Затем Теодорик, по приказу магистра, вместе с отрядом тевтонских рыцарей, полутора сотнями сержантов и многочисленной местной пехотой погрузился на корабли и направился к более отдаленному замку. Как только он расставил арбалетчиков на позиции, он приказал приступить к стенам со штурмовыми осадными лестницами. Слишком поздно надровийцы попытались сдаться, приступ зашел слишком далеко, чтобы можно было отозвать войска. Избиение окруженных воинов продолжалось за пределами стен. Некоторых язычников взяли в плен, их увели с женщинами и детьми, чтобы расселить в новых местах, но выживших оказалось мало. Затем победители сожгли крепость и ушли.

После того как были повержены приграничные крепости, магистр Конрад направил свое войско во внутренние области Надровии. Он разграбил близлежащие районы, прежде чем осадить главную крепость, которую защищали двести хорошо вооруженных воинов. Штурм ее напоминал штурмы других местных бревенчато-земляных укреплений, и с тем же результатом – после тяжелого боя войска ордена захватили крепость, перебив большинство защитников. Вскоре после этого капитулировали и остальные территории Надровии. Орденский летописец подводит итог этой победы:

В согласии с планом, подготовленным за много лет до этого, тевтонские рыцари продолжали наступление на северо-запад. Надровия теперь служила базой наступления на Скаловию в нижнем течении Немана, а за ней лежала Самогития. Вожди крестового похода давно хотели сломить упорное и отважное сопротивление самогитов, чьи нападения на Курляндию были преградой сообщению с Ливонией. Прусский магистр мог посылать послания, людей и снабжение только по морю и к тому же только летом. Стратегия наступления была понятна. Вторжение в Скаловию стало возможным только после предшествующих побед, устранивших опасность нападения с флангов. И теперь магистр устранял очередную угрозу, чтобы в итоге обезопасить приграничные области Курляндии и Ливонии, И так же как нынче надровийцы служили союзниками ордену, в будущем скаловийцы должны были помогать ему против Самогитии, а те, если все пойдет как запланировано, должны были стать в свой черед союзниками против Литвы.

Литовцы это тоже прекрасно понимали, и они помогали как могли приграничным племенам, воюющим против ордена. К несчастью, эти подкрепления могли быть посланы лишь тогда, когда простые воины не были заняты на сельскохозяйственных работах. Кроме того, никому из воинов не нравилось нести службу на границах. Итак, наиболее логичным было использовать эти военные силы для нападения на Ливонию и Пруссию, чтобы вынудить христиан защищать свои непрочные границы. Тевтонские рыцари избрали тот же путь – сдерживать языческие войска, постоянно угрожая неожиданным вторжением в холмистую часть Литвы в течение всего года.

Чтобы уменьшить возможности Литвы оказывать помощь Самогитии, Ливонский орден построил большой замок в Динабурге в 1274 году, перекрыв большинство прямых путей на Псков и Новгород. Великий князь Литовский Трайдянис (?-1281/2) говорил о замке, что он «построен в самом моем сердце». Он окружил этот построенный из дерева и земли замок и осаждал его четыре недели всеми силами, что были в его распоряжении. Но он не смог ни взять крепость, ни остановить опустошительных набегов гарнизона замка. Вскоре между Динабургом и литовской возвышенностью образовалась обширная безлюдная местность.

Первое же наступление открыло безопасный путь вдоль побережья к Мемелю (Клайпеде), замку крестоносцев в устье Курляндского залива. Замок был построен в 1252 году с помощью крестоносцев из Любека. С тех пор появился легкий путь на север, в Курляндию, вдоль побережья, или через узкий песчаный полуостров на Пруссию. Чтобы расширить этот коридор и подготовить путь для набегов на центральную часть Самогитии, магистр Конрад не стал прорываться на восток от Мемеля. Он выработал стратегию не прямого нападения, а флангового обхода по реке Неман. Благодаря этому западные крестоносцы получали возможность использовать технологические преимущества в транспорте и осадной технике, избегая проблем, связанных с войной в густых лесах и топких болотах центральных областей региона.

Первой целью крестоносцев стала крепость в Рагните[20], расположенная на высоком холме над рекой. Впечатляющее укрепление в течение десятилетий противостояло множеству нападений, включая атаку сильной армии русичей. Деревянные и земляные фортификационные сооружения нелегко было взять приступом. К тому же внутри крепости был пруд, который в случае осады снабжал гарнизон водой и рыбой. Местные жители считали крепость неуязвимой.

