Катастрофа на шоссе

Юрай Ваг
 
Катастрофа на шоссе

1

 
      - Приехали, - сказал один из картежников и ткнул локтем сидящего возле окна человека в плаще-болонье. Тот не шевелился. - Эй, хозяин, доброе утро, приехали!
      Он снова ткнул в светлый плащ и увидел наконец заспанную, помятую физиономию человека лет тридцати пяти, выслушал его «спасибо» и, отвернувшись, пошел с восьмерки, ее крыли валет и туз. Игра продолжалась.
      Поезд подходил к станции. Замедляли свой бег мелькающие вдоль полотна дачи, окруженные садами, дома с небольшими двориками, пустующие футбольные поля, проплыли мимо остановка автобуса с толпой ожидающих, разрытая дорога и какие-то ржавые трубы; близился жаркий июньский полдень. Колеса стукнули на стрелках - и все исчезло, лишь стояли стеной вагоны - длинный товарный состав. Сажа и жара. Десять часов сорок две минуты.
      - Без опоздания, - обрадовался человек в плаще и взял свой портфель, из которого торчала газета. - Чудеса, да и только!
      Карточная игра была в разгаре.
      - Угу! - промычал один из играющих, тот самый, что разбудил незнакомца. - А вы сами откуда, из Праги?
      - Да, - ответил тот. - Разрешите пройти.
      Игроки убрали ноги и отодвинули сумку. Стоя в проходе, человек в светлом плаще дожидался, пока поезд совсем остановится, он тер заспанное лицо и поеживался. Наконец он вышел и двинулся вдоль перрона. Увидев в застекленной витрине с фотографией Штрбского плеса свое отражение, остановился и причесался. В двух шагах от него стоял постовой. Человек спрятал расческу и спросил, как пройти в отель «Крым». Постовой ответил, что он здесь, напротив вокзала.
      - А химзавод?
      - Тройкой до конечной.
      - Где находится Боттова улица?
      - На противоположном конце, у водохранилища, - ответил постовой и равнодушно взглянул на мятый плащ, который человек успел снять и перекинуть через плечо. - В самом начале пригорода.
      - Спасибо, - поблагодарил неизвестный и, улыбнувшись, показал белоснежные зубы.
      Потом неизвестный прошел в зал, в камеру хранения и направился к телефонной будке. В засаленной книге абонентов он нашел букву «Г»: Габриш, Галло, Гебура, Геологический институт, Гиер, Гласель, несколько Гоговых, Големба, Голецкий, Голианова Анна, Боттова, 6.
      Он дважды прочел номер - 29343 - и запомнил его.
      Привокзальная улица поднималась вверх. На разорванной афише тигр прыгал сквозь огненное кольцо и нарядная лошадка склоняла голову перед человеком в цилиндре. Цирк зазывал к себе, суля сенсацию: «Международная программа…», «По возвращении из гастролей по Европе…».
      Неизвестный достал железнодорожный билет и, разорвав его на клочки, бросил в урну.
 
      - У тебя все? - спросил инженер Голиан, чувствуя, как потная рубаха прилипает к его спине. - Тебе в самом деле нечего больше сказать?
      - Нет, Дежо, - ответил сидящий в кожаном кресле Бауманн. - Ты сам отказался, сам все бросил. Ты заявил, что тебя это больше не интересует, как ты выразился, это «расточительство»… Но я так не считаю. Человеку необходимо за что-то зацепиться, чем-то заниматься, хотя бы по вечерам и по ночам… Очень часто мне казалось, что я на этом свете лишний. Это отвратительное чувство. Мне надоело, пойми.
      Бауманн слабо улыбался, правая рука - на правом колене, старчески спокойное, иссеченное морщинами лицо. Он сидел и смотрел в окно. Оно выходило на узкий двор. Сразу же за окном поднималась вверх стена, над ней полуметровая полоска неба. Вентилятор гудел, разгоняя табачный дым. Голиан погасил сигарету и поднялся.
      - Поступай как знаешь, - сказал он желчно.
      - Хочу работать, приносить пользу, а не бездельничать.
      - Но воровство и работа - вещи разные. Стеглик мне показал, нет, вернее, ничего он мне не показывал, я сам увидел, расчеты лежали на пульте, а я заглянул.
