В эспрессо напротив желтого дома воздуха практически не было - посетители дышали пивными парами и дымом. Лазинский скорее угадал, чем разглядел официантку, направился к ней и показал документы Голиана с фотографией.
      - Я его знаю, - сразу же подтвердила та, - он сегодня днем у нас был. Заходит частенько, но все больше по вечерам - выпить, закусить.
      - А сегодня?
      - Бутылка пива и граммов пятьдесят крепкого. После вчерашнего. Вчера поддал основательно.
      Это было уже ново.
      - Когда? - спросил Лазинский.
      - Что-то между семью и восемью.
      - Один?
      Официантка кивнула и на минутку отошла. Она получила деньги и отдернула колено от чьей-то волосатой руки. Когда женщина вернулась, Лазинский продолжил:
      - Сколько времени он у вас пробыл?
      - Несколько минут, потом пожал тому, другому, руку и ушел.
      - Кому это «другому»? - понизил голос Лазинский.
      - Что?
      Он повторил вопрос громче.
      - Я его не знаю, такой неприметный. Пришел следом за инженером и подсел к нему.
      - У вас было полно?
      - Не очень, - сказала официантка. - Несколько столиков всегда свободны. У нас ведь не обедают.
      - Эти двое разговаривали между собой?
      - Я не обратила внимания, но, кажется, да. Ведь они потом прощались.
      - Как выглядел тот, другой человек?
      - Говорю же вам - никак. Одет прилично. Лет тридцать - тридцать пять, не курил… Когда пан инженер ушел, он ждал и читал…
      - Кого ждал?
      - Сардельки ждал. Заказал содовую и сардельки с хреном.
      - А что читал?
      - Уже не помню, но только не газету.
      - Какие-нибудь бумаги? - Лазинский почувствовал, как у него колотится в горле ком.
      - Ах, - ответила она беззаботно, - что же еще можно читать?
      - Еще существуют книги, - поучал Лазинский, не спуская с нее глаз.
      - Нет, не книгу.
      - Значит, бумаги, - сказал Лазинский удовлетворенно. - Вы не знаете, случайно, откуда он их взял?
      Официантка ответила, что, кажется, из папки.
      - Вы что, видели, как он вынимал из папки бумаги?
      - Нет, но он их потом туда вкладывал, когда я принесла ему сардельки с хреном.
      - Это были сложенные листы бумаги? Как письма? Она ответила, что не знает.
      - Но вы видели, как он их клал в папку?
      - Да.
      - Попробуйте припомнить, не давал ли ему эти бумаги пан инженер? - строго сказал Лазинский.
      - Нет, не давал.
      - Вы знаете это точно или просто не видели, что он ему что-нибудь передавал?
      - Не видела, что передавал.
      - А портфель у него с собой был?
      - У кого? У этого второго?
      - Да.
      - Был, - ответила официантка и крикнула кому-то: - Сейчас иду!
      - А у инженера? У него ничего с собой не было?
      - Портфеля, кажется, не было, - припоминала она. - Нет, конечно, никакого портфеля, только папка. Такая с бумагой, с листами бумаги, может быть, он собрался кому-то писать, но не писал, потому что пришел этот второй. Тогда он эту папку положил на стул. Туда. - Она показала на столик в углу.
      - А куда положил портфель тот, другой? Тоже на стул?
      - Не помню, но возможно.
      - На тот же самый стул? - Ком в горле колотился все сильнее. Лазинский говорил с таким трудом, что официантка рассмеялась:
      - Боже, как у вас в горле-то пересохло.
      - От дыма, - отмахнулся Лазинский и еще раз спросил, на какой стул.
      - Кажется, на тот же самый, - все смеялась она. - Нет, правда, не припомню.
      Лазинский, кивнув головой, поинтересовался:
      - Он грассировал, когда заказывал сосиски с хреном?
      Официантка глянула на него так, словно он прилетел с Луны, пришлось пояснить:
      - Ну, на «р» картавил - это называется грассировать, понимаете?
