Они отвезли Франка в гостиницу, он заперся в твоем номере и долго рыдал на постели, уткнувшись носом в твои вещи. С теми же мыслями, что посетили и тебя два дня назад: зачем было терять столько времени, зачем было все портить, приносить свою любовь в жертву окружению, принципам, угрызениям совести?

А потом в дверь постучался Кевин Уильямс. Он был бледен, терзаем между волнением и восторженностью под двойным ударом текилы и мистического криза. Он развернул на кровати увеличенный снимок глаза, показал Франку пятна, точки, обведенные силуэты, искусственные цвета. Он сказал, что обнаружил на роговице пятнадцатое отражение – то была ты. Очередное знамение, послание, сравнимое с тем, что несла индейская семья, предостережение и трагичное напоминание: ты покинула реальный мир, взгляд Девы, в которую ты отказывалась верить, втянул тебя внутрь полотна.

Франк выставил его вон. Он теперь отвергает все иррациональное, но лишь из суеверия: он растворяется в твоих чувствах, чтобы ты привела его к себе, он перевоплощается в тебя, чтобы увеличить свои шансы отыскать тебя.

Он спустился к стойке администратора, опросил всех, прошел по всем местам, где побывала ты, от квартала кафедрального собора до ресторана напротив тюрьмы, от развалин Калитлахоака до холостяцкой квартиры Роберто Карденаса, от базилики до холма Явлений, от моих родных деревень до пятого этажа «El Nuevo Mundo», стараясь угадать твое настроение и те места, где ты переводила дух, пытаясь завязать разговор с людьми, говорившими с тобой, напасть на твой след, слиться с твоими ощущениями, и мне было странно чувствовать себя таким близким к нему, в то время как он думал только о тебе.

Никогда раньше мне не приходилось быть связующим звеном между двумя любящими сердцами. И история любви, в которую вы поселили меня, сотворила со мной то чудо, за которое я буду вечно вам благодарен: впервые я услышал голос Марии-Лучии, ощутил ее присутствие внутри себя. Может быть, потому что чувство утраты, в котором заточила меня смерть, неприятие моей участи и уверенность в одиночестве мешали ей откликнуться на мой зов, помочь мне понять, что любить друг друга после смерти – это, как вы говорите, «составлять единое целое». Я по-прежнему слышу паломников, их молитвы, как они ставят свечки у моей тальмы, но это не приносит мне былых страданий. Сила моего земного притяжения больше не оборачивается против меня. Я заново рождаюсь. Я заново умираю. И я обязан этим тебе.

На второй день Франк решил обойти все городские больницы и наконец нашел тебя в госпитале Сан-Кристобаля, на четвертом этаже, в блоке Б, там, куда тебя без сознания и без документов доставила «скорая помощь». И вот уже полдня он ждет, что ты проснешься, и, думаю, ждать осталось недолго: твои воспоминания сгущаются вокруг меня, и вскоре я уступлю место. У тебя украли только сумку; твои раны зарубцуются, а пережитое потрясение лишь ускорило ход вещей, укрепив тебя в принятом решении.

Не то чтобы я угадываю твое будущее, Натали, просто я верю в тебя. Я знаю, куда и с кем ты хочешь отправиться, чему хочешь посвятить себя. Ваша жизнь теперь здесь, в этой больнице или в любой другой, как только ты поправишься и пригласишь своих японских друзей. Они поделятся своими открытиями, своим мастерством, представят свои успехи, и вы запросите согласие министерства здравоохранения на обучение местных хирургов операциям по пересадке искусственной роговицы.

Работа будет нелегкой, для тебя и Франка, препятствия изматывающими, а успех не оставит вам ни одной свободной минуты, чтобы думать обо мне; впрочем, я уже стану бесполезен вам, и меня уже и не будет рядом. Подобно тому как исчезают послеоперационные шрамы, исчезнет и то, что связывало нас с тобой.

Не знаю, сколько еще этот мир будет удерживать меня. Но если отныне я смогу, помимо приписываемых мне чудес, соединять сердца и видеть, как воссоздается счастье, подобное тому, что я познал при жизни, тогда я согласен и дальше жить в этой темнице, откуда взираю на вас. И кто знает, может быть, однажды я даже стану тосковать по ней.

Примечания