Но объяснение Мори недостаточно и, в сущности, ошибочно. Мори упускает из виду одно, самое важное обстоятельство: в действительности, его сон продолжался несколько дольше, чем он думает, возможно, всего на несколько секунд дольше; но для психических процессов это весьма продолжительный промежуток времени. Вместе с тем, его матери пробуждение Мори могло показаться мгновенным или очень быстрым. На самом же деле произошло следующее. Падение прута привело Мори в 'состояние полусна', и в этом состоянии главным переживанием был страх. Он боялся проснуться, боялся объяснить себе, что с ним произошло. Весь его сон и был создан вопросом 'Что со мной случилось?' Пауза, неуверенность, постепенное изчезновение надежды - очень хорошо выражены в его рассказе. Во сне Мори есть ещё одна очень характерная черта, которую он не заметил: события в нём следовали не в том порядке, в каком он их описывает, а от конца к началу. В придуманных снах это случается довольно часто и представляет собой одну из самых любопытных их особенностей; возможно, оно уже было отмечено кем-нибудь в специальной литературе. К несчастью, важность и значение этого свойства не были подчёркнуты, и данная идея не вошла в обиход обычного мышления, хотя способность сна развиваться в обратном направлении объясняет очень многое. Обратное развитие сна означает, что, когда мы просыпаемся в момент начала сна и припоминаем его как начавшийся с этого мгновения, т.е. в нормальной последовательности событий. Первым впечатлением Мори было: 'Господи, что со мной случилось?' Ответ: 'Меня гильотинировали.' Его воображение тут же рисует картину казни, эшафот, гильотину, палача. После чего возникает вопрос: 'Как всё случилось? Как я попал на эшафот?' И в ответ снова картины - парижские улицы, толпы времён революции, телега, в которой осуждённых везли на эшафот. Новый вопрос с тем же горестным сжатием сердца и чувством чего-то ужасного и непоправимого. В ответ появляются картины трибунала, фигуры Робеспьера, Марата, сцены убийств, общие картины террора, которые объясняют происшедшее. В это мгновение Мори проснулся - точнее говоря, он открыл глаза. В действительности, он проснулся уже давно, возможно, несколько секунд назад. Но, открыв глаза и вспомнив последний момент своего сна, сцены террора и убийств, он тут же принимается реконструировать сон в уме, начиная с этого мгновения; реконструированный сон развёртывается в обычном порядке, от начала событий к их концу, от сцены в трибунале до падения ножа, т.е. до падения прута. Позднее, записывая или рассказывая свой сон, Мори ни на минуту не усомнился в том, что видел его именно в таком порядке; иначе говоря, он никогда не представлял себе, что можно увидеть сон в одном порядке событий, а припомнить его в другом. Перед ним возникла ещё одна проблема: как такой длинный и сложный сон смог промелькнуть перед сознанием за одного мгновение? Ведь он был уверен, что проснулся сразу же; а состояния 'полусна' он не запомнил. И вот он объясняет всё невероятной быстротой развития сновидений, тогда как на самом деле для объяснения этого случая необходимо понять, во-первых, 'состояние полусна'; во-вторых то, что сны могут развиваться в обратном порядке, от конца к началу, а вспоминаться в правильном порядке, от начала к концу. Развитие сна от конца к началу случается довольно часто, но вспоминаем мы его в обычном порядке, потому что он заканчивается таким моментом, с которого должен бы начинаться при нормальном развитии событий; мы припоминаем его или представляем себе именно с этого момента.
      Эмоциональные состояния, в которых мы находимся во время сна, нередко вызывают очень любопытные сновидения. Они так или иначе окрашивают наполовину придуманные, наполовину хаотические сны, делают их поразительно живыми и реальными, заставляя нас искать в них какой-то глубокий смысл и особое значение. Приведу здесь один сон, который вполне можно истолковать как спиритический, хотя ничего спиритического в нём нет. Приснился он мне, когда мне было семнадцать или восемнадцать лет. Я увиел во сне Лермонтова. Не помню его зрительного образа; но странно пустым и сдавленным голосом он сказал мне, что не умер, хотя все сочли его убитым. 