Глаза Ангела

Ариель зажег карманный фонарик, посветил им, и Тори увидела низкие сводчатые потолки и пересекающиеся коридоры. По стенам были укреплены закрытые металлическими сетками современные светильники, дававшие слабый свет. Дорожка, по которой они шли, была забетонирована.

И снова они куда-то свернули, одолели еще один пролет каменных ступеней и вошли в небольшую келью. Коридоры, по которым они проходили, были еще древнее предыдущих, в гораздо худшем состоянии, без освещения; воздух спертый, пол вымощен каменными плитами.

Ариель внезапно остановился, схватил Тори за руку и осветил фонариком груды белеющих костей — сваленных в кучу человеческих скелетов.

— Вот все, что осталось от пропавших без вести несчастных людей, — прошептал он. — От тех, кого бросили гнить в катакомбы города.

Тори хотела что-то сказать, но Ариель внезапно зажал ей рот ладонью и погасил фонарь. Откуда-то послышались непонятные звуки, постепенно они становились громче, и стало понятно, что разговаривают двое мужчин. «Боже мой, — подумала Тори, — они же говорят по-японски!» Она продолжала напряженно прислушиваться к японской речи, которую хорошо понимала:

— Возможно, Рега еще принес бы какую-то пользу.

— Не думаю. В любой момент он мог предать нас. (Смех.) Я с удовольствием пристрелил его, — дуло в затылок, нажимаешь на курок и — бум! — как будто свечку в церкви задул. До чего приятно! Вообще приятно нарушать закон.

— Я синтоист. Бог и дьявол ничего не значат для меня, все чушь, выдумки.

— А я католик и понимаю, в чем заключается смысл возмездия.

— Тогда непонятно, как это ты можешь быть католиком и грешить? (Снова смех.)

— Не согрешишь — не покаешься, в чем же каяться, если ведешь жизнь праведника? Вот я и стараюсь как можно чаще нарушать закон, к тому же, ты знаешь, мне нравится быть насильником.

— Ладно, давай займемся делом.

Невозможно было определить, насколько близко подошли японцы к Тори и Ариелю, акустика подземелья обманывала слух: преступники — это были настоящие японские гангстеры — могли находиться и в нескольких метрах от искателей приключений, и в двух шагах от них. Молодые люди и рады были бы убраться отсюда подальше, но боялись шелохнуться, чтобы не обнаружить своего присутствия.

Японцы включили фонарь и вдруг с удивлением обнаружили, что они не одни в подземелье.

— Что за черт! — воскликнул один из них, вытаскивая автоматический пистолет. — Проклятье!

Мгновение — и они уже мчались вдогонку за Тори и Ариелем, устремившимися в глубь бесконечных коридоров.

Тори отчетливо слышала топот бегущих ног, тяжелое дыхание преследователей. Бежать почти в кромешной темноте было очень трудно.

— Нас нагоняют! — крикнула она Ариелю. Ариель ничего не ответил, увлекая ее все дальше по темному извилистому тоннелю. Снова поворот, и еще один; длинный ряд ступеней, вниз, вниз, в темноту, в неизвестном направлении.

— Быстрее! Они убьют нас, если догонят, — Ариель мог бы и не говорить этого, — Тори сама хорошо понимала, что им грозит, и старалась бежать изо всех сил.

Через некоторое время они вновь наткнулись на огромную пирамиду из человеческих скелетов. Тори снова представилось, что они очутились в могиле, из которой уже никогда не выбраться на свет божий. С того места, где они затаились, был виден арочный вход в комнату; оттуда должны были появиться японцы. И действительно, вскоре в комнату проник луч фонаря, остановился на груде останков, потом коснулся Тори. Она вжалась в стенку, надеясь и молясь, чтобы японцы их не увидели. В эту минуту она ощутила себя сродни этим мертвым, безвинно убитым когда-то людям. Если души их вдруг находятся здесь, может быть, они ее защитят? Девушка внутренне собралась и постаралась ослабить свою психическую энергию до минимума, потому что знала: если японские гангстеры прошли такую же выучку, как она сама, они почувствуют ее энергетическое поле и, следовательно, обнаружат присутствие человека. Ариель, застывший рядом, не делал ни малейшего движения, — он, похоже, прекрасно разбирался в том, как следует себя вести в подобной ситуации.