      - Ну и что же?..
      - Ты отлично знаешь, не строй из себя дурака. Твое открытие - во всяком случае, его принцип - украдено…
      - Что еще скажешь? - Бауманн искренне забавлялся.
      - Если не все, то, насколько мне известно, его основная часть. А мне, естественно, известно, ведь это моя идея. Память у меня дай бог всякому!
      Бауманн затянулся, выпустил дым, пепел посыпался на пиджак, и он, медленно стряхнув его, сказал:
      - Ты удивительнейшее существо. Сначала берешься, потом бросаешь, потом снова хватаешься, морочишь голову… Не обижайся, но в этом весь ты. По крайней мере насколько я тебя знаю.
      - Копайся в моей душе, если ты так хочешь. - Голиан уже жалел, что зашел к старику. «Этот выкрутится из любого положения, - подумал он, - ничего не отрицает, а сам идет в атаку, жалит. Как всегда, жалит. Скорпион», - повторял он про себя и вслух продолжал: - Рассчитываешь, что попал в струю и выплыл на поверхность, что мне это никогда не удастся. Это все сентиментальные разговорчики, будто не хочешь бездельничать, быть лишним. Я ведь тоже не вчера родился, мы друг друга хорошо знаем! Тебе нужно только одно - гро #769; #769;ши!
      - Отнюдь! Ты ошибаешься, - Бауманн не повысил голоса, он продолжал говорить спокойно, словно пытался убедить малое дитя: - Можешь жаловаться. Скажи Саге или кому хочешь, что я вор и мошенник. Вот телефон, изволь.
      Он снова затянулся. У него были очень короткие морщинистые пальцы. Голиан посмотрел на его руки, затем перевел взгляд на приветливые, спокойные глаза и, не сказав больше ни слова, направился к дверям. Уже открывая их, он услышал:
      - Будь любезен, извинись перед Стегликом, если ты ему случайно нагрубил. Стеглик очень ранимый паренек.
      - Никому я не грубил, - отрезал Голиан, - а если он это утверждает, то лжет.
      - Очень рад. Он мне ничего не говорил, - и ласково добавил: - Тебе надо проветриться, Дежо.
      Но за Голианом уже захлопнулись свежеокрашенные двери. На стене висел график выполнения плана. Бауманн ухмыльнулся, с минуту курил и поглядывал, как за окном вихрится пыль, потом снял трубку зазвонившего телефона и сказал: «Все в порядке, иду».
      Он притушил сигарету, порылся в бумагах на столе, нашел то, что искал, и вышел. Обычно Бауманн запирал двери своего кабинета. На сей раз он этого не сделал.
 
      Неизвестный лениво брел по городу. Внимательно изучал витрины, в эспрессо выпил кофе, с иронической улыбкой постоял возле старого автомобиля. Потом на глаза ему попалась надпись: «Гигиенический душ». Зашел и долго там плескался.
      Он вспоминал Прагу: вчера в это время он еще ходил по Петршинам, в полдень читал в смиховском садике газету, загорал, всячески тянул время. И сейчас старается протянуть его до трех, до четырех, быть может, до вечера. Душ освежил его, томительной ночи в дороге словно не бывало. Лицо стало гладким, он выглядел отдохнувшим. «Побриться можно и завтра, - решил он. - Дома, конечно…» Человек старался отогнать мысли о доме.
      29343 - повторял он номер из телефонной книги. Сам не зная, для чего это делает. По привычке? От скуки? От одиночества? Времени для себя всегда не хватало, постоянные дела и заботы, а тут вдруг - нечем заняться. Даже женщины не интересовали его: все казались похожими друг на друга - туфли на босу ногу, дешевые духи, жухлые овощи в потертых хозяйственных сумках.
      Одиннадцать пятьдесят - сонный полдень. Автобус отправлялся в одиннадцать пятьдесят семь. На конечной остановке человек с плащом выходил один - кроме него, в автобусе уже никого не осталось.
      Каменная стена, сверху колючая проволока, за ней светлое здание с большими окнами, слева ворота и проходная, лозунги, выцветшие плакаты. Возле закрытой палатки с вывеской «Закуски» несколько зеленых скамеек.
