь появиться?
      — Разбористы утверждают, что прилетело сверху.
      — Пустое. Наверху ничего нет.
      Кружа возле меня, они продолжали беседовать, при этом двигались так медленно, что я вполне мог убежать. Но куда?
      — Надо исследовать внутренний механизм, — услышал я. — Давай снимем оболочку…
      Я вскочил.
      — Стойте! У меня внутри нет никакого механизма!
      Видимо, мои слова дошли до их сознания, так как они остановились, будто опешив. Я воспользовался этим и сказал как можно более проникновенно:
      — Я не ваша конструкция. Не искусственное создание. Я человек. Живой.
      — Живой?
      Было ясно, что они не поняли значения этого слова. Зато я понял, кто передо мной: это были автоматы — совершенные автономные системы, неспособные понять, что может существовать нечто движущееся, сознательно действующее, мыслящее и в то же время не запроектированное и не изготовленное.
      — Живой — это значит, что, если вы нанесете мне повреждения, меня уже не удастся исправить. Лучше установить, как я действую, чем испортить, — подбросил я им мысль. Это их убедило.
      — Надо переслать его на фабрику, на испытания. Потом сделаем анализы.
      Словно из-под земли появились полипы, те самые, которых гусеничные шивы называли разбористами. Один из них поднял меня и перенес в огромный зал. Вдоль галерейки, опоясывавшей стены, виднелось что-то вроде конусов, снабженных ритмично двигавшимися конечностями. Вершины конусов были окрашены в серый цвет. «Серое пятно», — вспомнилось мне. Приглядевшись получше, я заметил, что пол галерейки, мерно пульсируя, сползает вниз, перенося какие-то детали устройств; конусы же что-то монтировали, но что? Этого я еще не знал, но вскоре услышал всеобщий, полный изумления шепот:
      — Новая модель! Работать быстрее! Работать быстрее!
      Мне было не ясно, как могут работать быстрее идеально продуманные механизмы. Вскоре я услышал, как кто-то сказал уже спокойнее:
      — Неудачный экземпляр! У нас еще есть время. Его возьмет разборист. Неудачный. Еще есть время…
      — Какая модель? Почему неудачная? На что у вас еще есть время? — громко спросил я, надеясь, что мои слова услышит кто-нибудь из конусов. Действительно, мне удалось наладить контакт с ближайшим соседом.
      — Новая модель монтажера. Это ты. Но ты плохо работаешь, тебя заберет разборист. Если новая модель будет работать хорошо, мы изготовим серию монтажеров нового цвета. Они займут наши места, а нас заберут разбористы. Но ты — неудачный, и у нас еще есть время.
      — Что значит «заберут разбористы»? — спросил я.
      — Ну, заберут и отправят в лом. Сломают либо расплавят. Не известно. Никто не возвращается. До нас была зеленая серия. Несколько зеленых пятен еще работают. Пока они не будут заменены серыми. Там, выше.
      Я поднял глаза и четырьмя метрами выше заметил монтажера. Это был уже не такой правильный конус, как серые пятна, а нечто вроде усеченной сахарной головы с зеленой макушкой.
      Разговор оборвался. Я сидел неподвижно, раздумывая, как поступить, когда вдруг услышал шепот:
      — Идут разбористы! Идут разбористы!
      Действительно, где-то наверху появились два полипа, которые, быстро передвигаясь вдоль галерейки, считали: «Серый… серый… серый… зеленый!» Они остановились около первого встреченного зеленого монтажера и охватили его своими щупальцами. Зеленая сахарная голова пыталась сопротивляться, хватаясь всеми конечностями за перила галерейки. Однако полипы были готовы к этому. Они быстро открутили хватательные конечности монтажера, оставив висеть культи лап, саму же сахарную голову распороли сверху донизу и бросили в трубу, проходящую по галерейке. Зеленый монтажер исчез бесследно.
      Немного погодя я заметил, что полип направляется ко мне. Перепуганный, я схватил с пола часть уже смонтированного механизма и кинул в приближающегося полипа. Тот, удивившись, остановился. Ободренный первым успехом, я принялся бомбардировать разбориста всем, что было под рукой. Обескураженный полип пытался хватать части на лету и снова класть их на транспортер, явно отказавшись от намерения поймать меня. Я услышал шепот серых конусов: «Разборист неисправен. Серый цвет, серый цвет. В лом, в лом…» Конусы знали, что к чему. Через минуту появились другие полипы и, преодолевая сопротивление пришедшего в негодность разбориста, сняли его пластико-губчатую оболочку и что-то сделали внутри, видимо остановили силовой механизм. Брошенный в трубу разборист полетел вниз, навстречу своей судьбе. Таким образом, я стал невольным свидетелем царящего на планете безжалостного закона отбора, определяемого различием клейм и обозначений и, кажется, лишь незначительными внешними признаками. Зачем все это?
