Кси достал из тростникового секретерчика какой-то порошок и, вновь создав зеркало, жестом пригласил Бодайца понюхать его, как нюхают табак. Комендант не без колебаний взял двумя пальцами щепотку порошка и сунул себе в нос. И вот на наших глазах его череп начал трансформироваться, приобрел пристойную форму, да что там — идеальную в нашем человеческом понимании. Бодайц не перестал быть самим собой, не утратил присущих ему черт и все-таки изменился. Сущность трансформации состояла в том, чтобы подчеркнуть все красивое, эстетичное в его внешности и затушевать все уродливое.
      Кси опять создал в воздухе зеркало, и Бодайц с явным удовлетворением посмотрелся в него. Мы знали нашего друга долгие годы, но не подозревали, что для него так важен внешний вид. Он посмотрел на нас гордо и даже как-то свысока… и это было не просто удовлетворение интеллектуала от удачно проведенного эксперимента.
      Когда Кси предложил Бодайцу воспользоваться другим порошком и тот, ничтоже сумняшеся, сделал это, мы утвердились в своих подозрениях. Его лысый череп покрыли буйные светлые кудри. Наш командир не верил собственным глазам: он схватился за волосы и сильно дернул их, словно пытаясь сорвать парик. По шипению, которое он издал, мы догадались, что все обошлось без обмана. Он был счастлив, мы — обескуражены.
      Мы пытались узнать у Кси, каким образом произошла трансформация и не чародейскими ли специями объясняется идеальная внешность его самого и его соплеменников. Кси дружески улыбнулся и мягко выпроводил нас из дома. Рядом, на небольшой полянке, на гладкой площадке стояло несколько кресел. Кси уселся в одно из них и жестом пригласил нас последовать его примеру. Как только мы уселись, площадка, к нашему изумлению, поднялась в воздух и поплыла над вершинами высоких пальм. Перед нами как на ладони раскинулось спокойное море, лесок и пляж, а поблизости от него виднелся наш мыслелет.
      Неожиданно на нас что-то посыпалось; это были лепестки цветов. Их сбросили с площадки, пролетавшей над нами. Кси помахал рукой. Бодайц молчал, видимо, погруженный в думы о своей новой внешности, но мы с Вином принялись оживленно беседовать. Зеркала-миражи… трансформация внешности… летающие платформы… Совершенно очевидно — наше первое впечатление было ошибочным. Мы столкнулись не с примитивными существами, а с народом, находившимся на очень высокой ступени развития, настолько высокой, что, несмотря на поразительные научно-технические достижения, которые они как бы походя продемонстрировали нам, этот народ сумел сохранить, а может быть, и заново воссоздать свою естественную среду.
      Мы вспомнили, что наше прибытие их совершенно не удивило. Больше того, они вели себя так, словно давно нас ожидали. Ну, конечно же, они заранее знали о нашем прилете, а их приветливая встреча говорила об уверенности в собственной силе, гарантировавшей безопасность. У них наверняка были какие-то фабрики, заводы, но, наверное, расположенные где-нибудь в глубине континента либо даже на другой планете, чтобы не отравлять атмосферы, почвы и воды. Поверхность их родной планеты предназначалась только для жизни… И разве не ради этого была организована воздушная прогулка? И разве это не был самый прямой ответ на наш вопрос? О, Кси нас отлично понял!
      Площадка начала снижаться. Солнце уже клонилось к горизонту; прошло два-три часа с момента нашего прибытия. Площадка мягко опустилась на грунт. Кси вновь пригласил нас в шалаш. Но едва мы сделали несколько шагов, как ботинки свалились у нас с ног; и я заметил, что Вин изумленно рассматривает свою одежду. Его блуза совершенно истлела. Мы были поражены. Дело не в одежде: в конце концов можно было по примеру местных жителей ходить в убранстве из цветов. Нас испугало другое: разъедающее воздействие местной атмосферы на земные материалы. Не проржавеет ли оболочка мыслелета? Сможет ли машина возвратиться на Землю?
