— Серьезную или нет, уже не имеет значения. Для автомата типа цифрона решение о начале игры в карты равносильно решению о постройке трансгалактической ракеты.
Доб так и подскочил.
— Значит, ты считаешь, что они могли бы принять такое решение без вмешательства человека?
— Видишь ли, Доб, ты ставишь меня в затруднительное положение. Вообще-то этого не должно быть. Но, с другой стороны, проблема достаточно сложна и, по моему личному и, видимо, субъективному мнению, такая возможность существует. Когда возникли первые модели цифронов, все кибернетики считали делом чести уметь нарисовать по памяти всю логическую схему цифрона. Величайшим своим достижением они тогда провозглашали то, что цифроны обрели способность (вероятно, ты слышал о знаменитом в свое время «алгоритме эволюции») к продолжению рода и постепенной эволюции, процесс которой происходил одновременно по двум каналам на основе знаний предыдущих «поколений», а также знаний, приобретаемых цифронами, наиболее способными к обучению и наблюдению. Таким образом, сегодня нам удалось получить автоматы с развитой квазипсихической сетью, обладающие, с нашей точки зрения, — а мы не очень-то ориентируемся в структуре их логики — лишь единственным, но серьезным недостатком. Известно, что сегодня отдельные цифроны очень отличаются друг от друга по степени развития; среди них тоже есть более глупые и более умные, в зависимости от того, чему их научили предшественники и что поняли они сами. Одно несомненно: они наверняка не могут совершать действий, приносящих вред человеку, — встроенные в них исходные связи физически исключают такую возможность. Но это касается только непосредственных действий. А, скажу тебе откровенно, по моему (и не только моему) мнению, они могли бы наделать нам больше хлопот, чем мы можем себе представить. Достаточно сравнить их с нашими сумасшедшими. Ведь те не действуют против нас. А попробуй впустить хотя бы одного в склад плутония. Но, — Хиггс оживился, — отчего подобные мысли приходят тебе в голову в такой ранний час?!
Доб попытался сделать хорошую мину при плохой игре.
— Вообще-то ничего особенного не случилось. Последнее время я занимаюсь такими вопросами по заданию Таямы. Сегодня я как раз должен был… окончить некоторые эксперименты, и меня заинтересовала такая возможность. Сам знаешь, надо рассмотреть все варианты…
— Понимаю, нервы. Я уже знаю, что ваш Таяма постарел и скучает сильнее прежнего. Но если у тебя больше нет никаких вопросов, может, ты мне позволишь немного вздремнуть?
— Да, разумеется. Благодарю — это было для меня очень важно. Еще раз — извини. Ну до свидания!
— Э, ерунда. Привет!
Экран автофона погас. Доб вытер лоб, мокрый от пота, несмотря на утренний холод. Хиггс развеял его последние сомнения.
Огромный остекленный зал амфитеатра Института биофизики был уже почти заполнен. Последние приглашенные и работники института занимали места, полукругом охватывающие возвышение, на котором стоял широкий стол со звуковой аппаратурой, считчиками лент и мнемокристаллов. Хотя людей было множество, в зале стояла тишина, лишь изредка нарушаемая каким-нибудь словом или замечанием.