      - Нет, он хорошо говорил, ясно.
      - По-чешски?
      - Это почему же? По-словацки говорил.
      Лазинский достал фотографию Иоганна Шнирке сорок восьмого года. Молодое лицо доверчиво смотрело в объектив.
      - Этот постарше был, не такой мальчик, - сказала официантка. - Но очень может быть, что когда-то… Глаза вроде те же.
      - Да?
      - Но у этого волосы погуще.
      Вечерело. Гнали коров. Коровы позванивали колокольчиками. Около тротуара стояла запыленная служебная машина. Стало прохладнее, после дневной жары можно было уже дышать. Горы потемнели.
      Эдита Бачова поднимала шторы, Лазинский увидел загорелые руки и запрокинутое загорелое лицо. Его вдруг охватила тяжелая усталость, он гнал ее от себя и мысленно все повторял ответы официантки; потом спросил, когда ушел тот, второй… С трудом сдержался, чтобы не назвать его прямо - Шнирке. Официантка ответила, что вроде бы в четверть первого. В это время обычно уходит бо #769;льшая часть посетителей.
      - На поезд, на автобус?
      - На поезд, в город.
      Шум стада усилился. Лазинский влез в машину и приказал:
      - На минутку к станции, потом домой.
 
      Горы стали лиловыми. Эдита Бачова ощутила легкий вечерний ветерок. «Победа» с толстым капитаном исчезла за домами. Эдита проводила ее взглядом и, не в силах ни о чем думать, закрыла окно, хотя надо было проветрить, изгнать из комнаты табачный дым.
      Коробка от сигарет лежала на столе. Она взяла ее и, убедившись, что коробка пуста, равнодушно скомкала и опустилась в кресло.
      Дежо всегда сидел напротив. Иногда он был весел, и Эдита знала, что он выпил в эспрессо. Каждую среду и субботу, стоя у окна, она ждала его. Останавливался «трабант». Инженер, если не шел в эспрессо, то через минуту после того, как хлопала дверца машины, уже стучался в дверь. Так было когда-то - последнее время он обязательно сначала заходил в эспрессо, к ней приходил уже веселым, на лице красные пятна. Эдита делала вид, что не замечает, боялась укорять, лишь один раз, не выдержав, воскликнула:
      «Не пей!»
      «Хочу быть веселым! - ответил он. - Когда-то мне было весело и без вина».
      Она вспомнила, как, произнося это, он щурил глаза.
      «А сейчас нет?»
      «Уже давно нет. Одиночество, но что ты об этом знаешь, ты ведь никогда не была одна».
      «Была… Всегда, заслышав шум самолета, я дрожала, волнуясь за мужа…»
      «Это страх, а не одиночество» - отвечал Голиан.
      «Возможно, но разве страх не хуже?»
      Она засмеялась. Взглянула ему в лицо и увидела под прикрытыми веками погасшие, усталые глаза.
      «Бояться за кого-то лучше, чем не иметь за кого бояться, - сказал он. - Но разве ты это можешь понять: ведь одиночество - это когда не за кого больше бояться. Одиночество намного хуже».
      Она раздраженно спросила:
      «Ты одинок?»
      Он кивнул.
      «Разве нет меня?»
      Он схватил ее за руку.
      «Есть, в том-то и дело, что есть. Но за тебя мне не надо бояться».
      «Почему? Ведь я могу встретить другого. Ты человек разведенный, тебе хорошо известно, как это бывает».
      «У меня такого не было».
      Эдита судорожно сжала смятую коробку от сигарет. Ее душили рыдания. Сейчас ей тяжелей, чем после гибели мужа. Ведь лейтенанты, летающие на реактивных самолетах, очень молоды и чудовищно смертны… Но Голиан не был молод, да и она уже немолода.
      - Молод, - всхлипнула она. - Немолода! - Сейчас в ней бились лишь эти два слова.