'Меня спасли, - говорил он тихо и медленно, - это устроили мои друзья. Черкес, который прыгнул в могилу и сбил кинжалом землю, якобы помогая опустить гроб... это было связано с моим спасением. Ночью меня откопали. Я уехал за границу и долго жил там, но ничего больше не писал. Никто не знал об этом, кроме моих сестёр. А потом я действительно умер'. Я пробудился от этого сна в невероятно подавленном настроении. Я лежал на левом боку, сердце сильно билось, и я ощущал невыразимую тоску. Эта тоска на самом деле и была главным мотивом, который в сочетании со случайными образами и ассоциациями создал весь сон. Насколько я могу припомнить, моим первым впечатлением о 'Лермонтове' был пустойЮ сдавленный голос, исполненный какой-то особой печали. Трудно сказать, почему я решил, что это был Лермонтов, - возможно, в силу какой-то эмоциональной ассоциации. Вполне вероятно, что описание смерти и похорон Лермонтова произвело на меня в то время именно такое впечатление. Слова Лермонтова о том, что он не умер, что его зарыли живым, ещё более усилили этот эмоциональный фон. Любопытной чертой сна была попытка связать его с фактами. В некоторых биографиях Лермонтова его похораны описаны на основании свидетельств присутствовавших; при этом указывается, что гроб не проходил в вырытую могилу и какой-то горец спрыгнул вниз и ударами кинжала сбил землю. В моем сне был эпизод, связанный с этим инцидентом. Далее, 'сёстры' Лермонтова оказались в нём единственными лицами, знавшими о том, что он жив. Даже во сне я подумал, что, говоря о 'сёстрах', он имел в виду двоюродных сестёр, но по той или иной причине не пожелал выразиться ясно. Всё это следовало из главного мотива сна ощущения подавленности и тайны. Нет сомнения, что если бы этот сон стали объяснять спириты, они истолковали бы его в спиритическом смысле. Вообще говоря, изучение снов и есть изучение 'спиритизма', ибо всё своё содержание 'спиритизм' черпает из снов. Как я уже упоминал, литература по спиритизму дала мне очень интересный материал для объяснения снов. Кроме того, литература по спиритизму, несомненно, создала и создаёт целую серию 'спиритических' снов точно так же, как в создании снов очень важную роль играют кино и детективные романы. Современные иследователи снов, как правило, не принимают в расчёт характер той литературы, которую читает человек, ещё меньше - его любимые развлечения (театр, кино, скачки и т.п.), но ведь как раз отсюда черпается основной материал для снов, особенно у тех людей, чья повседневная жизнь скудна на впечатления. Именно чтение и зрелища создают аллегорические, символические и тому подобные сны. И уж совсем не принимается во внимание та роль, которую играют в создании снов объявления и афиши. Построение зрительных образов иногда оказывается в сновидениях весьма своеобразным. Я уже говорил о том, что сны в принципе построены в соответствии со взаимосвязью представлений, а не со взаимосвязью фактов. Так, например, в зрительных образах самые разные люди, с которыми мы общались в разные периоды нашей жизни, нередко сливаются в одно лицо. Молодая девушка, 'политическая' из Бутырской тюрьмы в Москве, где она сидела в 1906-1908 гг., рассказывала мне во время свиданий, когда мы беседовали сквозь два ряда железных прутьев, что в её снах тюремные впечатления сливаются с воспоминаниями, связанными с Институтом благородных девиц, который она окончила пять или шесть лет назад. В её снах тюремные надзирательницы перемешались с 'классными дамами' и 'инспекторшами'; вызовы к следователю и перекрёстные допросы превратились в уроки; предстоящий суд казался выпускным экзаменом; сходным образом перемешалось и всё остальное. В данном случае связующим звеном явилось, несомненно, сходство эмоциональных переживаний: скука, постоянные притеснения и общая бессмысленность окружения. В моей памяти сохранился ещё один сон, на этот раз просто забавный, в котором проявился принцип персонификации идей, противоположный только что описанному. Очень давно, когда я был совсем молодым, у меня в Москве был друг, который принял какое-то назначение на юге России и уехал туда. Помню, как я его провожал с Курского вокзала. И вот приблизительно через десять лет я увидел его во сне. Мы сидели за столом станционного ресторана и пили пиво, точно так же, как это было, когда я провожал его. Но теперь нас было трое: я, мой друг, каким я его помнил, и он же, каким он, вероятно, стал в моём уме, - тучный мужчина средних лет с уверенными и медленными движениями, гораздо старше, чем он был в действительности, одетый в пальто с меховым воротником. Как обычно бывает во сне, эта комбинация ничуть меня не удивила, и я воспринял её, как самую обычную вещь в мире.
