Уйди скорей и не спеши обратно

Час спустя, доставая из урны записки, он все еще думал об этом. Он сразу заметил большой конверт цвета слоновой кости и быстро вскрыл его. Тридцать франков. Цена росла. Он взглянул на текст, даже не пытаясь прочесть до конца. Этот бред начинал ему надоедать. Потом он машинально разделил кучки на «можно» и «нельзя». Во вторую кучку он отложил такое послание: «Декамбре педик. Он сам плетет свои кружева». То же самое, что вчера, только наоборот. Не горазд на выдумку парень. Этак и будем ходить кругами. И когда Жосс уже собирался бросить записку в брак, его рука помедлила дольше, чем вчера. «Сдай мне комнату, а то я все расскажу в новостях». Шантаж – ни больше ни меньше.

В восемь часов двадцать восемь минут Жосс во всеоружии стоял на своем ящике. Слушатели были на местах, как танцоры, заучившие роль после двух тысяч гастрольных выступлений: Декамбре у себя на пороге, склонившись над книгой, Лизбета в небольшой толпе по правую руку от Жосса, Бертен по левую руку за красно-белыми полосатыми занавесками «Викинга», Дамас сзади, стоит, опершись на витрину «Ролл-Райдера», недалеко от него жиличка Декамбре из комнаты четыре, ее почти не видно за деревом, и, наконец, знакомые лица завсегдатаев, они стояли кружком, каждый на своем обычном месте.

Жосс начал читать:

– Один: ищу рецепт кекса, такого, чтобы засахаренные фрукты не опускались на дно. Два: нечего закрывать дверь, чтобы скрыть свои мерзости. Бог сверху все видит, и тебя и твою шлюху. Три: Элен, почему ты не пришла? Прости за все, что я тебе причинил. Подпись: Бернар. Четыре: в сквере потеряны шесть шаров для петанка. Пять: продаю мотоцикл «Кавасаки» ZR7750 1999 года выпуска, пробег 8500 км, красный, с сигнализацией, с ветровым стеклом, защитой картера, цена 3000 франков.

Какой-то невежда поднял руку из толпы, давая знать, что объявление его заинтересовало. Жоссу пришлось прерваться.

– Потом, в «Викинге», – сурово сказал он.

Рука стыдливо опустилась так же быстро, как поднялась.

– Шесть, – продолжил Жосс. – Я с мясом не работаю. Семь: ищу грузовик-палатку для продажи пиццы с панорамным обзором, права категории VL, с печью на шесть коржей. Восемь: молодежь с барабанами, в следующий раз я вызываю полицию. Девять…

Декамбре с нетерпением ждал объявление эрудита и не очень внимательно слушал остальное. Лизбета записала в блокноте номер объявления о продаже прованских пряностей, приближалась очередь морского прогноза. Декамбре держал карандаш наготове.

– …от семи до восьми, будет ослабевать до пяти-шести, затем переместится к западу и будет дуть от трех до пяти метров в секунду во второй половине дня. На море шторм, ливневые дожди стихают.

Наступила очередь шестнадцатого объявления, и Декамбре узнал его с первого слова.

– Затем я отправился… многоточие… по реке и сошел на берег на другом конце города, а с наступлением темноты вошел в дом жены… многоточие… и хотя это стоило мне великих трудностей, однако в конце концов я смог ею овладеть. Утолив свое желание, я ушел от нее пешком.

Последовала тишина, все озадаченно переглядывались, но тут Жосс перешел к более понятным объявлениям, которые предшествовали «Страничке истории». Декамбре поморщился. Он не успел все записать, текст был слишком длинный. Затем он прислушался, чтобы узнать судьбу французского корабля «Декларация прав человека» с семьюдесятью четырьмя пушками на борту, который 14 января 1797 года возвращался, проиграв сражение в Ирландии, имея на борту 1350 человек.

– …его преследовали два ирландских корабля, «Неутомимый» и «Амазонка». После ночного боя он задел дно кормовой частью киля у побережья Канте.

Жосс сунул бумажки за пазуху.