      Он сел. Палило солнце. В редких тополях гомонили воробьи, тихо, словно серебряный вертолет, трепеща крыльями, стояла в воздухе стрекоза. Человек следил за ней и ему казалось, что и он тоже становится все меньше и меньше…
 
      - Усильте, - приказал инженер Стеглик конопатой лаборантке. - Осторожно, дайте максимум.
      Рука неуверенно нажала красную кнопку. На циферблате выскочили и задрожали цифры, это было мгновение, длящееся бесконечно. Потом цифры остановили свой бег, и жужжание машины стихло.
      - Ну, душенька, стоп. Или… - Стеглик распрямился. - Нет, лучше продолжим. - Он выдохнул: - Великолепно. Какова сопротивляемость!
      Конопатая лаборантка взглянула на него. Лицо у Стеглика было нездоровое, желтое, с острым носом и узкими губами. Он выглядел на сорок, хотя ему было двадцать шесть. За тонкими стеклами очков лихорадочно блестели глаза.
      - Хорошо, - ответила девушка и улыбнулась.
      Казалось, он не слышал. Потом, очнувшись, подтвердил:
      - Сила!
      - Ну! - холодно протянул кто-то стоящий за их спиной. - Сила не сила, но наши придут в восторг. Ведь мы в этой области на несколько лет отстаем от Запада.
      Голиан возник неожиданно, отлично владея искусством многих, занимающих руководящие посты, появляться неслышно и неожиданно. Хотя руководящего поста вовсе не занимал.
      - Отставать, - отстаем, - согласился Стеглик. - Но что касается силиконов, то с настоящей минуты уже нет! Выключите приборы, душенька!
      Циферблат показал ноль, и жужжание стихло.
      Голиана мутило, словно он выпил прокисшего пива.
      - Послушайте, коллега, - сказал он. - Старик и сам считает, что это просто хобби. А вы тратите на эту ерунду рабочее время. На заводе горят поставки и план заваливаем. Весь квартал - это уже непреложный факт - летит к чертям. А вы из-за такой…
      - Нет, -решительно возразил молодой инженер. - Не из-за этого.
      Они стояли в светлой солнечной лаборатории. В этом просторном зале они казались маленькими и затерянными - не только щуплый Стеглик и коротышка лаборантка, но и плечистый, загорелый, высокий Голиан. Голиан сказал:
      - Я знаю, простите, я просто так…
      - А за что вы его, собственно, так не любите, пан инженер?
      - Кого вы имеете в виду, барышня? Шефа? Коллегу Бауманна?
      - Да, - подтвердила лаборантка и опустила голову, испугавшись вырвавшегося против воли вопроса. - Не сердитесь, - попросила она.
      - Оставьте нас, - сказал ей Стеглик, а когда она вышла, продолжал: - Вот дура! Хотя сказала правду. И я думаю, что шеф пьет из вас кровь. Странно, он такой добряк, - добавил Стеглик смущенно.
      - Вы о чем? - словно не понял Голиан и попросил: - Дайте-ка сюда!
      Молодой инженер достал тигель и протянул Голиану металлическую пластинку. Пальцы большой, широкой ладони дрожали, казалось, что сейчас они сожмутся в кулак, чтоб смять ее, уничтожить, но ладонь так и осталась открытой.
      - Прошел через тепловую реакцию?
      - Полтора часа назад.
      - Время остывания?
      - Одна минута двадцать две секунды.
      - В Америке - минута одиннадцать, и никто не делает из этого сенсации.
      - Пан инженер, почему вы против?
      - Я против во-ро-вства, - Голиан мрачно рубил последнее слово по слогам. - Бауманн использовал мою минутную слабость и… это во-ро-вство, - повторил он и отложил кусок металла.
      Инженеру Голиану было сорок семь, ни одного седого волоса не серебрилось в его густой шевелюре, но в этот момент он выглядел стариком.
      Голиан сел и облокотился о пульт.
