— Давненько я не был здесь! Как я рад снова увидеть Лору Нан, какая она необыкновенная женщина!

— Дома у тебя целая коллекция медных Лор. Какого черта ты приперся?

— Ты не дашь мне чего-нибудь выпить? Дорога из аэропорта была очень утомительной.

Тори подошла к бару и смешала коктейль, не спрашивая у Слейда, чего он хочет, — она это прекрасно знала. Получив стакан из рук хозяйки, Рассел вежливо поблагодарил. Одет он был элегантно и удобно: синяя тенниска с воротником поло, льняные брюки, отличного покроя шелковый летний пиджак. Тори, босоногая и одетая, как бродяжка, почувствовала себя в его присутствии как нашкодивший ребенок, которого собирается отчитывать строгий родитель.

— Я приехал сообщить тебе кое-что.

— Что же?

— Кто-то должен это сделать. Так вот: Ариель Соларес был одним из моих лучших оперативников. Поскольку ты находилась рядом с ним в момент его гибели, я не могу не поговорить с тобой, протокол требует.

— Верится с трудом.

— Как я уже сказал, Соларес был одним из лучших, поэтому я счел своим долгом лично сообщить тебе о том, что Ариель работал на нас.

— Брось врать, Рассел. Ты приехал потому, что с Ариелем была я, а не кто-то другой.

— Я понимаю твой гнев, но...

— Ни черта ты во мне не понимаешь! — взорвалась Тори.

Рассел отпил коктейль и спокойно спросил:

— Можем мы побеседовать друг с другом или нет?

— Я больше не работаю в Центре.

Он вздохнул и опустился на край кожаного дивана, стоящего рядом с внушительных размеров креслом, в котором Тори недавно сидела. Взял книгу, которую она читала. Это было «Величие неудачи». Слейд посмотрел на Тори:

— Я читал эту книгу. О легендарных героях японского эпоса, да? Тори, сядь, пожалуйста. Конечно, ты сердишься на меня за то, что я нарушил твое одиночество. Но ведь кто-то убил Солареса, и надо выяснить кто. Согласна? Давай обсудим этот вопрос.

— Как у тебя все просто.

Тори снова подошла к бару, взяла большой стакан, положила туда лед и плеснула чистого виски, потом добавила воду. Ей не хотелось пить, просто она старалась выиграть время, чтобы обрести душевное равновесие.

— Первое, что мне хотелось бы выяснить, это не пострадала ли ты во время взрыва. Полицейские из Сан-Франциско сообщили нам, что ты отказалась от медицинской помощи.

— Потому что она была мне не нужна, — ответила Тори, отхлебнув из стакана и повернувшись к незваному гостю.

— Вижу, — Рассел оглядел ее с ног до головы. — Очень на тебя похоже — что хочу, то и ворочу.

— Но я более опытна...

— Знаю, знаю, не начинай все сначала, прошу тебя.

— Какую маску ты нацепил на себя сегодня? — Тори подошла и села рядом с Расселом на диван. — Изображаешь великого администратора? Или полководца, жертвующего одного солдата за другим на кровавом поле битвы, где он сам никогда не сражался? А может быть, ты надел свою любимую личину протеже Бернарда Годвина?

— Эту личину ты ненавидишь больше других, так? (В голове пронеслись слова Годвина: «Твои отношения с Тори Нан еще не закончились».) Мы оба стали жертвами вынужденного соперничества: каждому из нас кажется, что он любимец Годвина. У Бернарда никогда не было детей, и он считает нас своими детьми, Тори. Разве я не прав?

Тори что-то буркнула и откинулась на спинку дивана. Рассел, наоборот, встал, прошелся по библиотеке. Помолчав, снова обратился к девушке:

— Расскажи, что случилось в Сан-Франциско?

— Почему бы тебе не сделать то же самое?

— Не понимаю, о чем ты.

— Ариель Соларес ухаживал за мной.

Лицо Слейда оставалось бесстрастным.

— Ну и что? Значит, он лучший знаток женской красоты, чем я предполагал.