– Эй, Жосс! – крикнул кто-то. – Сколько человек спаслось?

Жосс спрыгнул с ящика.

– Много будешь знать – скоро состаришься, – важно проговорил он.

Прежде чем отнести свою трибуну к Дамасу, он мельком взглянул на Декамбре. Хотел было к нему подойти, но решил отложить это до следующего «выпуска». Надо пойти пропустить стаканчик кальвадоса для храбрости.

В двенадцать сорок пять Декамбре торопливо набросал следующий текст, пестрящий сокращениями:

Двенадцать: градоначальники напишут чвод правил, которым нужно чледоватъ, он будет вичетъ на улицах и площадях, чтобы вче знали… многоточие… Повелят убить вчех кошек, дворняг, голубей, кроликов, цыплят и кур. Будут тщательно чледить за чичтотой в домах и на улицах, прикажут опорожнить выгребные ямы, чточные канавы… многоточие… или повелят закидать их печком.

Жосс уже ушел в «Викинг» обедать, когда Декамбре решился к нему подойти. Он вошел в бар, и Бертен поставил перед ним кружку пива на круглой картонной подставке, где на красном фоне красовались два золотых льва Нормандии. Такие подставки были изготовлены по заказу Бертена специально для его заведения. Чтобы объявить время обеда, хозяин ударил кулаком в большую медную пластину, висевшую над стойкой. Каждый день в полдень и вечером он бил в этот гонг, раздавался громоподобный звон, голуби испуганно взлетали с площади, а проголодавшиеся люди спешили к «Викингу». Этим ударом Бертен напоминал всем, что пришло время подкрепиться, и в тоже время отдавал честь своим грозным предкам, о которых было известно всем и каждому. Девичья фамилия его матери была Тутен, а если разобрать этимологию этого слова, становилось ясно как день, что человек с такой фамилией был прямым потомком Тора, скандинавского бога-громовержца. Может, кто и сомневался в этом, как Декамбре, например, однако никому бы не пришло в голову распилить на части генеалогическое древо Бертена, чтобы тем самым разрушить мечту человека, вот уже тридцать лет протиравшего стаканы на парижской мостовой.

Причуды хозяина сделали «Викинг» знаменитым на всю округу, и там всегда было полно посетителей.

Высоко держа кружку с пивом, Декамбре подошел к столику, за которым расположился Жосс.

– Могу я с вами поговорить? – спросил он, не позволяя себе сесть.

Пережевывая мясо, Жосс молча поднял на него свои маленькие голубые глазки. Кто же это проболтался? Бертен? Или Дамас? Неужели Декамбре сейчас пошлет его подальше, чтобы не надеялся на комнату, и все только ради удовольствия объявить, что такому чурбану не место в гостинице с коврами? Если Декамбре собрался оскорбить его, он ему выдаст все, что не стал читать вслух. Жосс жестом пригласил его сесть.

– Я насчет двенадцатого объявления, – начал Декамбре.

– Да, – удивился Жосс, – оно странное.

Значит, бретонец тоже обратил внимание. Ну что ж, это упрощает дело.

– У этого объявления были предшественники, – сказал Декамбре.

– Ага. Уже три недели как.

– Я вот думал, храните вы их или нет.

Жосс собрал хлебом соус с тарелки, проглотил его и скрестил руки на груди.

– А если и так? – сказал он.

– Я хотел бы их прочесть. Если хотите, – добавил Декамбре, глядя на упрямую физиономию бретонца, – я могу их у вас купить. Все, что у вас есть, и все, которые еще будут.

– Так, значит, это не вы?

– Не я?

– Не вы мне их в урну подбрасываете? Я все думал об этом. Это на вас похоже, эти старинные истории, в которых ничего не поймешь. Но если вы хотите их купить, значит, писали их не вы. Это ясно.

– Сколько вы хотите?

– У меня они не все. Только пять последних.

– Сколько?

– Прочитанное объявление, – сказал Жосс, показывая свою тарелку, – как обглоданная баранья кость: оно ничего не стоит. Я не продаю. Мы, Ле Герны, может, и чурбаны неотесанные, но мы не разбойники.