      - Я начал заниматься этой проблемой давно, почти сразу же после войны. Был я тогда еще совсем зеленый и ничего не достиг, но идея возникла у меня у первого… Когда я потом вернулся - вам ведь известно - из-за границы, то снова принялся за дело. Короче: иное время было, мне не давали ни к чему допуска, вы и представить себе не можете, что это было за время… Но я не о том… Я знаю Бауманна давно. Когда я только начинал, я открыл ему свою идею, раза два он давал мне советы, он-то был уже опытным специалистом. Не скажу, чтоб он очень всем этим заинтересовался, но приблизительно через год, когда я объявил, что сдаюсь и бросаю, Бауманн попросил у меня расчеты и я, идиот, дал их! Более пятидесяти плотно исписанных страниц на машинке. Он поблагодарил и вскоре все охаял, свел на нет, утверждая, что истины я не достиг, а лишь крутился вокруг да около. А теперь он будет лауреатом, хотя в Америке и в других странах силиконы уже имеются, давно имеются, но на другой основе! И в наших исследовательских институтах над этим работают! Но он открыл гликостеры из метанолизы раньше, - Голиан сжал пластинку металла, ощупал ее и отшвырнул, - и они, вероятно, дешевле! Намного, чтоб его черт взял! - Он усмехнулся, это была горькая, болезненная усмешка. - Если вам кажется, что я не люблю Бауманна… И у простого ремесленника должна быть рабочая совесть, а у такого прекрасного специалиста - тем более! Вы меня извините, если я вам испортил настроение, извините, что стою над душой, когда вы работаете… - Он пожал плечами и вздохнул: - Не сдержался, поймите меня, ведь это же сущий грабеж!
      Голиан, кусая губы, встал. Казалось, он хочет что-то добавить, но он лишь провел рукой по глазам и медленно двинулся вдоль прохода между пюпитрами и низкими подоконниками. Стеглик смотрел ему вслед.
      - Пан инженер! - крикнул он.
      Голиан остановился.
      - Что?
      В соседнем отсеке гудели машины. Обычный звук, лаборанты уже давно не замечали его. Но Стеглик еще долго вспоминал, что в тот момент он вдруг отчетливо услыхал этот шум.
      - Нет, ничего, я просто так, - ответил Стеглик и наклонился к тигельку.
      И вдруг услышал смех. Смеялся Голиан. Стеглик подскочил к нему, но тот уже смолк. Голиан смотрел в окно. Стеглик взглянул на него и тут же перевел взгляд: метрах в двадцати пяти от них на зеленой скамейке сидел немолодой, но и не старый человек. Рядом лежал портфель, на спинке скамейки висел плащ-болонья.
      Машины гудели, Стеглик все еще слышал их. И тут голос Голиана перекрыл шум машин:
      - Не дадите ли вы мне ключи от вашей дачи?
      - Они у Сикоры. Вам нужны?
      - Да, буду вам очень обязан, - ответил Голиан неожиданно искательным тоном.
      - Пожалуйста, - охотно согласился молодой инженер.
      - Я схожу к Сикоре, - сказал Голиан и ушел.
      А Стеглик все держал в руке металлическую пластинку и думал о Бауманне: а вдруг тот и в самом деле украл…
      Неизвестный за окном достал из портфеля черешню и все сидел и сидел, терпеливо выплевывая косточки.
 

2

 
      Зеленые глаза уродливой фарфоровой черепахи фосфоресцировали на красном ковре. Слева от нее было окно на улицу. Справа - письменный стол, на нем кофе, а у стола - одетый в милицейскую форму лейтенант Бренч. Пожилой мужчина, сидящий рядом с ним, тяжело вздохнул.
      - …и это только июнь. В июле совсем расплавимся.
      - Повесим жалюзи, - сказал лейтенант.
      - Это точно?
      - Обещали.
      - Еще в мае, помнится. Что у вас еще, Бренч?
      - Все, товарищ капитан. Только сообщение о Шнирке. Наверное, им остается уточнить имя.