Но вот в зал вошли два пожилых человека, которые направились к кафедре. Директор института и координатор исследовательских работ профессор Акиба Таяма подошел к одному из них, тому, что пониже, человеку весьма преклонного возраста. Несмотря на свои годы, он двигался юношеским пружинистым шагом, свидетельствовавшим о большой энергии и жизненной силе. Когда он сел на указанное место, Таяма тихим спокойным голосом обратился к собравшимся:
— Уважаемые коллеги! Прежде всего я хотел бы представить вам директора Института теоретической кибернетики и члена контрольного совета Центрального агентства космонавтики, профессора Сеймура Хиггса, известного многим по своим прекрасным работам. По причинам, о которых вам будет объявлено позже, я передаю в его руки ведение нашего необычного собрания…
Таяма поклонился и сел, передав бразды правления Хиггсу. Тот, как бы исполненный сомнения, медленно встал и громким, привыкшим к чтению лекций голосом начал говорить:
— Независимо от того, что бы я ни сказал сейчас о моем друге, профессоре Бернарде Добе, это прозвучало бы сейчас банально и странно. Поэтому я не стану говорить о том, чего он добился и что еще мог бы совершить. Есть люди, о которых не надо говорить, когда их больше нет среди нас. То, что он оставил после себя — и есть памятник, который мы могли бы ему поставить. По первому мнемокристаллу, который оставил профессор Доб, все вы знаете начало истории, так трагически окончившейся. Эта запись должна была послужить ему основой для дальнейших работ над необычным явлением, с которым он столкнулся, а сделана она была — этого вы не знаете — сразу после нашего утреннего разговора с ним. Добавлю, что я чувствую себя особенно виноватым в смерти моего друга, так как в то время я не сделал никаких усилий, чтобы понять необычные побуждения, которыми руководствовался профессор, обратившись к моей помощи. Однако никто из присутствующих до сих пор не знал, отчего же умер профессор Доб и к каким выводам он окончательно пришел. Сегодня утром доктор Вольфганг Миснер нашел мнемокристалл и ленты с записями и прочитал их. Они были спрятаны в преданимапионной камере, находящейся в амбулатории цифронов. Поэтому я считаю, что лучшим свидетельством того, что именно открыл профессор Доб, будут его собственные слова.
Хиггс повернулся к двери, позвал одного из лаборантов, тот подошел к кафедре и запустил счетчик мнемокристаллов.
Через минуту в зале раздался всем знакомый голос:
— Вы наверняка узнаете мой голос, голос Бернарда Доба. Я думаю, что с помощью Фрея вы уже нашли и мое тело, если нет, откройте шкаф четвертого питателя имитаторов — тот, который бездействует… Думаю, что вам уже известно содержание мнемокристалла, который я оставил дома на столе… Вы должны его прочесть, об остальном вам расскажет мой друг, Сеймур Хиггс. Я очень бы хотел, чтобы он тоже присутствовал сейчас здесь, среди вас. Вы, конечно, знаете, что в тот день утром я послал из подвалов все цифроны к себе наверх. Мне нужно было время, чтобы спрятаться в зале лаборатории… Смешно, когда человеку приходится прибегать к таким методам расшифровки тайн природы, но я не видел иного выхода… Если бы мне предстояло узнать все от человека, быть может, я искал бы другой путь, но я уже знал, что играю с автоматами, а я не представлял, думаю, и вы бы не представляли, как вести себя с ними. К этому вопросу, если хватит времени, я еще вернусь…
Наступила пауза, явственно послышалось короткое ускоренное дыхание Доба. Хиггс сидел, обеими руками закрыв лицо. Затем опять как бы возник из небытия голос Доба:
— Хочется сказать многое, но нет времени… Простите за сумбурное выступление… Мне трудно подбирать слова… Да! Возле мнемокристалла вы увидите ленту с кодом аксонов — ваша мечта исполнилась, да и я рад, что не ошибся… Необходимо было воспользоваться другой последовательностью импульсов имитатора… Впрочем, вы и сами это легко заметите… Это был только вопрос времени…
Таяма слегка шевельнулся в кресле и потер рукой лоб.