Жосс заговорщически подмигнул.

– Тогда как? – спросил Декамбре.

Жосс помедлил. Разве можно выторговать комнату в обмен на пять каких-то бумажек?

– Я слышал, у вас комната освободилась, – пробормотал он.

Лицо Декамбре посуровело.

– У меня уже есть желающие, – ответил он очень тихо. – Я не могу отказать им ради вас.

– Ладно, – сказал Жосс. – Можете не утруждаться. Эрве Декамбре не хочет, чтобы какой-то мужлан топтал его ковры. Чего бы не сказать напрямик? К вам ведь без рекомендательного письма не сунься, это только Лизбете можно. Рекомендаций мне никто не даст, так что ход к вам мне заказан.

Жосс допил вино и грохнул стаканом об стол. Он внезапно успокоился и пожал плечами. Ле Герны и не таких видали.

– Ладно уж, – сказал он, снова наполнив стакан. – Оставайтесь со своей комнатой. Я ведь не без понятия. Мы разного поля ягоды, чего там говорить. Можете забрать свои бумажки, если вам плохо спится. Зайдите вечером к Дамасу перед шестичасовым сеансом.

В назначенный час Декамбре появился в «Ролл-Райдере». Дамас помогал какому-то подростку отрегулировать роликовые коньки, а его сестра, стоявшая за кассой, знаком попросила Декамбре подойти.

– Господин Декамбре, – тихо сказала она, – не могли бы вы сказать ему, чтобы он надел свитер. Он простудится, у него такие бронхи слабые. Я знаю, вы на него можете повлиять, понятное дело.

– Я уже говорил ему, Мари-Бель. До него долго доходит.

– Я знаю. – Девушка прикусила губку. – Но может, вы еще попробуете?

– Поговорю с ним при первой же возможности, обещаю. Моряк здесь?

– Он в подсобке. – Мари-Бель показала дверь.

Декамбре нагнулся, проходя под колесами висящих велосипедов, пробрался между рядами скейтов и вошел в мастерскую, где от пола до потолка были навалены груды всевозможных роликовых коньков. В уголке скромно разместился Жосс со своей урной.

– Я вам там на краю стола положил, – не поворачиваясь, сказал Жосс.

Декамбре собрал листки и быстро просмотрел их.

– А вот еще одна, вечерняя, – прибавил Жосс. – До официального оглашения, так сказать. Псих набирает обороты, теперь по три раза в день кладет.

Декамбре развернул листок и прочел.

– Перво-наперво, чтобы избежать инфекции, идущей от земли, улицы нужно держать в порядке, также и дома, подметая их и убирая вне нечичтоты, как человечьи, так и от животных, а в первую очередь на рынке, где торгуют рыбой, мячом, требухой и где полно гниющих отходов.

– Не знаю, что за зверь такой это мячо, – сказал Жосс, по-прежнему склоняясь над почтой.

– Прошу прощения, здесь написано «мясо».

– Послушайте, Декамбре, не хочу быть невежливым, но не суйте нос не в свое дело! Мы, Ле Герны, умеем читать. Никола Ле Герн был глашатаем во времена Второй империи. И не вам учить меня, где «мячо», а где «мясо», черт побери.

– Ле Герн, эти письма скопированы со старинных текстов семнадцатого века. Автор перепечатывает их буква в букву, пользуясь специальным шрифтом. В те времена буква «с» писалась очень похоже на букву «ч». Так и в дневном послании вовсе не «чвод» «вче», «чледить», «чточные» и «печком».

– Какая еще «с»? – громче спросил Жосс и выпрямился.

– Там стоит буква «с», Ле Герн. И читать нужно – «свод», «все», «следить», «сточные», «песком» и «мясом». Это старинная буква «с», по форме напоминающая рукописное «ч». Взгляните повнимательнее и увидите, что они отличаются по форме от остальных.

Жосс выхватил у него из рук листок и вгляделся в буквы.