В 1275 году магистр Конрад направил Теодорика Самландского с тысячей воинов на судах к Рагниту. Теодорик выгрузил людей и снаряжение, направился вверх по склону холма и, когда все подошли, отдал приказ о штурме. Защитники скучились вдоль парапета стен, пытаясь оттолкнуть осадные лестницы. Они были такой превосходной мишенью, что лучники крестоносцев не могли промахнуться. Под непрекращающимся ливнем стрел осажденные воины откатились со стен.

Крестоносцы приставили лестницы и захватили стену, после чего началось обычное кровопролитие. Победители предали укрепления огню и разрушению, затем, задержавшись всего на один день, Теодорик захватил также крепость Ромнге, на другой стороне реки.

Скаловийцы не оставили это деяние неотомщенным. Их флотилия спустилась вниз к Лабиау, на побережье севернее Кенигсберга, и рано утром, когда охрана спала, напала на крепость. Язычники безжалостно перебили гарнизон, а замок спалили. Орден ответил тем же: магистр Конрад созвал всех рыцарей и местные войска и вторгся в близлежащие области Скаловии. Николас фон Ерошин писал об этом:

Теперь уже многие из знатных людей Скаловии отправляли посланцев к рыцарям с предложениями о сдаче на определенных условиях. Даже для рыцарей, приобретших опыт в пограничной войне и знавших язык и обычаи противника, было нелегкой задачей определить, когда эти предложения были искренними, а когда – попытками заманить в засаду небольшие отряды крестоносцев. Соседние курляндцы неоднократно просили у ордена гарнизоны для своих пограничных замков, а затем нападали на рыцарей из засад. Теперь уже скаловийцы обращались с такими же просьбами, но рыцари уже с осторожностью откликались на них.

В эти годы происходило немало менее крупных боев и стычек, которые даже летописцы ордена находили слишком многочисленными, чтобы упоминать их по раздельности. Результат был тот же, что и в Надровии,– большинство скаловийцев приняли христианство, а остальные бежали в Литву. Некоторые местности, особенно в приграничье, обезлюдели. Но язычники, ведомые людьми Скуманда, наносили яростные ответные удары, совершая набеги на запад до самого Кульма, и даже осадили в 1273 году епископский замок в Шензее. Эти нападения побудили орден заменить ветшающие деревянные укрепления каменными замками.

Некоторые пруссы бежали к Трайдянису, который предложил им селиться на границе с Волынью, возможно в районе Гродно (Гардинаса). Это привлекло внимание князя Галиции и Волыни, который приказал построить новое пограничное поселение в Каменце, на притоке Буга, чтобы защитить свои земли от нападений со стороны Гродно и укрепить свой контроль над торговым путем к северу от припятских болот, от Пинска до Бреста и дальше до Дрохинича.

Магистр Конрад, несомненно, продолжил бы наступление на Самогитию, если бы позволили обстоятельства. Эта земля истовых язычников лежала прямо к северу от уже завоеванных земель, и набеги на нее можно было совершать вместе с Ливонским орденом. Но магистр Конрад не смог двинуться на север. Ему нужно было обратить свое внимание на Погезанию, где началось Третье прусское восстание.

Восстание, скорее всего, было спровоцировано Скумандом, чьи нападения были столь разрушительны, что главного орденского кастеляна Погезании в 1276 году отрешили от должности. Ему на смену пришел более решительный управитель. Возможно, разъяренный последовавшими поражениями, которые понесли его отряды в этом же году, Скуманд обратился за помощью к литовцам. Те согласились, и в 1277 году он повел литовское войско и четыре тысячи своих соплеменников через лесные дебри в Кульм, где захватил маленький замок на реке Осса, затем двинулся мимо Рехдена, Мариенвердера, Цантира и Христбурга, сжигая на своем пути все деревни и маленькие укрепления. Петр фон Дусбург описал плачевную сцену, подтверждаемую польским летописцем Длугожем:

Тем временем литовская армия, проследовав из Гродно глухими тропами вниз по реке Нарев в Мазовию, продолжала двигаться на запад, грабя польские деревни, пересекла Вислу и вторглась в Куявию. Таким образом, повторилась ситуация, которая и привела тевтонских рыцарей в Пруссию,– Пясты оказались неспособны защитить северные границы Польши. Дело было не только в том, что набеги литовцев были ужасны, ведь набеги крестоносцев были такими же. Возможно, теперь литовцы разоряли деревни, где жили пруссы, переселенные в эти, как предполагалось, безопасные районы. Ужасна была участь польских пленников – куда хуже, чем пруссов.

