Деревня, хранимая Богом

Валентина Батманова

Деревня, хранимая Богом

По ночам, как прежде,

Снится мне деревня,

Отпустить меня не хочет,

Родина моя.

Сергей Беликов

От автора

Книга, которую вы, уважаемый читатель, держите в руках, в какой-то степени автобиографичная. В ней, с небольшой толикой художественного вымысла, изложена жизнь моих земляков, а значит, и моя жизнь.

Я родилась 6 ноября 1938 года в Ставропольском крае. Если говорить точнее, то моей малой родиной является деревня Пруды Курского района. Попасть туда просто. Нужно на поезде доехать до железнодорожной станции Зольская, а от нее пешком пройти где-то двести метров до Центральной усадьбы, в четырех километрах к востоку от которой и расположена деревня. Именно там, в построенной моими родителями землянке, я и родилась.

Моя мама из крестьянской семьи. Ее родители жили в селе Калиновка Донецкой области. Отец – выходец из ставропольских казаков. Однажды судьба соединила их и дала мне право писать в анкетах советского образца в графе «социальное происхождение» – из крестьян. Мама всю жизнь работала в садоводческой бригаде родной деревни, а отец был механизатором. Он погиб на фронте во время Великой Отечественной войны.

Что я помню о своем детстве? Об этом отрезке жизни могу сказать только то, что оно было тяжелым. В школу приходилось ходить пешком на Центральную усадьбу совхоза, а это – четыре километра. Училась я хорошо и после окончания школы поступила в Московский кооперативный институт. Потом началась взрослая жизнь. Вышла замуж, родила двоих сыновей, воспитала и выучила их. Работала в основном в экономической сфере деятельности. И даже когда вышла на пенсию, продолжала трудиться аудитором в бюджетных организациях.

Всякое в жизни бывало, с огромным количеством людей довелось встретиться, во многие города забрасывала меня судьба, но всегда мне помнится мое детство, учеба в школе № 32, в которой учились все мои земляки, они же герои этой книги. Я часто просыпаюсь по ночам с полными глазами слез. Мне до сих пор снится моя деревня с ее чистыми прудами, где все – от мала до велика – ловят рыбу и раков, где важно шагают по улице стада сытых гусей и уток. Снятся деревенские вечеринки, на которых моя мама, как и многие другие вдовы, пела свои печальные песни.

Часто всплывает в памяти жуткая картина надвигающегося урагана. Помню ночь, много огней, на ток бесконечным потоком идут с полей груженые машины и ссыпают пшеницу в длинные бурты. Небо заволакивают страшные черные тучи, где-то вдали сверкают зарницы, ветер закручивает в тугие косы столбы пыли. Моя мама нечеловеческим голосом кричит своим подругам по работе: «Бабоньки, миленькие, я понимаю, что вы устали, но если мы не закроем брезентом пшеницу, то наши мужья на фронте останутся без куска хлеба». Кричала зная, что похоронку на мужа в деревне получила не только она одна. И женщины, все как одна, превозмогая усталость, стали укрывать огромными брезентовыми пологами бурты пшеницы.

Еще помнятся тяжелые, голодные, послевоенные годы. Неурожаи, порожденные засухой, падеж скота доводили жителей деревни до истощения. Но люди не озлобились, а помогали друг другу, словно родные, чем могли. Вместе и выжили.

Если внимательно посмотреть на карту, то можно сказать, что деревня Пруды находится на перекрестке дорог из республик Северного Кавказа на курорты Минеральных вод. Через нее проходят все поезда в центр России и обратно. Это накладывает свой отпечаток на уклад жизни людей. Ведь нашу деревню не обошли стороной боевые действия, которые долгие годы вели федеральные войска и органы внутренних дел с незаконными бандитскими формированиями.