– Ну, допустим, – недовольно пробурчал он. – И что дальше?

– Я сказал это, чтобы вам было удобней читать. Я не хотел вас обидеть.

– Ладно. Забирайте свои глупые бумажки и убирайтесь. Читать – моя работа. Я же в ваши дела не лезу.

– Что вы хотите сказать?

– А то, что я много чего про вас знаю из разных доносов, которые мне подбрасывают. – Жосс указал на кучку «нельзя». – Прапрадедушка меня предупреждал, что у людей куча трухи в голове. Хорошо еще, что я сортирую сначала.

Декамбре побледнел и подтянул к себе табурет, чтобы сесть.

– Боже милосердный, – удивился Жосс, – да не переживайте вы так!

– А эти доносы все еще у вас, Ле Герн?

– Ну да, я их в брак кидаю. Хотите посмотреть?

Жосс порылся в непрочитанных бумагах и протянул ему два письма.

– Вы правы, всегда лучше знать своих врагов. Предупрежден – значит, вооружен.

Жосс глядел, как Декамбре разворачивает листки. Его руки дрожали, и Жоссу впервые стало немного жаль старого грамотея.

– Не убивайтесь вы так, – повторил он, – урод какой-то пишет. Если б вы знали, что мне читать приходится! Помоям место в помойной яме.

Декамбре прочел обе записки и со слабой улыбкой положил их себе на колени. Жоссу показалось, что он приходит в себя. Интересно, чего боялся этот аристократ?

– Плести кружева ничуть не позорно, – настаивал Жосс. – Мой вот отец сети плел, а это, в сущности, одно и то же, разве не так?

– Так, – сказал Декамбре, возвращая ему листки. – Но лучше об этом молчать. Люди – народ ограниченный.

– Очень ограниченный, – согласился Жосс, снова принимаясь за работу.

– Меня мать научила плести кружева. А почему вы не прочли это вслух?

– Не люблю дураков, – сказал Жосс.

– Но меня вы тоже не любите, Ле Герн.

– Нет. Но и дураков не люблю.

Декамбре встал и направился к выходу. На пороге он обернулся.

– Ле Герн, – сказал он, – комната ваша.

VI

Около часа дня Адамберг входил в подъезд здания уголовного розыска, когда его остановил незнакомый лейтенант.

– Лейтенант Морель, комиссар, – представился он. – У вас в кабинете ждет девушка. Она не хочет говорить ни с кем, кроме вас. Некая Мариза Пети. Она уже двадцать минут здесь. Я решил запереть дверь, а то Фавр хотел пойти поддержать ее морально.

Адамберг нахмурился. Вчерашняя женщина, которая рассказывала про рисунки на дверях. Ведь он же вроде ее успокоил. Если она повадится ходить каждый день, придется что-то придумывать.

– Я сделал глупость, комиссар? – спросил Морель.

– Нет, Морель. Я сам виноват.

Итак, Морель. Высокий, худой брюнет, угреватое лицо, выступающие челюсти, чувствительный. Угри, челюсти, чувствительность – Морель.

Адамберг с некоторой опаской вошел к себе в кабинет, кивнул Маризе и сел за стол.

– Ох, комиссар, мне так неудобно снова отнимать у вас время, – начала Мариза.

– Одну минуту, – сказал Адамберг, доставая из ящика стола лист бумаги и ручку.

Таким отвратительным приемом пользовались полицейские и руководители предприятий, чтобы собеседник почувствовал себя мелкой сошкой. Адамберг корил себя за это. Считаешь себя благороднее лейтенанта Ноэля, который лихо застегивает куртку, а сам, оказывается, способен на худшее. Мариза тут же умолкла и потупилась, и в этом явно угадывалась ее привычка сносить несправедливые упреки начальства. Ее можно было назвать хорошенькой, а когда она наклонялась, в разрезе блузки виднелось начало груди. Думаешь, что у тебя ничего общего с бригадиром Фавром, а сам такой же кобель. Адамберг неторопливо вывел на листе бумаги: угри, челюсти, чувствительность, Морель.