Тори против воли рассмеялась.

— Ну, Рассел, ты превзошел самого себя. — Она встала и вплотную подошла к нему. — Догадываюсь, что Ариель познакомился со мной неслучайно. Ты поручил ему это сделать.

— С чего ты взяла? Чушь какая-то.

— Знаю, что говорю. Если бы Соларес не погиб во время выполнения твоего задания, ты никогда бы не оторвал свою задницу от стула, чтобы приехать сюда и сообщить мне, что он был твоим агентом.

— Сначала я хотел отправить к тебе другого человека, но передумал и поехал сам — ибо считаю себя ответственным за смерть Ариеля.

— Повторяю: убеждена, что Ариель не случайно нашел меня в Буэнос-Айресе. Он ждал момента, чтобы со мной познакомиться.

— Ты ошибаешься, хотя мысль интересная. Тори снова засмеялась и ехидно спросила:

— Какое же задание выполнял Ариель в Буэнос-Айресе?

— Ты же сама сказала — заманивал тебя в расставленные сети, чтобы соблазнить.

— Я имею в виду подземелье старинного особняка. И японских головорезов из шайки якудза. Ариель знал, кто они и зачем забрались туда. Стало быть, и ты в курсе дела.

— Разумеется, я в курсе, но, извини, не открою тебе правды. Ты же у нас больше не работаешь.

— И слава Богу. Мне только интересно, нашел ли ты мне достойную замену? Мои профессиональные качества и мастерство трудно превзойти.

— Какая самоуверенность!

— Я напрасно спросила, — улыбнулась Тори, — естественно, ты никого не нашел и не найдешь никогда.

— Может и так, — Рассел снова сел и задумчиво уставился в потолок, — но я все-таки надеялся, что ты поможешь нам в поисках убийц Солареса. — Он со значением помолчал. — Хотя бы ради него.

— Ну-ну, давай, попробуй сыграть на чувстве товарищества у девочки-школьницы, посмотрим, подействует ли.

— Наверное, ты не поняла. Ты что думаешь, что я до такой степени циничен?

Тори поднялась с дивана, прошла к бару и налила себе стакан минеральной воды.

— Как поживает Бернард? Удалился от дел?

— Ну что ты! Недавно организовал неофициальный консультативный комитет, приносящий немалую выгоду всем заинтересованным лицам.

— Передай ему от меня привет, хорошо?

— Непременно. — Рассел вытащил из внутреннего кармана крошечный магнитофон и включил его. — Ну что, продолжим интервью?

— Продолжим. Я скажу все, что знаю.

Когда Тори закончила свой рассказ, Рассел спросил:

— Ты уверена, что ничего не забыла?

Тори утвердительно кивнула. Однако она ничего не сказала ему о загадочной шкатулке и о том, что была близка с Соларесом.

— Ну что ж, будем думать, что так, — произнес Слейд похоронным голосом и выключил магнитофон. — Как ты считаешь, мы можем заключить перемирие?

— С чего ты взял, что оно необходимо? — язвительно ответила Тори, поднимаясь с дивана. Когда она проходила мимо Рассела, он дотронулся до ее левого бедра и поинтересовался: — Не болит?

Вопрос был для нее неожиданным и неприятным, ей понадобилось время, чтобы не выдать своего волнения. Она несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, но каждая секунда молчания делала более весомой маленькую победу Рассела, угодившего в цель.

— Совсем не беспокоит. Я и думать о нем забыла, — соврала Тори.

— Значит, зажило, — он отнял руку, но Тори стояла не двигаясь. — Скажи мне, ты способна делать все, что делала до аварии?

После этой фразы маленькие кусочки разрозненной мозаики стали на свои места, образовав картинку, — в мгновение ока Тори сообразила, что к чему.

— Теперь я понимаю: это ты приказал Ариелю устроить мне проверку, вот зачем он завел меня в подземные тоннели, заранее зная, что там окажутся японцы. Поэтому-то он выждал, предоставляя действовать мне. Вы сделали из меня подопытную крысу, блуждающую в лабиринте! Согласись, что это правда!