      Мы бегом кинулись к кораблю; Бодайц трусил позади. Детальный осмотр убедил нас, что несущая конструкция и механизмы совершенно целы, но обивка кресел истлела, словно была изготовлена из залежалого материала. А ведь корабль был герметически закрыт! Мы с Вином посмотрели друг на друга сначала вопросительно, потом с ужасом. ВРЕМЯ — вот ответ на загадку. Время на этой планете для живых существ текло медленнее, чем для предметов. Может, это была искусственная деформация четвертого измерения? Мы постарели на несколько часов, но на самом деле прошло несколько месяцев, а может быть, и лет. Если мы еще задержимся здесь, то уже не застанем на Земле ни родных, ни друзей, ни знакомых — вообще никого из нашего поколения. Как можно скорее улететь! Как можно скорее!
      Мы снова проскользнули через люк в кабины — только мы двое: Вин и я. Бодайц неожиданно захлопнул люк снаружи, потом отскочил на несколько шагов так, чтобы мы хорошо видели его сквозь иллюминаторы, показал рукой на свою голову, пригладил ладонью кудрш, сорвал с пальмы несколько цветов и, посыпав ими свою истлевшую одежду, сделал прощальный жест рукой. Потом отвернулся и кинулся прочь от мыслелета.
      Мы поняли его. Он предпочел отказаться от любимой работы и человеческого общества, только бы не лишиться новой внешности и не блистать лысой головой в форме лимона с шишкой на макушке.
      Таким образом, увы, мы потеряли друга и отплатили девяносточетырянам черной неблагодарностью, оставив им человека, зараженного опасной для всякой цивилизации болезнью: легкомыслием.

101

      Мартын Петкевич встал, чувствуя, что, выпив сок внеземного происхождения, он не в состоянии сделать даже несколько шагов. Однако голова у него была светлой, а речь — гладкой, словно язык перекатывался на шарикоподшипниках.
      — Я позволю себе поблагодарить председателя за предоставленную мне возможность выступить, а присутствующих — за готовность выслушать меня, — начал он, не очень-то зная, о чем говорить. — Я хотел бы сообщить о результатах полета на планету 12–34–56…
      Мартын назвал последний набор чисел, выигравший в космолото.
      — Мы отправились в путь скорее из жажды приключений, чем из стремления обогатить науку новыми сведениями. В этом полете я выполнял роль… — он сглотнул, чтобы ложь лучше прошла через горло, — м-да, стало быть, я выполнял роль пилота. Командиром корабля был мой дружок Алойз Сливак, с которым мы не раз болтались между Солнцем и Альфой Центавра; заместителем у Сливака был Карел Пакотек. Это был спокойный, крепкий, медлительный парень, любитель пошутить и повеселиться. Свое решение отдохнуть на 12-34-56 мы тотчас же привели в исполнение.
      Плоскогорье, на которое мы опустились, было покрыто буйной растительностью. Тамошняя атмосфера несколько отличалась от земного воздуха, так что мы не могли снять скафандры, но результаты остальных анализов были обнадеживающими. Мы вылезли из люка и осмотрелись. Походило на то, что из всех возможных способов проведения уикэнда мы выбрали не самый лучший. Местность была совсем неинтересная. Планета не сулила никаких неожиданностей. Если б не чувство неловкости перед друзьями, которым мы уже успели сообщить о предполагаемом полете, мы, недолго думая, вернулись бы на Землю. А так пришлось хотя бы на день задержаться, чтобы оправдать звание галактопроходцев. Уж такова человеческая натура. В свое время я читал рассказ одного средневекового писателя, не помню уж названия. Мужчина порывает с невестой, которая ведет себя двусмысленно: регулярно посещает какую-то квартиру, скрывая от жениха свои странные похождения. Спустя много лет, уже после ее смерти, этот человек случайно узнает, что его бывшая любовь просто хотела окружить себя ореолом таинственности. Поэтому она сняла комнатку и ходила туда, чтобы провести несколько часов в одиночестве, то вязала, то смотрела в окно.