      Но думать было уже некогда. Ко мне опять приближались. Однако полипы не кинули меня в трубу, а затащили в освещенную сине-зеленым светом камеру. Шивы на гусеницах уже поджидали меня, явно уведомленные о случившемся.
      — Оно не годится в монтажеры, но проявляет сообразительность, — заметил один.
      — Может, его удастся использовать для новой модели проектира?
      Я опасался, что они опять вернутся к мысли содрать с меня кожу.
      — А зачем вам новая модель? — вставил я.
      — То есть как зачем? Нас спроектировали уже довольно давно.
      — Разве вы плохо выполняете свои функции, разве вы неисправны? — спросил я, вспоминая то, что слышал у монтажеров.
      — Мы исправны, но нас спроектировали давно.
      — Кто же вас спроектировал?
      — Проектиры. Предыдущая модель проектиров.
      — А что с ними?
      — Сданы в лом.
      — Они неисправны?
      — Исправны, но эта модель уже устарела.
      — А что станет с вами, если вам удастся разработать новую модель проектира?
      — После того как будет изготовлена новая модель проектира, нас отправят на переплавку.
      Должен признаться, что у меня по коже побежали мурашки. Я оказался на планете спятивших кибернетических существ, которые воспроизводили последующие поколения с полным сознанием собственной обреченности.
      — А вы хотите, чтобы вас отправили на переплавку? — спросил я.
      Они не поняли. Я постарался объяснить по-другому:
      — Ну что вы предпочитаете, чтобы вас отправили на переплавку сейчас или позже, потом?
      Теперь до них дошло. Шивы некоторое время раздумывали, наконец один из них ответил:
      — Позже, позже.
      — Почему же вы в таком случае работаете над новыми моделями проектиров?
      — Они более удачные, могут создавать новые модели монтажеров.
      — А что вообще делают монтажеры?
      — Монтируют других монтажеров, а также проектиров и разбористов.
      Я продолжал эту странную, жутковатую беседу, зная, что стоит мне ее прервать, как шивы примутся — в буквальном смысле слова — сдирать с меня шкуру.
      — Но зачем вам так много монтажеров, проектиров и разбористов? — спросил я, используя их своеобразную терминологию.
      — Нам много не надо. Просто старые модели постепенно отправляются в лом.
      — В таком случае зачем вы вообще проектируете новые модели?
      — Как это зачем? Завод должен работать.
      — А разве завод не может выпускать что-либо другое?
      — Но ведь ничего другого не существует.
      — А кто построил завод?
      Они не поняли. Поэтому я спросил по-другому:
      — Ну, кто здесь был еще до того, как построили завод?
      — Завод был всегда.
      Я вдруг подумал о разумных живых существах, которые положили начало этому зловещему процессу, превратившемуся в самоцель. Откуда они прибыли? Каковы были их намерения? Как сложилась их судьба? Может, они и сами уже сданы в лом? Подумал я и о том, что никогда этого не узнаю — так же, как мои друзья на Земле уже никогда не узнают, что сталось со мной.
      Обдумывая, каким образом продержаться подольше, я, к своему изумлению, услышал:
      — Надо проверить, как оно взаимодействует с другой частью.
      «Оно» означало меня. Но что за другая часть? Э, да ведь речь идет о мыслелете! Я приободрился. Значит, еще не все потеряно!
      — Меня необходимо поместить внутрь той части, — подсказал я.
      Шивы колебались — вероятно, сначала хотели установить, что находится у меня под кожей.
      — Таким образом вам легче будет выяснить, откуда я прибыл и для чего создан.