— Вижу, что с воображением у тебя все в порядке, — улыбнулся ей Рассел, пряча магнитофон в карман. — Но чтобы ты не слишком напрягалась, скажу, что не имею ни малейшего понятия о том, почему Ариель затащил тебя в эти дурацкие катакомбы. Ведь прийти с тобой в опасную зону значило рисковать собственной безопасностью, — боюсь, что именно за это и поплатился Соларес.

— Не выдумывай. — Тори смерила Слейда высокомерным взглядом. — Если бы ты знал, кто его прикончил и почему, ты бы не стоял сейчас здесь, в этой комнате.

«...Я нужна тебе, Рассел. Вот настоящая причина твоего приезда сюда. Девочка Тори успешно сдала очередные вступительные экзамены, и ты хочешь забрать ее обратно к себе».

— Мы теряем время. Скажи лучше, почему ты, попав в аварию, отказалась от американских врачей и отдалась в руки японским хирургам, которых мы не в состоянии были контролировать? Ты же подвергла риску всю нашу организацию! После подобной выходки я просто не мог не уволить тебя. Ты сама виновата.

— Я вынуждена была так поступить, чтобы спасти себя. Японские специалисты — лучшие в мире в области восстановительной хирургии. Кроме того, они мои друзья, и я им доверяю.

— Возможно, только...

— До тебя что, никак не дойдет, Рассел? Мне нужно было, чтобы мое тело оставалось таким же совершенным, как раньше. Без него я ничто, ноль. Жизнь потеряла бы для меня смысл!

— Не спорю, твоя точка зрения вполне понятна. Только наши врачи ничуть не хуже японских и гораздо надежнее. А вдруг ты бы выболтала что-нибудь под наркозом? На карту была поставлена судьба Центра.

— Ловко выкручиваешься. Все это был лишь предлог, чтобы уволить меня, а истинная причина в другом. Только что ты сказал одну вещь, и я не могу не согласиться с тобой: мы были как брат и сестра, дети Годвина, и ты видел во мне главного своего соперника. Ты мечтал избавиться от меня, вот и воспользовался моим промахом. Что ж, Центр ничем не отличается от других мест. Везде властвуют мужчины.

— Руководство организацией не твоя стезя, Тори. Но, уверен, ты скучаешь без настоящего дела, если не страдаешь. Что касается твоего бедра...

— Японцы вставили внутрь протез из материала, намного превосходящего по своим качествам человеческую кость. Он в десять раз гибче и в сто раз прочнее. Раз уж ты спросил, отвечу: в сырую погоду нога не болит, суставы работают, как раньше, ничто не напоминает мне, что кость бедра — искусственная. Разве что я стала бегать, прыгать и вертеться лучше, чем до имплантации протеза.

— Из передряги с японскими преступниками ты выбралась молодцом, — улыбнулся Рассел, тем самым показывая, что верит ей, но эти слова лишний раз убедили Тори в том, что Ариель подверг ее испытанию не случайно.

— Ты никогда не согласишься с тем, что я сделала правильный выбор, отдавшись в руки японским хирургам, правда?

— Ты действовала под влиянием эмоций, а не разума, и, что хуже, никак не хочешь видеть опасность, которой ты подвергалась, находясь у чужих людей. Ты не оставила мне выбора.

— Какой услужливой бывает наша память.

— Все мы верим в то, во что хотим верить.

— Только не Бернард.

— Ты слишком сильно веришь в Бернарда, хотя, что же в этом странного — ведь он воспитал тебя. Он был твоим учителем. Но директором он все-таки назначил меня, мне вручил бразды правления. За это ты и невзлюбила меня.

— Мне было противно видеть, как ты использовал людей в своих целях.

— Ты забываешь, что Бернард Годвин был и моим учителем тоже.