— Здесь никого нет, — сказал один японец.

— Только мертвецы, — отозвался другой. — Пошли отсюда.

Но японцы продолжали стоять, не двигаясь.

— Эти двое видели нас. Их надо убрать.

Струйка пота потекла по спине Тори. Она узнала голос философа-маньяка, любителя нарушать закон. Он был гораздо опаснее и умнее другого преступника. В тишине громко щелкнул взведенный курок.

— Надо бы раздолбать к черту эти скелеты.

Сердце Тори готово было выскочить из груди.

— Ты что, одурел? Это же кости, чего по ним палить?

— Мне плевать.

— Слушай, эти люди не погребены, значит, их души не успокоены. Они бродят тут. Нельзя их тревожить, это большой грех. Чего ты, в самом деле, разве не понимаешь, что мы не найдем этих двоих? В этом лабиринте сам черт ногу сломит. Пойдем отсюда. Нечего зря терять время, а то пропустим удачную сделку.

— Все же надо бы этих найти...

— Что они видели? Да и не знают, зачем мы здесь! Забудь ты про них. Может, это просто дураки-туристы забрались сюда в поисках острых ощущений.

— Ладно, черт с ними!

Свет стал удаляться, комнату заполнила темнота. Ариель зашевелился, но Тори схватила его за руку и многозначительно прижала палец к губам. Они двинулись вперед только после того, как окончательно стихли шаги японцев.

* * *

Через пару дней после приключения в подземелье старинного особняка Ариель собрался в Сан-Франциско, где у него был собственный великолепным дом на Рашн-Хил, и пригласил с собой Тори. Она с удовольствием приняла приглашение, без сожаления расставшись с Буэнос-Айресом и своим одиночеством. Почему нет? Ариель ей нравился и, кроме того, сильно ее заинтересовал: Тори хотелось понять, как мог заурядный торговец мясом, за которого выдавал себя Ариель, не только прекрасно ориентироваться в подземном лабиринте, но и, похоже, заранее знать, что туда придут головорезы из якудзы?

Просторная гостиная была заполнена разнообразными предметами, принадлежавшими когда-то древним народам Южной Америки: ярко раскрашенной керамикой, каменными скульптурами женщин и животных, деревянным оружием с железными наконечниками для яда.

Ариель налил Тори шампанского и спросил:

— Ты хорошо знаешь город?

— Не очень. — Тори отхлебнула из стакана. — Как коренная жительница Лос-Анджелеса я не люблю Сан-Франциско.

— По сравнению с другими американскими городами он — ничего. Париж, конечно, лучше, но в Сан-Франциско у меня есть работа.

— А что, французы говядину не едят?

— Едят, но в меньших количествах, чем американцы. Кроме того, импортное мясо французские закупщики берут с неохотой. С ними лучше не связываться, даже с японцами — и то лучше.

Тори никогда особенно не нравился Сан-Франциско, но от дома Ариеля она была без ума. По душе ей пришлось и место, где располагалось жилье — дом стоял на горе, из окна был прекрасный вид, кроме того, здесь у нее появилось чувство некоторой отстраненности от всего и покоя.

Девушка посмотрела на Ариеля: он повернулся лицом к окну, в его кофейного цвета глазах отражался пурпурный закат. Они стояли, молча глядя друг на друга. Вид у Ариеля был домашний, расслабленный, несколько рассеянный.

— Я с удовольствием затащил бы тебя в постель, — вдруг проговорил он, — но мне не следует этого делать.

— Ну-ну, это что-то новенькое.

— Нет, ты не понимаешь, Тори. Ариелю было явно не по себе, и Тори, заметив это, хотела прекратить разговор, но потом передумала.

