XVII

В пять часов вечера двадцать три сотрудника уголовного розыска собрались вокруг Адамберга, расставив стулья среди кусков штукатурки. Не было только Ноэля и Фруаси, дежуривших на площади Эдгар-Кине, и двух офицеров, оставшихся на улице Жан-Жака Руссо.

Адамберг кнопками прикрепил план Парижа на недавно окрашенную стену. Потом, держа в руках список, молча воткнул большие красные булавки в четырнадцать домов, помеченных четверками, а пятнадцатую, зеленую, в дом, где произошло убийство.

– Семнадцатого августа, – начал Адамберг, – на земле появился человек, задумавший убивать людей. Назовем его «С.Т». Этот С.Т. не кидается на первого встречного. Сначала он тщательно готовится и на подготовку тратит почти целый месяц, хотя, возможно, все началось гораздо раньше. Атакует он на двух фронтах. Первый: он выбирает дома в Париже и ночью рисует на дверях квартир черные цифры.

Адамберг включил проектор, и на белой стене появилась большая перевернутая четверка.

– Эта четверка не простая, она перевернута зеркально наоборот, у нее широкая ножка и две поперечные палочки на конце. Все рисунки точно такие же. Внизу справа он пишет две заглавные буквы «СТ». В отличие от четверок, эти буквы написаны просто и без узоров. Такие цифры он рисует на дверях всех квартир, кроме одной. Дверь выбрана произвольно. Дома, видимо, также выбираются наобум. Они расположены в одиннадцати разных округах, на больших проспектах или незаметных улочках. Номера домов попадаются четные и нечетные, сами дома очень разной архитектуры и эпох, богатые и бедные. Можно подумать, что С.Т. стремится к разнообразию во всем. Как будто он хочет сказать, что может настичь каждого, никто от него не скроется.

– А жители этих домов? – спросил один лейтенант.

– О них позже, – сказал Адамберг. – Нам удалось узнать смысл этой перевернутой четверки. В прошлом такой знак служил талисманом от чумы.

– Какой еще чумы? – спросил кто-то.

Адамберг без труда узнал кустистые брови бригадира.

– На свете существует только одна чума, Фавр. Данглар, будьте добры, напомните нам о ней в двух словах.

– Чума появилась на Западе в 1347 году, – сказал Данглар. – За пять лет она опустошила Европу от Неаполя до Москвы и унесла тридцать миллионов жизней. Эту самую страшную болезнь в истории человечества назвали черной смертью. Это название важно для следствия. Чума пришла…

– В двух словах, Данглар, – перебил Адамберг.

– Потом эпидемии вспыхивали почти каждые десять лет, уничтожая целые области, и окончательно исчезла она только в восемнадцатом веке. Я еще не сказал о раннем Средневековье, ни о современности, ни об эпидемиях на Востоке.

– Очень хорошо, достаточно. Этого хватит, чтобы понять, о чем речь. Мы говорим о чуме, корни которой уходят глубоко в историю, она убивает каждого пятого за десять дней.

После этих слов послышался ропот. Сунув руки в карманы и глядя в пол, Адамберг ждал, пока снова установится тишина.

– А разве человек с улицы Руссо умер от чумы? – неуверенно спросил кто-то.

– Сейчас дойдем и до этого. Второй фронт действия убийцы: семнадцатого августа СТ. делает первое объявление в общественном месте. Его выбор пал на перекресток Эдгар-Кине – Деламбр, где один человек избрал себе старинную профессию глашатая и пользуется некоторым успехом.

Поднялась чья-то рука.

– Как он это делает?

– Он привязывает к дереву урну, которая висит там день и ночь, и люди кладут в нее записки, которые нужно прочесть, как я предполагаю, за небольшое вознаграждение. Три раза в день глашатай собирает почту и читает ее на площади.

– Чушь какая, – сказал кто-то.

– Может быть, но дело процветает, – сказал Адамберг. – Продавать слова не глупее, чем продавать цветы.

– Или быть полицейским, – послышалось слева.

Адамберг заметил говорившего, невысокого улыбающегося офицера, с проседью на редких волосах, обрамлявших лысину.

