В католицизме всё, что имело хоть какую-то жизнь, было убито во времена инквизиции; католические труды по религиозной практике, такие как широко известная книга св. Игнатия Лойолы, суть не что иное, как руководства для создания галлюцинаций определённого и стереотипного характера - Иисуса на кресте, Девы Марии с Младенцем, святых, мучеников, 'ада', 'рая' и т.п. Иными словами, они учат переносить сновидения в бодрственное состояние, превращать которые в образы - вполне возможный процесс, называемый в псевдо-оккультизме 'ясновидением'. Такие же методы создания псевдо-ясновидения существуют в современном оккультизме и играют в нём довольно важную роль. Любопытная пародия на эти методы есть в книге Элифаса Леви 'Догмы и ритуал высшей магии', где автор описывает вызывание дьявола. К несчастью, лишь немногие читатели Элифаса Леви понимают, что имеют дело с пародией. Псевдо-ясновидение, 'сны в бодрственном состоянии', желаемые и ожидаемые галлюцинации называются в православной мистической литературе 'прелестью' *. Для православной мистики весьма характерно, что она предупреждает людей и предостерегает как раз от того, что католицизм и псевдо-оккультизм предлагают и советуют. Самые интересные труды по религиозной практике можно найти в литературе православной церкви. Во-первых, существует шеститомное собрание произведений под заглавием 'Добротолюбие'. Большая часть этих сочинений переведена с греческого языка; они содержат описания мистических переживаний, уставы и правила монастырской жизни, правила для молитвы и созерцания, описания особых методов, очень близких к методам хатха-йоги (принятых и в бхакти-йоге): дыхание, различные позы и т.п. Кроме 'Добротолюбия' следует отметить небольшую книжку середины XIX столетия; перед войной она продавалась в России в третьем издании 1884 года. Книга называется 'Откровенные рассказы странника духовному своему отцу'. Написана она неизвестным автором и представляет собой как бы введение в 'Добротолюбие' и одновременно является вполне самостоятельным трактатом о религиозной практике, очень близкой к бхакти-йоге. Знакомство с этой небольшой книжкой даёт точное представление о характере и духе бхакти-йоги. 'Рассказы странника' - вещь исключительно интересная даже с точки зрения чисто литературных достоинств. Это одна из малоизвестных жемчужин русской литературы. Как сам странник, так и встречающиеся ему люди - всё это живые русские типы; многие из них дожили до нашего времени, и мы, живущие ныне, видели и встречали их. Трудно сказать, действительно ли существовал этот странник, подлинные ли его слова записаны архимандритом Паисием, автором предисловия к книге, или повествование принадлежит перу самого Паисия или какого-то другого образованного монаха. Многое в книге заставляет подозревать перо и мысль не просто образованного, но и высокообразованного человека с большим талантом. С другой же стороны, те, кто знает, с какой необыкновенной художественностью могут некоторые русские люди, подобные 'страннику', рассказывать истории о себе и обо всём ином, не сочтут невозможным реальное существование странника, рассказывающего о себе. 'Рассказы странника' содержат схематическое объяснение принципов особого упражнения бхакти-йоги, которое называется непрерывной или 'умной молитвой', а также описание результатов, к которым приводит эта молитва. 'Странник' повторял свою молитву: 'Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!' сначала три тысячи раз подряд в течение дня, затем шесть тысяч раз, потом двенадцать тысяч и наконец стал повторять её без счёта. Когда молитва стала для него вполне автоматической, повторяясь непроизвольно, без каких бы то ни было усилий, он начал 'переносить её в сердце', т.е. делать её эмоциональной, соединять с ней определённое чувство. Спустя некоторое время молитва начала вызывать это чувство и усиливать его, обогащая его в то же время до чрезвычайной степени остроты и напряжённости. 'Рассказы странника' не могут служить руководством для практического изучения 'умной молитвы', потому что описание метода содержит некоторые неточности, возможно, допущенные намеренно, а именно: лёгкость и быстрота изучения странником умной молитвы кажутся чрезмерными. Тем не менее, книга даёт очень ясную картину принципов работы над собой по методам бхакти-йоги; во многих отношениях эта книжка является уникальным произведением. Методы 'Добротолюбия' не исчезли из реальной жизни, как это показывает очень интересное, хотя, к сожалению, чересчур краткое описание горы Афон, сделанное Б. Зайцевым и опубликованное по-русски в Париже в 1928 г. Б. Зайцев пишет о повседневной жизни и религиозной практике русского православного Пантелеимоновского монастыря на горе Афон. Из его описаний можно понять, что 'умная молитва' ('келейное послушание') играет в монастырской жизни очень важную роль. 