– Итак? – сказал он, поднимая голову. – Вам все еще страшно? Вы помните, Мариза, что здесь отдел по расследованию убийств? Если вы чересчур, беспокоитесь, может, вам лучше обратиться к врачу, а не в полицию?

– Может быть, – вздохнула она.

– Вот и хорошо, – сказал Адамберг, вставая. – Не надо волноваться, от граффити еще никто не умер.

Он широко распахнул дверь и улыбнулся, чтобы Мариза не стеснялась и уходила.

– Но я еще не рассказала про другие дома, – сказала она.

– Какие дома?

– Про два дома на другом конце Парижа в Восемнадцатом округе.

– И что там случилось?

– Там тоже черные четверки. Они там на всех дверях, а появились гораздо раньше, чем у нас.

Адамберг секунду помедлил, потом неторопливо закрыл дверь и указал женщине на стул.

– Ведь графферы рисуют только в своем квартале, так ведь, комиссар? – робко сказала Мариза, усаживаясь. – То есть я хочу сказать, у них есть своя территория? Разве бывает, чтобы они рисовали на одном доме, а потом то же самое на другом конце Парижа?

– Если только они не живут в разных концах Парижа.

– Да, но обычно такие компании из одного района, разве не так?

Адамберг промолчал, потом достал блокнот.

– Откуда вы об этом узнали?

– Я вожу своего сына к фониатру. У него нарушение речи. Пока он у врача, я жду в кафе внизу. Я листала газету, знаете, в которой печатают новости округа, а потом про политику. И про эти рисунки была целая статья. В одном доме на улице Пуле все двери этими четверками изрисованы.

Мариза помолчала.

– Я вам принесла вырезку, – продолжила она, кладя бумажку на стол. – Чтобы вы убедились, что я ничего не выдумала. То есть чтобы вы не подумали, что я хочу привлечь к себе внимание или что-нибудь в этом роде.

Пока Адамберг читал статью, молодая женщина поднялась, чтобы уйти. Он мельком взглянул на пустую корзину для бумаг.

– Погодите, – сказал он. – Давайте начнем сначала. Запишем ваше имя, адрес, нарисуем эту четверку и все остальное.

– Но я вам уже вчера все сказала, – смущенно ответила Мариза.

– Лучше, если мы снова все запишем. Так будет надежнее, вы понимаете?

– Ну, ладно, – сказала Мариза и снова покорно села.

Когда она ушла, Адамберг решил пройтись. Неподвижное сидение на стуле он мог выдержать не больше часа. Ужин в ресторане, поход в кино, на концерт, долгие вечера, с удовольствием проведенные в глубоком кресле, всегда кончались тем, что у него начинало ныть все тело. И ему сразу хотелось выйти пройтись или хотя бы встать, и тогда он прерывал беседу, сбегал из кино или с концерта. Он не Мог без движения, и в этом были свои хорошие стороны. Это помогало ему понять то, что другие называли лихорадочным возбуждением, нетерпением, суетой, то, чего он никогда не чувствовал в другое время. Но как только он вставал и начинал ходить, нетерпение быстро проходило, он снова становился прежним – медлительным, спокойным и непоколебимым. Он вернулся в уголовный розыск, и хотя толком ни о чем не размышлял во время прогулки, у него появилось ощущение, что эти четверки не были ни шуткой подростков, ни творчеством графферов, ни чьей-то нелепой местью. От этих цифр исходило что-то неприятное, веяло смутной тревогой.

Возвращаясь на работу, он подумал, что не стоит говорить об этом Данглару. Данглар терпеть не мог разные беспочвенные подозрения, по его мнению, они были источником всех следственных ошибок. В лучшем случае он называл это пустой тратой времени. Адамберг тщетно пытался объяснить ему, что трата времени никогда не бывает напрасной, Данглар упорно не желал верить в то, что не подтверждалось фактами и не поддавалось осмыслению. К сожалению, Адамберг не мог действовать по-другому. Для него это не было какой-то системой или принципом. Он был так устроен и не мог работать иначе.