– Или быть полицейским, – согласился он. – Послания СТ. непонятны широкой публике, да и никакой публике вообще. Его письма – это короткие отрывки из старинных книг, написанных по-французски, а иногда и на латыни, и запечатанные в большие конверты цвета слоновой кости. Письма отпечатаны на компьютере. На площади живет человек, понимающий в старинных книгах, которого эти письма заинтересовали настолько, что он решил в них разобраться.

– А кто он и чем занимается? – спросил какой-то лейтенант с блокнотом на коленях.

Адамберг секунду помедлил.

– Его фамилия Декамбре, – сказал он. – Он на пенсии и подрабатывает «консультантом по жизненным вопросам».

– На этой площади все чокнутые, что ли? – спросил другой.

– Возможно, – сказал Адамберг. – Но все зависит от того, как на это посмотреть. Когда смотришь на вещи издалека, все кажется нормальным. А если подойти поближе и присмотреться, начинаешь замечать, что все вокруг более или менее чокнутые, на этой площади или на другой, где-то далеко или даже в нашем отделе.

– Я не согласен, – выкрикнул Фавр. – Только больной может выкрикивать на площади разную чушь. Пошел бы да вставил хорошенько, сразу мозги прочистятся. На улице Гэте любая шлюха за три сотни ноги раздвинет.

Послышались смешки. Адамберг спокойно оглядел присутствующих, и там, куда он смотрел, смех затихал, потом его взгляд остановился на бригадире.

– Я говорил, Фавр, что среди нас есть чокнутые.

– Послушайте, комиссар… – Фавр подскочил, краска залила ему лицо.

– Молчать, – оборвал его Адамберг.

Ошеломленный, Фавр рухнул на стул, словно его ударили. Адамберг немного помолчал, скрестив на груди руки.

– Я уже однажды просил вас думать, прежде чем говорить, Фавр, – еще медленнее заговорил Адамберг. – Прошу вас об этом во второй раз. У вас же есть мозги, так поищите их. А не удастся найти – отправитесь шутить с глаз долой, подальше от уголовного розыска.

Потеряв интерес к Фавру, он снова взглянул на план Парижа и продолжал:

– Этому Декамбре удалось разгадать смысл посланий С.Т. Все они взяты из старинных трактатов о чуме или одного личного дневника, где об этом рассказывается. В течение месяца С.Т. ограничивался описанием признаков этой болезни. Потом он пошел дальше и объявил о пришествии чумы в город в прошлую субботу, в «квартале Руссо». Через три дня, то есть сегодня, был обнаружен первый труп в доме, где были нарисованы четверки. Жертва – молодой владелец гаража, холостяк, серьезный человек, к уголовной ответственности не привлекался. Его нашли полностью раздетым с черными пятнами на теле.

– «Черная смерть», – раздался тот же голос, который спрашивал о причине смерти.

Адамберг различил застенчивого юношу с еще нежными чертами лица и большими зелеными глазами. Рядом с ним поднялась сердитая женщина с крупным лицом.

– Комиссар, – сказал она, – чума – чертовски заразная болезнь. У нас никаких доказательств, что этот человек умер не от чумы. А вы брали с собой четверых полицейских, даже не дождавшись заключения врача.

Адамберг задумчиво подпер голову кулаком. Это собрание, которое он созвал, чтобы сообщить чрезвычайную информацию, становилось своего рода притиркой с игрой мускулов и провокационными выпадами.

– Чума, – сказал Адамберг, – не передается при контакте с больным. Эту болезнь переносят грызуны, в частности крысы, инфекция передается человеку через укус зараженных блох.

Адамберг совсем недавно вычитал это в словаре.

– Когда я привел с собой четырех человек, – продолжал он, – было уже ясно, что человек умер не от чумы.

– Почему? – спросила женщина.

Данглар пришел на выручку комиссару.

– Объявление о приходе чумы было зачитано вслух в субботу, – сказал он. – Лорьон умер в ночь с понедельника на вторник, три дня спустя. Следует знать, что после заражения минимальный срок от начала болезни до смерти – пять дней, за исключением редчайших случаев. Значит, присутствие настоящей чумы надо сразу исключить.

– А почему бы и нет? Он мог заразиться раньше.

– Нет. С.Т. – настоящий маньяк. А маньяки не жульничают. Если он объявил чуму в субботу, он и заразит в субботу.

– Да, вероятно, так и есть. – Женщина немного успокоилась и села.