      - Уже уточнили. - Капитан прищурился. - Дело ведет Лазинский, он сейчас связывается с Прагой, просит поскорее выслать фото. Пока их не пришлют - мы связаны по рукам и ногам. Искать человека по описанию - напрасный труд: «Тридцать семь лет, гладкое, симметричное лицо, темные волосы и нормальная фигура». Иными словами: две руки, две ноги, уши и голова и все прочее, что положено существу мужского пола. Кроме того, серый в полоску костюм, который можно сто раз в день снять и надеть, ну, скажем, шорты. Знаю, знаю, Бренч, в донесении все это сказано по-другому, профессионально, но я вам с официального языка перевел на человеческий. Из определения «рост 173 - 177» да из мудрого заключения «особых примет не имеется» вытекает именно то, что я сказал. Остроумное примечание о том, что господин Шнирке грассирует, они могут оставить при себе. Грассирующих агентов не забрасывают в славянские страны. В ГДР - куда ни шло. Немцы почти все картавят.
      - Товарищ капитан, ведь Шнирке-то немец.
      - Знаю, родом из Либерца, там и на свет появился в двадцать восьмом, кажется. Это единственное, что более или менее известно. Плюс то, что его папаша работал в пивной, плевать хотел на Генлейна, был мобилизован и погиб где-то в Норвегии. Я вам, лейтенант, так скажу: возможно, это тревога ложная. Бывает, какой-нибудь ревнитель кого-то увидел и - готово, переусердствовал - половина наших ребят ищет, ловит. Запомните это, лейтенант: никогда не будьте излишне усердны. Такое, с позволения сказать, рвение только вредит делу.
      И потому, что капитан все время улыбался и щурился, невозможно было понять, серьезно ли его нравоучение. Фамилия капитана - Шимчик. Лицо широкое, серые глаза глубоко посажены. Через десять месяцев ему пора уходить на пенсию. Шимчик страстный рыболов. Хотя добыча обычно оказывается ничтожной, он так объясняет свое увлечение: «Главное - посидеть у воды. Прохлада, уединение, травка…»
      - Если вам интересно, подождите. Думаю, Лазинский вот-вот объявится. Возможно, порадует массой приятных новостей.
      Бренч легко распознал иронию: эти двое всегда друг друга терпеть не могли, да и не скрывали этого; про их соперничество знали многие, знал и лейтенант Бренч, только начавший службу.
      Шимчик не ошибся. Через несколько минут ввалился, не поздоровавшись, толстяк - капитан Лазинский.
      - Все в порядке, - изрек он с наигранным добродушием, - ну и материальчик, я вам доложу!
      - Вы это о чем? - Шимчик смерил его холодным взглядом. - Вы же должны были поторопить их с фото!
      - Я так и сделал. - Короткая пауза. - Но потом к телефону подошел сам полковник Вондра. Лично. - Лазинский плюхнулся в кресло. Оно было обито черной клеенкой и помнило лучшие времена. Пружины жалобно застонали. - Полковник справлялся о вашем здоровье и приказал… - Тут Лазинский выразительно взглянул на Бренча. - Это конфиденциально, приказано сообщить только майору и вам.
      - Майору уже сообщили?
      Лазинский кивнул и достал блокнот. Шимчик сказал Бренчу:
      - Благодарю вас, товарищ лейтенант, вы свободны. - А когда они остались вдвоем, спросил: - Что-нибудь серьезное? Насчет Шнирке, да?
      - Отчасти. Но серьезного ничего, чепуха какая-то. Вы помните Голиана с химического? Инженер, товарищ капитан, дело давнее, ad acta

. В пятидесятом, кажется, удрал в Баварию, потом, раскаявшись, вернулся, отбыл наказание, вышел, тут у нас получил работу, и мы за ним… Иногда вы, другой раз я, как приказывал Швик. За этим парнем нужен был глаз.
      - Конечно. Тогда так было заведено. Чего смеетесь? Что в этом смешного?
      Лазинский действительно смеялся. Смеялись щеки, смеялись голубенькие глазки, розовые губы и двойной, казавшийся всегда замасленным подбородок. Потом, посерьезнев, он сказал:
      - Его раскаяние было камуфляжем. Чтобы мы не отгадали, кто он на самом деле.
      - Ну и кто же он?
      Лазинский достал пакетик с леденцами и сунул в рот ярко-красную малину.