Я часто рассказываю своим детям, друзьям и знакомым о своей деревне, которую люблю всем сердцем. Но этого мне показалось мало. Захотелось написать книгу о тех местах, где родилась, где выросла и выучила наизусть частушки наших деревенских острословов, где жили и сейчас живут люди, чьим трудом и душевной теплотой была сохранена моя малая родина. Именно им, моим землякам, посвящена книга «Деревня, хранимая Богом». Когда она была уже написана, меня спросили: почему я дала ей такое название? Все очень просто. В деревне рождаются люди с Божьего благословения, умирают, и их отпевают священники со словами Божьими. В трудную минуту они обращаются к Богу и, помолившись ему, приступают к вспашке земли и уборке урожая. Люди, живущие дарами земли, верят, что для крестьянина нет лучшей защиты, чем защита и помощь Господа Бога.

С уважением, Валентина Батманова

С чего же начать свое повествование? Быть может, с трудных и голодных тридцатых годов, когда, собственно говоря, и началось строительство нашей деревни Пруды, что в Ставропольском крае. Впрочем, деревню специально никто не строил. Дома, чаще землянки, ваяли из глиняного самана сами рабочие и члены их семей, прибывшие по комсомольским путевкам для строительства совхоза «Комсомолец», где планировалось разводить племенных коров и свиней.

Сейчас эти места имеют совершенно другой ландшафт. А в те далекие годы план местности выглядел иначе. Помнится, с севера, у самой реки Золки, был глубокий спуск. Далее простиралась степь, пересеченная балками и гребнями. С юго-запада до самого горизонта – ровное плато, которое с трех сторон обрывалось в огромную чашу-впадину. С правой стороны вплотную к тому месту, где сейчас стоит деревня, примыкала кромка невысоких холмов. Слева на десятки километров тянулась глубокая балка. В период строительства часть этой балки была перегорожена земляными перемычками, в результате чего появилась цепочка искусственных прудов, которые и дали название деревне.

В деревне жили, как было сказано выше, рабочие совхоза, приехавшие на строительство со всех концов Советского Союза. Мужчины в основном работали комбайнерами, трактористами. Женщинам, так уж повелось в деревнях, достались самые трудные должности – доярок, полеводов, садоводов.

Если сегодня посмотреть на Пруды со стороны, то увидишь, как по асфальтированным дорогам снуют легковые автомобили. Изредка прогрохочет грузовик. Еще реже – конная повозка. А тогда с ранней весны и до середины лета по пыльным проселочным дорогам вереницей двигался в основном транспорт на конной тяге. Были, конечно, и грузовые машины. Но их, как говорится, можно было по пальцам пересчитать. Возили овощи, клубнику, свежую рыбу, выловленную в прудах. Ближе к осени – пшеницу, просо, кукурузу, семечки подсолнечника. Все это в основном направлялось в дома отдыха и санатории Кавказских Минеральных Вод.

Совхоз креп, а вместе с ним мало-помалу обустраивалась и деревня. За первый год вдоль прудов появилась длинная улица из землянок, из труб которых почти круглосуточно шел дым. Отапливались эти жилища и пища готовилась на печках-голландках, сложенных из кирпича местного производства.

Самую первую землянку у пруда построил Василий Дьяченко, приехавший из Донбасса с женой и пятью сыновьями. Старшему сыну Григорию было двенадцать лет, а самому младшему Ивану – четыре года. Справа и слева от землянки Василия обосновались его земляки – Семен Вакулинко с женой Ольгой и тремя детьми и Яков Головань с женой Марией и семью детьми. В других семьях тоже было помногу детей.

Утром людской муравейник оживал. Одни шли на работу, другие занимались домашними делами, присматривали за детьми. Вечером, когда возвращался домой рабочий люд, по деревне разносился запах свежесваренного украинского борща, затолченного зеленым луком и старым свиным салом. До поздней ночи играли гармошки, бренчали балалайки, под аккомпанемент которых парни и девчата пели частушки собственного сочинения. Так начиналась история деревни Пруды.

Вакулинчиха

Прошли годы. Отгремела Великая Отечественная война. Многое изменилось в стране и судьбах прудовчан. Да и сама деревня стала другой. Большинство глиняных землянок завалились, и от них остались только бугры глины с торчащими пучками полусгнившего камыша. Сохранилось с полсотни обветшавших домов с двумя почерневшими от времени колодцами. Пруды обмелели и пересохли. Рыба в них перестала водиться.