— С самых первых минут нашего знакомства я увидела, что очень тебе нравлюсь. Скажу правду: я тоже в тебя влюбилась, и не делай вид, будто ты этого не знаешь. А раз это так, то я не понимаю, почему тебе «не следует» со мной спать. Чего-то боишься?

— Ты мне все равно не поверишь. Давай забудем об этом, я ничего не говорил, ладно?

Но Тори потянулась к Ариелю и жадно прижалась к его губам своими жаркими губами. Они слились в таком долгом и сладком поцелуе, что девушке с большим трудом удалось заставить себя оторваться от своего нового друга.

— Ты зачем это сделала? — спросил Ариель.

— Не приближайся ко мне, — ответила Тори. Сейчас ей хотелось успокоиться, не потерять контроля над собой. Так, значит, он ей лгал! Совершенно ясно теперь, что завел он ее в подземные тоннели с определенной целью, но вот с какой?

«Спокойно, спокойно, — убеждала сама себя Тори, — сконцентрируйся на деле».

— Послушай, — спросила она, — почему ты живешь в Сан-Франциско, а не в Виргинии? Разве Слейд перестал проводить беседы с глазу на глаз?

Ариель ничего не ответил. Он включил музыку, и через минуту в комнате зазвучал голос Мелиссы Эзеридж.

— Откуда тебе известно, что я работаю в Центре? — после паузы спросил он.

— Вспомни японских преступников, которых мы встретили в подземелье. Ты сказал тогда, что, «они убьют нас, если догонят». Почему ты был так в этом уверен? Разве ты знаешь японский язык? Это во-первых. Во-вторых, пять минут назад ты заявил, что предпочел бы работать с японцами, а не с французами. Почему? А в-третьих — это был твой самый сильный промах — ты нисколько не удивился, когда я нашла подходящее место, чтобы укрыться от погони, и заставила тебя остаться на месте и не шуметь, потому что наши преследователи, я знала это, находились, рядом. — Тори повернулась к Ариелю. — Тебе не кажется, что пора объяснить мне, в чем дело?

— Позже, любимая. У нас много времени впереди. Он подошел к Тори и поцеловал ее в губы. Когда сильные руки обхватили ее тело, она и не думала вырываться. Все закружилось и поплыло перед ее глазами. Девушка порывисто прижалась к Ариелю, сгорая от страстного желания быть любимой. Как она изголодалась по любви, добровольно осудив себя на одиночество, — изголодалась не только ее тело, но и сердце! Как захотелось вновь ощутить себя женщиной, забыться в руках умелого любовника, принять его близость спокойно и радостно!

Тори тихо стонала, пока Ариель целовал ее всю сверху донизу, ее грудь, соски, бедра, влажное лоно, жаждущее принять в себя мужчину. Когда он вошел в нее, она вскрикнула, обхватила спину Ариеля руками, плотно прижалась к нему бедрами, чувствуя его все глубже в себе. Тори было так хорошо, она наслаждалась не только сексом, но и чувством радостной свободы, раскованности, когда сердце поет и хочется жить; такое чувство бывает, когда танцуешь под дождем или с разбега бросаешься голышом в теплое море. Два тела, сплетенные в страстном объятии, чудесное единение плоти и чувства, возможное только тогда, когда два любящих сердца распахнуты навстречу друг другу... «Боже мой», — выдохнула Тори, ее ощущения были настолько сильны, что на глазах выступили слезы. Как восхитительно быть женщиной, мягкой, податливой, отдающейся! Как непохоже это на то, чему ее учили: мужская жестокость, твердость, никаких эмоций и женских слабостей. И она научилась этому, и превзошла в этом мужчин. Строгая четкость движений, речи, мыслей — такой была Тори. Такой была ее жизнь — дисциплина, тренировки, ничего лишнего, такой она стала в далекой Японии, когда делала свою работу лучше любого мужчины. Теперь она была бесконечно благодарна Ариелю за то, что в ней проснулось ее женское естество, которое она давно в себе подавила и без которого, как оказалось, жизнь ее не имела смысла.