Данглар сидел у себя в кабинете, взгляд его немного осоловел после сытного обеда, он проверял компьютерную сеть, которую только что подключили.

– Никак не могу импортировать файл с отпечатками из префектуры, – проворчал он проходящему мимо Адамбергу. – Какого черта они там копаются? Почему такая задержка? Мы передовой отряд или нет?

– Все уладится, – успокоил его Адамберг, тем более что сам он старался как можно меньше вмешиваться в компьютерные дела.

По крайней мере, это неумение обращаться с техникой не смущала Данглара. Сам он с большим успехом манипулировал базами данных и перекрестными ссылками. Он любил порядок и потому без труда справлялся с записью, классификацией и расстановкой файлов.

– Там для вас записка на столе, – сказал он, не поднимая глаз. – Дочь королевы Матильды вернулась из путешествия.

Данглар называл Камиллу не иначе как «дочь королевы Матильды» с тех давних пор, когда эта самая Матильда произвела на него неизгладимое впечатление своей красотой и умом. Он благоговел перед ней, как перед иконой, и так же почитал ее дочь Камиллу. Данглар считал, что Адамберг был недостаточно внимателен и предупредителен, как того заслуживала Камилла. И Адамберг прекрасно чувствовал молчаливое неодобрение своего зама, хотя тот по-джентльменски старался не вмешиваться в чужие дела. Сейчас Данглар молча упрекал его в том, что он не справлялся о Камилле уже больше двух месяцев. И особенно за то, что не далее как на прошлой неделе встретил его вечером под руку с какой-то девицей. Тогда они только молча кивнули друг другу.

Адамберг встал у Данглара за спиной и некоторое время смотрел на строчки на экране.

– Послушайте, Данглар, объявился один тип, который рисует на дверях квартир какие-то нелепые четверки. Если точнее, это было в трех домах. Один дом в Тринадцатом округе и два в Восемнадцатом. Я вот думаю, не взглянуть ли на них.

Пальцы Данглара замерли над клавиатурой.

– Когда? – спросил он.

– Да прямо сейчас. Надо только фотографа предупредить.

– Зачем?

– Ну, чтобы сфотографировать, пока люди их не стерли. Если еще не стерли.

– Но для чего? – недоумевал Данглар.

– Не нравятся мне эти четверки. Совсем не нравятся.

Итак, худшее было сказано. Данглар панически боялся слов «мне не нравится то, мне не нравится это». Полицейскому не должно что-то нравиться или не нравиться. Его дело работать и думать. Адамберг вошел к себе в кабинет и увидел записку Камиллы. Если он вечером свободен, она могла бы зайти. Если занят, то не мог бы он ее предупредить. Адамберг кивнул. Разумеется, он свободен.

У него сразу поднялось настроение, он снял трубку и вызвал фотографа. Тут в кабинет вошел Данглар, лицо угрюмое, но в глазах любопытство.

– Данглар, как выглядит фотограф? – спросил Адамберг. – И как его зовут?

– Три недели назад вам представили всю команду, вы каждому пожали руку, мужчинам и женщинам, а с фотографом даже поговорили.

– Может быть, Данглар, даже наверняка так и было. Но это не, ответ на мой вопрос. Какой он из себя и как его зовут?

– Даниэль Бартено.

– Бартено, Бартено, такое имя не сразу запомнишь. Так какой он?

– Можно сказать, худой, подвижный, беспокойный, часто улыбается.

– А особые приметы?

– У него крупные веснушки и рыжая шевелюра.

– Очень хорошо, замечательно, – сказал Адамберг, доставая из стола лист бумаги.

Он склонился над столом и записал: «худой, рыжий, фотограф…»

– Как, вы сказали, его зовут?

– Бартено, – отчеканил Данглар, – Даниэль Бартено.

– Благодарю вас. – Адамберг сделал приписку в памятке. – Вы заметили, что в команде есть один высокий болван? Я говорю «один», но, может, таких много.

– Это Фавр, Жан-Луи.