Хотя набеги крестоносцев немногим отличались от прусских или литовских, все же между христианами и язычниками существовала большая разница. Христиане переселяли большинство своих пленников работать на земле, часто как слуг, короче говоря, многие из пруссов продолжали вести ту же жизнь, что и до плена. Христиане освобождали за выкуп одних пленников и обменивали других, но они редко продавали их на рабовладельческих рынках. Язычники, будучи более отсталыми экономически, нуждались в меньшем числе слуг и часто продавали своих пленников в рабство в другие страны, использовали их для человеческих жертвоприношений, женщин превращали в наложниц или домашних слуг. По свидетельствам крестоносцев, пленники, захваченные варварами, уже не считались людьми, с ними обращались как со скотом. Есть свидетельства того, как доведенные до отчаяния пленники бросались на своих мучителей, когда охрана была вынуждена ослаблять пригляд за ними, чтобы защититься от нападения рыцарей и ополченцев. Жестокие времена, жестокие поступки!

Вероятно, обе стороны начали осознавать, что некоторые из пленников уже переходят из рук в руки не по первому разу. Этим несчастным позволяли вернуться к своим родичам. Мы встречаемся с упоминанием, что на совете перед боем, когда обсуждались тактика и раздел добычи, прусские воины настаивали, что такие пленники не входят в их долю и не учитываются в дележе.

Должно быть, обе стороны пытались облегчить участь жертв таких набегов. Но даже тевтонские рыцари и их епископы не были настолько богаты, чтобы обеспечить новыми жилищами и наделами каждую обездоленную семью. Не существовало и бюрократического аппарата, способного вести записи, необходимые, чтобы воссоединить разлученные семьи или подтвердить личность, прошлые заслуги и так далее. Все это могли подтверждать только живые люди, при всем несовершенстве подобных свидетельств. Тевтонские рыцари часто переселяли своих пленников в деревни под руководством их наследственных родовых вождей и позволяли им пользоваться своим оружием.

Хотя эта политика часто бывала успешной в завоевании доверия населения, она была еще более успешной, если в войне побеждали крестоносцы. Когда удача от них отворачивалась, то все шло по-другому. Переселенные пруссы сохраняли возможность объединяться и восставать. Так как и у знати, и у простолюдинов были свои причины для мятежа, их нужно было лишь воодушевить и дать им шанс на успех. Когда Скуманд продемонстрировал, что орден не способен защитить свои, даже наиболее безопасные области, взбунтовались погезанцы. Восстание в этой давно усмиренной области к северу от Кульма оказалось очень неприятным сюрпризом для прусского магистра.

Мятежники добились быстрого и поразительного тактического успеха. Под предводительством бартийского вождя они захватили кастелянов Эльбинга и Христбурга, вероятное помощью какой-то уловки. Бартийский вождь, прославившийся своей жестокостью, превосходящей жестокость прочих вождей восстания, повесил священника и приказал убить оруженосца, пытаясь запугать пленников; возможно, он перебил бы и остальных, если бы какой-то оставшийся им верным прусс не освободил их от цепей и не помог бежать.

То, что восстание не распространилось дальше, было отчасти обусловлено осторожностью, которая смягчила ненависть местных жителей, отчасти трудами Теодорика, протектора Самландии, который поспешил назад из Германии, когда услышал эти новости. Как пишет, скорее всего пристрастно, Дусбург:

Единственным актом репрессий со стороны рыцарей была казнь многоженца, чьи жены засвидетельствовали против него. Напуганные восстанием рыцари были готовы видеть заговорщика в любом местном жителе, который продолжал придерживаться языческих обрядов, таких, например, как многоженство или сжигание умерших, поэтому для некоторых пруссов появилась реальная возможность сводить счеты с личными врагами, выдавая их за предателей. Но в документах этого времени мы, однако, не находим примеров расправ. Возможно, на тот момент рыцари преднамеренно закрывали глаза на подобные грехи местных жителей. Казнь двоеженца лишь доказывает, что орден не собирался терпеть открытого неповиновения, но не раскапывал «маленькие тайны», ибо репрессии взбунтовали бы местную знать, которая была еще способна на открытое сопротивление. Магистр, разумеется, не хотел толкнуть прочие племена на соединение с погезанскими мятежниками. Это была политика, которую одобрил бы сам Макиавелли. С другой стороны, в случае с погезанцами, взявшими в руки оружие, магистру ничего не оставалось, кроме как сокрушить их силой. Конрад фон Тирберг повел войско в Погезанию летом 1277 года и возвратился осенью, перебив и захватив в плен для последующего переселения множество народа, так что после этого большие пространства стали безлюдными. Многие погезанцы бросали свои дома и через Галимбию и Судавию бежали в Литву. Великий князь расселил их вокруг Гардинаса, откуда они продолжили свою борьбу с тевтонскими рыцарями. Поселив заклятых врагов крестоносцев на эти опасные и стратегически важные земли, князь показал себя проницательным политиком.