      - В Мюнхене его завербовали работать против нас, это случилось в конце его эмиграции, он тогда был без денег, нигде не служил, к тому же его бросила жена. Он отчаялся, запил и, видимо, с кем-то поделился, что охотно вернулся б домой. Об этом узнали и взяли его в оборот, он долго отказывался, потом согласился, чтоб эти мерзавцы оставили его в покое. Его обучили, дали фальшивые документы, по которым он проехал через Берлин и ГДР к нам. Билет у него был до Брно, но в Усти-над-Лабем он из поезда выскочил и прямо к нам, в госбезопасность! Рассказал все, что с ним произошло, его отвезли в Прагу, там он попал к Вондре. Повторил все, что сказал в Усти, и подробно описал агентов, с которыми встречался в Мюнхене. Некоторые из его сообщений и подпольных кличек для наших были тогда сенсацией, проверили - инженер в это время сидел, - выяснилось, что не врет. Это его заслуга, что нам известен хотя бы тот же Шнирке, что он ас и что начинал Шнирке под именем Ба #769;ранок. Незадолго до того, как его познакомили с Голианом, Шнирке-Баранок был дважды заброшен к нам. Наши знают его агентуру. Пока она большого интереса не представляет, и потому у нас терпеливо ждут подходящего момента, чтобы всех их взять. Ну, а Шнирке тем временем вербует других… Интересно, а?
      - А зачем он сейчас здесь?
      - Да кто ж его знает. Полковнику пока не известно.
      - Но что Шнирке явился, это точно?
      - Предполагают, что да. Шнирке в последнее время сидел в Мюнхене как пришитый. И вдруг - исчез оттуда. Больше полковник мне ничего не сказал, хотя я интересовался деталями… - Лазинский проглотил леденец и спрятал пакетик. - Может, он считает, что нам и не надо все знать?!
      - А может, и сам знает не больше. - Шимчик отхлебнул кофе. - Для чего он рассказал вам о Голиане?
      - Мы должны показать ему фотографию Шнирке.
      - Эти фото разослали повсюду. И туда, где никакого Голиана нет, - тоже. Если телекс, конечно, не врет…
      - Нам послали два фото. Те, что получат другие, сделаны в сорок восьмом, тогда Шнирке был еще молод. Мы же получим еще и прошлогоднее фото, групповое: речь идет о фото моментальном - несколько человек выпивают в какой-то пивнушке. Изображение - отвратительное. Во-первых, темное - была уже ночь и фотограф работал без вспышки, во-вторых, он снимал под неправильным углом. Предполагаемый Шнирке снят в профиль, видны лишь часть подбородка, лоб и нос, рта не видно.
      - Значит, Голиан должен подтвердить, действительно ли это Шнирке?
      - Да.
      - Он не специалист и может полагаться лишь на свою память.
      - Хотя бы это, - усмехнулся Лазинский. - Эксперты - их четверо - во мнении разошлись. Двое утверждают, что Шнирке, двое отрицают.
      - Фото уже высланы?
      - Прибудут скорым двадцать два двадцать.
      - Когда вы хотите встретиться с Голианом?
      - Завтра утром, чтоб поскорее дать Праге ответ.
      - Где намечена встреча?
      - А что? Хотите присутствовать?
      Лицо Шимчика осталось равнодушным. Вокруг лампы жужжа кружилась муха, на францисканском и лютеранском костелах дружно пробило без четверти час.
      - Мы еще не договаривались. - Лазинский закрыл блокнот и поднялся.
 

3

 
      Голиан взглянул на часы: тринадцать тридцать шесть. «Время контроля, - подумал он, - сперва в аудиторию D, проверить… Нет, нет, никакого контроля, никакой аудитории D, это важнее». Он усмехнулся: «Это!» Усталый и бледный, он поднял руки и прижал пальцы к глазам. И тут почувствовал, что у него болит голова, лицо, глаза… Много курил: пятнадцать сигарет или все двадцать пять? В полдень звонил Лазинский, тот, из госбезопасности, утром Бауманн, потом металлическая пластинка, стрелки, указавшие «максимум». Вот и получается максимум перенапряжения, отсюда истерика, устроенная Стеглику, - секундное облегчение, «высказался», выпустил пар, а тут еще подвернулась палатка с вывеской «Закуски» и тополя. Ему казалось, что вот-вот разразится гроза, сверкнет молния… Но молния не сверкнула и гром не грянул, удар был мягким, как снежная лавина. Хорошо, хоть Сикора был неподалеку - последнее время все спешат к Бауманну или от Бауманна. И он сегодня уже два раза был у него, первый раз застал, второй - нет. Пойти в третий: он у себя или вышел? Ждет, что я клюну? Ключ от сейфа…
      Голиан опустил руки и отошел от окна. Пододвинул телефон и набрал 06.