– Хозяин гаража был задушен, – сказал Адамберг. – А затем его тело вымазали древесным углем, конечно, для того, чтобы придать ему симптомы болезни и напомнить о ее названии. Значит, у С.Т. нет чумной бациллы. Это не какой-нибудь безумный лаборант, разгуливающий со шприцем в сумке. Он использует символы. Но очевидно, что сам он в них верит и считает себя очень сильным. На дверях жертвы не было четверки. Напоминаю вам, что эти четверки не угроза, а защита. Только тот, чья дверь чиста, поставлен под удар. С.Т. выбирает жертву заранее и защищает остальных жителей своими рисунками. Эта забота об остальных доказывает, что он убежден в том, будто сеет настоящую чуму. Значит, он действует не вслепую. Он убивает одного и защищает других, тех, кто, по его мнению, не заслуживает кары.

– Он считает, что убивает чумой, хотя сам душит? – спросил офицер справа. – Если он настолько верит в собственные фантазии, значит, он – настоящий шизофреник?

– Совсем не обязательно, – сказал Адамберг. – С.Т. управляет воображаемым миром, в котором, как ему кажется, все по-настоящему. Это не так уж редко бывает. Многие люди верят, что будущее можно предсказать по картам или по кофейной гуще. И такие есть повсюду, тут и там, на соседней улице и даже среди нас. Какая разница? Некоторые вешают над кроватью Святую Деву, убежденные, что эта статуэтка, созданная рукой человека и купленная за шестьдесят девять франков, действительно защитит их. Они разговаривают с ней и рассказывают о своей жизни. И в чем же разница? А разница в том, лейтенант, где проходит граница между фантазией и реальностью, а реальность зависит от взгляда на жизнь, от личности человека и его культуры.

– Но ведь тогда, – перебил седой офицер, – будут и другие жертвы? Тех, чьи двери не тронуты, ожидает участь Лорьона?

– Этого и надо опасаться. Сегодня вечером у четырнадцати чистых дверей будет выставлена охрана. Но нам известны не все помеченные дома, а только те, жильцы которых приходили жаловаться. Возможно, в Париже их еще штук двадцать, а то и больше.

– А может быть, стоит объявить об этом? – спросила женщина. – Чтобы предупредить людей?

– В том-то все и дело. Если объявить, может начаться общая паника.

– Надо сказать только про четверки, – предложил седовласый. – А в подробности не вдаваться.

– Все равно все узнают, так или иначе, – сказал Адамберг. – А если не узнают, СТ. позаботится о том, чтобы посеять страх. Этим он и занимается с самого начала. Если он выбрал для своей цели чтеца с площади, то только потому, что не смог придумать ничего лучше. Эти странные записки быстро оказались бы в мусорном ведре, напечатай он их в газетах. Поэтому начал он довольно скромно. Если сегодня вечером о нем заговорят СМИ, перед ним, как перед королем, откроется любая дорога. Впрочем, это дело нескольких дней. Он и сам откроет себе пути. Если он будет продолжать в том же духе и убивать, если будет сеять черную смерть, одной паникой мы не отделаемся.

– Так что вы решили, комиссар? – тихо спросил Фавр.

– Спасти жизни людей. Мы сделаем официальное сообщение, в котором попросим жителей домов с четверками заявить в полицию.

Раздался гул всеобщего одобрения. Адамберг чувствовал себя усталым, этот вечер был слишком полицейским. Он с удовольствием сказал бы просто «всем за работу, и каждый разбирается, как хочет». Но вместо этого пришлось излагать факты, сортировать вопросы, направлять ход следствия, распределять задачи. А еще наводить порядок и утверждать свой авторитет. На мгновение ему вспомнилось детство и он сам, бегущий голышом по солнечной горной тропинке, и он спросил себя, какого черта ему здесь надо, почему ему приходится учить двадцать три взрослых человека, которые следят за ним глазами, как за маятником.

Да нет, он прекрасно помнил, для чего он здесь. Объявился тип, который душит людей, и он должен его найти. Это была его работа – не давать убивать других.

– Итак, вот наши первоочередные задачи, – подвел итог Адамберг, вставая, – первое – защитить потенциальных жертв. Второе – сбор информации об этих жертвах и поиск любой связи между ними, семья, возраст, пол, профессия, социальное положение и прочее. Третье – наблюдение за площадью Эдгар-Кине. Четвертая задача, которая и без того всем ясна, – это поиск убийцы.