Наступило молчание. Тори был неприятен как сам разговор, так и самодовольный тон Рассела. Наконец она произнесла:

— Ты не можешь сказать мне ничего такого, что заставит меня изменить решение.

— Какое решение?

— Вернуться в М.

— Но я приехал не за этим...

— А зачем? — Тори улыбнулась. — Допустим, ты не врешь... Узнал, что хотел?

— Да. И не буду больше злоупотреблять твоим гостеприимством.

— Гостеприимством? По-моему я его тебе не оказывала.

— Благодарю за угощение. Коктейль был очень вкусным.

Тори ничего не ответила.

— Пока. Встретимся позднее. — Встретимся, когда рак свистнет.

Тори свернулась калачиком в кресле, до сих пор кожей ощущая присутствие Рассела. Библиотека, такая уютная днем, с наступлением вечера приобрела довольно мрачный вид. Непонятно, что было тому причиной: невеселое настроение Тори или темнота. Чувство паники внезапно охватило девушку. Что, если Рассел расскажет матери об аварии? Родители не подозревают, что дочери сделали операцию и вставили протез. Хотя нет, вряд ли Слейд заведет такой разговор — он, как хороший конспиратор, никогда не говорил ничего лишнего.

Немного успокоившись, Тори слезла с кресла и подошла к столу, на котором стояла шкатулка Ариеля. Она открыла ее, достала цветной моментальный снимок и в очередной раз стала его разглядывать. Это была явно свежая фотография Ариеля, сделанная, может быть, даже за пару недель до его приезда в Буэнос-Айрес. На заднем плане виднелся небольшой парк с традиционными дорожками, аллеями, скамейками. За парком возвышалась Рашн-Хил. Улыбающееся лицо Ариеля находилось в тени, но по снимку было понятно, что день выдался солнечный. Сзади помещалось что-то, одновременно похожее на солнечные часы и играющего ребенка. От парка по направлению к камере шла парочка; слева, ближе к фотографу, стоял мужчина, но, к сожалению, лица этих людей трудно было различить.

Тори с тех пор, как вернулась домой, бессчетное количество раз изучала загадочный снимок, безуспешно пытаясь понять, что особенного в этой фотографии? Ведь она была для Ариеля настолько важной, что он, находясь на пороге смерти, истекая кровью, не думал ни о чем, кроме шкатулки и фотографии. А что в ней такого? Самое обычное фото человека в парке...

Раздался легкий стук в дверь библиотеки, и через секунду вошла Лора.

— Дорогуша, уже поздно. Мы ждем тебя к ужину.

Тори взглянула на часы:

— Но сейчас только половина седьмого.

— Половина восьмого, милая. Переведи свои часы на час вперед. — Сегодня наступило летнее время. Ты проголодалась?

— Конечно, мама.

Поздним вечером Тори сидела у себя в комнате и размышляла над историей о полицейском Дзэне, рассказанной отцом. В ее жизни роль Дзэна сыграл Бернард Годвин, встреча с которым оказала решающее влияние на ее дальнейшую судьбу и была подобна вспышке молнии, озарившей мглу ночи. Взяв расческу, она начала расчесывать свою густую гриву, посмотрелась в зеркало — и вспомнила себя маленькой девочкой, маму Лору Нан, которая вот так же, как она сейчас, расчесывала ей волосы, вплетала ленты в косички — образцово-показательная мать и ухоженная, аккуратная дочь. Верх совершенства.