Из старожил в деревне остался жить младший сын Василия Дьяченко Иван. Жена его умерла. Дети уехали жить в город и навещали отца по выходным. На летние каникулы привозили внуков.

Сосед Василия Семен Вакулинко погиб на фронте. Жена Семена Ольга была осуждена за кражу. В голодное военное время, когда дети пухли с голоду, набрала колосков, за что и поплатилась десятью годами лагерей. Трое ее детей были отправлены в приют и больше в деревню не появлялись.

После отбывания срока Ольга вернулась в деревню седой и больной старухой, с поломанной ногой и двумя странно торчащими изо рта загнутыми кверху зубами-клыками. В лагерях она научилась гадать и делать лечебные настои из трав. Этим и стала зарабатывать себе на жизнь. Весть о знахарке быстро разнеслась по округе. К землянке Ольги потянулись десятки больных и обездоленных людей. Приезжали даже из других городов вполне состоятельные граждане.

Очевидцы, которым довелось пользоваться услугами Вакулинчихи, так стали называть между собой Ольгу Вакулинко, рассказывали, что бабка может приворожить или отвратить мужа или жену. Без особого труда может сделать так, что человек получит повышение по службе или заработать большие деньги. Для этого посетителю необходимо было переночевать в ее избе одну ночь.

Как-то приезжая женщина из Кисловодска рассказала деду Ивану такую историю. Дескать, прожила она со своим мужем двадцать лет. Двух дочерей вырастили. Обе учатся в университете. Да вот беда, ушел муж к другой женщине. Как вернуть детям отца? Решила обратиться за помощью к Вакуличихе.

– Откуда же ты узнала про нашу знахарку? – полюбопытствовал дед Иван.

– Я работаю экскурсоводом, – поведала женщина. – Вожу людей по лермонтовским местам. Вот одна женщина из Георгиевска и рассказала про вашу Вакулинчиху.

Прошло чуть больше месяца после встречи с экскурсоводом из Кисловодска. Как-то дед Иван наливал поросенку в корыто воду. Вдруг его окликнули с улицы. Это была та самая женщина, что приезжала к Вакулинчихе.

– А тебя сразу и не узнать, – улыбнулся дед старой знакомой. – Прямо похорошела.

– Вот возьмите, дедушка, бутылку свежего нарзана, – протянула она поллитровку. – Целебная водица.

– Ну и как так дела с мужем? – полюбопытствовал дед.

– Все отлично, дедушка! Муж вернулся, дал денег на учебу дочерям. Да и вообще стал другим человеком, – с ее лица не сходила улыбка. – Я ведь, дедушка, сама не без греха, – продолжала женщина. – Я у него вторая жена. Увела мужика из прежней семьи. Он со мной до сих пор не расписан. А тут на прошлой неделе вдруг говорит: давай распишемся, сколько можно тянуть с законным оформлением брака.

Дед Иван и верил и не верил услышанному.

– Неужто это тебе Вакулинчеха наколдовала? – сощурил он глаза.

– Да не колдовала она вовсе, – пожала плечами экскурсовод. – Просто наговорила на суровую нитку мое желание, потом навязала мелких узелков. Из этой нитки связала мое имя. В полночь отправилась на перекресток двух дорог, а вернувшись, передала мне. Я же все время, пока она ходила, лежала в ее землянке на топчане с закрытыми глазами и перекрещенными на груди руками. Причем левая рука лежала поверх правой.

– Не страшно было лежать одной в темной комнате?

– Нет, не страшно. Я к чудесам гадалки морально себя подготавливала.

Когда женщина ушла, внук деда Ивана Шурик, слышавший весь этот рассказ, выглянул в окно и подытожил:

– Все это вранье на постном масле. Сплошные предрассудки, – заявил он авторитетно. – Времена ведьм и колдунов давно прошли. На дворе двадцать первый век.