'Основанием этой жизни является отсечение личной воли и абсолютное подчинение авторитету иерархии. Ни один монах не может выйти за ворота монастыря, не получив на то 'благословения' (т.е. разрешения) настоятеля. Настоятель накладывает на каждого монаха 'послушание', т.е. особую работу, которую тот должен выполнять. Таким образом, есть монахи, которые ловят рыбу, рубят дрова, работают в огороде, в поле, в винограднике, пилят дрова или выполняют более интеллектуальную работу, как библиотекари, 'грамматики', иконописцы, фотографы и т.д. В настоящее время в монастыре Св. Пантелеимона находится около пятисот братьев. Распорядок дня в монастыре установлен раз и навсегда, и всё в нём движется, повинуясь только стрелкам часов. Но, поскольку на Афоне всё необычно, время также обладает удивительными свойствами. До самого дня моего отъезда я никак не мог к нему привыкнуть. Это какой-то древний Восток. С заходом солнца стрелка башенных часов переставляется на полночь. Вся система отсчёта времени изменяется в соответствии со временем года, и человеку приходится меняться вместе со временем года, приспосабливаясь к моменту захода солнца. В мае разница между временем Афона и европейским временем составляет около пяти часов. Таким образом, во время моего пребывания в монастыре св. Пантелеимона заутреня начиналась в шесть часов утра, т.е. в час ночи по нашему времени. Она продолжалась до четырёх или до половины пятого (здесь и дальше я привожу европейское время). Сейчас же после заутрени следует литургия, которая длится до шести часов утра, так что почти всё ночное время проводится в церковной службе. Это характерная черта Афона. Затем каждый отдыхает до семи часов. С семи до девяти наступает время 'послушания', т.е. ежедневной работы, которую настоятель даёт каждому монаху. 'Послушание' обязательно почти для всех. Даже самые старые монахи выходят на работу, если их здоровье находится в сравнительно хорошем состоянии. Они идут в лес, на огороды, на виноградники, нагружают волов лесом, а ослов - сеном и дровами. Завтрак бывает в девять часов, затем опять следует 'послушание' до часу дня. В час монахи пьют чай, а затем отдыхают до трёх часов; после этого до шести опять 'послушание'. С половины шестого до половины седьмого в церквях служат вечерню. Эту дневную службу посещают лишь очень немногие монахи, так как большинство из них занято работой. В шесть часов вечера - обед, если это не постный день; в постные же дни - по понедельникам, средам и пятницам - вместо обеда монахи получают только хлеб и чай. Затем после обеда колокола звонят ко второй вечерне, которая продолжается от семи до восьми часов. После этого - 'келейное послушание', т.е. молитва с поклонами в келье. После короткой молитвы (такой, как Иисусова молитва, 'Богородица', молитва об усопших, о живущих и т.п.) монах передвигает одну бусину на чётких и отвешивает поясной поклон. После одиннадцатой бусины, большей по размерам, совершается коленопреклонение. Таким образом, 'рясофор' (низшая монашеская степень) делает в день шестьсот поясных поклонов, а инок - около тысячи, тогда как схимник - до полутора тысяч, не считая соответствующего числа коленопреклонений. У рясофора всё это занимает около полутора часов, у монаха более высокого ранга от трёх до трёх с половиной часов. Соответственно, рясофор освобождается к десяти часам, другие - к одиннадцати. До часа, когда начинается заутреня, монахи спят (два или три часа). Иногда к этому промежутку времени для сна добавляют час утром и час днём. Но так как у каждого монаха есть свои собственные мелкие дела, которые тоже требуют времени, можно предположить, что монахи спят не более четырёх часов в сутки или даже менее того. Для нас, мирян, видящих эту жизнь, сущность которой состоит в том, что монахи молятся всю ночь, работают весь день, очень мало спят и очень скудно питаются, кажется загадкой, как они могут её выдерживать. Однако они живут и доживают до глубокой старости (и сейчас большинство из них - старики). Кроме того, самый обычный тип монаха с Афона это тип здорового, спокойного и уравновешенного человека.' Монашеская жизнь какой бы суровой и трудной она ни была, конечно, не представляет собой бхакти-йогу. Бхакти-йога может быть применена к любой религии, разумеется, истинной, а не придуманной; это означает, что бхакти-йога включает в себя все религии и не признаёт