      Итак, я упомянул несколько разновидностей снов; но они ни в коей мере не исчерпывают все возможные и даже существующие категории. Одна из причин неверного толкования снов состоит в непонимании этих категорий и неправильной классификации снов. Я уже указывал, что сны отличаются друг от друга не меньше, чем явления реального мира. Все уже приведённые мной примеры относятся к 'простым' снам, т.е. к таким снам, которые протекают на том же уровне, что и наше обыденная жизнь, мышление и чувства в бодрственном состоянии. Существуют, однако, и другие категории снов, которые проистекают из глубочайших тайников жизни и далеко превосходят обычный уровень нашего понимания и восприятия. Такие сны могут открыть многое, неведомое на нашем уровне жизни, например, показать будущее, мысли и чувства других людей, неизвестные или удалённые от нас события. Они могут раскрыть нам тайны бытия, законы, управляющие жизнью, привести нас в соприкосновение с высшими силами. Эти сны очень редки, и одна из ошибок распространённого подхода к снам заключается в том, что их полагают гораздо более частыми, чем это есть на самом деле. Принципы и идеи таких снов стали мне до некоторой степени понятны только после экспериментов, которые я описываю в следующей главе. Необходимо понять, что все сведения о снах, которые можно найти в литературе по психологии, относятся к 'простым' снам. Путиница идей относительно этих снов в значительной степени зависит и от неправильной их классификации, и от неверного определения материала, из которого состоят сны. Принято считать, что сны создаются из свежего материала, из того же самого, что ижёт на создание мыслей, чувств и эмоций бодрственной жизни. Вот почему сны, в которых человек совершает действия и переживает эмоции, невозможные или нереальные в бодрственном состоянии, порождают такое множество вопросов. Толкователи снов воспринимают их чересчур серьёзно и на основе некоторых особенностей создают совершенно неправдоподобную картину души человека. За исключением снов, подобных описанным выше (о 'болоте' и 'слепоте'), которые созданы ощущениями, возникшими во время самого сна, главным материалом для построения снов служит то, что уже было использовано нашей психикой или отброшено ею. Совершенно ошибочно считать, что сны раскрывают нас такими, каковы мы есть в неизведанных глубинах нашей природы. Сны не в состоянии сделать этого: они рисуют либо то, что уже было и прошло, либо, ещё чаще, то, чего не было и не могло быть. Сны - это всегда карикатура, комическое преувеличение, причём такое преувеличение, которое в большинстве случаев относится к какому-то несуществующему моменту в прошлом или несуществующей ситуации в настоящем. Возникает вопрос: каковы принципы, создающие эту карикатуру? Почему сны так сильно противоречат реальности? И тут мы обнаруживаем принцип, который, хотя и не до конца понятый, был всё же отмечен в литературе по 'психоанализу' - принцип 'компенсации'. Впрочем, слово 'компенсация' выбрано здесь неудачно и порождает свои собственные ассоциации; в этом, вероятно, и состоит причина, по которой принцип 'компенсации' не был полностью понят и дал начало совершенно ошибочным теориям. Идею 'компенсации' связали с идеей неудовлетворённости. Действие принципа 'компенсации' понимается в том смысле, что человек, чем-то не удовлетворённый в жизни, в самом себе или в другом человеке, находит восполнение всему этому в сновидениях. Слабый, несчастный, трусливый человек видит себя во сне храбрым, сильным, достигающим всего, чего он только ни пожелает. Своего приятеля, который болен неизлечимой болезнью, мы видим во сне исцелённым, исполненным сил и надежд. Точно так же люди, которые хронически больны или умерли мучительной смертью, являются нам в сновидениях здоровыми, радостными и счастливыми. В этом случае толкование снов близко к истине; тем не менее, это лишь половина истины. Ибо в действительности принцип 'компенсации' является более широким, и материал снов создаётся не на основе комнесации, понятой в психологическом или бытовом смысле, а на основе того, что я назвал бы 'принципом дополнительных тонов' безотносительно к нашему эмоциональному восприятию этих тонов. Этот принцип весьма прост. Если в течение некоторого времени смотреть на красное пятно, а потом перевести взгляд