– Да нет, Шурик, погоди с выводами, – возразил дед. – Тут много непонятного. Иди сюда, – похлопал он ладонью о завалинку возле себя, – присядь. Я тебе другую историю расскажу.

– Как-то я ехал домой ночью с возом сена. Смотрю, кто-то идет впереди меня по дороге. Попридержал быков, чтобы узнать, кто это и к кому в такое позднее время в гости ходит. Мужчина свернул к землянке Вакулинчихи. Тут мне в голову пришла мысль, дескать, не любовник ли к этой старой клюшке ходит. Дома быстренько распряг быков. Отвел их в стойло. Сено с телеги сбросил на землю. Решил, что утром заскирдую. А сам к землянке Вакулинчихи. Глядь, а она сама мне навстречу с палкой ковыляет. Я схоронился в кустах и потихоньку пошел за ней. Она дошла до перекрестка двух дорог и остановилась. Оглянулась по сторонам. Вид у нее был такой, что у меня от страха перехватило в горле. Боясь спугнуть ее своим кашлем, я вернулся домой и стал ждать, когда старуха пойдет обратно. Чтобы скоротать время, занялся скирдованием сена. За работой не заметил, как Вакулинчиха вернулась домой. От работы меня оторвал скрип двери ее землянки. Это вышел ночной гость. Мужчина постоял немного у порога, закурил, и пошел к автобусной остановке. Первый автобус через деревню Пруды отправлялся в пять часов утра.

– Все это, дед, твои фантазии, – не сдавался Шурка. – Мало ли кто и зачем к ней приходил. Может быть, тот мужчина ее родственник.

– Какие там фантазии, – обиделся дед Иван. – Я что, по-твоему, из ума уже выжил. У меня хорошая память на лица. И хотя была ночь, я все же разглядел того мужчину. Уверен, я его и раньше здесь видел.

– Дедушка, – произнес смиренно Шурка и обнял его за плечи, – посмотри на бабку Ольгу – старая, беспомощная. Ей самой нужна помощь. А ты говоришь, что она людям таким своеобразным способом помогает.

На этом спор деда с внуком закончился. Вскоре Шурка уехал в город. Время в деревне течет медленнее, чем в городе. Поэтому точно трудно сказать, сколько прошло дней с того разговора. Может, два месяца, может, чуть больше.

В то раннее утро у деда Ивана особой работы не было. Он сидел у своей землянки и грелся на солнышке. К дому Ольги подъехала легковая машина с краснодарскими номерами. Дверца распахнулась, и из автомобиля вылез молодой, прилично одетый мужчина. Он постучал в дверь к Вакулинчихе. Не дождавшись ответа, присел рядом с дедом на завалинку.

– Курите, дедушка? – протянул приезжий душистую сигарету.

– Не откажусь, – охотливо откликнулся дед Иван.

Молча закурили. Мужчина нетерпеливо поглядывал на двери Ольгиной землянки.

– Куда это ваша соседка запропастилась?

– Да кто этих баб поймет, куда они с утра пораньше ходят, – пространно ответил дед Иван. – А у вас, любезный, к ней дело какое или из любопытства спрашиваете?

– У меня, дедушка, к ней не дело и не просьба, – улыбнулся приезжий и поведал вот такую историю.

– Несколько месяцев назад прокуратура завела на меня уголовное дело. Один знакомый предупредил, что утром в понедельник в офисе будет обыск: «Если найдут что-нибудь запрещенное, – заверил он, – от тюрьмы не отвертишься».

– Я не стал испытывать судьбу, – закурил другую сигарету бизнесмен. – По совету своей соседки сразу поехал в Пруды. Говорят, что ваша Вакулинчиха может сделать так, что при обыске никогда не найдут то, что будут искать. Ехал я к ней и, откровенно говоря, не верил, что такое возможно. Но, как говорится, утопающий хватается за соломинку. В пятницу утром я сел в машину и к обеду уже был на пороге землянки бабушки Ольги. Рассказал ей о своей беде.