между ними никаких различий. Сверх того, бхакти-йога не требует, подобно всем другим йогам, полного отказа от мирской жизни, а лишь временного ухода из неё для достижения определённой цели. Когда же эта цель достигнута, йога становится ненужной. Йога также требует больше инициативы и понимания, являясь активным путём, тогда как монашеская жизнь относится к более пассивному пути. Тем не менее, изучение монашеской жизни и монашеского аскетизма представляет большой интерес с точки зрения, психологии (ибо здесь можно видеть практическое приложение идей йоги, хотя, возможно, в другом обрамлении). Идеи бхакти-йоги занимают очень важное место в мусульманских монастырях суфиев и дервишей, а также в буддийских монастырях, в особенности на Цейлоне, где буддизм сохранился в чистейшей форме. Упоминавшийся мною Рамакришна был одновременно йогином и монахом, но более монахом, нежели йогином. Его последователи, насколько можно судить по имеющейся литературе, пошли частично по религиозному, а частично по философскому пути, хотя они и называют это йогой. Фактически, школа Рамакришны не оставила после себя путей к практической йоге, уклонившись к теоретическому описанию этих путей.
      Джняна-йога
      Джняна-йога - это йога знания. Корень 'джня' соответствует корням в англо-германских, латинском, греческом и славянских языках, относящимся к понятию знания (ср. русское 'зна'). Джняна-йога ведёт человека к истине посредством изменения его знаний, относящихся к самому себе и окружающему миру. Это йога людей интеллектуального пути. Она освобождает человеческий ум от оков иллюзорной концепции мира, направляет его к истинному знанию, демонстрирует основные законы вселенной. Джняна-йога использует те же методы, что и раджа-йога. Она начинается с утверждения, что слабый человеческий ум, занятый созерцанием иллюзий, никогда не разрешит загадки жизни, что такая задача требует лучшего орудия, специально приспособленного к её решению. Поэтому вместе с изучением принципов, лежащих в основе вещей, джняна-йога требует особой работы по воспитанию ума. Сознание человека подготавливается к созерцанию и сосредоточению, к умению мыслить в новых категориях, в непривычном направлении и на новых планах, связанных не с внешними аспектами вещей, а с их фундаментальными принципами; прежде всего ум приучают думать быстро и точно, обращать внимание на существенное и не тратить время на внешние и маловажные детали. Джняна-йога исходит из того, что главная причина человеческих бед и несчастий - авидья, незнание. Задача джняна-йоги состоит в том, чтобы победить авидью и приблизить человека к брахмавидьи, божественному знанию. Целью джняна-йоги является освобождение человеческого ума от тех ограниченных условий познания, в которые он поставлен формами чувственного восприятия и логическим мышлением, основанном на противопоставлениях. С точки зрения джняна-йоги, человек должен прежде всего научиться правильно мыслить. Правильное мышление и расширение идей и понятий должно привести к расширению представлений, а расширение представлений, в конце концов, приведёт к изменению ощущений, т.е. к уничтожению ложных иллюзорных ощущений. Индийские учителя (гуру) ни в малейшей степени не стремятся к тому, чтобы их ученики накапливали как можно больше разнообразных знаний. Наоборот, они хотят, чтобы ученики видели во всех явлениях, какими бы малыми они ни были, принципы, которые составляют всеобщие основы бытия. Обыкновенно ученику дают для медитации какое-нибудь изречение из древних писаний или какой-нибудь символ, и он медитирует на нём целый год, два года, а то и десять лет, время от времени делясь с учителем результатами своих медитаций. Это покажется необычным для западного ума, стремящегося всё вперёд; однако, возможно, именно здесь и находится правильный метод для проникновения в глубину идей вместо поверхностного скольжения и схватывания их внешней стороны посредством создания колоссальной коллекции из слов и фактов. Изучая джняна-йогу, человек ясно видит, что йога не может быть только методом. Правильный метод непременно приведёт к известным истинам и, излагая метод, невозможно не коснуться этих истин. Вместе с тем, следует помнить, что йога по своему существу не может быть доктриной, и поэтому конспект или общий очерк идей джняны-йоги невозможен. Пользуясь йогой как методом, человек сам должен найти, почувствовать, реализовать те истины, которые составляют содержание философии йоги. Истины, полученные в готовом виде от другого человека или из книг, не произведут такого же воздействия на ум или душу, как истины, найденные самим