      Так и мы. Уж коль решили выступать в роли великих путешественников, надо держаться до конца. Так сказать, взялся за гуж… Мы вытащили из кабины шахматную доску, расставили фигуры и сыграли несколько партий; потом, чтобы поразмяться, устроили гонки метров на сто — до одинокого покореженного дерева, росшего в центре плато, в стороне от рощицы. Раз, два, три… и мы помчались, правда, не очень быстро, так как на поляне было полно ям и камней. И представьте себе, когда до дерева оставались считанные шаги, оно дрогнуло и пустилось наутек, как-то странно, словно бы вместе с корнями быстро перемещаясь по грунту. Это было настолько неожиданно, что в первый момент мы прямо-таки остолбенели. От скуки не осталось и следа. Словно дети, мы принялись играть с деревом в кошки-мышки, гонять его друг к другу, подбегать к нему, хлопать в ладоши. Бедное дерево кидалось туда-сюда, пытаясь прорваться сквозь окружение — напрасно!
      Мы все больше приближались к нему и, когда нам уже показалось, что мы вот-вот коснемся его руками, дерево исчезло, будто его и вообще не бывало. Не осталось никаких следов… на этом месте росла густая трава…
      Я наклонился.
      — Делать нечего, возвращаемся на Землю, — сказал стоящий передо мной Алойз.
      Он только что находился шагах в двадцати от меня. Я удивился и взглянул на него. Он держал в руке шахматную доску. «Что такое? — подумал я. — Неужели он успел уже сбегать к кораблю и вернуться? И зачем ему шахматная доска?» Я невольно взглянул на корабль, чтобы прикинуть, мог ли Алойз добежать до него и вернуться… и увидел моего друга, который шел к нашему биваку. «Что за дьявольщина! — подумал я и повернулся к Алойзу с шахматной доской, но его уже не было. — Галлюцинация! Только этого недоставало!» Однако я решил выждать. Не хотелось верить, что я, человек здравый, рассудительный, страдаю галлюцинациями.
      Кто-то схватил меня за руку. Передо мной стоял бледный, возбужденный Карел Пакотек. Я еще никогда не видел его в таком состоянии.
      — Мартын! — закричал он, — Мартын, знаешь, кого я только что видел? Невероятно…
      — Алойза с шахматной доской!
      — Нет, я увидел самого себя.
      Мне стало не по себе. Может, здесь выделяется какой-то газ, который проникает сквозь герметические скафандры и приводит к нарушению работы органов зрения и слуха? Газ — сквозь скафандры? Чушь! А может, какое-то излучение… Так или иначе раздумывать некогда, надо бежать к мыслелету.
      — Алойз, подожди! — крикнул я.
      Он остановился, мы подбежали к нему и, не вдаваясь в объяснения, бросили: «К кораблю!»
      Не раздумывая, не расспрашивая ни о чем, он присоединился к нам. Через несколько шагов мы вдруг остановились как вкопанные: между нами и мыслелетом стояло трое. Это были… мы сами. Они сорвались с места и побежали к нам… то есть мы сами бежали к самим себе… к Алойзу, Карелу и ко мне, ведь я — то был я, настоящий Мартын Петкевич, тот самый, который прилетел с Земли; что касается Сливака и Пакотека, то я уже просто не знал, кто из них кто. Во всяком случае, те, кто стояли возле меня, с криками разбежались. Конечно, и я не стал ждать, а дал драпака. Я старался обойти новоявленную тройку, чтобы спрятаться в мыслелете, и мои друзья поступали, насколько я мог заметить, точно так же. Но теперь та тройка принялась играть с нами в кошки-мышки; окружив мыслелет, приближаясь к нему, хлопая в ладоши, перебегая с места на место. Обливаясь потом от усталости и страха, я остановился и внимательно вгляделся в двух Алойзов и двух Карелов. С кем из них я прилетел на эту сумасшедшую планету? Отличить было невозможно. Оба экземпляра каждой пары походили друг на друга как две капли воды. Отличались они лишь выражением лиц. Алойз и Карел номер два были веселы, зато Алойз и Карел номер один напоминали загнанных лошадей. Мой двойник тоже чувствовал себя преотменно. Я же наверняка ничем не отличался от первых номеров. «Попробуем рассуждать логично, — подумал я. — У нас, прибывших с Земли, есть основания для беспокойства. Извлекать удовольствие из такой ситуации могут лишь двойники, даже если они существуют только в нашем воображении. Значит, настоящие люди — первые номера. Мы погибнем, если совместными усилиями не выберемся из этой путаницы».