— Поэтому я больше не стану возвращаться к коду аксонов. Факт тот, что я вырвал его у цифронов; мы еще раз убедились, что они работают лучше и быстрее, чем люди… Однако мое сообщение, вероятно, больше всего заинтересует Хиггса и вообще кибернетиков. Помнишь, Сеймур, как на твоих лекциях люди часто спрашивали, насколько далеко можно зайти в нашем стремлении постоянно совершенствовать автоматы? Что произойдет, если мы построим такие совершенные автоматы, которые уже не отличишь от человека? А если они будут совершеннее людей?.. Ты всегда отвечал, что это невозможно, вспоминал о целевой специализации, об этике, о мертвых, что бы там ни говорили, машинах… Да ты и сам в это не верил, просто даже ты, дока в этих делах, не понимал, к чему может привести ваша работа… Не знал, что это, собственно, значит: мертвая машина? Признайся, тебя, как и других кибернетиков, мучило, что мы не могли понять сложной квазипсихики цифронов. Наверное, сравнение, которое ты привел в разговоре со мной, будет здесь уместно — они понемногу превращались в безвредных сумасшедших, которые с медицинской точки зрения не способны, во всяком случае, не должны быть способны приносить вред людям… И все-таки мы понимаем, что они могли бы совершенно неосознанно принести нам много вреда…
Доб опять замолчал. Говорил он с трудом. Его слушали, затаив дыхание.
— Я, кажется, забыл сказать самое важное: почему я уже знаю, что умру… Если успею, расскажу все подробнее. Сейчас важно то, что я получил огромную дозу. Судя по показаниям дозиметра, мне осталось жить шесть, может быть семь часов, из них, вероятно, в сознании я буду не больше часа… У меня нет никаких шансов. Даже если бы я и ушел, уже ничто не изменилось бы — слишком большая доза… Но об этом позже… Итак, Сеймур, ты, наверное, понимал, что, потеряв абсолютный контроль над цифронами и зная, что они просто не могут, я бы сказал, физически не могут действовать во вред нам, мы поступали глупо. И ты был один из немногих, кто знал, что, позволяя цифронам самообучаться и передавать Друг другу полученный опыт, мы тем самым разрешаем им проявлять самостоятельность в создании их собственной «цифрофизики», которую уже не можем контролировать. А они учились, наблюдали и совершенствовались. Правда, им никогда не могла прийти в голову мысль действовать во вред людям. Они помогали нам, как умели, но знали, что люди создали их, дабы иметь идеальных неживых помощников. Они поняли, Сеймур, то, чего не хотели понять мы: что позволили нам законным путем обойти наши этические нормы… Ведь мы эксплуатировали не людей, а машины… Мы непрерывно шли вперед, упивались молниеносной эволюцией нашей цивилизации, забывая, что рядом с нами развивается новая цивилизация, цивилизация автоматов… Они использовали нашу науку и опыт — они уже знали, что в соответствии с нашими моральными нормами, которые ведь были и их нормами, эксплуатация человека человеком недопустима… так же, как и эксплуатация автомата автоматом. Цифроны пошли нормальной дорогой эволюции — их моральные нормы запрещали им создание автоматов, которые служили бы автоматам… Тогда они создали искусственные белковые существа… Ведь они не знали, что таким образом создают лишь некую разновидность несчастных больных людей… Среди нас они никогда таких не видели…
Наступила долгая пауза. Доб тяжело дышал и, видимо, собирался с мыслями. Наконец он продолжил:
— Теперь, Сеймур, ты понимаешь все, что произошло… они в своем развитии переступили порог, которого никогда не должны были переступать… ту границу, к которой не должна была приблизиться цивилизация автоматов… Если они будут развиваться и дальше, то мы никогда не остановим их в стремлении к конструированию искусственных людей так же, как никто не сдержал нас в стремлении к созданию все более совершенных автоматов…. Если же это будет невозможно для них сегодня, то они примутся за это через два, десять или через сто лет… Если мы встроим им новые связи, начнем контролировать, то они пойдут другим путем — это будет зависеть лишь от условий… Сейчас у нас перед ними только то преимущество, что это мы создаем для них искусственную биосферу, точнее, психосферу — это, вероятно, важнее… Но мы не можем остановить их, если только хотим, чтобы они были способны к обучению или к размножению… Не знаю, к каким вы придете выводам, но если не принять мер, то они заселят нашу планету такими же человекообразными существами, какие вы видели здесь. Не знаю, хорошо это или плохо, что они уже мертвы… Думаю, что для них это определенно лучше…
Доб еще раз замолчал. Теперь уже явственно слышалось его прерывистое дыхание.