«Ничего не бойся, – успокоила меня Вакулинчиха, внимательно выслушав мои опасения. – Сделаешь, как я скажу, и все будет в порядке».

– Я сделал, как она советовала, – чуть улыбнулся приезжий. – Теперь хочу отблагодарить бабушку.

– И чего она вам такого присоветовала сделать? – спросил, раздираемый любопытством, дед Иван.

– В понедельник утром приехал в офис. Старался не волноваться, не пасовать. По совету бабушки Ольги, как только вошел в свой кабинет, повернулся задом к тому месту, где лежала вещь, которая интересовала милицию. Когда мне пришлось повернуться лицом к собеседнику, я по наставлению бабушки, смотрел в лицо милиционеру, но только не в ту сторону, где лежала вещица, которая их интересовала. Все это время в моем левом кармане лежал шарик, скрученный Вакулинчихой из ниток.

– Не нашли? – уточник дед Иван.

– В том-то и дело, – усмехнулся бизнесмен. – Перевернули в офисе все кверху дном. А папка с компрометирующими меня документами лежала сверху на сейфе. Прямо перед глазами. Я, как меня учила бабушка Ольга, на нее не смотрел, а у сыщиков словно глаза были обмороженными. Несколько раз брали папку в руки, но, не раскрывая, откладывали в сторону.

– Мистика какая-то, – хмыкнул дед Иван и, прищурившись на приезжего, полюбопытствовал: – Я так понимаю, у тебя, милок, к бабке Ольге новая просьба?

– Нет, дедуля, больше просьб нет, – поднялся, разминая затекшие ноги, бизнесмен. – Я прошлый раз, когда уходил из землянки, спросил, сколько я должен за услугу. Бабушка Ольга с меня ничего не взяла. Сказала, что заплачу, когда все у меня будет в порядке. Вот я и приехал отблагодарить ее.

– Опоздал ты со своей благодарностью, милок, – помрачнел дед Иван. – Сегодня как раз сорок дней, как ушла она в мир иной.

– А почему ее никто не поминает? – снова присел рядом с дедом приезжий. – Ведь по христианскому обычаю положено поминать в девять и сорок дней.

– Ты прав, милейший, – поскреб в затылке дед Иван. – Поминают, когда человек умирает своей смертью. А она, грешница, наложила на себя руки.

– Не может быть, – подскочил, словно ужаленный, бизнесмен. – Насколько я сумел понять из нашего с ней разговора, она была довольна той работой, которую делала для людей.

– Я, милок, тоже так думал, – вздохнул дед Иван. – Чего ей горевать? В землянку чуть ли не ежедневно добрые люди несут деньги и подарки. Но брала она все это, как мне казалось, не с большим желанием.

– Дедушка, расскажите подробнее, как все произошло?

– Я бы рассказал, да ничего не знаю. И никто в деревне не знает. В ту ночь была сильная гроза. Молнии, помнится, до самой земли доставали. А ветер был такой силы, что два дерева с корнем вывернул. Утром пастух гнал стадо коров мимо землянки Вакулинчихи. Да как заорет на всю деревню: «Смотрите, труба у землянки сорвана и валяется посреди дороги!»

Люди со всей деревни собрались у землянки, попытались открыть дверь, но она была заперта изнутри. Наш деревенский плотник, открыв дверь, первым вошел и выругался страшным матом: «Здесь точно поработала нечистая сила!»

И правда, было от чего заматериться. В землянке был полный разгром. Задвижка от дымовой трубы валялась на подушке кровати. Печная дверка вырвана с кирпичами, а дверка от поддувала, вырванная с арматурой, оказалась аж на подоконнике. Безжизненное тело бабки Вакулинчихи свешивалось со спинки кровати.

– Как же ее на спинку кровати забросило?

– А кто его знает, – ответил дед. – Я как увидел два торчащих зуба-клыка из ее пустого рта, мне стало дурно. Я такого страха даже на фронте не испытывал.

– Как жаль, – гость поднялся с завалинки. – Обидно, что я не успел отблагодарить добрую старушку.