Десять лет спустя эта примерная девочка, вырвавшаяся из-под родительской опеки в далекий Токио, облазила все злачные места, бары с плохой репутацией, районы с высоким уровнем преступности, какие только ей удавалось найти в японской столице. В феодальной Японии XVI века таких людей, как Тори, называли «ронин», что означает «странствующий самурай». Вместо того чтобы остановиться на минуту, задуматься о скоротечности бытия, заглянуть в тайные уголки своей души, Тори очертя голову бросалась навстречу любой опасности, искала острых ощущений, буквально ходила по краю пропасти, видя в риске смысл жизни. И тоска по дому оказалась для нее неожиданной. О брате она скучала всегда, но в этот раз Тори захотелось снова увидеться с отцом, услышать от Него слова одобрения и знать, что он гордится ею, а не только Грегом — любимцем семьи, астронавтом, пилотом. Рядом с братом его взбалмошная сестра была совсем незаметна, но Тори не переставала надеяться, что когда-нибудь и на нее обратят внимание, особенно отец. Она даже себе боялась признаться в том, что любит его ничуть не меньше, чем Грега. Родители постоянно восхищались своим сыном, просто преклонялись перед ним, но Тори никогда не завидовала брату. Она очень любила его. Конечно ревновала брата к отцу, но опять же винила в недостатке внимания к себе не брата, а отца. Потому что Грег был союзником, единственным человеком, понимавшим ее, без брата она совсем бы потеряла контакт с родителями, оказалась бы в одиночестве.

Пришло время, и Грег покинул родительское гнездо, а Тори осталась одна. Ее охватило неудержимое желание уехать из дома как можно дальше, куда угодно, хоть на край света. Она выбрала Японию, надеясь, что хоть там сможет обрести себя. Не получилось. В далекой восточной стране у нее был учитель — сенсей, но и ему не удалось рассеять тревогу в душе Тори. «Самое главное — дисциплина, — учил он ее, — она решит любые проблемы». Или он ошибался, или Тори не смогла до конца постигнуть глубину его философии, только восточная наука мало чем ей помогла. Правда, она стала единственной женщиной, до конца прошедшей курс обучения.

В таком состоянии нашел ее Бернард Годвин — взвинченной, ищущей смертельно опасных ситуаций и играючи справляющейся с самой страшной из них, всегда выходившей сухой из воды.

В тот день, когда они познакомились, он чуть не погиб. ...Тори отдыхала в одном из ночных баров Токио — акачочине — в удаленном от центра районе Нихонбаси. Бог весть, как Бернард вообще забрел в подобное место — нормальному человеку оказаться там было все равно что попасть в водоворот реки. Рядом с Тори сидел похожий на огромную обезьяну Годзила — второе лицо после главаря местной мафии — якудза. Ей было в общем-то наплевать на своего приятеля, если бы не его потрясающие татуировки: разглядывая языки пламени, с невероятной жадностью пожирающие богов, демонов, сказочных животных и суровых воинов с саблями, Тори думала о магических заклинаниях, превращающих вонючие отбросы в аромат благовоний, очищающих священную землю от скверны...

Как раз в тот момент, когда Бернард Годвин появился в баре, Тори сочиняла в уме ответ на письмо брата («...У меня все хорошо, Грег. Я стараюсь изо всех сил...») и улыбалась Годзиле — гангстеру с татуировками... «Да, — размышляла она, — он прямое воплощение зла и порока, он отвратителен, но он принадлежит мне». Бернард подошел к колоритной парочке и представился. И Тори, и Годзиле не понравилось, что какой-то незнакомец осмелился нарушить их покой. Кроме того, нахальный американец заявил, что ему необходимо поговорить с Тори по делу, но не в таком месте, как это. Вот тут грузный Годзила дал волю своему гневу за то, что кто-то посягнул на его собственность! Проявив неожиданную для своих габаритов прыткость, спутник Тори молниеносно набросился на Бернарда, схватил его за грудки и стал трясти, пока у бедняги не защелкали челюсти.

— Прекрати, — вмешалась Тори.

Годзила не обратил внимания на ее слова. В левой руке сверкнуло лезвие ножа, устремленное к горлу обидчика...

И тут Тори двинула своему приятелю кулаком в солнечное сплетение, одновременно нанеся ему сильный удар в пах. На: секунду его словно разбил паралич, потом глаза гангстера заслезились, рот открылся, и он, выпустив свою жертву, свалился на заплеванный, давно не мытый пол. Тори подхватила только что спасенного от смерти Бернарда и быстро двинулась с ним к выходу.

Благополучно добравшись до более спокойного района Роппондзи, они зашли в ночной ресторан, на входной двери которого красовалась круглая с шипами рыба.