человеком, истины, которые он долго искал и с которыми долго боролся, прежде чем принял их. Джняна-йога учит тому, что истиной для человека может быть только то, что он ощутил как истину. Кроме того, она учит человека, проверяя одну истину другой, медленно восходить к вершине знания, не теряя из виду точку отправления и то и дело возвращаясь к ней, чтобы обеспечить правильную ориентацию. Джняна-йога учит, что истины, которые выявлены логическим путём, воспитанным на наблюдениях этого трёхмерного мира, вовсе не являются истинами с точки зрения высшего сознания. Джняна-йога учит человека не верить себе, не верить своим ощущениям, представлениям, понятиям, идеям, мыслям и словам; и более всего не верить словам, проверять всё и осматриваться на каждом шагу, сопоставляя с показаниями опыта и с фундаментальными принципами. Вплоть до настоящего времени идеи джняна-йоги передаются только в символической форме. Образы индийских божеств и фигуры индийской мифологии содержат многие идеи джняна-йоги, но понимание их требует устных объяснений и комментариев. Изучать джняна-йогу по книгам невозможно, потому что существует целая серия принципов, которые никогда не объясняются в псиьменном виде. Указания на эти принципы, даже некоторые из их определений можно найти в книгах, но эти указания понятны только тем, кто уже прошёл непосредственное обучение. Трудность понимания этих принципов особенно велика, так как уяснить их умом недостаточно: необходимо научиться применять их и пользоваться ими для подразделения и классификации не только абстрактных идей, но и конкретных вещей и событий, с которыми человек сталкивается в жизни. Идея дхармы в одном из своих значений в индийской философии является введением в изучение одного из таких принципов, который можно назвать принципом относительности. Однако принцип относительности в науке йоги не имеет ничего общего с приницпом относительности в современной физике; и он изучается в применении не к одному классу феноменов, а ко всем явлениям вселенной; таким образом, пронизывая собою всё, он связывает всё в единое целое.
      Всё сказанное выше - это краткая сумма того, что можно узнать о йоге из общедоступной литературы на европейских языках. Однако для того, чтобы правильно понять смысл и значение разных йог, необходимо уяснить, что все пять йог и каждая из них в отдельности представляют собой сокращённое и приспособленное для разных типов людей изложение одного и того же общего принципа. Этой системе обучают устно в особых школах, которые отличаются от школ йоги в такой же степени, в какой школы йоги отличаются от монастырей. Система эта не имеет названия, и она никогда не была известна во внешнем мире; лишь изредка намеки на неё встречаются в восточных писаниях. Многое из того, что приписывают йоге, в действительности принадлежит этой системе. В то же время в ней нельзя видеть соединение пяти йог. Все йоги произошли из неё, и каждая в известном смысле является её односторонним пониманием. Одно из таких пониманий штре, другое уже, - но все они объясняют одну и ту же систему. Соединение всех пяти йог не воссоздаёт её, потому что она содержит много таких идей, принципов и методов, которые не входят ни в одну из йог. Отрывки из этой системы, насколько автору удалось с ними познакомиться, будут представлены в книге 'Человек и мир, в котором он живёт'. Книга эта готовится к печати.
      1912 - 1934 гг.
      ГЛАВА 7. ОБ ИЗУЧЕНИИ СНОВ И ГИПНОТИЗМЕ
      Удивительная жизнь сновидений. - 'Психоанализ'. - Невозможность наблюдения снов обычными методами. - 'Состояние полусна'. - Повторяющиеся сны. - Простота их природы. - Сны с полётами. - Сны с лестницами. - Ложные наблюдения. Разные стадии сна. - Головные сны. - Невозможность произнести во сне своё имя. - Категории снов. - Воплощения. - Подражательные сны. - Сон Мори. Развёртывание сна от конца к началу. - Эмоциональные сны. - Сон о Лермонтове. - Построение зрительных образов. - Один человек в двух аспктах. - Материал снов. - Принцип 'компенсации'. - Принцип дополнительных тонов. - Возможность наблюдения снов в состоянии бодрствования. - Ощущение 'это было раньше'. Гипнотизм. - Гипнотизм как средство вызвать состояние максимальной внушаемости. - Контроль со стороны обычного сознания и логики, невозможность их полного исчезновения. - Явления 'медиумизма'. - Применение гипноза в медицине. - Массовый гипноз. - 'Фокус с канатом'. - Самогипноз. - Внушение. Необходимо изучать эти два явления отдельно. - Внушаемость и внушение. - Как в человеке создаётся двойственность. - Два вида самовнушения. - Добровольное самовнушение невозможно.