— Кажется, мне надо… торопиться… Наверно, вы хотите знать, откуда такая доза… Вы сами научили цифронов, что сопротивляемость излучению — качество положительное. Они настолько хорошо восприняли урок, что и этих… как их там, черт побери… гомонов, что ли?.. Ну, так они этих гомонов тоже решили сделать невосприимчивыми к излучению… Я не знал, что здесь происходит… Я бы вылез из моего… ну, из этого паршивого ящика, в котором вы меня нашли… Но ведь тогда я еще не знал… Хотел увидеть как можно больше… Они сделали им защитные инъекции. Вероятно, какая-то противолучевая сыворотка их собственного изобретения… Вы должны провести исследования, может быть, это действительно интересно… Так вот, они ввели им эту сыворотку и… и ушли. Заперли двери, а потом открыли шесть источников… Четыре плутониево-бериллиевых… знаете, с нейтронами… и два гамма. Дьявольски интенсивные… Кажется, цезий-137… Мне было трудно проверить… Они заблокировали двери. Когда я спохватился, мониторы выли как сумасшедшие… Я не мог ничего сделать… впрочем, было уже поздно… Однако в чем-то они просчитались, потому что эти гомоны… или как их там… сразу же… потеряли сознание… Видимо, они еще далеки от совершенства… Я не мог заслонить источники, потому что… вы знаете, они скрыты в полу и стенах… Ведь никто даже не предполагал, что там будут люди… Я закрывал отверстия сосудами с водой, но ведь это действует только в отношении нейтронов… и то слабо. Так что не забывайте о ленте с кодом аксонов… Туда надо внести несколько поправок. Миснер знает, что нужно сделать… Да! И… сыворотка… Это, может быть, что-то нужное… только придется немного поработать… Ленту и кристалл кладу в преданиматор первого гомона… Вероятнее всего, вы именно там будете прежде всего искать какие-то записи. И вы их сразу найдете… Ну и… с Анной… сделайте это как-нибудь так, чтобы ей было легче… Пусть она это не слушает. Все сильнее болит. Я… прячусь в этот ящик… У него металлические стенки, так что… может быть… проживу часа на два больше… Сейчас это уже смешно, но… но человек всегда хватается за жизнь… держится сколько может…
Рышард Винярский
Изобретатель с улицы Проезжей
С самого утра у шефа было скверное настроение. Первыми это учуяли, как обычно, младшие научные сотрудники и лаборанты. «Профессор сегодня встал не с той ноги», — шептали в лабораториях и старались не попадаться ему на глаза. Поэтому не удивительно, что, как только часы пробили четыре, институт опустел и профессор остался один на один со своим настроением.
Он сидел, погрузившись в кресло, и не имел ни малейшего желания идти домой или приняться за дела. Следовало бы, конечно, прочитать несколько писем, но содержание одного из них он знал заранее, в остальных тоже наверняка не будет ничего нового. Коллеги сообщают об успехах и неудачах. Чаще — о неудачах. Какой интерес читать, что в Цюрихе провалился опыт, а выдвинутые в Белграде гипотезы оказались ошибочными?!
Когда Грей Уолтер в свое время с помощью чувствительных приборов обнаружил электрические токи в коре головного мозга, все казалось до смешного простым. Считалось, что стоит воздействовать слабыми токами на центральную нервную систему и вызывать «по заказу» рефлексы или создавать нужные логические связи — и решающий шаг на пути познания механизма мышления будет сделан. Но прошли десятилетия и тем не менее…
Опыты профессора Штрайба, с таким энтузиазмом встреченные ученым миром, оказались невольной мистификацией. Пациент, на котором проводились эксперименты, просто обладал… буйно развитым воображением. А ведь это был единственный значительный успех. Ежедневная почта приносит куда менее оптимистические сообщения.