      Позже, быть может через час или еще позже, глубокой ночью, мозг пронзила страшная мысль: «Купальник! Сухой! Он сохнет плохо, всю ночь, а иногда и день. Мой купальник сухой!»
      Купальник висел на веревке в ванной. Эдита намочила его, отжала и повесила на то же самое место, где он висел и раньше.
 
      Вернувшись в кабинет начальника, Лазинский увидел, что Бренч что-то записывает, а Шимчик сидит и спокойно диктует, потирая мягкими руками лицо. Молоденький лейтенант выглядел растерянно. «Наверняка собирался в кино, - рассудил Лазинский, - на фестиваль, какая-то итальянская комедия, наверное, и свидание назначено, а старик его перехватил; вчера он был уверен, что сегодня будет спокойный день, - как он ошибся!»
      Шимчик додиктовал, отпустил Бренча и попросил Лазинского сварить кофе, а сам рассеянно наблюдал, как тот достает из секретера кипятильник и ложечку, розетку с сахарным песком и банку с кофе. Лазинский стал наливать в кофейник воду, Шимчик сказал:
      - Майор придерживается такого же мнения!
      - Как вы?
      - Как вы, если вы включаете в это дело Шнирке. Товарищ майор верит в его приезд в Чехословакию, ищет зависимость между ним и гибелью Голиана. Да и все, что связано с хлорэтаном, ему абсолютно ясно… Положа руку на сердце, ведь и вы так считаете?
      Он заморгал глазами, и Лазинскому показалось, что капитан над ним подтрунивает. Лазинский отвернулся и стал смотреть на кофейник.
      - Да, - сказал он задумчиво, - только я не считаю, я знаю!
      - Что же вы знаете?
      - Что Шнирке здесь, у нас, в Чехословакии, и что необходимо немедленно звонить в Прагу, чтоб его сняли с какого-нибудь скорого. Если только сейчас отправляется какой-нибудь международный. Если нет, пусть ждут завтра утром после десяти на Главном вокзале у западного экспресса. Отходит в десять сорок пять через Хеб в ФРГ. Полагаю, что Шнирке изберет именно его.
      - Так уж и его! У него что, на бензин не хватает? А что если, скажем, он едет на автомобиле? Под чужим именем, с фальшивыми документами?
      - Он едет поездом, - настаивал Лазинский. - Я знаю.
      - Смотрите, вода выкипит, - сказал Шимчик.
      Лазинский будто не слышал. Он пристально смотрел на капитана. Лицо Шимчика словно окаменело, запавшие серые глаза сузились.
      - Выкипит вода, - повторил Шимчик скрипучим голосом.
      Лазинский приготовил кофе. И сказал еще раз:
      - Надо звонить в Прагу.
      - Добро. Позвоню. Но, позвольте мне узнать, зачем?
      - Я уже сказал, Шнирке - здесь. Сегодня его видели.
      - Кто и где? Одного слова «видели» очень мало.
      - Одна официантка. Мы только вернулись из Михалян, я заходил в эспрессо, что напротив Бачовой. Голиан был там сегодня, выпил пива и граммов пятьдесят чего-то крепкого - но не один, а со Шнирке. «Мужчиной лет тридцати - тридцати пяти», как говорит официантка. Я показывал ей его фотографию.
      - И она его узнала?
      Шимчик держал чайную ложку над розеткой с сахарным песком. Его пальцы вздрагивали.
      Лазинский утвердительно кивнул.
      - Она сказала, что вполне возможно.
      - Что это тот же самый человек, который изображен на фото?
      - Да. И что он разговаривал с Голианом. Видела, как они на прощание пожимали друг другу руки. После того как инженер ушел, Шнирке читал какую-то бумагу, которую, вероятно, передал ему Голиан.
      - Вероятно?
      Ложечка зачерпнула сахару и опустилась в чашку с кофе.
      - Этого она не видела, - ответил Лазинский. - Но это еще ни о чем не говорит. Первым в эспрессо вошел инженер, минут через пять - Шнирке. Сомневаюсь, что в руке он нес бумагу. Хотя бы потому, что у него был портфель. И эта бумага лежала не в портфеле, а в бумажнике.