      Не знаю, почему эта довольно убогая аргументация их убедила, но они согласились. Появившиеся разбористы затащили меня и проектиров в камеру для исследований. Здесь уже стоял мыслелет, окруженный странными, незнакомыми приборами. На внешних стенках корабля виднелись мелкие выбоины, но с первого взгляда было ясно: мыслелет устоял против попыток размонтировать его на составные части. Люк был заперт, проектиры не смогли забраться внутрь. Возможно, именно поэтому они и согласились привести меня сюда еще до вивисекции. В сопровождении обоих проектиров, окруженный разбористами, я добрался до замка люка. Потом одним рывком открыл крышку, вскочил внутрь, тут же захлопнул ее и уголком глаза еще успел увидеть, как ползут шивы, размахивая своими лапами. Я уселся в кресло пилота, подумал, удастся ли мыслелету преодолеть неизвестную мне толщину грунта, отделявшего камеру от поверхности планеты, и сконцентрировался.
      Как видите, я вернулся на Землю.
      Крофор немного помолчал, потом сказал:
      — Все-таки хорошо, что мы — люди. — И добавил: — Я думаю, по этому случаю нам следует попросить полковника Трюкло прибегнуть к запасам живительной влаги.

100

      — Возможно, в будущем станут серьезнее относиться к полетам, — сказал упитанный аспирант Огогос, — однако сегодня это еще лотерея. Я и члены моего экипажа вытянули в этой лотерее счастливый билетик. Мы отправились в экспедицию, словно на загородную прогулку, без всякой подготовки. Планету 33–33–94 в галактике С0 NGC3379 мы выбрали просто потому, что ее номер в каталоге совпал с номером телефона одного из моих друзей. Можете называть это легкомыслием, пусть так, но ведь в экспедиции приняли участие молодые люди, которым вместе не исполнилось и трехсот лет.
      Что? Сколько нам сейчас? Хм… около двухсот. Нет, нет, я не ошибся и, прошу мне верить, не нахожусь под влиянием таинственного напитка… ну, может быть, самую малость, но что касается суммарного возраста членов нашего экипажа в настоящее время, то я не ошибаюсь. Экипаж… не в полном составе. Несчастный случай? Нет. Отнюдь. Хотя при желании можно сказать и так. Все зависит от точки зрения… У меня заплетается язык?.. Возможно, вам виднее, но, уверяю вас… последний эксперимент с напитком… нет, нет, моя голова работает на редкость четко… Я говорю загадками? Да нет, просто вы меня все время прерываете, я никак не могу приступить к сути. Друзья, вы стали слишком разговорчивы… Простите, председатель, все, все, я возвращаюсь к теме сообщения.
      Итак, сразу же после концентрации мыслелет оказался на поверхности планеты 33–33–94. Мы прижались носами к хрустальным окнам корабля и онемели. Картина была и-зу-ми-тель-ней-шая. Местность напоминала некоторые уголки нашей Земли. Под голубым небом раскинулось ультрамариновое море, ласкающее золотистый берег. Синь и золото! Вдоль берега росли деревья, напоминавшие пальмы, с той разницей, что стволы их были до самой кроны усеяны мелкими лиловыми цветами. Шестиногие существа в цветастом оперении и с двумя хвостами играли, перепрыгивая с дерева на дерево и кидая друг в друга охапки цветов. Ах, как это походило на бал, на земной карнавал… маски, конфетти…
      Что? Мне следовало бы говорить стихами? Ах, адмирал, адмирал! Вы даже не представляете себе, сколько поэзии было в этой картине! Не откладывая дела в долгий ящик, мы взглянули на результаты химического анализа атмосферы, на показания датчиков температуры, плотности излучения и прочая и прочая… Все было примерно в земных пределах. Мы быстро отворили люк и вышли, признаюсь, даже без скафандров. И ничего. Воздух был абсолютно чист, насыщен бодрящим ароматом… благодарю за замечание, председатель, я постараюсь умерить свои восторги. Как бы там ни было, ободренные, мы отправились в путь и уже через несколько сотен метров встретили первых туземцев. Нет, капитан, это были не чудовища, а человекоподобные существа. Впрочем, как знать, может, скорее, мы, люди, похожи на обитателей той планеты. Во всяком случае, должен признать, что мы, трое землян, выглядели карикатурно. Они — высокие, стройные, пропорционально сложенные, синеглазые, прекрасные. Мы… да что тут говорить, — особой красотой не отличались. Вы сами видите, у меня склонность к полноте. Вин, навигатор, как раз наоборот — тощий, как жердь. Что же касается командира корабля, коменданта Бодайца, то это умный, милый парень, но совершенно лысый, его голова напоминала лимон с торчащей на самой макушке шишкой. Впрочем, не помню, чтобы на Земле это доставляло ему какие-либо неудобства.