Тори пошла в ванную, встала под душ — и вдруг раздался взрыв. Стены закачались, и она едва успела ухватиться за фаянсовую раковину, чтобы не упасть. Выскочив из ванной, она ринулась в гостиную, зная наверняка, — случилось что-то страшное. В воздухе стоял специфический запах от взрыва пластиковой бомбы, из гостиной шел дым. Ариель лежал ничком на полу. Диван, на котором они только что любили друг друга, был искорежен и обуглился, балконные двери выбило, стекло хрустело под ногами; на месте двери зияла огромная дыра, яркие драпировки развевались на ветру как флаги.

Тори опустилась на колени рядом с Ариелем. Он был весь в крови и задыхался, издавая жуткие хрипящие звуки. Оттолкнув Тори, которая пыталась его поддержать, он пытался до чего-то дотянуться, стараясь проползти несколько метров. С неимоверным трудом ему удалось добраться до маленького бюро и открыть его. Это стоило ему таких усилий, что он почти потерял сознание. Судорожно дернувшись, Ариель уткнулся окровавленным лбом в пушистый ковер на полу. Тори перевернула несчастного на спину и не удержалась от крика — на груди Ариеля зияла страшная рана. То, что он еще дышал и смог открыть бюро, было почти чудом.

Что же произошло за те несколько минут, пока она была в ванной? Разум Тори отказывался понимать случившееся, она совершенно обезумела от горя, глядя на любимого, умирающего у нее на руках. Но сам он не думал о смерти, мысли его были заняты другим — он хотел достать какую-то вещь из бюро, и в конце концов сделал это — вытащил деревянную шкатулку и дал ее Тори. Губы его шевелились, взгляд блуждал, он явно хотел что-то сказать. Тори наклонилась и прошептала: «Что, что ты хочешь?» Но в этот момент изо рта Ариеля, пузырясь, потекла кровь. Все было кончено. Тори ничем не могла ему помочь. Она просто поддерживала слабеющее тело и думала о том, что он умирает не в одиночестве, чувствует, что его любимая рядом.

Книга первая

Странная находка

Деловые люди всего лишь инструмент в руках людей мыслящих.

Генрих Гейне

Виргиния — Лос-Анджелес

Двое мужчин остановились на дорожке великолепно ухоженного типично английского сада. Один из них был довольно молодой, черноволосый, с ястребиным носом и проницательными голубыми глазами; другой — почтенного возраста, высокий, с властным лицом, окруженным ореолом выцветших светлых волос.

День шел на убыль; сквозь густую листву росших вдоль дорожки вязов и ольхи нет-нет да и проглядывало веселое солнышко, разбрасывая золотые блики то на гиацинты, то на старую лозу. Вдалеке виднелась большая усадьба в тюдоровском стиле, уютно расположенная среди шелестящих буков, стройных кипарисов и магнолий.

— Она сама виновата в том, что мы отказались от ее услуг, — обратился голубоглазый брюнет к пожилому мужчине.

— Следовало бы сказать спасибо тебе.

— Мне? Я вас не понимаю.

— Разве? — Пожилой посмотрел на своего собеседника с некоторой иронией. Он хотел добавить еще что-то, но не стал этого делать. Внешность у него была весьма примечательная: волевое лицо прирожденного лидера, умное, обаятельное и хитрое одновременно. Годы уже оставили на этом лице свой отпечаток, только глаза сохранили задор и боевой дух молодости — глаза озорного мальчишки, которому море по колено: он и на самое высокое дерево заберется, и проедет по улице, уцепившись за бампер автобуса, и вообще ему на всех наплевать, как бы ни относились окружающие к его выходкам.

— Когда я был моложе, чем ты сейчас, я значительную часть времени проводил со своими кузенами в Англии, — старик махнул рукой в сторону вишневых деревьев и боярышника, раскинувших ветви над усыпанными розовыми и сиреневыми цветами азалиями, — в этой стране я и научился любить сады.