– Да нечего тут жалеть, – рассерженно засопел дед Иван. – Не такая она уж и добрая была. Столько зла натворила, что даже по-человечески умереть не смогла.

– Дедушка, покажите мне ее могилу.

– Не покажу, – поднялся дед Иван с завалинки. – Иди на деревенское кладбище. Могила за оградой. Сразу увидишь. – Дед сделал несколько шагов в сторону двери своей землянки, но остановился. – И вот еще что, милый человек, – добавил он, – не советую я тебе ее поминать. Она при жизни делала злые дела и мертвая никак не успокоится.

– Я смотрю, дедушка, вы ее недолюбливали. А за что?

– Да я и сам не знаю за что. Вот в душе у меня было такое ощущение, что от нее одна беда. Угости лучше еще сигареткой.

Городской гость снова опустился на завалинку. Присел рядом и дед Иван. Солнце еще не набрало силу жаркого дня, и им было приятно посидеть в утренней прохладе. Положив на колени свои узловатые от тяжелого труда руки, знавший долгие годы Ольгу сосед, стал рассказывать приезжему человеку историю жизни знахарки. И пусть это было мнение всего лишь одного человека, но и в нем, в этом мнении, было немало правды.

Родители Ивана приехали в деревню Пруды из Украины вместе с семьей Вакуленко. Дядька Семен был одним из лучших комбайнеров совхоза. За хорошую работу ему часто присуждали премии, награждали грамотами. Жена Семена, тетка Ольга, была на пятнадцать лет моложе мужа. Рано родила ему троих детей, которыми никогда не занималась. Семен с раннего утра до поздней ночи в поле, дети его, грязные и голодные, бродят по деревне, а их мать загорает у пруда с командированными из города мужчинами. Одним словом, Ольга Вакуленко, по мнению деда Ивана, всегда была плохой женой и скверной матерью.

Когда началась война, Семен ушел на фронт и впервые же дни войны погиб. Ольга, не привыкшая работать, стала пить, избивать детей. Непонятно, почему она такой стала. То ли с горя, что муж погиб, то ли от безысходности.

– Ты, уважаемый, не знаешь, какие были тогда времена, – вздохнул дед Иван. – Война, голод. Под ногами валялись ячменные колоски, а трогать их нельзя. Умирай с голоду, но домой брать ничего не моги. Милиция лютовала по-зверски. Обыскивала женщин, возвращающихся с полей. Снимали с них почти всю одежду. Многие, чтобы избежать обыска, возвращались домой огородами, пролезая через заросли крапивы и колючего будяка.

А Ольга набрала полное ведро колосков и пошла по дороге, не прячась. Разумеется, угодила прямо в руки участкового милиционера. Разговор в то время был коротким. Ее с ведром колосков усадили в кузов полуторки – и в район. Дальше – десять лет лагерей за кражу государственного имущества. А детей на другой же день отправили в приют. Больше о них никому ничего не известно.

Из лагерей Ольга вернулась в свою заброшенную землянку древней старухой. От прежней распутной женщины ничего не осталось. Хромая и сморщенная старуха сразу же занялась лечением, гаданием и еще какими-то делами, которые были ведомы только ей одной. Ходили слухи, что в лагере она познакомилась с одной пожилой женщиной, которую все там называли ведьмой. И вот, якобы, умирая, та передала Ольге свои знания. И ее уже не называли Ольгой, а просто Вакулинчихой.

– Эта колдунья, – подытожил свой рассказ дед Иван, – на девятый день после своей смерти забрала с собой молодого парня, который месяц как вернулся из армии.

– Что ты, дед, городишь? – возмутился приезжий мужчина. – Ну, подумай сам, как она мертвая могла забрать живого крепкого парня?

– Да очень просто, – хлопнул себя по коленям дед Иван. – Взяла, подлая ее душа, и забрала с собой старшего сына местного фермера Мирона Голованя. Ты поспрашивай у деревенских, тебе любой это подтвердит. Тут вот какая история с этим фермером случилась.