на белую стену, то вы увидите на ней зелёное пятно. Если же некоторое время смотреть на зелёное пятно, а затем перевести взгляд на белый фон, то вы увидите красное пятно. Точно то же происходит и в сновидениях. Во сне для нас не существует моральных запретов, потому что наша жизнь так или иначе контролируется всевозможными правилами морали. Каждое мгновение нашей жизни окружено многочисленными 'ты не должен', и потому во сне 'ты не должен' не существует. В сновидениях для нас нет ничего невозможного, потому что в жизни мы удивляемся каждому новому или необычному сочетанию обстоятельств. Во сне не существует причинно-следственного закона, потому что этот закон управляет всем ходом нашей жизни - и т.д. и т.п. Принцип дополнительных тонов играет в наших сновидениях важнейшую роль, которая проявляется и в том, что мы помним, и в том, чего не помним; без этого принципа невозможно объяснить целый ряд снов, в которых мы делаем и испытываем то, чего никогда не делаем и не испытываем в обычной жизни. Очень многие вещи в сновидениях происходят лишь потому, что они никогда не происходят и не могут произойти в жизни. Нередко сновидения играют отрицательную роль по отношению к положительной стороне жизни. Но опять-таки следует помнить, что всё это относится только к деталям. Композиция снов не является простой противоположностью жизни; это - противоположность, перевернутая несколько раз и к тому же в разных смыслах. Поэтому усилия воссоздать на основании снов их скрытые причины совершенно бесполезны; бессмысленно думать, что скрытые причины снов совпадают со скрытыми мотивами жизни.
      Мне остаётся сделать несколько замечаний о тех выводах, к которым я пришёл, исследуя сны. Чем больше наблюдал я сны, тем шире становилось поле моих наблюдений. Сначала я полагал, что мы видим сновидения только на определённой стадии сна, близкой к пробуждению. Впоследствии я убедился, что мы видим их всё время, с момента засыпания и до момента пробуждения, но помним только те сны, которые приснились нам перед пробуждением. Позднее я понял, что мы видим сновидения непрестанно - как во сне, так и в бодрственном состоянии. Мы никогда не перестаём видить сны, хотя и не сознаём этого. В результате вышесказанного я пришёл к заключению, что сны доступны наблюдению и в бодрственном состоянии; для этого нет необходимости спать. Сны никогда не прекращаются. Мы не замечаем их в бодрственном состоянии, в непрерывном потоке зрительных, слуховых и иных ощущений по той же причине, по какой не видим звёзд в ярком солнечном свете. Но точно так же, как можно увидеть звёзды со дна глубокого колодца, мы можем увидеть продолжающийся в нас поток сновидений, если хотя бы на короткое время случайно или преднамеренно изолируем себя от потока внешних впечатлений. Нелегко объяснить, как это сделать. Сосредоточение на одной мдее не в состоянии создать такую изолированность; для этого необходимо приостановить поток обычных мыслей и умственных образов, хотя бы ненадолго достичь 'сознания без мыслей'. Когда наступает такое состояние сознания, образы сновидений начинают постепенно проступать сквозь обычные впечатления; внезапно вы с изумлением обнаруживаете, что окружены странным миром теней, настроений, разговоров, звуков, картин. И тогда вы понимаете, что этот мир всегда существует внутри вас, что он никуда не исчезает. И тогда вы приходите к совершенно ясному, хотя и несколько неожиданному выводу: бодрствование и сон - это вовсе не два состояния, которые следуют друг за другом, сменяют друг друга; сами эти названия неверны. Эти два состояния - не сон и бодрствование; их правильнее назвать сон и сон в бодрственном состоянии. Это значит, что, когда мы пробуждаемся, сон не исчезает, но к нему присоединяется бодрственное состояние, которое заглушает голоса снов и делает образы сновидений невидимыми. Наблюдение 'сновидений' в бодрственном состоянии удаётся гораздо легче, чем их наблюдение во сне; к тому же такое наблюдение не меняет их характера, не создаёт новых сновидений. После некоторого опыта становится необязательной даже остановка мыслей, достижение сознания без мыслей. Ибо сновидения всегда с нами. Достаточно только рассредоточить своё внимание, и вы заметите, как в обычные каждодневные мысли и разговоры вторгаются мысли, слова, фигуры, лица, сцены из вашего детства, из школьных времён, из путешествий, из когда-то прочитанного или