— Сады, но не садоводство, — отозвался Рассел Слейд, — так звали более молодого мужчину, — а англичане любят сами ухаживать за своими замечательными садами.

— И правильно делают, — согласно кивнул другой, по имени Бернард Годвин. Одежда его отличалась такой же изысканностью и аккуратностью, как и сад: красивая охотничья куртка, тщательно начищенные, сверкающие на солнце ботинки на толстой подошве, причем и куртка, и ботинки были отменного качества. — Даже имея клочок земли, стоит возделывать его как можно лучше. — Годвин пристально посмотрел в глаза Расселу, которому очень важно было выдержать этот взгляд. Если не выдержит — Годвин наверняка расценит это как признак слабости.

— У Америки, Рассел, нет проблем с территорией — места много. Только Советский Союз мог составить нам в этом смысле конкуренцию. И это дает нам большие преимущества перед другими народами.

Бернард Годвин считал, что «советский» и «русский» — разные понятия, что Россия отдельное государство, наряду с прибалтийскими республиками, Грузией и Арменией, Украиной, входившими в состав бывшего Советского Союза. И Годвин, и Рассел Слейд получили изрядное образование в области советской политики и экономики, но пришли к противоположным выводам. Слейд считал, чем острее встанет национальный вопрос перед русскими, тем лучше; чем дольше будут раздирать Россию национальные проблемы, тем выгоднее для Америки. Есть гласность или нет гласности, — значения не имеет, гораздо важнее нестабильная, слабая Россия, которой можно управлять. Попытка помочь ей найти выход из кризиса казалась Слейду чистым безумием.

— Слава Богу, понятие «советский народ» ушло в прошлое, — рассуждал Годвин, обходя с любовью возделанную разноцветную клумбу, — но сейчас там каждая республика хочет стать абсолютно независимым государством, отсюда и хаос, неразбериха, государство развалилось и неизвестно, чем это в будущем грозит нам. Хорошо бы навести порядок в этом бедламе.

— Ну и какую роль в этом ты отводишь Тори Нан? — спросил его Слейд.

Годвин неопределенно махнул женственной рукой:

— С Тори это исключительно твоя затея, с самого начала.

Слейд почувствовал в тоне собеседника неодобрение и поспешил признать свою вину:

— Что ж, я согласен, видимо, тот способ, который я избрал, чтобы вернуть ее в нашу организацию, оказался не совсем удачным.

— Не совсем удачный — это не то слово. Ужасный, особенно из-за Ариеля Солареса.

— Да, безусловно. Жаль, что потеряли такого сотрудника.

— Позволь напомнить тебе, Рассел, что мы не в бейсбол играем, где счет идет на очки. За любой неудачный ход люди расплачиваются жизнью. Смерть Солареса — большая потеря для нас.

«Так вот зачем старик вызвал меня в свою загородную резиденцию, — подумалось Слейду. — Сад, цветы, птицы поют, деревенская идиллия, романтика. Только сам Бернард далек от этой романтики и по-прежнему полон желчи».

Рассел внимательно смотрел на Годвина и мысленно укорял себя: каким он был наивным, надеясь, что, возглавив Центр, обретет долгожданную власть. Старик был живым доказательством противного.

Бернард Годвин, человек, который создал Центр и, несмотря на многочисленные слухи о его плохом здоровье и даже близкой смерти, продолжал здравствовать, постоянно находился в курсе всех дел, по-прежнему оставался у кормила власти, хотя формально главой фирмы стал Рассел.