      - Гм… - Лицо капитана смягчилось, пальцы больше не дрожали. - Что еще?
      - Я утверждаю, что и мы видели Шнирке.
      - Где? В Михалянах или здесь?
      - Здесь, на вокзале. Он выехал поездом двенадцать тридцать одна из Михалян и в тринадцать ноль-ноль был здесь. В пятнадцать ноль пять сел в пражский скорый, а мы как раз в это время торчали в зале. Вы курили, мужчина, не подозревая, кто мы, попросил у вас огня. Я посмотрел на него. Когда поезд ушел, я сказал вам, что это мог быть и Шнирке.
      - Эдакая заурядная физиономия с портфелем и плащом-болоньей?
      - Да, - подтвердил Лазинский и сел. - Официантка из эспрессо видела и то и другое.
      - Плащ и портфель?
      - Да.
      - Вы ее спросили и про плащ и про портфель?
      - Кажется, только про портфель, - Лазинский смотрел на чашку. - Тогда, на вокзале, я сказал это просто так, - уточнил он, - банальность физиономии навела меня на эту мысль, я не думал этого серьезно.
      - Какую фотографию Шнирке она видела? Лазинский достал фото.
      - Эту, - показал он. - Прошу вас, вызовите Прагу.
      Шимчик, размешав кофе, попробовал его.
      - Мог быть и покрепче, - заметил он. - А что вам сказал Вондра?
      - Что на основании старых показаний Голиана никто пока арестован не был, но он не видит в этом никакой ошибки. Во-первых, в таком деле поспешность не нужна, во-вторых, в Праге о некоторых агентах долгие месяцы не было никаких сведений, они исчезли из поля зрения. Полковник не исключает, что кто-то из них побывал и у нас. Он сказал, что знать о существовании агента и даже его имя - это еще далеко не все.
      - Это и мне известно, - проворчал Шимчика. - Дальше?
      - Интересовался подробностями гибели инженера Голиана.
      - Что он думает о Бауманне?
      - Расспрашивал о его работе. Он знает, что Голиан когда-то над чем-то таким корпел - говорил об этом, когда вернулся. Но в Германии, мол, убедился, что его поиски не имеют никакого смысла, так как он изобретал то, что уже было изобретено.
      - Искал славы и денег?
      - Кто его знает.
      - Что еще говорил Вондра?
      - В общем ничего. Велел сообщать все, что нам станет известно. Особенно если дело разрастется. У меня такое впечатление, что ему не нравится Сага…
      - Почему? Он что-нибудь упомянул?
      - Абсолютно ничего, товарищ капитан, но у меня сложилось такое впечатление.
      - Не у вас одного, - улыбнулся Шимчик. - Сага чего-то боится. Может быть, этой истории с квартирой - он все время уверяет, что Голиан получил квартиру без его помощи… Послушайте, вам бы следовало туда подскочить, Сага живет в этом коттедже уже лет десять. Спросите его, кто занимал квартиру до Голиана, и будьте повнимательней к его реакции, может быть, директор испугается. Как бы… - Он не докончил фразу. - Я звонил в Братиславу, - продолжал он, - пусть наши разберутся с Донатом. Между прочим, Бренч выяснил, что Голиану к Бачовой звонили из Братиславы, вызов-молния, стоил более шестидесяти крон. Наши сообщили мне, что разговор велся из переговорной в Карлтоне. Красиво, а?
      Лазинский молчал, и капитан ухмыльнулся:
      - Все это противоречит вашей легенде о Шнирке. Особенно, если допустить, что инженер в эспрессо встречался вовсе не с агентом, а просто с каким-то своим знакомым или это была случайная встреча - такие встречи происходят сплошь да рядом. Бумага - тоже пустяк. Даже если допустить, что получил ее этот человек действительно от Голиана.