После распада совхоза, каждый нарезал себе земли сколько мог обработать. Так вот, Головань нахапал себе столько, что сам не мог обрабатывать всю землю и отдал один участок в аренду корейцам под выращивание лука. И вот странная штука получается. Земля одна и та же, а у корейцев лук и крупнее, и лучше, и не подвергается гниению. И все бы ничего, но с появлением корейцев в деревне стали пропадать собаки. Разумеется, все грешили на арендаторов. Пропала собака и у фермера.

Тут нужно сказать, что это была хотя и обычная собачонка по кличке Шарик, но сын Голованя Петька ее очень любил. Еще до армии принес он в дом щенка, кормил и ухаживал за ним. А когда ушел служить в армию, в каждом письме интересовался, как там его любимец. Служил Петро на границе с Китаем. Два года пролетело быстро. Первым, кто радостно встретил его у калитки, был Шарик. Увидев хозяина, псина так обрадовалась, что со всего размаха запрыгнула солдату на руки.

В тот день Петька вернулся из города и узнал от матери, что умерла Вакулинчиха. А еще мать посетовала на то, что вот уже третий день не видит Шарика.

«Я все понял, мама, – нахмурился Петро. – Это дело рук корейцев. Для них съесть собаку, что для нас молодого кабанчика».

Петька молча оделся в солдатскую гимнастерку, подпоясался солдатским ремнем и пошел к соседским парням, скирдовавшим за сараем солому.

«Ребята, – обратился он к ним, – не хотите составить мне компанию? Нужно навестить наших арендаторов».

«Бутылку поставишь, так мы с удовольствием засвидетельствуем корейцам наше почтение».

Семья корейцев-арендаторов с весны до поздней осени жила в поле в передвижном двадцатитонном контейнере. Ребята обошли вокруг металлического жилища, заглянули вовнутрь. Следов пропавшего Шарика или хотя бы каких-либо улик нигде не было видно. Петька понял, что доказать причастность корейцев к исчезновению собаки вряд ли удастся. Да и полной уверенности в том, что это их рук дело, у бывшего пограничника не было. Быть может, думал он, это происки конкурентов, которые хотят поссорить деревенских с корейцами-арендаторами?

Друзья не солоно хлебавши вернулись в деревню. Проходя мимо поля с уже созревшим луком, один из парней заметил, что его вполне можно убирать.

«Пусть они с нами за Шарика натурой рассчитываются», – хохотнул один из них.

Ребята приметили с какого края поля лучше подобраться к луковым грядкам. Поставили метку и отправились по домам, чтобы с наступлением ночи снова прийти на поле, но уже с мешками. По пути Петька вслух размышлял о том, что от лукового поля до кладбища расстояние почти такое же, как от кладбища до их улицы.

«Если устанем тащить мешки, можно будет отдохнуть на скамейке у могилы Вакулинчихи», – предложил он друзьям. Те согласились.

Поздно ночью подельники отправились на дело – сводить счеты с корейцами. Полная луна освещала знакомую тропинку, поэтому они без труда нашли метку и заползли на поле. Земля была мягкой, лук выдергивался без особого труда. За каких-то полчаса ребята наполнили свои мешки, крепко увязали их длинными веревками, взвалили поклажу на плечи и двинулись в обратный путь. Поравнявшись с кладбищем, Петька предложил друзьям сделать привал.

«Спина совсем затекла», – обосновал он свое предложение.

Парни побросали свои мешки на землю, присели на лавочку и достали сигареты. Могила Вакулинчихи находилась за оградой кладбища почти у самой дороги. Местный плотник, тот, что открывал двери в землянку Ольги, вкопал в землю два бревна, а сверху прибил толстую доску. Получилась длинная скамейка. Видя осуждающие взгляды соседей, сказал, что, мол, могила у дороги, любой трактор ее раскатает, а так бревна помешают.

«Посидим, покурим на косточках Вакулинчихи», – с иронией сказал Петька, опуская на землю мешок с луком. Парни на такое высказывание друга ничего не ответили. Молча посидели, выкурили по сигарете и стали собираться идти дальше.