услышанного, наконец из того, чего никогда не было, но о чём вы думали или говорили. Снам, наблюдаемым в бодрственном состоянии, свойственно, как это было в моём случае, необычное ощущение, известное многим и неоднократно описанное (хотя никогда полностью не объяснённое): ощущение, что это уже было раньше. Внезапно в какой-то новой комбинации обстоятельств, среди новых людей, на новом месте человек замирает и с удивлением оглядывается вокруг - это уже было раньше! Но когда? Он не может сказать. Впоследствии он убеждает себя, что этого не могло быть, так как он никогда здесь не был, никогда не встречал этих людей, не бывал в этом окружении. Иногда эти ощущения бывают весьма упорными и продолжительными, иногда они очень быстры и неуловимы. Самые интересные из них возникают у детей. Отчётливое понимание того, что это происходило раньше, присутствует в таких ощущениях не всегда. Но порой без всякой видимой или объяснимой причины какая-то определённая вещь - книга, игрушка, платье, какое-то лицо, дом, пейзаж, звук, мелодия, стихотворение, запах - поражает наше воображение как нечто давно знакомое, хорошо известное, касающееся самых сокровенных чувств. Она пробуждает целую серию неясных, неуловимых ассоциаций - и остаётся в памяти на всю жизнь. У меня эти ощущения (с явственной и отчётливой мыслью, что это было раньше, что я видел это прежде) появились, когда мне исполнилось шесть лет. После одиннадцати лет они стали появляться гораздо реже. Одно из них, небывалое по своей яркости и устойчивости, случилось, когда мне было девятнадцать лет. Схожие ощущения, но без явно выраженной повторяемости, начались у меня ещё раньше, в раннем детстве; они были особенно живыми в те годы, когда возникло ощущения повторения, т.е. с шести до одиннадцати дет; позже они изредка возникали при самых разных условиях. Когда эти ощущения рассматривают в литературе по психологии, то имеют обычно в виду только ощущения певрого рода, т.е. ощущения с явно выраженной повторяемостью. Согласно психологическим теориям, подобные ощущения вызываются двумя причинами. Во-первых, разрывами сознания, когда сознание на какое-то неуловимое мгновение вдруг исчезает, а затем снова возникает. В этом случае ситуация, в которой находится человек, т.е. всё, что его окружает, кажется ему имевшей место ранее, возможно, очень давно, в неизвестном прошлом. А сами 'разрывы' объясняются тем, что одну и ту же психическую функцию могут выполнять разные части мыслительного аппарата. В результате этого функция, случайно прервавшаяся в одной части аппарата, немедленно подхватывается и продолжается в другой; этот процесс и производит впечатление, будто бы одна и та же ситуация встречалась когда-то раньше. Во-вторых, это ощущение может быть вызвано ассоциативным сходством между совершенно разными переживаниями, когда какоё-нибудь камень, дерево или другой предмет может напомнить человеку о чём-то, что он хорошо знал, или об определённом месте, или о некотором случае из его жизни. Так бывает, например, когда очертания или рисунок на каком-нибудь камне напоминает вам о каком-то человеке или ином объекте; в этом случае также может возникнуть ощущение, что это уже было раньше. Ни одна из предложенных теорий не объясняет, почему ощущение, что это уже было раньше, испытывают, главным образом, дети, и впоследствии оно почти всегда исчезает. Согласно этим теориям, такие ощущения должны были бы, наоборот, с возрастом учащаться. Недостатком обеих теорий является то, что они не объясняют все существующие факты ощущения повторяемости. Точные наблюдения указывают на три категории таких ощущений. Певрые две категории можно, хотя и не вполне, объяснить вышеприведёнными психологическими теориями. Особенность этих двух двух категорий состоит в том, что они обычно проявляются в частично затуманенном сознании, почти в состоянии полусна, хотя сам человек может этого и не понимать. Третья же категория стоит совершенно особняком и отличается от первых двух ощущением повторяемости, связанным с чрезвычайно ясным сознанием в бодрственном состоянии и обострённым самоощущением *. Говоря об изучении снов, невозможно пройти мимо другого явления, которое непосредственно связано с ними и не объяснено наукой до сих пор, несмотря на возможность проводить с ним эксперименты. Я имею в виду гипнотизм. Природа гипнотизма, т.