Рассел Слейд жаждал этой власти больше всего на свете. Используя коварство, вероломство и обман — три довольно сомнительные добродетели, — он неуклонно и быстро поднимался по служебной лестнице, превзойдя всех — за исключением Годвина, конечно, — по работоспособности и уму. Никто лучше Рассела не мог систематизировать беспорядочные, разрозненные сведения, поступающие от оперативных сотрудников, разбросанных по всему свету, и выделить в них главное, определить по ним возможное дальнейшее развитие событий в той или иной ситуации. По нескольким незначительным деталям или одному какому-либо признаку Слейд мог восстановить полную картину. Кроме того, он был талантливым, от Бога, администратором, умел организовать дело таким образом, что люди работали с полной отдачей, на пределе своих возможностей. Все эти достоинства не оставались незамеченными, и Годвин оценил их, дав Расселу возможность занять достойный его пост.

И все-таки Слейд подозревал, что старик ему завидует, завидует его молодости и не желает отдавать власть в его руки. Может быть, Рассел и ошибался, но факт оставался фактом, что Годвин не до конца ввел Слейда в курс своих дел, не раскрыл свои обширные связи, обеспечивающие ему такой вес, что даже президенты вынуждены были с ним считаться.

— Рассел, разреши мне дать тебе маленький совет, — вновь заговорил Годвин, — будь осторожен. Если ты не способен отвечать за жизнь и смерть своих сотрудников, жди беды. Ты можешь здорово промахнуться в будущем.

— Вы говорите так, как будто подобное случилось впервые.

Снова взмах женственной руки.

— Разумеется, нет. Мы теряли людей и раньше. Но в мое время сотрудников приносили в жертву ради более значительных целей. Их смерть имела определенный смысл. Она была продумана, понимаешь меня?

«Какой же все-таки Годвин бессердечный! — подумал Слейд. — Как быстро он избавится от меня в случае необходимости? Может, уже кого присмотрел на мое место? Но я просто так не сдамся, я буду сражаться до конца, чтобы сохранить свое нынешнее положение, клянусь тебе, Господи!»

— Знаете, Бернард, — сказал Слейд, ничем не выдав своих мыслей, — мне кажется, что вы слишком много времени проводите в беседах с представителями нашей верховной администрации. Эти апологеты, называющие себя вспомогательными силами, любят переписывать заново «новейшую историю» нашей организации. Так же, как, кстати, и вы. Я заметил, что потери, которые мы понесли из-за операции КГБ «Бумеранг», вас абсолютно не волнуют.

Годвин холодно улыбнулся:

— Что об этом говорить? Дело прошлое...

— Неужели? Ваше стремление помогать советским диссидентам подробно отражено в наших бумагах. В той операции погибло десять агентов, ставших членами фиктивной, как выяснилось впоследствии, группы диссидентов. КГБ удалось ввести в заблуждение многих, включая вас, эксперта из экспертов во всем, что так или иначе связано с Советским Союзом. А все потому, что вы чересчур доверяете своим советским друзьям.

— Друзья — единственное, что делает человека человеком, Рассел.

— Ив нашем секретном мире тоже?

— В нашем особенно.

У Годвина был на удивление таинственный вид, когда он произносил последние слова. Глаза его смотрели мягко и доверчиво, и трудно было поверить, что на самом деле это очень холодный и циничный человек.

— Видишь ли, Рассел, — продолжал он, — когда дело плохо, я предпочитаю позвонить и обратиться за помощью к другу.

Годвин изобразил на лице такую улыбочку, что Рассел содрогнулся и вежливо произнес:

— Я иногда забываю, что ты ни разу не был в деле и у тебя нет опыта оперативной работы. (Упрек или просто упоминание факта? С Бернардом Годвином никогда не знаешь наверняка.)

— Поверь мне, Рассел, я высоко ценю твои административные таланты, да и другие таланты тоже, но бывают моменты, когда я скучаю по старому доброму времени: тогда работалось проще, но и интереснее.

— Проклятье, Годвин, не настолько я был неправ, используя Солареса для того, чтобы вернуть Тори к нам, в отчий дом, так сказать. Еще немного, и она бы проглотила наживку, ведь после того, как мы обошлись с ней, она вряд ли бы захотела вернуться.

— Разумеется, нет. Но если бы ты, Рассел, вместо того, чтобы держать ее на расстоянии, когда она на тебя работала, стал ее другом, или просто союзником, ничего подобного не произошло. И Соларес был бы жив.