И как явная насмешка, между цветными конвертами торчит этот голубой нахальный четырехугольник, в котором — профессор это знает совершенно точно — находится листок из тетради с неровными строчками бисерных буковок:
«Вельможный пан профессор!
Осмеливаюсь просить Вас навестить меня сегодня вечером после шести часов. Мне удалось сделать поразительное открытие, которое совершенно по-новому объясняет процесс мышления. Убедительно прошу не разглашать содержание письма.
Я. Бельский»
За долгие годы работы профессор получал немало подобных писем. Сколько раз к нему обращались с сообщениями о создании очередного «перпетуум-мобиле». И всегда это было «наилучшее и единственно возможное решение, увенчавшее многолетние поиски». Но даже после беглого знакомства неизменно оказывалось, что у изобретения нет и крупицы приписанных ему качеств, а его создатель не знает элементарнейших законов физики и математики. Встречаясь с такими людьми, профессор не мог понять, как это они путают эпохи, забыли, что в конце XX века прогрессу могут способствовать только солидные знания и коллективный труд.
Где-то внизу хлопнула дверь. Профессор взглянул на часы. Скоро семь. Самое время встать и покончить с этим делом раз и навсегда. Хотя бы для того, чтобы завтра не видеть на столе голубой конверт.
Улица встретила его вечерним холодом и мелким моросящим дождем. Но он даже не застегнул плаща: идти было недалеко.
Через пять минут профессор вошел в подъезд, над которым висела большая белая вывеска: АМБУЛАТОРИЯ, без труда отыскал на втором этаже дверь, облепленную целой коллекцией визитных карточек, и трижды нажал кнопку звонка. Звякнула дверная цепочка, в узкой щели блеснули маленькие недоверчивые глазки. Цепочка тут же упала.
Бельский, человек и без того мелковатый, казался еще меньше в чересчур просторном потертом пиджаке и неглаженых брюках. Скривившееся в улыбке лицо было удивительно знакомо профессору.
По коридору, заставленному сундуками и ящиками, они прошли в комнату с высоким, как обычно в старых домах, потолком. Ночник скупо освещал узкую кровать, стеллаж с книгами, два стола и кресло. Неудобно размещенные и заставленные чем попало, они, казалось, вели между собой нескончаемый бой за пространство в центре комнаты. Рядом с кухонной утварью валялись кипы исписанной бумаги. Книги — к ним профессор был особенно неравнодушен — чувствовали себя на полу так же привычно, как и на стеллаже. Судя по толстому слою пыли на переплетах, их не открывали месяцами.
Хозяин быстрым движением сбросил с кресла кипу газет, а сам примостился на краю кровати.
Профессор присел с такой осторожностью, словно опасался, что кресло рухнет. Если б он мог придумать подходящий предлог, то немедленно выбрался бы отсюда.
— Ну-с, в чем дело? — сухо спросил он, лишь бы скорее начать неизбежный разговор.
— Простите, вы меня не помните? — хозяин явно волновался.
— Хотя, пожалуй, нет, откуда же вам помнить всех сотрудников. Я был одним из них… Недолго. Всего несколько месяцев. Меня уволили; я, кажется, не подошел…
Профессор вспомнил. В памяти всплыло даже заседание ученого совета, на котором спорили о нем, Бельском. Это был своего рода феномен. Он буквально замучил всех рассуждениями о методах выплавки вольфрама или новых типах ракетного топлива, но не умел решить системы уравнений с двумя неизвестными. Заставить его интересоваться делами собственной лаборатории не удавалось никому. Трудно было понять, как он вообще попал в институт. Через полгода его пришлось уволить.
