Судья Ди - Поэты и убийство

Нет, я умоляла его, умоляла на коленях остаться! Он ответил, что сожалеет о том, что не видел, как я порола служанку, но его долг сообщить о случившемся властям. Смеясь, он ушел. Я знала, что он донесет на меня и поэтому оставила тот неловкий ложный след. Когда мне сообщили об анонимном письме, я сразу поняла, что его написал Шао, хотевший уличить меня. Он знал о моей глупой, презренной преданности, знал, что я никогда не донесу на него, даже если бы от этого зависела моя жизнь!
      Покачивая головой, она подняла руку, показывая на колонну:
      – Посмотрите, как я любила его! Вот стихотворение, которое я написала, когда мы еще были вместе!
      Она глянула на судью Ди и гневно сказала:
      – Когда вы потихоньку затягивали вокруг него свою предательскую петлю, мне казалось, что вы душите меня! Вот почему я заговорила. Хотела его спасти. Но вы слышали, какие последние слова он произнес.
      Она поднялась. Приведя в порядок прическу несколькими умелыми движениями красивых рук, мимоходом заметила:
      – Конечно, теперь, когда Шао мертв, я могла бы сказать, что служанку запорол он. Но после его смерти я и сама хочу умереть. Я могла бы броситься в пропасть вслед за ним, но это стоило бы жизни моему конвоиру. Кроме того, у меня есть и гордость, и хотя в моей жизни было много такого, чего не следовало делать, я никогда не страдала трусостью. И за убийство своей служанки готова встретить то, что меня ждет.
      Повернувшись к придворному поэту, она сказала с улыбкой:
      – Чан, это был подарок судьбы – познакомиться с вами. Ведь вы великий поэт. Вами, могильщик, я восхищаюсь, вы поистине мудрец. А вам, Ло, я благодарна за преданную дружбу. Что касается вас, судья Ди, мне жаль, что я нагрубила вам. Моя связь с Шао была обречена на трагическое завершение, и вы лишь исполнили свой долг. Да, все так и должно было кончиться. Выйдя в отставку, Шао получил большую свободу действий и ради развлечения замышлял новые злодеяния. Со мной же все кончено. Прощайте.
      Она повернулась к начальнику конвоя. Он наложил на нее цепи и увел, сопровождаемый двумя солдатами.
      Придворный поэт сидел, скрючившись, в кресле, его худое лицо посерело. Медленно потирая лоб, он пробормотал:
      – У меня раскалывается голова! И подумать только, что я мечтал о поистине потрясающем переживании! Встав, он сказал:
      – Ло, вернемся в город! И вдруг мрачно улыбнулся:
      – О небо, ваша карьера, Ло, теперь обеспечена. Вас ждут величайшие почести, вы будете…
      – Я знаю, что меня ждет сейчас, – сухо прервал его невысокий начальник, – Ночь за письменным столом и сочинение официального отчета. Пожалуйста, сударь, пройдите в ваш паланкин. Я догоню вас через минуту.
      После того, как поэт удалился, Ло долго смотрел на судью. Дрожащими губами он произнес:
      – Это было ужасно… ужасно, Ди. Она… она…
      Голос его прервался.
      Судья Ди положил свою ладонь на его руку.
      – Ло, ты закончишь ее биографию, процитировав все, что она здесь говорила. Издание ее стихов, поэтому» воздаст ей должное, и жизнь ее продлится в этих стихах. Отправляйся назад вместе с Чаном, я хотел бы остаться ненадолго. Мне нужно привести мысли в порядок. Пусть писцы приготовят все необходимое. Вернувшись, я встречусь в канцелярии с тобой и помогу составить официальные бумаги.
      Он посмотрел вслед удаляющемуся начальнику уезда и, повернувшись к могильщику, спросил:
      – А вы, сударь?
      – Я останусь с вами, Ди. Давайте пододвинем кресла к балюстраде и полюбуемся луной. Ведь мы здесь ради праздника Луны, в конце-то концов!
      Они сели спиной к наполовину убранному столу, и были рады, что остались в беседке одни слуги, как только начальник Ло уехал, собрались вокруг кухни в лесу, чтобы обсудить неслыханные события.
      Молча смотрел судья на горный хребет по другую сторону , ущелья. Он думал, что в этом фантастическом освещении мог бы различить едва ли не каждое дерево.
      – Сударь, – сказал он, – вы интересовались Шафран, хранительницей кумирни Черного Лиса. С горечью должен вам сообщить, что она заболела бешенством и умерла сегодня днем.
      Могильщик Лу кивнул своей крупной круглой головой.
      – Знаю. Идя по горной тропе, я увидел черного лиса. Первый раз в своей жизни. Его гибкий, длинный силуэт, его лоснящийся черный мех лишь мелькнули перед моими глазами, он скрылся в кустах…
      Лу потер свои отвислые щеки и хрипло вздохнул. Не отводя глаз от луны, словно невзначай, спросил:
      – Ди, были ли у вас хоть какие-нибудь улики против академика?
      – Никаких, сударь. Но поэтесса испугалась, что они у меня есть, и в конечном счете это все решило. Если бы она не взорвалась, я бы пошумел какое-то время, приводя расплывчатые доводы. Академик назвал бы это интересным упражнением по дедукции, и все бы закончилось. Конечно, он прекрасно знал, что у меня нет против него никаких улик. Он покончил с собой не потому, что опасался судебного преследования, но лишь из-за своей нечеловеческой гордыни, которая не позволяла ему жить с мыслью, что кто-то его жалеет.
      Могильщик снова кивнул.
      – Ди, это была настоящая драма. Человеческая драма, в которой, уж так случилось, и лисы играли свою роль. Но мы не должны взирать на все с точки зрения нашего ограниченного человеческого мирка. Существуют и другие миры, которые шире нашего, Ди. С точки зрения мира, принадлежащего лисам, произошла лисья драма, в которой немногим человеческим существам была отведена второстепенная роль.
      – Может быть, вы и правы, сударь. Похоже, что история началась сорок лет назад, когда мать Шафран еще совсем девочкой принесла в дом черного лисенка. Не знаю.
      Судья вытянул длинные ноги.
      – Впрочем, знаю одно, что чертовски устал. Собеседник покосился на него.
      – Да, вам бы не мешало отдохнуть, Ди. И у вас, и у меня, у каждого еще долгий путь впереди. Очень долгий и многотрудный.
      Откинувшись на спинку кресла, могильщик посмотрел на луну выпуклыми, немигающими глазами.