е. его причины, а также силы и законы, делающие его возможным, остаётся неизвестной. Всё, что удаётся сделать, - это определить условия, при которых происходят гипнотические явления, а также установить возможные границы, результаты и последствия этих явлений. В этой связи следует отметить, что образованная публика связывает со словом 'гипнотизм' столько неверных понятий, что, прежде чем говорить о возможностях гипнотизма, необходимо выяснить, что для него невозможно. Гипнотизм в популярном и фантастическом смысле этого слова и гипнотизм в научном смысле - суть два совершенно разных понятия. При подлинном научном подходе оказывается, что содержание всех фактов, объединённых общим названием 'гипнотизм', весьма ограниченно. Воздействуя на человека приёмами особого рода, можно привести его в состояние, называемое гипнотическим. Хотя сушествует школа, которая утверждает, что можно загипнотизировать любого человека и в любое время, факты этому противоречат. Чтобы удалось загипнотизировать человека, он должен быть совершенно пассивным. Иными словами, знать, что его гипнотизируют, и не противиться этому. Если он не знает, что его гипнотизируют, обычное течение мыслей и действий достаточно для того, чтобы предохранить его от воздействия гипноза. Дети, пьяные и умалишённые гипнозу не поддаются или почти не поддаются. Существуют разнообразные формы и степени гипнотического состояния, которые можно вызвать разными способами. Пассы, особого рода поглаживания, вызывающие расслабление мускулов, фиксирование взора на глазах гипнотизёра, блики света в зеркалах, внезапное впечатление, громкий окрик, монотонная музыка - всё это средства гипноза. Кроме них используются и наркотики, хотя их употребление для гипнотизирования изучалось очень мало и даже в специальной литературе почти не описано. Однако при гипнотизировании наркотики применяются гораздо чаще, чем это думают; и делается это с двойной целью: во-первых, для ослабления противодействия гипнотическому воздействию, во-вторых, для усилия способности гипнотизирования. Известны наркотики, обладающие избирательным воздействием на разных людей; есть и такие, действие которых более или менее единообразно. Почти все профессиональные гипнотизёры употребляют морфий и кокаин для усиления своих способностей. Наркотики применяются и к гипнотизируемому субъекту: небольшие дозы хлороформа резко повышают восприимчивость человека к гипнотическому воздействию. Что в действительности происходит с человеком, когда он оказывается загипнотизированным, посредством какой силы другой человек его гипнотизирует, - таковы вопросы, на которые наука не в состоянии дать ответа. Всё, что пока нам известно, позволяет лишь установить внешнюю форму гипноза и его результаты. Гипнотическое состояние начинается с ослабления воли. Ослабевает контроль со стороны обычного сознания и логики; однако полностью он никогда не исчезает. При помощи искуссных действий гипнотическое состояние усиливается, и человек переходит в состояние особого рода, которое внешне напоминает сон (при этом в состоянии глубокого гипноза появляется бессознательность и даже нечувствительность), а внутренне отличается усилением внушаемости. Роэтому гипнотическое состояние определяется как состояние наивысшей внушаемости. Сам по себе гипноз не подразумевает внушения; он возможен вообще без внушений, особенно если применяют такие чисто механические средства, как зеркала и т.п. Но внушение может играть определённую роль в создании гипнотического состояния, особенно при повторном гипнотизировании. Этот факт, а также общая путаница понятий о возможных пределах гипнотического воздействия затрудняет неспециалистам (как впрочем и многим специалистам) проводить точное различие между гипнозом и внушением. На самом деле это два совершенно разных явления. Гипноз возможен без внушения, а внушение возможно без гипноза. Но если внушение происходит тогда, когда субъект погружен в гипнотическое состояние, оно даёт гораздо лучшие результаты из-за отсутствия (или почти отсутствия) противодействия со стороны гипнотизируемого. Последнего можно заставить делать такие вещи, которые в обычном состоянии показались бы ему совершенно бессмысленными. Однако и здесь приказания должны касаться только того, что для гипнотизируемого не имеет серьёзного значения. Равным образом можно внушить нечто человеку на будущее (постгипнотическое внушение), т.е. какое-нибудь действие, мысль или слово на какой-то определённый момент, на следующий день и т.