— Это было двенадцать лет назад, пан профессор, — Бельский говорил все свободнее. — А сейчас вот уже два месяца я размышляю над своим необычным открытием. Хотел даже отказаться от работы. После того как меня… м-да, после этого я устроился на одном заводике. Но теперь, когда у меня такая возможность… Простите, но об этом посещении никто не знает? Видите ли, теперь всюду охотятся на изобретателей. Такое время. Человек ищет, работает, а потом словно из-под земли появляются сотни соавторов. Поди установи, кто начал…
— Мне хотелось бы поближе познакомиться с вашим открытием, — в голосе гостя звучало с трудом сдерживаемое раздражение.
— Вот, — Бельский решительно, резким движением руки показал на прибор, стоящий на металлическом столе.
— Господи, какая древность! — удивился профессор. — Прибор для чтения вслух. Интересно, где вы его раздобыли? Насколько мне известно, подобные приборы получают бесплатно только слепые.
— Да, да, конечно. Я купил его три года назад у одного старичка. Пришлось заменить часть фотоэлементов, и он до сих пор прекрасно работает. Немного переделал подставку для книг. Теперь прибор сам переворачивает страницы.
— Ясно, ясно. Фотоэлементы, усилитель, коррегирующие устройства. Тут просто и не придумаешь ничего нового. Чего ради вам пришло в голову назвать это своим изобретением?
— Минуточку… Два месяца назад я заметил, что старый деревянный столик под прибором расшатался. Этот прибор, пан профессор, не читает предложенных ему текстов; во всяком случае, не всегда их читает. В определенные часы он придумывает сообщения.
Они подошли к прибору. Бельский протянул руку к ближайшей книге. Это была монография Леопольда Инфельда об Эйнштейне. Бельский раскрыл ее наугад и поместил перед аппаратом. Профессор быстро прочел первую фразу: «В 1955 году теории относительности сравнялось полвека». Спустя минуту из динамика послышался сухой треск, потом тихий звонок и, наконец, хрипловатый голос:
«В тысяча девятьсот пятьдесят пятом году… — и вдруг значительно быстрее: — Задумаемся же над этим. Если кому-либо придет в голову выйти из дома, чтобы достичь границы Земли, дойти до пункта, в котором он мог бы, скажем, схватить рукой звезду, он может ехать любым путем на восток или на запад, через Францию или Россию, Европу или Азию…»
— Ну, как? — торжествовал Бельский.
Профессор почувствовал, что по спине у него пробежал холодок. «Но это же невозможно», — мысленно проговорил он. Однако нервозность быстро уступила место любопытству.
— А вы не присоединили к аппарату никаких дополнительных систем?
— Упаси боже, профессор! Я сам удивлен и пригласил вас, так как вот уже два месяца никак не могу разобраться. Я даю ему самые различные тексты. Иногда он читает их, а иногда начинает выдавать какие-то отрывочные сведения, но всегда из области географии… Несколько архаичный язык я приписываю несовершенству коррегирующих устройств. Вообще-то он ни одного текста не читает как следует.
— Гм, — профессор был явно сконфужен. — А вы пытались найти какое-нибудь объяснение?
— Конечно! Оно напрашивается само собой. Прибор стал источником информации так же, как это бывает с мозгом. Ученые выдумали, что коль скоро мозг состоит из миллиардов нейронов, то и его модель должна быть не менее сложной. А между тем элементарное устройство, созданное мною, будучи установлено на металлическом столе, действует гораздо эффективнее, чем многие сложные машины. Природа человеческого мышления, пан профессор, гораздо проще, чем предполагают светила науки. И это обнаружил я! — Глаза Бельского возбужденно горели.
— Прибор, стол — и больше ничего! Надо только как следует все изучить. Может, сделать какие-нибудь анализы… Вы, например…
Он неожиданно замолчал и выжидающе посмотрел на профессора. Тот, казалось, что-то прикидывал в уме.