– Да, он. Что будем с ним делать?

Данглар развел руками.

– Извечный вопрос, – сказал он. – Будем перевоспитывать?

– На это уйдет лет пятьдесят, дружище.

– А что вы собираетесь делать с этими четверками?

– Если бы я знал, – вздохнул Адамберг.

Он открыл блокнот и показал ему рисунок Маризы:

– Вот какие они.

Данглар посмотрел и вернул ему блокнот:

– Там что-то случилось? На кого-то напали?

– Нет, только эти художества. Почему не пойти взглянуть? Все равно, пока у нас на окнах нет решеток, все дела отсылают на набережную Орфевр.

– Но это ж не значит, что надо всякой ерундой заниматься. Есть и другая работа, надо все подготовить.

– Я вам ручаюсь, Данглар, что это не ерунда.

– Это граффити.

– С каких это пор графферы разрисовывают двери квартир? Да еще в трех разных местах Парижа?

– Может, какой-нибудь шутник художник?

Адамберг медленно покачал головой:

– Нет, Данглар. Живопись тут ни при чем. Здесь что-то темное и гадкое.

Данглар пожал плечами.

– Знаю, дружище, – сказал Адамберг, выходя из кабинета, – все знаю.

По вестибюлю шел фотограф, пробираясь среди куч строительного мусора. Адамберг пожал ему руку. Его фамилия, которую назвал Данглар, внезапно выскочила у него из головы. Надо бы положить памятку в блокнот, чтобы всегда была под рукой. Но это завтра, а сегодня вечером его ждет Камилла, а Камилла важнее Бретонно, или как его там. Сзади его нагнал Данглар.

– Привет, Бартено, – сказал он.

– Добрый день, Бартено, – повторил Адамберг, благодарно подмигивая своему заместителю. – Надо наведаться на Итальянский проспект. Работа чистая, несколько художественных фотографий.

Краем глаза Адамберг заметил, как Данглар натягивает куртку и расправляет сзади, чтобы лучше сидела на плечах.

– Я с вами, – пробурчал он.

VII

Со скоростью трех с половиной узлов Жосс торопился по улице Гэте. Со вчерашнего дня он не переставая спрашивал себя, не приснились ли ему слова старого грамотея: «Комната ваша, Ле Герн». Конечно, он слышал это собственными ушами, но значит ли это то, о чем думал Жосс? Означает ли это, что Декамбре взаправду сдаст ему комнату? С ковром, Лизбетой и ужином? Ему, чурбану из Гильвинека? Ну конечно, именно это он и имел в виду. Что же еще? А вдруг, проснувшись сегодня утром, Декамбре вспомнил вчерашнее, расстроился и решил пойти на попятный? Вдруг он подойдет к нему после сеанса и объявит, что он очень сожалеет, но комната уже сдана тому, кому он обещал раньше?

Да, так оно и будет, и случится это прямо сейчас. Старый задавака и трус успокоился, узнав, что Жосс не собирается кричать о его кружевах на площади, и, повинуясь первому порыву, уступил ему комнату. А теперь заберет свои слова назад. Вот какой этот Декамбре! Дрянь и зануда, Жосс всегда это знал.

Он в ярости отвязал урну и вытряхнул почту на стол в «Ролл-Райдере». Если и на сей раз обнаружится какая-нибудь гадость про грамотея, очень может статься, что сегодня утром он ее прочтет. Так ему и надо, гаду! Жосс нетерпеливо прочел записки, но ничего компрометирующего не оказалось. Зато большой конверт цвета слоновой кости был тут как тут, внутри вложены тридцать франков.

– Этот меня еще долго доставать будет, – проворчал Жосс, разворачивая лист.

Хотя не так уж и плохо, если подумать. Один этот парень теперь приносил ему почти по сто франков в день. Жосс сосредоточился и стал читать:

Videbis animalia generata ex corruptione multiplicari in terra ut vermes, ranas et muscas; et si sit a causa subterranea videbis reptilia habitantia in cabemis exire ad superficiem terrae et dimittere ova sua et aliquando mori. Et si est a causa celesti, similiter volatilia.