— Ариель должен был возбудить у Тори интерес к тому, чем занимался. Кроме того, поскольку я не был уверен в ее стопроцентной профессиональной пригодности, я хотел устроить ей проверку, создав экстремальную ситуацию, которая требовала бы максимального напряжения физических и умственных сил. Согласитесь, я разработал неплохой план, просто в чем-то Соларес допустил ошибку, за что и поплатился жизнью — кто-то его убрал.

— Ариель был не у меня в подчинении, им руководил ты. Вполне вероятно, что из-за недостатка оперативного опыта ты в чем-то ошибся. Скажи честно, неужели ты взял к себе Солареса только для того, чтобы выманить Тори Нан из ее добровольного затворничества, — еще раз насладиться полной властью над ней?

— Да, но вы сами дали свое благословение на увольнение Тори, — возразил Слейд и тут же пожалел о сказанном: стараясь овладеть ситуацией, он попался в умело расставленную Годвином словесную ловушку.

— Я дал лишь согласие, Рассел. Ничего больше, — старик сорвал цветок азалии и вставил его в петлицу.

Рассел ничего не ответил, размышляя о том, как бы ему одновременно избавиться от тирании Годвина и завладеть его секретами. Надо непременно выяснить, кто расправился с Ариелем Соларесом, но сделать это самому, собственными средствами. Он прекрасный администратор, у него своя сеть агентов. Почему нет? На Годвина работает секретная служба советских диссидентов, и у него, Рассела, тоже будет секретная служба, вот так.

* * *

Тори разбудило пение перепела. Он сидел в густых зарослях кустов, видневшихся сквозь раскрытые жалюзи. В первую секунду она не могла сообразить, где находится, потом вспомнила, — дома, в Лос-Анджелесе. Огромная кровать, на которой она лежала, была такая удобная, что из нее не хотелось вылезать. Тори шевельнулась и тут же услышала, как открывается дверь в спальню. В шикарном шелковом халате и шлепанцах из телячьей кожи, неся в руках поднос с завтраком, в комнату вошла мать Тори.

— Ты уже проснулась, дорогая? — спросила она нежным голосом. «...Как я здесь очутилась?» — удивилась девушка, сощурившись от солнечного света, затем закрыла глаза и стала вспоминать...

...Запах сигарного дыма и орехов в сахарном сиропе, загазованный воздух большого города и аромат дорогих духов... Затхлая плесень подземелья... Мелькание света в кромешной тьме, безумная игра теней, гулкие звуки... человеческие кости... Я не хочу больше жить...

...Пьянящее чувство любви, близости, восхитительное ощущение свободы... Потом ...кровь, смерть, ужас и опять липкий страх... Вонь взрывчатки и умирающий человек, уносящий с собой ее любовь, мир и покой.

...Я не хочу больше жить...

— Как чудесно, что ты снова дома, милая, — произнесла Лора Нан, садясь на край постели и ставя поднос рядом с собой, — мы так были обеспокоены твоим звонком. Как ты оказалась в полицейском участке Сан-Франциско?

...Не умирай, Ариель, пожалуйста. Не уходи! Грег мертв; если ты тоже умрешь, я не перенесу этого...

Тори сделала над собой усилие, пытаясь отогнать страшное видение, села в кровати, стараясь не уронить поднос с едой.

— А где папа? — спросила она, заранее зная ответ.

— Он в конторе, разумеется, и прислал свои извинения. Ты же знаешь своего отца, милая, Эллис, как зыбучий песок, всегда в движении. Ой, неужели я сказала «зыбучий песок»? Я хотела сказать «ртуть». Никогда не понимала, как можно спать по три часа в сутки и столько работать? Но Эллис человек привычки; как всегда — спит с трех до шести, ни секунды больше.