      Тридцать три—тридцать три—девяносточетыряне шли к нам, в платьях из цветов, босые, с венками на головах — дети природы, еще не отравленные ядом цивилизации. Вы сами, друзья, по собственному опыту знаете, что каждая встреча с еще не известными представителями разумных существ вызывает чувство неуверенности и заставляет внутренне напрячься, быть готовым к конфликту, стоит только другой стороне проявить хоть каплю недоверия по отношению к нам. По-моему, в большинстве случаев конфликты возникают не из антипатии, а из обоюдных опасений, трудности взаимопонимания и сомнений относительно мирных намерений. Простите, у меня, кажется, получилось несколько громоздко. Девяносточетыряне преодолели этот барьер, я бы сказал, с первой же попытки, используя межпланетный сигнал доброй воли — улыбку. Надо признать, нам в этом помогло взаимоподобие. Столкнись мы с существами, напоминающими, например, кристаллы исландского шпата, улыбка которых проявлялась бы в виде фосфорического блеска одной из граней, мы могли бы ошибочно интерпретировать ее, что привело бы к трагическим последствиям. А тут мы с первого взгляда почувствовали взаимную симпатию.
      Говорить они не умели, видимо, общались между собой с помощью ультразвуковых или каких-то иных сигналов. Во всяком случае, для общения с нами они использовали язык жестов, которому выучили нас поразительно быстро. Уже через четверть часа мы могли выражать собственные мысли и понимали то, что они хотели нам сказать.
      Мы сообщили, что прибыли издалека, из другой галактики, из планетной системы звезды, именуемой Солнцем. Они приняли это как должное, как это принял бы житель черноморского побережья, узнавший, что разговаривает со скандинавом. Мы же подумали, что туземцам вообще не известно о существовании иных миров. Тогда мы поступили точно так, как это делали мореходы эпохи великих географических открытий: решили поразить их побрякушками. Бодайц вынул из кармана небольшое зеркальце, посмотрелся в него и отдал его туземцам. Зеркальце переходило из рук в руки, вызывая мягкие улыбки. Мы были несколько разочарованы, так как ожидали удивления, восклицаний, наконец, предложений о взаимной торговле. Ничего подобного. Последний туземец вернул зеркальце с любезной улыбкой, а потом, взяв Бодайца за руку, очертил в воздухе как бы плоскость. К нашему изумлению, мы заметили, что в этом месте образовалось сгущение газа, которое понемногу начало голубеть, и наконец из него возникло нечто вроде зеркальной плиты, в которой были виды наши собственные отражения. Вин потом рассказывал, что ему при этом вспомнились сахарские миражи, мне — сообщения древних путешественников о магии чародеев Центральной Африки. Что касается Бодайца, то у него не появилось никаких ассоциаций, зато он увидел во всей красе свою лимонообразную голову с шишкой на макушке. Он ничего не сказал, но невольно сделал неповторимую гримасу.
      Это не ускользнуло от внимания синеглазых. Тот, которого мы между собой назвали «Кси» (должен заметить, что их имен мы так и не узнали, ведь они не издавали ни звука), жестом спросил Бодайца о причине его неудовольствия. Наш комендант, поломавшись для порядка, объяснил Кси, что его удручает вид собственной физиономии, но тут уж ничего не попишешь — нам не дано выбирать себе внешность.
      Кси в ответ сделал несколько быстрых точных движений руками. Мы напряженно глядели на него. Через несколько секунд мы поняли, что он имел в виду: он предложил Бодайцу ни много ни мало, как получить более приятную внешность на все время нашего пребывания на 33–33–94.
      Мне и Вину это показалось страшно привлекательным. Мы стали уговаривать Бодайца принять предложение, апеллируя к научным интересам: мол, он первый из землян имеет возможность трансформировать свою внешность. Мы взывали к исследовательскому чутью Бодайца, напоминали, что в историю науки навечно вошли имена биологов, которые сами на себе проводили опыты. Однако наш друг считал, что предложение Кси следует отнести к категории суеверий. Тогда мы возобновили атаку, утверждая, что и суеверия требуют научного исследования. Наконец не без внутреннего сопротивления Бодайц согласился на трансформацию, о чем мы немедленно сообщили Кси.
      Девяносточетырянин провел нас в укрытый между деревьями шалаш, сплетенный из чего-то вроде бамбуковых побегов. Простота его внутреннего убранства произвела на меня странное впечатление: мебель отличалась высокой функциональностью и даже комфортом, но в то же время, несомненно, была произведением искусства.