Прежде чем продолжить, Адамберг не спеша прошелся по комнате.

– Что нам о нем известно? Это может быть женщина, такую возможность не стоит исключать. Я лично думаю, что это мужчина. Все эти литературные декламации напоказ выдают мужскую гордыню, желание выделиться, показать свою силу. Если подтвердится, что жертва была задушена, можно будет смело утверждать, что убийца – мужчина. Он хорошо образован, даже очень хорошо, видно филологическое образование. Он не бедный, потому что у него есть компьютер и принтер. Возможно, любитель роскоши. Конверты, которые он использует, большие и дорогие. Он неплохо рисует, аккуратен и любит опрятность. Без сомнения, одержим навязчивыми идеями. А значит, боязлив и суеверен. И наконец, возможно, имеет уголовное прошлое. Если экспертиза подтвердит, что замок был вскрыт отмычкой, надо будет искать в этом направлении. Отобрать всех преступников с инициалами С.Т., если, конечно, это его подпись. По сути, нам ничего не известно.

– А что с чумой? При чем тут она?

– Когда мы это выясним, тогда и поймаем его.

Задвигались стулья, и собрание разошлось.

– Распределите обязанности, Данглар, я выйду пройтись минут на двадцать.

– Мне подготовить официальное заявление?

– Да, будьте добры. У вас получится лучше, чем у меня.

Объявление прозвучало по всем каналам в восьмичасовых новостях. Адриан Данглар составил краткое сообщение с просьбой к жителям домов, где появились четверки, незамедлительно сообщать об этом в ближайший полицейский участок. Пояснялось, что это необходимо для поимки банды преступников.

Начиная с половины девятого телефоны уголовного розыска стали буквально разрываться от звонков. Треть личного состава дежурила на месте, Данглар и Керноркян сходили за провизией и вином, которые разместили на верстаке электриков. К половине десятого были зарегистрированы еще четырнадцать разрисованных домов, и Адамберг прикрепил новые булавки на план Парижа, в общей сложности получалось двадцать девять. Был составлен список домов в хронологическом порядке появления четверок. В другой список внесли жителей двадцати восьми нетронутых квартир, и на первый взгляд между ними не было абсолютно ничего общего. Здесь были большие семьи и одиночки, женщины и мужчины, молодые, зрелые, старики – разных возрастов, полов, профессий и социального положения. В начале двенадцатого Данглар доложил Адамбергу, что в каждом отмеченном четверками доме у каждой нетронутой двери выставлена охрана.

Адамберг отпустил агентов, работавших сверхурочно, заменил их ночными дежурными, взял служебную машину и поехал на площадь Эдгар-Кине. Дежуривших здесь полицейских только что сменили лысый офицер и крупная женщина, та самая, что спорила с Адамбергом на собрании. Он видел, как они небрежно развалились на скамейке, о чем-то болтая, но при этом не выпуская из виду урну, что висела на дереве в пятнадцати метрах от них. Адамберг незаметно поздоровался с ними.

– Следите внимательно за размером конверта, – сказал он. – Если повезет, его будет видно в свете фонаря.

– Никого не задерживать? – спросила женщина.

– Просто наблюдайте. Если кто-то покажется вам подозрительным, проследите за ним потихоньку. В подъезде этого дома дежурят два фотографа. Они снимут каждого, кто приблизится к урне.

– Во сколько нас сменят? – осведомилась женщина, позевывая.

– В три часа ночи.

Адамберг зашел в «Викинг» и увидел Декамбре за дальним столиком в окружении Жосса и еще пяти человек. При его появлении разговоры стихли, словно оркестр распался. Очевидно, сидевшие за этим столом знали, что он из полиции. Декамбре решил играть в открытую.

– Комиссар Жан-Батист Адамберг, – представил он. – Познакомьтесь, комиссар, – Лизбета Гластон, певица, Дамас Вигье из «Ролл-Райдера», его сестра Мари-Бель, Кастильон, кузнец на пенсии, и наша скромница Ева. Жосса Ле Герна вы уже знаете. Не желаете рюмочку кальвадоса?

Адамберг отказался.

– Можно вас на два слова, Декамбре?