— Платите вы, — заявила Тори, — за вами должок.

— С превеликим удовольствием, — ответил Годвин, кивнув головой.

Тори поразилась его самообладанию — недавно он был на волосок от гибели, но сей печальный факт никак не отразился на его самочувствии. Вот это выдержка!

Тори заказала для себя молодых угрей, затем суси — рисовые лепешки с рыбным ассорти из сырых морских ежей, моллюсков и икры из летучей рыбы. И, наконец, жареную фугу, популярную по всей Японии, несмотря на то что блюда, приготовленные из нее руками неумелого повара, были смертельно ядовиты для человека. Чтобы иметь право внести фугу в меню, ресторанам требовалась специальная лицензия, и Тори затащила Бернарда именно в такой ресторан, желая продемонстрировать наглому американцу все прелести национальной кухни.

Подали разогретые полотенца. За ними последовало горячее сакэ, и Тори с интересом наблюдала за Годвином, пока он пил обжигающе-крепкий напиток. Они приканчивали вторую бутылку японской водки, когда принесли угрей — маленькие змейки плавали в прозрачном бульоне. Вид у блюда был довольно отталкивающий, но Тори накинулась на него с большим аппетитом и была слегка разочарована, видя, что ее сосед, не моргнув глазом, делает то же самое. «Ну ничего, — подумала она, — все еще впереди».

Заказанное ею суси пришлось бы не по вкусу и многим японцам, не говоря уже о европейцах, которым не удавалось даже после нескольких лет бесплодных попыток привыкнуть к вкусу выбранных Тори даров моря, особенно к морским ежам. Тем не менее, экзотические блюда из морских продуктов готовились в самых разнообразных местах, чтобы произвести впечатление на иностранцев и заодно подчеркнуть свою обособленность от других наций.

К удивлению Тори, Бернард и с суси расправился как ни в чем не бывало, попросив принести еще маринованного имбиря и васаби (соевый соус с хреном).

— Однажды я прочел статью, — обратился он к Тори, — о пользе маринованного имбиря, способного уничтожать вредные для человеческого организма микроорганизмы, которые могут находиться в сырой рыбе. Вы это знаете?

— Нет.

Наконец пришло время появиться фуге. Тори добросовестно объяснила Годвину, что, отведав этой рыбы, можно и умереть, но он пожал плечами и спокойно съел свою порцию. За шестой бутылкой сакэ он спросил:

— Как я справился?

— С чем? Я вас не понимаю.

— Прошел я экзамен, который вы мне устроили?

Тори посмотрела на него, затем расхохоталась до слез.

— Кошмар, — сказала она, вытирая глаза, — да вы просто черт с рогами!

— Забавно, — произнес Бернард Годвин с серьезной миной, — то же самое я почему-то подумал о вас.

После ужина они отправились к Тори домой, в крохотную, но уютную квартирку. Бернард с довольным видом расположился на диване. Он был человеком магнетического обаяния, огромной внутренней силы, внешне чем-то напоминая Юлия Цезаря: тот же выдающийся подбородок, большой прямой нос, взгляд повелителя. Хорошее лицо, неординарное, умное, оно, казалось, говорило: кто мне друг — останется им навсегда; кто мне враг — будет стерт с лица земли и даже не догадается, как это произошло. Только значительно позже заметит Тори в ярко-голубых глазах Бернарда лживость и коварство, притаившиеся там, словно хищные рыбы на дне озера.

Достав из холодильника две бутылки пива, она предложила одну гостю, другую взяла себе. Ей понравилось, что Бернард не стал требовать стакан, а пил прямо из бутылки. Наряд его тоже был оценен по достоинству: голубые брюки и рубашка спортивного покроя, красивая кожаная куртка шоколадного цвета очень ему шли. Тори также заметила отличного качества до блеска начищенные туфли, бесшумные при ходьбе. Ей нравилось, как он двигался — неторопливо, с чувством собственного достоинства, сосредоточенно. Он не суетился, словно юноша, но и не важничал, напуская на себя строгий вид, как это делают пожилые люди. Всего в нем было в меру — видно, прожитые годы прошли для него недаром. Несомненно, Бернард произвел впечатление на Тори, однако, помня об ужине в ресторане, где он замечательно разгадал ее хитрости, она была начеку и не хотела показывать своей симпатии. В конце концов, это ему было что-то от нее нужно, и скорее всего он это получит, но цену она желала назначить сама.