      Пожалуй, самые первые мои интересные впечатления моей жизни пришли из мира снов. С детских лет мир снов привлекал меня, заставлял искать объяснений его непостижимых явлений; и я старался установить взаимоотношения между реальным и нереальным в снах. Со снами у меня связаны совершенно необъяснимые переживания. Ещё ребёнком я несколько раз просыпался с таким сильным чувством, что пережил нечто удивительное и захватывающее, что всё известное мне до сих пор, всё, что я видел и с чем соприкасался в жизни, казалось недостойным внимания, лишённым всякого интереса. Кроме того, меня всегда поражали повторяющиеся сны, которые протекали в одной и той же форме, в одной обстановке, приводили к одинаковым результатам, к одному концу - и вызывали у меня одинаковое чувство. Около 1900 года, когда я прочёл о снах почти всё, что мог найти в психологической литературе *, я решил наблюдать свои сны систематически. Мои наблюдения преследовали двойную цель:
      1. Я хотел собрать как можно больше материала для вынесения суждений о характере и происхождении снов; как это рекомендуется, я записывал сны сразу после пробуждения. 2. Я хотел проверить собственную, довольно фантастическую идею, которая возникла у меня едва ли не в детские годы: возможно ли сохранять во сне сознание, т.е. знать, что я сплю, и мыслить сознательно, как это бывает в бодрственном состоянии. Первое, т.е. записывание снов и т.п. сразу после пробуждения, вскоре заставило меня понять невозможность осуществить на практике рекомендуемые методы наблюдения снов. Сны не выдерживают наблюдения: наблюдение изменяет их. Я всё чаще замечал, что наблюдаю вовсе не те сны, которые видел, а новые сны, созданные самим фактом наблюдения. Нечто во мне начинало изобретать сны при первом же сигнале о том, что они привлекают моё внимание. Это делало обычные методы наблюдения совершенно бесполезными. Второе, т.е. попытки сохранять сознание во сне, неожиданно привело к новому способу наблюдения снов, о котором я прежде и не подозревал, а именно: эти попытки создавали особое состояние полусна. Вскоре я понял, что без помощи состояния полусна наблюдать сны, не изменяя их, невозможно. 'Состояние полусна' стало возникать, вероятно, в результате моих усилий наблюдать сны в момент засыпания или полудрёме пробуждения. Не могу сказать точно, когда это состояние обрело некую завершённую форму; вероятно, оно развивалось постепенно. По-моему, оно стало появляться в короткие промежутки времени перед засыпанием; но если я позволял своему вниманию сосредоточиться на нём, я долго не мог уснуть. Поэтому постепенно, опытным путём я пришёл к выводу, что гораздо легче наблюдать 'состояние полусна' уже проснувшись, но продолжая оставаться в постели. Желая вызвать это состояние, я после пробуждения вновь закрывал глаза и погружался в дремоту, одновременно удерживая ум на каком-то определённом образе или мысли. Иногда в таких случаях возникало то странное состояние, которое я называю 'состоянием полусна'. Как и все люди, я либо спал, либо не спал; но в 'состоянии полусна' я одновременно и спал и не спал. Если говорить о времени, когда возникало это 'состояние полусна', то первым признаком его приближения обычно оказывались так называемые 'гипнагогические галлюцинации', многократно описанные в психологической литературе; я не стану на них останавливаться. Но когда 'состояние полусна' стало возникать по утрам, оно начиналось, как правило, без предваряющих их зрительных впечатлений. Чтобы описать 'состояние полусна' и всё, что с ним связано, необходимо сказать очень многое. Постараюсь быть по возможности кратким, ибо в настоящий момент мне важно не 'состояние полусна' само по себе, а его последствия. Первое производимое им ощущение было удивление. Я рассчитывал найти одно, а находил другое. Затем возникало чувство небывалой радости, приносимой 'состоянием полусна', возможность видеть и понимать вещи совершенно по-иному, чем прежде. Третьим ощущением был некоторый страх, потому что вскоре я заметил, что если оставить 'состояние полусна' без контроля, оно начинает усиливаться, распространяться и вторгаться в мои сны и даже в бодрственное состояние. Таким