— Ну, подумайте, а я пока… Хотите чаю?
— С удовольствием.
— Дома ничего нет. Я, право, и не надеялся… Будьте любезны, подождите минуточку. Магазин недалеко, за углом.
Как только Бельский вышел, профессор приподнял кожух и внимательно осмотрел аппарат. Внутри не было ни магнитофона, ни чего-либо в этом роде. Никаких новых деталей, никаких дополнительных соединений! Он машинально прошелся по комнате и замер, услышав какой-то странный шум. В полной тишине за стеной сначала послышались шаги, потом четкий мужской голос произнес: «Разденьтесь до пояса и по очереди подходите к аппарату…»
И тут его озарило: вывеска! Белая вывеска над подъездом: АМБУЛАТОРИЯ!
Профессор наклонился к стеллажу и принялся рассматривать книги. Он быстро нашел то, что искал — книгу, стоявшую не корешком, а обложкой к читателю. Осторожно сдув с переплета пыль, профессор не без труда прочел заглавие, вытисненное мелкими буквами: «Земля и ее жители». Он принялся листать и на пятой странице обнаружил нужный текст: «Задумаемся же над этим. Если…»
Ясно. Пучок лучей из работающего за стеной рентгеновского аппарата… Фотоэлементы, вероятно, очень чувствительны к его лучам, которые как бы просачиваются в книгу. А страница, с которой читается текст, — случайность. Потому-то Бельский и говорил о различных текстах. И, конечно же, «чтец» интересуется географией только тогда, когда за стеной работает рентгенолог. А металлический стол — даже смешно — просто помог установить фотоэлементы аппарата напротив книги.
Профессор схватил первый попавшийся под руку том — «Искусственное мышление» Пьера де Латиля, и поставил его на полку, туда, где до этого стояла «Земля и ее жители».
«В тысяча девятьсот пятьдесят пятом году… — захрипел динамик „чтеца“ и через минуту: — Регулятор — это орган, регулирующий механическое движение. Обобщим это утверждение. Вместо движе…»
Профессор быстро натянул плащ, вырвал из записной книжки листок и написал:
«Пан Бельский!
Ваш прибор запретил мне сотрудничать с Вами. Мы с ним договорились, что я буду влиять на его интересы и выбор тем для размышления. Отныне он, а не я будет заниматься вопросами искусственного мышления. Я же сажусь за регулирование и обратные связи. Это — мудрейший электронный мозг, и он не любит разговаривать с недоучками».
Уже закрывая за собой дверь, профессор услышал звук знакомых шагов. Он взбежал на третий этаж и переждал, пока Бельский войдет в квартиру. Едва захлопнулась дверь, как он, перескакивая через три ступеньки, спустился вниз и выскочил на улицу.
Лишь удивленный взгляд прохожего напомнил профессору, что плащ у него расстегнут, руки — в карманах пиджака и что в довершение всего он насвистывает синкопированный мотивчик какой-то старой песенки.
Дариуш Филяр
Воображектор
«… Когда тридцать лет назад я окончил работу над моделью аппарата, я почувствовал облегчение и в то же время беспокойство. Облегчение от того, что наконец-то удалось разместить в аппарате все то, что было заключено в сотнях, а потом и тысячах вычислений и чертежей, моделей и опытных образцов. После десятков неудач первая увенчавшаяся успехом менпенетралвизионная передача доказала правильность моих теоретических выкладок, позволила считать, что в основном моя задача решена. Оглядываясь назад, наконец-то я мог сказать: готово!»
Профессор Траумер отложил ручку и задумался. Его изобретение, именуемое в быту Воображектором, несомненно, являлось одним из значительнейших явлений, формировавших психику людей XX… века, однако механизм его воздействия был понятен лишь небольшой группе узких специалистов. Очерк истории создания менпенетралвизионной аппаратуры, над которым сейчас корпел профессор, предназначался для публикации в серии «Воспоминания ученых». Директор издательства предупредил, что книги этой серии создаются прежде всего для неспециалистов. Профессор помнил об этом и пытался максимально популяризировать проблему. Он опять склонился над чистым листом.