      — Сливак! — крикнул я. — Пакотек! Подойдите ко мне и возьмемся за руки!
      Как я и думал, приказ выполнили первые номера; я почувствовал прикосновение человеческих рук из плоти и крови. Я принял на себя командование и отдал приказ:
      — Когда крикну «три», кидаемся на них. Раз, два, три!
      Мы что есть мочи побежали к нашим двойникам, а они — исчезли. Просто-напросто расплылись в воздухе. Были да сплыли. Мы добежали до мыслелета и как можно быстрее влетели внутрь, старательно задраив люк, а потом кинулись к креслам. Мы были слишком возбуждены, чтобы немедленно сконцентрироваться и вернуться на Землю. Тяжело дыша, мы вначале перебрасывались отдельными словами, наконец успокоились настолько, что уже могли начать беседу. Ее темой, естественно, было удивительное появление двойников.
      Шаг за шагом анализируя все, что произошло, с того момента, как мы покинули мыслелет, мы пришли к интересному выводу. Мы заметили, что двойники вели себя точно так, как мы сами некоторое время до этого: делали те же жесты, те же гримасы, произносили те же слова. Это не могло быть коллективной галлюцинацией, как нельзя назвать галлюцинацией эхо тех слов, которые возвращаются к вам, отраженные от каменной стены. Эхо! Да, в этом что-то есть. Может быть, где-то за ближайшей звездой проходил абсолютный барьер времени, и поэтому все, что происходит здесь, немедленно повторяется, отражая прошлое. Если б это открытие, как большинство великих открытий, сделанное случайно, подтвердилось, наши имена навсегда вошли бы в историю науки.
      Но как проверить правильность гипотезы без соответствующих приборов и — что еще хуже — без соответствующей научной подготовки? Мы решили снова довериться случаю и выйти из корабля, для безопасности предварительно связавшись друг с другом линем, словно альпинисты. На этот раз долго ждать не пришлось. Тотчас же появились двойники, уже не три, а целые толпы двойников, несколько Алойзов, Карелов, я сам в достаточном количестве экземпляров. Они гонялись друг за другом, отдыхали, разговаривали, звали друг друга, кричали, словом, делали в точности то же, что и мы совсем недавно.
      Мы вернулись на борт мыслелета. Все было слишком запутанно, слишком сложно. Одно казалось несомненным: это не эхо времени. Слишком много жестов, гримас, слов, и все это — теперь, одновременно, а раньше, когда мы действовали сами, — с определенными промежутками. Может, на Земле и найдется какой-нибудь мудрец, который сумеет объяснить нам это. Вернуться бы на Землю…
      Пятнадцать минут мы отдыхали, чтобы потом как следует сосредоточиться. Я отдал должное своим увлечениям и вспомнил литературу эпохи Просвещения… Гулливер среди лилипутов? Нет. Робинзон? Скорее всего, да. Какое изумление он пережил, услышав голос: «Робинзон! Бедный Робинзон!»
      — Эврика! — воскликнул я. Оба мои товарища так и подскочили в креслах. — Нашел! Отгадал загадку! Мы — на попугаичьей планете!