п. После пробуждения человек ничего не вспомнит; однако в назначенное время, словно в нём сработал будильник, он сделает или, по крайней мере, попытается сделать то, что ему 'внушили', - но опять-таки до известных пределов. Ни в гипнотическом, ни в постгипнотическом состоянии невозможно заставить человека сделать то, что противоречит его природе, вкусам, привычкам, воспитанию, убеждениям или просто обычным поступкам, иными словами, нечто такое, что вызовет в нём внутреннюю борьбу. Если такая борьба начнётся, человек не сделает того, что ему внушили. Успех гипнотического и постгипнотического внушения как раз в том и состоит, чтобы внушить человеку ряд безразличных действий, которые не вызывают в нём внутреннего сопротивления.. Предложения о том, что под гипнозом можно заставить человека узнать нечто такое, чего он не знает в нормальном состоянии и чего не знает сам гипнотизёр, или о том, что под гипнозом человек обретает способность к 'ясновидению', т.е. знанию будущего и предвидению отдалённых событий, - эти предположения фактами не подтверждаются. Вместе с тем, известны многие случаи неосознанного внушения со стороны гипнотизёра и определённая способность загипнотизированного читать его мысли. Всё, что происходит в уме гипнотизёра, т.е. его полусознательные ассоциации, образы воображения, ожидание того, что, по его мнению, должно произойти, может быть передано гипнотизируемому лицу. Невозможно установить, каким образом это происходит, но сам факт такой передачи легко доказать, если сравнить то, что знает один из них, с тем, что знает другой. К этой категории относятся и явления так называемого медиумизма. Существует любопытная книжка французского автора де Роша; он описывает эксперименты с лицами, которых он гипнотизировал и заставлял 'вспоминать' их прошлые 'воплощения' на земле. Читая эту книжку, я не раз поражался, как это де Роша ухитряется не заметить, что он сам и есть творец всех этих 'воплощений': он ожидает, что загипнотизированный субъект скажет ему нечто, - и таким образом внушает ему то, что он должен сказать. В этой книжке имеется очень интересный материал для понимания процесса формирования снов; она могла бы дать ещё более важный материал для изучения методов и форм бессознательного внушения и бессознательной передачи мыслей. К сожалению, автор в своём стремлении к фантастическим 'воспоминаниям' о воплощениях не увидел того, что в его экспериментах было действительно ценным, не заметил множества мелких деталей и особенностей, которые позволили бы ему воссоздать процесс внушения и передачи мыслей. Гипнотизм применяется в медицине как средство воздействия на эмоциональную природу человека; посредством внушения можно бороться с мрачным и подавленным настроением, с болезненными страхами, нездоровыми склонностями и привычками. В тех случаях, когда патологические проявления не зависят от глубоко укоренившихся физических причин, применение гипнотизма приводит к благоприятным результатам. Однако здесь мнения специалистов расходятся, и многие утверждают, что применение гипнотизма даёт лишь кратковременный полезный эффект с последующим резким усилением нежелательных тенденций; иногда, при видимых благоприятных результатах, применение гипнотизма вызывает сопутствующие отрицательные явления - ослабляет волю и способность противодействия нежелательным влияниям, делает человека ещё менее устойчивым, чем он был раньше. В общем, в своём воздействии на психическую природу человека гипнотизм стоит наравне с серьёзной операцией; к несчастью, к нему нередко прибегают без достаточных на то оснований и без необходимого понимания его последствий. В медицине существует область, где гипнотизм можно использовать без всякого вреда, а именно, область непосредственного (не через психическую природу человека) воздействия на нервные центры, ткани, внутренние органы и внутренние процессы. К сожалению, до самого последнего времени эта область применения гипнотизма остаётся слабо изученной. Таким образом, границы возможного воздействия на человека как с целью приведения его в гипнотическое состояние, так и в самом гипнтическом состоянии хорошо известны и не содержат в себе ничего загадочного. Усилить воздействие можно только на физический аппарат человека, вне сферы его психического аппарата. Но как раз на эту сторону внушения под гипнозом обращают меньше всего внимания.