— Вы намекнули на какое-то деловое предложение, — напомнила Тори, плюхнувшись рядом с Бернардом на раскладной диван.

— Совершенно верно, — гость вытянул ноги, скрестив их у щиколоток; глаза смотрели немного устало, возможно, сакэ вдруг подействовало, — я не сомневаюсь, что вас оно заинтересует.

— Мне бы хотелось сначала выяснить, откуда вы знаете обо мне?

— Якудза называют вас Диким Ребенком, но есть другие, для которых вы — женщина-ронин[2]. В определенных кругах вы пользуетесь известностью.

— В каких таких кругах?

— Я имею в виду мое окружение. То общество, которому принадлежу я, да и вы тоже, как мне кажется.

— Неужели? Вы уверены в этом?

— Хотите напрямик? Ладно. Вы несетесь по жизни очертя голову и не замечаете ничего вокруг, даже если рядом гибнет в огне пожара ваш сосед. Вы озлоблены и мечетесь, не зная, куда приложить собственные силы. Я пришел сказать вам, что так жить нельзя.

— Почему?

Какое-то время Бернард Годвин молчал, затем поставил пустую бутылку на оригинальной формы кофейный столик из стекла и железа. Оперся локтями о колени и задумчиво начал:

— Это случилось давно. Жил на свете один парень, вашего возраста или помладше. Мать его умерла, и во время похорон он не переставал надеяться, что на кладбище придет отец, хотя бы на минутку, чтобы отдать последний долг уважения жене, которую он бросил когда-то. Ушел от нее, оставив с пятилетним сыном на руках. То ли он нашел другую, то ли любил менять женщин, — кто его знает? Так или иначе, сын ни разу не виделся с отцом все эти годы, и в тот день, стоя у могилы матери и слушая заупокойные речи и слова соболезнования, ждал, что отец появится, но он так и не пришел. Тогда парень решил разыскать его сам.

Вскоре после печального события наш герой отправился на запад страны, в Чикаго, где проживал его нерадивый родитель. Пообедав в закусочной в южной части города, юноша поехал в редакцию одной из чикагских газет, в которой работал отец. Отца он не застал; в редакции ему сообщили, что их сотрудник готовит репортаж, и неизвестно, где он находится и когда вернется. Тогда молодой человек сообщил всем присутствующим, что он сын вышеупомянутого журналиста, что он не видел отца много лет и поэтому будет ждать его в редакции до победного. На это никто не сказал ни слова. Кто-то провел его к рабочему месту отца, и он уселся в старое вертящееся кресло.

На письменном столе царил полный беспорядок; среди килы бумаг возвышалась старая пишущая машинка, взглянув на которую, юноша сразу вспомнил, как бедная мать с тоской ожидала весточку от мужа, втайне надеясь, что тот все-таки черкнет ей пару строк, и как она скрывала боль обиды, в очередной раз не получив письма. Сын видел переживания матери и страдал вместе с нею.

Юноша стал выдвигать один за другим ящики письменного стола, как будто их содержимое могло рассказать ему что-то об отце, его жизни, его прошлом и будущем. В нижнем правом ящике, под открытой упаковкой одноразовых бумажных платков, он обнаружил вставленную в рамку фотографию матери, рядом с которой стоял маленький мальчик. Когда был сделан этот снимок? Он что-то не помнил, чтобы они с матерью фотографировались. Еще раз внимательно всмотревшись в лицо мальчика, словно сомневаясь — он это или нет, юноша отложил фотографию в сторону.