      - Но авария? Кто подложил в машину ампулу с газом?
      Шимчик не ответил.
      - Она была в портфеле, - продолжал Лазинский. - Гаверла тут распространялся относительно окна и отпечатков пальцев. Обыгрывал присутствие неизвестного пассажира, но мы уже знаем, что такового не имелось, был только один пассажир - Бауманн. Мы знаем, что он доехал с Голианом до бензоколонки, следовательно, вполне возможно, что отпечатки на дверце справа от водителя - его и на ручке под окном тоже: большинство пожилых людей не выносят сквозняка. Если это подтвердится, то для меня остается единственное объяснение, и оно «рифмуется», если можно так выразиться, со всем тем, что мы выяснили относительно аварии. А именно: у Голиана в машине не было больше никого, по крайней мере между Михалянами и местом аварии, вспомните дорожного рабочего. Если это справедливо, а это так и есть, появление ампулы можно объяснить только тем, что Голиан принес ее в машину сам. В портфеле, в который кто-то вложил ампулу, когда он сидел в эспрессо. От официантки мне известно, что Голиан и тот, второй, расстались не сразу, они поговорили и пожали друг другу руки, у преступника было, как видите, достаточно времени: или во время разговора - я убежден, что он достал ее из портфеля, - или минутой позже, когда Голиан платил. Это происходило после одиннадцати часов, то есть соответствует времени, названному Гаверле химиками: газ проник из ампулы не раньше.
      - Да, - кивнул Шимчик. - Ну и что же?
      - Таким образом, нам остается только Шнирке, ибо это мог быть только он. Невозможно предполагать, что случайный собеседник в эспрессо, имея причину убить Голиана, таскает с собой ампулу с газом.
      - А у Шнирке была причина?
      - Не забывайте, что инженер не выполнил требований господ из Мюнхена. Мало того, он открыл Баранка нашим.
      - Нет, - спокойно ответил Шимчик. - За такие вещи не убивают. А если и убивают, то по свежему следу, а не через несколько лет.
      - Почему же нет! - Замечание начальника нимало не смутило Лазинского. - Прага не сообщила Шнирке о поступке Голиана. Он узнал об этом лишь недавно.
      - От кого?
      - Возможно, от самого Голиана.
      Шимчик протянул руку к чашке, но не взял ее.
      - Где? Уж не в эспрессо ли?
      - Отнюдь, товарищ капитан. Эти двое, безусловно, виделись раньше. Думаю, что днем и еще раз попозже. Не забывайте, что между уходом инженера на почту и визитом к Бачовой - пробел. А ведь это несколько часов!
      Шимчик не стал возражать.
      - Ну что ж, я слушаю.
      Ясно было, что Шимчик иронизирует. Лазинский, понимая это, тем не менее продолжал:
      - Пожалуйста. Странная реакция Голиана на открытку жены: от его сестры и от Саги мы знаем, что Голиан ее любил и, вероятно, жалел, что развелся. В нормальных условиях его наверняка обрадовало бы сообщение о ее желании вернуться или - не забывайте о Бачовой - сильно взволновало бы. Но инженер отнесся к этому спокойно. Это можно объяснить лишь тем, что незадолго до того произошли события, совершенно выбившие его из колеи. Еще часа полтора назад я полагал, что речь идет о его конфликте с Бауманном, исходя из нашей концепции, что он отдал директору ключи от сейфа, потому что старик хотел его спровоцировать. Я считаю, что причина другая: Голиан увидел Шнирке. Этот тип явился к нему, и Голиан понял, зачем находится здесь его инструктор из Мюнхена. Инженер испугался и списал первую попавшуюся формулу, собираясь бросить эту «кость» Шнирке, он-то знал, что агент способен на все… Ну, а позже он говорил с ним, вероятно, после того, как ушел на почту, не ранее, иначе он не стал бы спрашивать сестру, звонил ли кто-нибудь по телефону, и не просил бы не поднимать трубку, если будут звонить. Но все напрасно! Шнирке шел за ним по пятам, они встретились и договорились о следующей встрече, на сей раз в Михалянах, ну и там…
      - Ампула?