      - Товарищ директор? Добрый день, можно к вам зайти? Прошу вас, всего минуту. Очень прошу… Спасибо. Иду.
      Голиан вздохнул и поспешно зашагал к выходу.
      Кабинет Бауманна был на том же самом этаже, где кабинет директора. Голиан постучался. Ответа нет. Он вошел и достал из сейфа папку, запер его и только тогда огляделся: беспорядок, разбросанные бумаги… «Здесь мы с ним когда-то сидели, пили крепкий, несладкий чай. Старик шутил, он был сама доверчивость… Но хватит, директор Сага ждет».
 
      Ровно в два завыла сирена. Неизвестный поднялся со скамейки (стрекоза улетела, черешни съедены), взял свой портфель и плащ и направился к воротам химзавода. Пот лил с него градом, но он радовался: конец ожиданию. Еще несколько минут, потом обед и… Он повторял про себя: 29343. «Ну, скажем, в половине третьего, между половиной и без четверти четыре состоится разговор; еще часть дела с плеч долой. Если все это вообще можно назвать делом: тягомотина, будничная серая нуда».
      Неизвестный, однако, не скучал. Он с интересом наблюдал за людским потоком. Спешащие люди обходили его справа и слева, мужчины и девушки, джинсы, пестрые рубашки, темные очки, обрывки фраз…
      Трещали мотоциклы - стоянка в двух шагах. Постепенно толпа редела. Уже прошли инженер Стеглик с портфелем, тощий человек в толстых очках, парень в серой кепочке набекрень - вахтер протянул ему какую-то записку, тот прочел, чертыхнулся и потащился обратно. Взгляд незнакомца с плащом следовал за ним. Тот двинулся в сторону гаражей, направо, обошел их, исчез. В воздухе порхнула синичка. Жара опрокинулась на город, словно стеклянный колпак.
      Вахтер закурил.
      - Кого-нибудь ждете?
      Незнакомец вздохнул и утвердительно кивнул.
      - А которую, если не секрет?
      - Божену, фамилии не знаю. Только вчера познакомились.
      - У, сколько у нас этих Божен! - Вахтер улыбнулся, обнажив щербатые зубы.
      Человек с плащом всем своим видом показал, что согласен, и вернулся обратно к скамейкам. Была уже половина третьего. Он ждал до без четверти четыре. Окна здания за стеной были темными и слепыми. Прежде чем забраться в автобус, он увидел вдруг зеленый пикап. Тот отъезжал, и человеку с плащом показалось, что вместе с ним сейчас что-то исчезнет. Он долго не мог понять: что же все-таки? Потом поймал себя на глупой мысли: зеленый пикап - быть может, это надежда?
      В автобусе он уже улыбался. К черту дурацкие предрассудки!
 
      - Тороплюсь на совещание, - объявил директор Сага Бауманну и поднялся из-за стола. - Пришли бы пораньше, у меня никого не было, только инженер Голиан заходил во втором часу, минут на десять, не больше.
      - Всего два слова, очень прошу, - умолял Бауманн, стоя в дверях с портфелем в руках.
      Он вошел и сразу, без приглашения, сел. Руки у него дрожали. Кабинет директора был просторным, но душным и неуютным: кожаные кресла и громоздкая черная мебель, толстые словари и собрания сочинений государственных деятелей, аспарагус над бюстами Маркса и Ленина - все отдавало казенщиной. Окна за шторами упирались в высокую стену, как и у Бауманна, только в той комнате на четвертом этаже они выходили на крышу, ему была видна еще и полоска неба. Эти же видели лишь бетонную стену да пожарную лестницу.
      - Мне надо поговорить с вами о Голиане, - сказал инженер. - Утром он был у меня, а потом отправился, вероятно, к Стеглику. Он к нему каждый день ходит.