– Вот дьявол, – пробурчал Жосс. – Теперь по-итальянски.

Перво-наперво, вскарабкавшись на свою эстраду в восемь двадцать восемь, Жосс убедился, что Декамбре был тут. Впервые за два года он смотрел на Декамбре с тревогой. Да, он был здесь, стоял в дверях своего дома в своем безупречном сером костюме, в руках книга в кожаном переплете, стоит и приглаживает седые волосы. Жосс бросил на него недобрый взгляд и начал громко читать первое объявление.

Ему показалось, что сегодняшний выпуск новостей прошел быстрее, чем обычно, потому что ему не терпелось услышать, как Декамбре станет отнекиваться и брать свои слова назад. Заключительная «Страничка французской истории для всех и каждого» вышла скомканной, и от этого он еще пуще разозлился на грамотея.

– Французский пароход, – торопливо заканчивал он, – грузоподъемностью три тысячи тонн налетел на скалы у берегов Панмарша, дрейфовал до Торша и там пошел ко дну. Экипаж погиб.

Закончив, Жосс взял ящик и заставил себя с безразличным видом дойти с ним до магазина Дамаса, который как раз открывал металлические жалюзи. Они пожали друг другу руки. Рука у Дамаса была ледяная. В такую погоду опять в жилете. Доиграется, схватит простуду!

– Декамбре ждет тебя сегодня в восемь вечера в «Викинге», – сказал Дамас, расставляя кофейные чашки.

– А сам он не мог сказать?

– У него целый день разные встречи.

– Может, и так, только я у него не на службе. Нечего этому аристократу тут командовать.

– Почему ты его аристократом называешь? – удивился Дамас.

– Очнись, Дамас! Разве Декамбре не корчит из себя аристократа?

– Не знаю. Никогда об этом не думал. У него ведь нет ни гроша.

– Бывают же обнищавшие аристократы. По мне, так такие аристократы самые лучшие.

– Да? – отозвался Дамас. – Я не знал.

Он налил горячего кофе, казалось, не замечая огорченную мину бретонца.

– И когда ты уже свитер наденешь? – раздраженно спросил Жосс. – Сегодня или завтра? Тебе сестру не жалко, она вся испереживалась из-за тебя?

– Скоро надену, Жосс, скоро.

– Только не обижайся, но почему ты никогда голову не моешь?

Дамас удивленно взглянул на него и откинул свои длинные темные волосы, волнами лежащие на плечах.

– Моя мать говорила, что волосы мужчины – это его достоинство, – пояснил Жосс. – А ты своими, видно, не очень-то гордишься.

– Разве они грязные? – удивился молодой человек.

– Есть немного. Только не обижайся. Это для твоей же пользы, Дамас. Волосы у тебя красивые, вот и надо следить за ними. Разве сестра тебе никогда этого не говорила?

– Говорила, просто я забыл.

Дамас взял кончик волос и стал их разглядывать.

– Твоя правда, Жосс, прям сейчас пойду и помоюсь. Посторожишь тут? А то Мари-Бель раньше десяти не придет.

Дамас убежал, и Жосс видел, как он промчался по площади в сторону аптеки. Он вздохнул. Бедный Дамас. Добрейший парень, а башка варит плохо. Последнюю рубаху даст с себя снять. Аристократ совсем не такой, у этого мозги на месте, зато вместо сердца камень. Несправедливо все-таки устроена жизнь.

В четверть девятого вечера раздался громовой удар гонга Бертена. Дни становились все короче, на площади уже стемнело, голуби спали. Жосс вразвалку дошел до «Викинга». За столиком в глубине он увидел Декамбре, тот был в галстуке, темном костюме и белой рубашке с потертым воротничком. Перед ним на столе стояли два кувшина с красным вином. Он один из всех присутствующих читал. У него был целый день, чтобы подготовить свою речь, и Жосс ожидал чего-нибудь заумного. Но Ле Гернов так просто с толку не собьешь. Плавали, знаем!