      - Ампула! - твердо ответил Лазинский.
      - Несмотря на бумажку с формулой?
      - Несмотря, товарищ капитан. Плевать Шнирке хотел на формулу, ему нужно было…
      Лазинский сделал паузу и развел руками…
      - Продолжайте, - настаивал Шимчик, хотя понял, что означает этот жест.
      - Это все, дальше пока лишь предположения. Но на них у нас нет времени.
      - Хорошо. - Шимчик закурил. - Действительно, времени у нас нет. Вам нужно спешить к Саге, мне сидеть и ждать… Несчастные телефонные разговоры задержат меня до ночи, а то и до утра… Жена звонила, взяла билеты в кино, вчера вечером я ей пообещал - совсем забыл. Вроде вас, хотя вы не о кино забыли.
      - А о чем?
      - О некоторых деталях, которые, вероятно, имеют прямое отношение к Шнирке. Ведь если такой агент является к нам, то наверняка ради какого-то тонкого дела, а не за тем, чтобы пришибить незначительного Голиана, между прочим рискуя. что инженер перед смертью каким-то образом выдаст его. Это, во-первых. Во-вторых, если Шнирке даже все-таки убил его, то лишь по крайней необходимости, по какой-то неожиданной причине, чтобы развязать себе руки.
      Лазинский, казалось, растерялся.
      - Следовательно, вы считаете, что экспресс в Германию отпадает?
      - На сей раз решительно отпадает, - уверенно ответил Шимчик.
      - Значит, в Прагу не звонить?
      - Отчего же? В Прагу мы позвоним, товарищу Вондре следует выслушать и вашу версию. Не насчет эспрессо, нет, ее оставьте при себе, дело в другом. Тот факт, что Голиан и кто-то, некий икс, судя по всему, встретились, освещает все происшествие с новой стороны, и лично я… Но об этом в другой раз, а теперь ступайте к Саге. Я вас подожду, у нас тут осталось кое-что недосказанным.
      - Будет исполнено! Но я никак не пойму…
      - Чего не поймете?
      Лазинский направлялся к дверям. Он, казалось, не собирался отвечать, но, остановившись, пояснил:
      - Что не досказано?
      - Я говорю, что не все сказано - по работе.
      Шимчик пододвинул к себе «Фольксштимме».
      - Все остальное сейчас… хотя я тоже самолюбив и не прочь похвалиться, но все - после работы. Нам следовало бы как-нибудь сесть и потолковать, как мужчина с мужчиной…
      Лазинский молча переминался с ноги на ногу. С его лица сползло привычно насмешливое выражение.
      - Согласен, - выдавил он, - посидим за бутылочкой вина. Разрешите идти, товарищ капитан?
      - Добро, за бутылочкой вина. Я - за!
      - Но, увы, врач запретил вам пить!
      Шимчик поднялся. Лазинский со своим обычным выражением насмешливого превосходства захлопнул за собой дверь.
 
      Капитан Шимчик сосчитал до пяти. И еще раз до пяти. Потом встал, затворил окно и так и остался стоять, глубоко вздыхая и стараясь стряхнуть с себя раздражение.
      - Черт знает что, - думал он, - хотя мы друг друга стоим. Какое высокомерие! Когда он говорил об эспрессо, то даже не скрывал, что считает меня глупцом… Но только рано радуешься! Шнирке в Михалянах не был и никогда не будет. Шнирке - мыльный пузырь, который выпустили в Мюнхене или где-то там, чтоб мы поверили и погнались за ним. А пузырь лопнет, как только настоящий агент выйдет на сцену. Если только я не ошибаюсь, а я не могу ошибиться! Лазинский, Лазинский, в твоей версии есть несколько разумных доводов - они возникли у нас обоих, хотя и на разных основаниях. Они-то и свидетельствуют о том, что я взял верный след.