      Они не поняли. Тогда я быстро объяснил:
      — Планета населена космическими попугаями, точнее, космическими хамелеонами, которые совершенно бессознательно, но очень точно воспроизводят внешний вид предметов и подражают голосам других существ. Быть может, кроме хамелеонов, никого другого на этой планете нет, а есть только растения, которые хамелеоны научились копировать; хамелеоном могло быть и убегающее от нас дерево. Когда стадо хамелеонов увидело людей, услышало их голоса, радости их не было предела. Каждое наше движение, каждый жест были точно зафиксированы, а затем повторены. Вот чем объясняются гримасы веселья, потом утомления и изумления; если когда-нибудь на этой планете высадится человек, то, введенный в заблуждение нашими копиями, которые, быть может, будут передаваться в роду хамелеонов из поколения в поколение, он подумает, что попал на другую Землю.
      Наши имена, друзья, не войдут в историю, но наши лица, наши голоса теперь зафиксированы и, возможно, останутся в космосе до тех пор, пока существует род галактических хамелеонов.

110

      — Поздравляю, слышал, слышал! Какой успех! — редактор «Обозрения ближнего космоса» вышел из-за стола и энергично пожал руку Петкевича. Но тот уже больше не мог сдерживать злость и взорвался:
      — Вы поставили меня в идиотское положение! Вы специально подстроили все это!
      — Что вы, я только помог вам попасть на симпозиум…
      — Липа это, а не симпозиум! Литературный кружок космических хоббистов!
      — Молодой человек, если вы по-прежнему хотите стать журналистом, вам следует избегать жаргона. Это так, между прочим. Что же касается мероприятия, в котором вы участвовали, оно носило несомненно научный характер: это симпозиум воображения. Исследователь космоса, лишенный воображения, не может рассчитывать не только на успех, но и просто на благополучное возвращение. Вы специалист в области литературы средних веков, вам не следует забывать о том, что если б не романы Жюля Верна и Жулавского, не проекты Кибальчича и Циолковского, то не было бы и полета Гагарина.
      Редактор извергал потоки слов. Мартын не мог ничего возразить. Впрочем, откровенно говоря, он был склонен признать правоту редактора. Разве не воображение и его производная — мечта тысячелетиями были движущей силой, превратившей человека из кроманьонца в завоевателя космоса?
      — А кроме того, — добавил редактор, шутливо улыбаясь, — согласитесь, что человеку противопоказано всегда быть чересчур серьезным. Время от времени ему просто необходимо пофантазировать, просто так, для развлечения…
      — Значит, я прав, — упирался Петкевич. — Все, что происходило на симпозиуме, было высосано из пальца!
      — А то, что вы пили? — с улыбкой спросил редактор.
      — Это, я думаю, единственное заслуживающее доверия доказательство того, что межгалактические экспедиции реальны. Ни в Солнечной системе, ни в ее окрестностях мне не доводилось пробовать такого напитка…
      Он лучше любого из синтетических напитков, даже лучше натурального томатного сока. Он бодрит, проясняет мысли, улучшает настроение… Вы пробовали его?
      — Дорогой мальчик, — загадочно улыбнувшись, сказал редактор, — со временем ты поймешь, что никто не в состоянии точно указать, где проходит граница между вымыслом и правдой. Можешь ли ты утверждать, что космические хамелеоны родились только в твоем воображении и нигде во Вселенной на самом деле нет таких существ? Что же касается напитка…
      Редактор открыл встроенный в стену шкафчик и вынул из него два сосуда, точь-в-точь таких же, как те, что применялись для экспериментов на симпозиуме, а также оригинальную емкость для жидкости из толстого темного стекла, похожую на сужающийся кверху цилиндр.
      — Напиток этот — вовсе не монополия иных галактик. Некогда его создали земляне, но отказались от дальнейшего производства в период решительной борьбы со злоупотреблениями в этом деле. Нам удалось напасть на его след в Гастрономическом музее, мы воспроизвели технологию изготовления, и вот…
      — Редактор стал откручивать проволочку, и пробка, вытолкнутая таинственной силой, выскочила с громким хлопком. Из отверстия потекла струя пенящейся золотистой жидкости, которую редактор ловко направил в подставленный параболический сосуд, — …вот теперь мы можем лакомиться им. За ваше здоровье, как говаривали в средние века. Раньше этот напиток называли шампанским…

Станислав Лем
Конец света в восемь часов