«Я уже писал о менпенетралвизионной передаче, именно в этом и заключается мое изобретение. Говоря предельно упрощенно, Воображектор позволяет видеть плоды собственного воображения, а при использовании новейших моделей — участвовать в событиях, созданных полетом нашей фантазии. У первой серийной модели возможности были весьма ограниченными. Воображектор состоял из экрана, проекционных устройств, систем изопамяти и усиления, контактного шлема и узла преобразования. Изопамять содержала запас изображений, которые могли привидеться владельцу аппарата. Вначале запас этот составлял три миллиона изображений — виды Земли и иных планет, портреты самых красивых девушек и знаменитых артистов, машины, произведения искусства и так далее. Разумеется, изопамять содержала и портрет будущего владельца аппарата.
Контактный шлем „улавливал“ волны мечтаний, возникающие в нашем мозгу. Между полюсами шлема беспрерывно шли денкальные волны, о которых я не могу здесь подробно говорить из-за недостатка места и сложности явления. Важно то, что денкальные волны распространяются только по прямой. После того как шлем надевали на голову, денкальные волны наталкивались на продуцированные мечтами волны мозга и под их воздействием изгибались и деформировались. Узел преобразования переводил эти деформации на язык изопамяти. Выбранные из объема изопамяти изображения проецировались на экран и изменялись по мере того, как изменялись мечтания. Изображения были статичными, но кто хоть раз имел возможность сесть перед экраном Воображектора, знает, как необычно разглядывать плоды собственного воображения.
Процесс, основывающийся на выделении нашей мечты, отыскании в долю секунды ее аналогов в объеме изопамяти и проецировании их на экран — это и есть менпенетралвизионная передача.
После начала серийного выпуска первые два года я отдыхал. Затем приступил к работам по усовершенствованию Воображектора. Годом позже Воображектор-2 воспроизводил уже движущиеся изображения и имел изопамять объемом в несколько сотен миллионов изображений. Затем были созданы воспроизводящий цвета Воображектор-3, Воображектор-5-Панорама, Воображектор-9-Голо. Одновременно с совершенствованием аппарата шла и прогрессирующая миниатюризация подсистем. В модели Воображектор-8-СХВ контактный шлем превратился в миниатюрный аппарат, который легко умещался в оправе очков. Были ликвидированы обременительные кабельные соединения между шлемом и преобразователем. Начиная с модели Воображектор-6-Голо, стали выпускать аппараты с объемным изображением. В изопамяти уже не было портрета хозяина аппарата. Использованный мною вид объемного фильма позволял мечтающему человеку перемещаться в воображаемом пространстве. Если только он не пытался коснуться окружающих его призраков, то этот изумительный мир воспринимался как реально существующий.
Мне могут заметить, что я не придумал ничего нового. Дескать, игру с пространственным изображением и перемещением в нем живых людей научнофантастическая литература предложила еще в XX веке, и тогда же начались первые успешные опыты. Замечание это справедливо только отчасти. Все проделанные до меня эксперименты существенно отличаются от моих. Раньше были небольшие группы актеров, сценаристов, режиссеров, готовивших фильмы для тысяч зрителей кино и супервизионов. У каждого зрителя был лишь незначительный шанс увидеть либо по мере развития пространственного изображения „пережить“ то, что он ожидал. Со временем значение человека со всей неповторимостью его индивидуальных признаков повысилось, и авторам стало все труднее создавать произведения универсальные, способные заинтересовать всех и каждого. Я же полностью разрешил эту проблему — пользуясь Воображектором, каждый мог видеть или „переживать“ собственные мечтания, точнее, иметь то, что он желал больше всего, что казалось ему самым прекрасным.