Ребята подхватили свои мешки и быстро зашагали в деревню. Петька попытался поднять свой почти полный мешок, но тот не поддавался. Словно что-то тянуло поклажу к земле. Оказалось, конец веревки, которым был увязан мешок, развязался, и Петька стоял на нем обеими ногами. Парень с силой рванул поклажу с луком на себя, веревка под ногами скользнула, и он со всего размаха с громким криком рухнул на землю. Крик был таким, что, как после рассказывали, в деревне завыли собаки. Ушедшие чуть вперед парни побросали свои мешки и бросились обратно к могиле. Вскоре туда же сбежались чуть ли не все жители деревни. Когда отец Петьки подбежал к месту происшествия, то увидел страшную картину. Его сын в солдатской гимнастерке, подпоясанный солдатским ремнем лежал кверху лицом. На правом виске запекся сгусток крови. На животе лежал мешок с рассыпавшимися вокруг крупными луковицами. Мать Петьки, обливаясь слезами и заламывая руки кверху, причитала: «Господи, какая же ты ненасытная, Вакулинчиха. При жизни делала черные дела и после смерти никак не угомонишься».

Дед Иван поднялся с завалинки, тем самым дав понять гостю, что рассказ его окончен и ему пора идти в дом.

– Почему вы считаете, что бабушка Ольга делала только черные дела? – спросил до этого молчавший приезжий бизнесмен. – Ведь в моей беде она помогла мне бескорыстно.

– Не знаю, мил человек, не знаю, – опуская глаза, пробормотал дед Иван. – Мне неизвестно, какие у тебя были дела и что ты хранил в своей папке. Но я знаю только одно: милиция зря обыски не делает. Там тоже работают люди с головой, которые с бухты-барахты разрешение на обыск не подпишут.

Кирилл Сомов

Преподаватель английского языка – мать Кирилла Сомова – умерла от сердечного приступа в классе во время консультации за три дня до выпускного экзамена. Парню было в то время всего восемнадцать лет.

Лидия Викторовна Сомова была направлена на работу в среднюю школу на Центральную усадьбу сразу после окончания Пятигорского педагогического института. Здесь вышла замуж. Отец Кирилла, Вячеслав Петрович, работал начальником железнодорожной станции. В небольшом, но всегда чистеньком доме Сомовых, даже по городским меркам, стараниями хозяйки поддерживался образцовый порядок и дисциплина. Со стороны казалось, что живут люди душа в душу. Но случившееся в семье горе определило степень отношений.

Не прошло и месяца, как похоронили Лидию Викторовну, отец женился на молодой женщине, у которой от первого брака было две девочки. Старшей Ирине было четырнадцать лет, младшей Насте – девять.

Все знающие соседки судачили, что отец Кирилла крутил любовь с продавщицей сельмага Зинкой еще при жизни жены. Говорили, что Лидия Викторовна либо знала, либо догадывалась об их отношениях, но умело скрывала от коллег по работе и сына. И повторный приступ, видимо, был следствием сильных переживаний.

Зинаида с первого дня повела себя в доме как полноправная хозяйка. Она вытащила из шкафа все вещи Лидии Викторовны, цинично сложила их в мешок и утрамбовала ногой.

– Зинаида Михайловна, – попытался возразить Кирилл, – не выбрасывайте мамины вещи. Давайте я заберу их к себе в комнату и сложу в чемодан.

– Кому нужны ее вещи? – возмутилась мачеха. Она одевалась как монашка. А еще учительница…

– Мама всегда одевалась со вкусом, – возразил Кирилл. – Просто она придерживалась скромности в женских нарядах.

– Скромности, – передразнила его Зинаида, – да кому была нужна ее скромность? Если эти вещи сейчас предложить бомжам, так и они еще подумают: надевать эти шмотки или нет.

– Неправда, – упорствовал Кирилл. – Мама всегда покупала вещи в престижных магазинах Пятигорска.