      - Ну и что из этого? - спросил директор равнодушно. - По-вашему, ему нельзя ни к вам, ни к Стеглику?
      Бауманн удивился:
      - Но ведь он же был у вас. Он что, ничего вам не сказал?
      - А что он должен был сказать?
      - У нас с ним разногласия, нет, не производственные, личные… Впрочем, не совсем личные… Я задерживаю вас, вы спешите. Короче, я пришел, чтоб отдать вам…
      - Что?
      Инженер открыл портфель и достал толстый пакет.
      - Пожалуйста, - сказал он тихо.
      - Что это такое? - повторил директор, но Бауманн вместо ответа расстегнул воротник рубашки. - Вам нехорошо? - Директор перепугался.
      - Нет, я только… Это у меня давно. Поймите, ведь наши распри с Голианом… Когда-то ему пришла в голову довольно смелая идея, позже он от нее отступился, а я с его полнейшего согласия ею занялся. Сейчас, когда я кое-чего добился… Хотя, возможно, это просто хобби, забава в свободное время.
      - Что еще за хобби? - Сага взглянул на часы. Маленькая стрелка стояла на четырех, большая подходила к двенадцати.
      - Речь идет о силиконах, производство некоторых до сих пор еще очень дорого и сложно, поэтому я пытался, я очень хотел добиться… Но это в будущем, я еще многое не доделал. Вас прошу об одном: спрячьте пока эти бумаги в свой сейф, мы с Голианом пользуемся моим, так сказать, совместно, ну а он… Когда-то я дал ему запасной ключ… - Бауманн делал слабую попытку улыбнуться, но не смог и умолк, опустив голову.
      Сага медленно подошел к нему.
      - Да, я знаю. И да будет вам известно, все это рассказал мне сегодня днем Голиан. Он тоже дал мне кое-какие бумаги. Потом дал ключ и просил передать вам. Пожалуйста, получите!
      Директор достал ключ из кармана и положил на стол.
      - Спасибо, - поклонился Бауманн. - Я знаю, мне не следовало давать ему, но… Это было год назад, тогда я заметил, что он меня подозревает, считает, будто я от него что-то скрываю, ключ же должен был доказать ему, что он заблуждается, доказать, что я ему верю… И тогда я действительно ему…
      - Простите, - перебил его директор, - а сейчас уже нет?
      - Если говорить честно, сейчас уже…
      Издалека доносился рокот. Наверное, бульдозер, а может быть, трактор.
      - Ну, рассказывайте, что случилось. - Сага пригладил волосы.
      - Утром я ушел из кабинета. - Бауманн открыл пакет. - Думал, на минуточку, и не запер двери, но вернулся только около трех. Эти бумаги лежали на столе, но не в пакете, а просто так, под какими-то документами. Вскоре позвонил инженер Сикора, ему что-то было нужно. Я говорил с ним и машинально перелистывал лежащие на столе бумаги. - Бауманн достал несколько листков. - Смотрите, их кто-то в мое отсутствие брал, - показал он, - открыл сначала на предпоследней странице и переписал ее. На такой же тонкой бумаге, как у меня, но только от руки, а не на машинке. Делал он это неосторожно, сильно нажимал карандашом. Вот и оставил следы.
      - Вижу, - согласился директор. - Продолжайте.
      - Посмотрите эти две страницы на свет. Может быть, узнаете почерк.
      - А вы узнали?
      - Да.
      Сага взял страницы и подошел к окну. На обратной стороне страницы слева были явно видны отпечатки самописки или карандаша.
      - Ну? - посмотрел на него Бауманн.
      - Вижу. И вы уверены, что это работа Голиана?
      - Я полагаю, что это он. А вы, извините, нет?
      - Я не графолог, и вы тоже. И я не хочу скандала.
      - Вы в самом деле не узнаете этого почерка?
      - Я уже сказал вам, что я не графолог. Кроме того, это мог сделать кто угодно, ведь бумаги лежали на столе. Если б они были в сейфе - дело другое. Голиан дал мне ключ что-то после двух, следовательно, времени у него было достаточно. Так же, собственно, как и у всякого другого, кого интересуют эти формулы.