Лизбета, не стесняясь, легонько дернула комиссара за рукав. Адамбергу была знакома эта бесцеремонность, которую ни с чем не спутаешь, это свойское обращение, словно им доводилось сиживать на одной скамье в полиции, эта развязная непринужденность проституток, привычных к постоянным облавам.

– Слушайте, комиссар, – сказала она, оглядывая его с головы до ног, – вы что, сегодня вечером маскируетесь? Это вы на ночь так нарядились?

– Нет, я всегда так хожу.

– Да вы, я смотрю, не любите себя утруждать. Ну и неряхи эти полицейские!

– По одежде не судят, Лизбета, – сказал Декамбре.

– Иногда судят, – возразила та. – Этот парень явно не любит пускать другим пыль в глаза. Разве не так, комиссар?

– Другим – это кому?

– Женщинам, – улыбнулся Дамас. – Нужно хотя бы женщин уметь поразить.

– Тоже мне, умник нашелся, – сказала Лизбета, повернувшись к Дамасу, и молодой человек покраснел до корней волос. – Очень нам нужно, чтобы вы нас поражали.

– Вот как, – нахмурился Дамас, – а что же вам нужно?

– Ничего, – сказала Лизбета, хлопнув широкой черной дланью по столу. – Скажи, Ева! Ни любви нам не надо, ни нежностей, была бы тарелка фасольки. Понял? Вот и прикинь.

Ева промолчала, а Дамас помрачнел, вертя в руках рюмку.

– Ты не права, – дрожащим голосом проговорила Мари-Бель. – От любви, понятное дело, никто не откажется. Что же нам еще остается?

– Я ж тебе уже сказала – фасолька.

– Глупости, Лизбета, – Мари-Бель скрестила на груди руки, готовая заплакать, – если у тебя есть жизненный опыт, нечего дразнить других.

– Так набирайся опыта, ягненочек, – парировала Лизбета. – Я тебе что, мешаю?

И вдруг она рассмеялась, поцеловала Дамаса в лоб и потрепала по голове Мари-Бель.

– Улыбнись, ягненок, – сказала она. – И не верь всему, что болтает толстуха Лизбета. У тетки Лизбеты дурной характер. Она любит задираться, как солдафон. Правильно делаешь, что не поддаешься. Так и надо. Только смотри не переборщи с опытом, это я тебе как знающий человек говорю.

Адамберг отвел Декамбре в сторонку.

– Извините, – сказал Декамбре, – но мне нужно дослушать их разговор. Ведь завтра утром они придут ко мне за советом, понимаете? Я должен быть в курсе.

– Он влюблен? – спросил Адамберг с вялым интересом, как человек, купивший недорогой лотерейный билет и не слишком рассчитывающий на выигрыш.

– Вы про Дамаса?

– Да. Он влюблен в певицу?

– Он ею очарован. Что вы хотели мне сказать, комиссар?

– Случилось то, чего вы боялись, Декамбре, – сказал Адамберг, понижая голос. – На улице Жан-Жака Руссо обнаружен черный обнаженный труп. Его нашли сегодня утром.

– Черный?

– Его задушили, раздели и вымазали углем.

Декамбре стиснул челюсти.

– Я так знал, – пробормотал он.

– Да.

– Его дверь была не тронута?

– Да.

– Вы охраняете остальных?

– Их двадцать восемь человек.

– Извините. Я не сомневаюсь, что вы умеете делать свою работу.

– Мне нужны эти «странные» послания, Декамбре, все, что у вас есть, вместе с конвертами, если вы их сохранили.

– Идемте.

Они пересекли площадь, и Декамбре привел Адамберга в свой тесный кабинет. Чтобы усадить комиссара, ему пришлось убрать одну стопку книг.

– Вот. – Декамбре протянул ему пачку листов с конвертами. – С отпечатками, как вы догадываетесь, ничего не выйдет. Сначала с ними Ле Герн возился, а потом я. Мои отпечатки вам ни к чему, у вас есть все десять пальчиков в базе данных.

– Мне понадобятся отпечатки Ле Герна.

– Они у вас тоже есть. Ле Герн, насколько я знаю, побывал за решеткой четырнадцать лет назад за крупную драку в Гильвинеке. Как видите, с нами удобно, никаких хлопот, мы уже у вас в компьютере, и просить не надо.

– Похоже, на этой площади все побывали за решеткой, Декамбре.