образом, 'состояние полусна', с одной стороны, привлекало меня, а с другой, пугало. Я угадывал в нём огромные возможности, но и большую опасность. В одном я был абсолютно убеждён: без 'состояния полусна' какое бы то ни было исследование снов невозможно, и все попытки такого исследования неизбежно обречены на провал, неверные выводы, фантастические гипотезы и тому подобное. С точки зрения моей изначальной идеи об исследовании снов я мог радоваться полученным результатам: я владел ключом к миру снов, и всё, что было в них неясного и непонятного, постепенно прояснялось, становилось ясным и понятным. Главное состоло в том, что в 'состоянии полусна' я видел обычные сны, но при этом сохранял полное сознание, мог понимать, как возникают эти сны, из чего они построены, какова их общая причина и каковы последствия. Далее, я обнаружил, что в 'состоянии полусна' я обладаю определённым контролем над снами: могу вызывать их и видеть то, что хочу, хотя это и не всегда удавалось, так что сказанное мной не следует понимать слишком буквально. Обычно я давал только первый толчок, после чего сны развёртывались как бы добровольно, порой удивляя меня своими странными и неожиданными поворотами. В 'состоянии полусна' я мог видеть сны, которые видел обычным образом. Постепенно передо мной прошёл весь репертуар моих снов, и я наблюдал их вполне сознательно, видел, как они создаются, переходят один в другой, мог понять их механизм. Наблюдаемые таким способом сны я стал постепенно классифицировать и подразделять на определённые категории. В одну из таких категорий я отнёс все постоянно повторяющиеся сны, которые время от времени продолжал видеть на протяжении всей своей жизни. Некоторые из них некогда вызывали у меня страх своей упорной и частой повторяемостью, своим необычным характером; они вынуждали меня искать в них какой-то сокровенный или аллегорический смысл, предсказание или предостережение. Мне казалось, что эти сны должны были иметь какой-то особый смысл, какую-то особую причастность к моей жизни. Вообще говоря, наивное мышление о снах всегда начинается с той идеи, что сны, в особенности настойчиво повторяющиеся, должны обладать определённым смыслом, предсказывать будущее, выявлять скрытые черты характера, выражать физические качества, склонности, тайные патологические состояния и т.п. Но очень скоро я убедился, что мои повторяющиеся сны ни в коей мере не связаны ни с какими чертами или свойствами моей природы, ни с какими событиями моей жизни. Я нашёл для них ясные и простые объяснения, не оставляющие никаких сомнений в их подлинной природе. Приведу несколько такого рода снов вместе с их объяснениями. Первый и весьма характерный сон, который снился мне очень часто: я видел какую-то трясину, своеобразное болото, которого впоследствии никак не мог себе описать. Часто эта трясина, болото или просто глубокая грязь, какую можно было встретить на дорогах России, а то и прямо на улицах Москвы, вдруг появлялась передо мной на земле, даже на полу комнаты, вне всякой связи с сюжетом сна. Я изо всех сил старался избежать этой грязи, не ступить на неё, не коснуться её, но неизбежно получалось так, что я попадал в неё, и она начинала меня засасывать, обычно до колен. Чего только я не делал, чтобы выбраться из грязи или трясины; если порой мне это удавалось, то я сразу же просыпался. Соблазнительно истолковать этот сон аллегорически - как угрозу или предостережение. Но когда я стал видеть его в 'состоянии полусна', он объяснился очень просто: всё содержание сна вызывалось ощущениями, которые возникали, когда одеяло или простыня стесняли мои ноги, так что невозможно было ни шевельнуть ими, ни повернуть. Если же мне удавалось повернуться, я выбирался из грязи, - но тогда неизбежно просыпался, так как совершал резкое движение. Что же касается самой грязи и её 'особого' характера, то она была связана, как я убедился в 'состоянии полусна', со 'страхом перед болотом', скорее воображаемым, чем действительным, который владел мною в детстве. Такой страх часто встречается в России у детей и даже у взрослых; его вызывают рассказы о трясинах, болотах и 'окошках'. Наблюдая свой сон в 'состоянии полусна', я смог установить, откуда взялось ощущение 'особой' грязи. И оно, и соответствующие зрительные образы были связаны с рассказами о трясинах и 'окошках', которые, по слухам, обладали 'особыми' свойствами: их узнавали по тому, что они, в отличие от обычного болота, 'всасывали' в себя всё, что в них попадало; их наполняла, якобы, какая-то необычная мягкая грязь и т.