Время шло; незаметно наступил вечер. Отец все не приходил и, заждавшись его, парень, сидя, заснул, положив голову на руки. Когда он проснулся, то увидел перед собой отца. Тот с удивлением разглядывал сына, потом спросил его: «А за каким чертом ты сюда приперся?»

Несколько минут Тори ничего не говорила, хотя и чувствовала, что молчание уже несколько затянулось, Даже музыка в тот момент перестала играть. Бернард встал с дивана, подошел к холодильнику и, достав еще пива, дал одну бутылку Тори. Та бутылку взяла, но пить не стала.

— Данный случай довольно банальный, — произнес Бернард, — мой отец был просто сукин сын, и все. Правда, люди, знавшие его лучше, чем я и моя мать, утверждали, что если бы он не был такой сволочью, то не мог бы так хорошо писать свои статьи. Мне плевать на их мнение. Я считаю его жалким, ничтожным неудачником. Точки зрения бывают разные, не так ли?

— Думаю, в наших судьбах найдется кое-что общее, — резюмировала Тори.

— Если жизнь и научила меня чему-то, так это тому, что истина — животное хитрое. Только ты думаешь, что схватил ее за хвост, как она появляется сзади и кусает тебя за попу.

Тори засмеялась, но она видела, что Бернард не шутит.

Ранним утром, когда серое ночное небо еще не прояснилось и мрачноватый серый свет не сменился яркой утренней голубизной, Тори и Бернард шагали по заполненным суетливыми грузовиками улицам Токио. На мостах грузовиков вообще была тьма-тьмущая. С Сумиды слышались звуки рота, означавшие, что лодки рыбаков подходили к берегу, где располагался огромный рыбный и овощной базар Цукидзи.

Тори вспомнила, как Годзила схватил Бернарда и поднял в воздух, а тот и не думал сопротивляться. Ей было страшно интересно, что бы случилось, если бы она не пришла ему на помощь. Вот бы увидеть его в драке!

— По-моему, сейчас вполне подходящее время, чтобы обсудить то, за чем вы пожаловали, — заметила Тори Бернарду.

— О'кей. Вы хотите у меня работать?

— А работа законная?

— Хорошо, что вы об этом спросили. Благоприятный признак. То, чем я занимаюсь — и чем будете заниматься вы, молодая леди, если присоединитесь ко мне, — законно в самом широком смысле этого слова.

— То есть?

— Какой бы деятельностью мы ни занимались и в какой бы ситуации ни оказались, нас никогда не привлекут к судебной ответственности.

— Но как же...

— Наша работа в определенной степени аморальна, то есть она выходит за рамки общепринятых моральных норм. Но не противозаконна, совсем нет. Подобно японцам, которых вы так любите и которыми совершенно искренне восхищаетесь, мы создали собственный свод законов. — Бернард помолчал. — Интересно?

Тори чуть не выпалила: «Господи, конечно, когда я смогу уже начать?» Но вместо этого отхлебнула пива, которое они захватили с собой, и ответила:

— Я подумаю.

Через три дня она дала Бернарду ответ, который был у нее готов с самого начала. Возвращаться домой в Америку она не хотела, и он это понял, как понимал все в ее характере, загадочном для других.

— Ты нужна мне здесь — у нас нет никого с подобным опытом, знаниями и связями. Мы не смогли внедрить ни одного своего агента в преступный мир Японии, а ты там — свой человек. Тебя уважают и, что еще важнее, боятся.

— Мне кажется, вы преувеличиваете.

— Посмотрим.

...Посмотрим... Голос Бернарда звучал в ушах Тори, как будто разговор этот состоялся не годы назад, а вчера. Она мучительно раздумывала какое-то время, не зная, на что решиться. Потом бросилась к телефону и набрала давно записанный в память аппарата номер. На том конце провода долго не подходили. Наконец трубку сняли, и Тори, услышав характерные для связи с автомобилем потрескивание и помехи, сказала:

— Ты оказался прав, Рассел. Я возвращаюсь.