Тори смотрела на мать: Лоре Нан шел уже шестой десяток, но выглядела она молодой и свежей — каскад великолепных каштановых волос, ярко-зеленые глаза, нежная кожа без следа косметики и морщин. Невозможно было поверить, что время никак не отразилось на этом красивом лице, но... В Лос-Анджелесе к услугам богатых клиенток были и генная инженерия, и пластические операции, и многое другое. Местное общество прогнало старость прочь, так же как Господь выгнал Адама и Еву из райского сада — навечно. Только в отличие от Рая, в Лос-Анджелесе любили грешить, и, более того, грех всячески поощрялся. Отец Тори любил повторять: «Грех преуспевает здесь больше всего». Можно втаптывать в грязь тех, в чьих услугах не нуждаешься, а перед нужными людьми пресмыкаться!

Спальня была богато обставлена: взгляд Тори скользил по тончайшему китайскому фарфору, украшенному цветочными мотивами, столовому серебру от Тиффани... Вещи вызывали у нее воспоминания и образы детства, большая часть которого прошла в Саду Дианы, который завели родители Тори, отдавая дань моде.

Лора Нан достала льняную салфетку и расстелила ее поверх покрывала.

— Ешь, дорогая, Мария так старалась приготовить все, что ты любишь. Такой великолепной стряпней грех пренебрегать.

Тори улыбнулась матери давно отработанной улыбкой послушной дочери и принялась за еду. Боже, как она была голодна!

Мать наблюдала за дочерью очень внимательно, словно астроном за далекой звездой.

— Эллис обещал вернуться сегодня пораньше. Пообещай мне, дорогуша, что ты не будешь спорить с отцом.

— А я с ним никогда и не спорю, — возразила Тори совершенно машинально.

— Ты, наверное, хочешь побыть одна, правда? — Лора поднялась.

— Нет, — Тори схватила мать за руку и притянула ее обратно. — Нет, не уходи. Обещаю, что не буду спорить с папой.

— Вот и славно, — улыбнулась Лора Нан дочери, — тогда мы сможем поговорить о действительно важных вещах. О твоем счастье, например. Вижу, ты по-прежнему одна, хотя и ожидала, что ты привезешь сюда какого-нибудь друга или приятеля.

— Мама, я очень тронута твоей заботой, но, прошу тебя, не надо. С мужчинами я на время завязала. — Увидев, как вытянулось материнское лицо, Тори добавила: — Не навсегда, конечно, просто сейчас у меня такое настроение, ничего не хочется.

— О, милая моя, как это грустно, — воскликнула Лора, — но у тебя должна же быть какая-нибудь компания, круг знакомых, как у всех! Это же необходимо, без этого нельзя жить, как без света или тепла, например.

— Многие обходятся без тепла и света, мамуля, — возразила Тори.

— Ну, есть такие, разумеется, но это же неправильно. Я только хочу, чтобы ты была счастлива...

— Ты —да, а папа?

— Не начинай все снова, Тори, ты же обещала. Пойми, твой отец упрям и от своей задумки не откажется. Он хочет устроить твою личную жизнь.

— Поэтому, наверное, он не одобряет моего поведения, — в голосе Тори помимо ее воли прозвучала обида.

— Дорогая, он совсем не осуждает тебя. Откуда ты это взяла? Просто он, в некотором роде, разочарован, что ли, особенно после того, как Грег погиб, так и не оправдав надежд отца.

— О, Господи, мама, что значит «не оправдав надежд»? Как он мог их оправдать, если погиб?

— Но твой отец...

— Знаю, знаю, для него это одно и то же.

— Жаль, я огорчила тебя, дорогая Тори, я не хотела, извини.

— Вовсе нет, — Тори отодвинула поднос и откинулась на подушки. — Я устала, только и всего.

— Ты поспи, а я пойду, — Лора поднялась. — Я оставила указания прислуге, чтобы тебя не тревожили. На этом этаже сегодня пылесосить не будут.

Что-то новое! Мать строго следила за тем, чтобы в доме убирались ежедневно, включая воскресенья.

— Мама, ты днем будешь дома?