д. и т.п. В 'состоянии полусна' последовательность ассоциаций моего сна была вполне понятной: сначала ощущение стеснённых ног, затем сигналы 'болото', 'трясина', 'окошко', 'особая мягкая грязь'. Наконец страх, желание выбраться - и частое пробуждение. В этих снах не было абсолютно никакого мистического или психологического смысла. Второй сон также пугал меня: мне снилось, что я ослеп. Вокруг меня что-то происходило; я слышал голоса, звуки, шум, движение, чувствовал, что мне угрожает какая-то опасность; мне приходилось двигаться с вытянутыми вперёд руками, чтобы не ушибиться; и всё время я изо всех сил старался увидеть то, что меня окружает. В 'состоянии полусна' я понял, что совершаемое мной усилие является не столько старанием что-то увидеть, сколько попытками открыть глаза. Именно это ощущение вместе с ощущением сомкнутых век, которые я никак не мог разомкнуть, порождало чувство 'слепоты'. Иногда я просыпался; это происходило в тех случаях, когда мне действительно удавалось открыть глаза. Даже первые наблюдения повторяющихся снов доказали мне, что сны гораздо больше зависят от непосредственных ощущений данного мгновения, чем от каких-то общих причин. Постепенно я убедился, что почти все повторяющиеся сны были связаны с особыми ощущениями или состояниями - с ощущениями положения тела в данный момент. Так, когда мне случалось прижать коленом руку и она немела, мне снилось, будто меня кусает за руку собака. Когда мне хотелось взять в руки или поднять что-нибудь, всё падало из рук, потому что они были слабыми, как тряпки, и отказывались слушаться. Помню, однажды во сне нужно было разбить что-то молотком, но молоток оказался как бы резиновым: он отскакивал от предмета, по которому я бил, и мне не удавалось придать своим ударам необходимой силы. Это, конечно, было просто ощущением расслабления мускулов. Был ещё один повторяющийся сон, который постоянно вызывал у меня страх. В этом сне я оказывался паралитиком или калекой - я падал и не мог встать, потому что ноги мне не повиновались. Этот сон также казался предчувствием того, что должно было со мной случиться, - пока в 'состоянии полусна' я не убедился, что его вызывало ощущение неподвижности ног с сопутствующим расслаблением мускулатуры, которая отказывалась повиноваться двигательным импульсом. В общем, я понял, что наши движения, а также желание и невозможность совершить какое-то определённое движение играют в создании снов важнейшую роль. К этой категории повторяющихся снов принадлежали сны с полётами. Я довольно часто летал во сне, и эти сны мне очень нравились. В "состоянии полусна' я понял, что ощущение полёта вызывается слабым головокружением, которое порой возникает во сне без всякой видимой причины, вероятно, просто в связи с горизонтальным положением тела. Никакого эротического элемента в снах с полётами не было. Забавные сны, в которых человек видит себя раздетым или полуодетым на людной улице, также не требовали для своего объяснения особо сложных теорий. Они возникали как следствие ощущения полуоткрытого тела. Как я обнаружил в 'состоянии полусна', такие сны возникали, главным образом, тогда, когда мне становилось холодно. Холод заставлял меня ощутить, что я раздет, и это ощущение проникало в сон. Некоторые повторяющиеся сны удавалось объяснить только в связи с другими. Таковы сны о лестницах, часто описываемые в литературе по психологии. Эти странные сны снятся многим. Вы поднимаетесь по огромной, мрачной лестнице, не имеющей конца, видите какие-то выходы, ведущие наружу, вспоминаете нужную вам дверь, тут же теряете её, выходите на незнакомую площадку, к новым выходам, дверям и т.д. Это один из самых типичных повторяющихся снов; как правило, вы не встречаете во сне ни одного человека, а остаётесь в полном одиночестве среди всех этих широких пустых лестниц.