Магистр Конрад предположительно расселял погезанских повстанцев вокруг своего нового замка в Мариенбурге, где он мог бы присматривать за ними более основательно. Этот замок был построен на замену Цантиру, старому укреплению в устье Вислы, и должен был служить одним из центральных опорных пунктов ордена. В следующем веке он станет ставкой Великого магистра и одним из крупнейших и красивейших замков в мире, но тогда он был лишь простым фортом, образующим вместе с Эльбингом и Христбургом треугольник укреплений, позволяющий ордену лучше контролировать поселения бывших мятежников. Подобно другим замкам, которые строились и в то время, и позднее, он был сложен из кирпича. В прибрежной Пруссии практически не было камня, а завозить его было слишком дорого, поэтому камень использовался только для отдельных архитектурных элементов, таких как своды окон и капители. Как только в Пруссии развилось производство кирпича, все важные здания: замки, церкви, склады или дворцы, стали строиться из этого материала.

Следуя урокам Третьего прусского восстания, тевтонские рыцари отнеслись к судавийской проблеме более серьезно. Хотя это племя в последние годы жестоко претерпело от ордена, волынцев, поляков, русских и даже натангийцев, оно все еще оставалось опасным и могло вести войну глубоко на территории ордена. Особенно страшны они были, когда на помощь им приходили литовцы. Но это происходило только в наступательной войне: Литва была слишком далеко, чтобы оказать своевременную помощь в отражении набегов ордена, если только литовцы не узнавали заранее о точной дате предполагаемого похода. Никто не мог позволить себе держать войска в бездействии, ожидая появления неприятеля. В одиночку судавийцы оказывались не в силах отражать нападения немецких, польских и русских войск.

В первом же большом походе крестоносцы добились значительных успехов, пленив множество жителей и угнав скот и лошадей. Возвращаясь обратно, они поймали в засаду около трех тысяч преследовавших их разъяренных судавийцев. Потеряв лишь шестерых человек, христиане убили множество языческих воинов, неловко угодивших в капкан. Остальные язычники были обращены в бегство.

Эти годы для ордена ознаменовались как неудачами, так и триумфами. Хотя некоторые из этих поражений можно рассматривать как моральные победы. Польский хроникер описывал случившееся в 1279 году:

В этих конфликтах орден получал от поляков помощь, правда косвенную и не столь существенную, какую могли бы оказать поляки, не будь они разобщены. Сначала князья из рода Пястов зачарованно следили за стремительно меняющейся ситуацией в Священной Римской империи, где Рудольф фон Габсбург сразил короля Оттокара в битве в 1278 году, а потом наблюдали, как император Габсбург борется с герцогом Отто Бранденбургским за влияние на Богемию и Силезию. Пясты к тому же и сами враждовали между собой. После долгих лет, когда королевство дробилось на все более и более уменьшающиеся княжества для множества наследников, в Польше произошло несколько неожиданных объединений. Несколько князей умерло, не оставив прямых наследников, и их родственники рассорились из-за наследства. Куявия была поделена между пятью братьями, однако к тому времени трое из них было бездетными, и семья объединилась против всех посторонних претендентов. Силезия была поделена на четыре части, все они находились под иностранным влиянием, и ее князья не имели никакого влияния за пределами своих крошечных владений. После смерти Болеслава Благочестивого (1226-1279) началась борьба за его краковское наследство. Победителем вышел старший сын Казимира (1211-1267) – Лешек Черный (1240-1288).

Литовцы и судавийнцы между тем предпринимали одно наступление за другим, в 1277 и в 1278 годах они опустошили обширные земли на Волыни. Так продолжалось до тех пор, пока ужасный голод 1278 года не привел язычников на Волынь же с просьбой о поставках хлеба. Когда зерно было отправлено на судах по Бугу, а затем по Нареву, Конрад Мазовецкий-Черский выслал отряды, которые захватили продовольствие и уничтожили суда.

Князь Лешек всерьез воспринимал свои обязанности по защите восточных границ Польши. Хотя на его счету нет таких громких побед, как вторжение в Судавию в 1273 году, после чего судавийцы были принуждены платить дань, Лешек нанес поражение армии русичей и литовцев, которых монголы послали к Сандомиру в 1280 году. Лешек лично участвовал в охране Мазовии и Волынии от судавианских и литовских набегов, а однажды, преследуя пруссов через болота вокруг Нарева, он угадал место, где прятались в своем логове разбойники. Он услышал вой собак, которые узнали своих хозяев, и это позволило князю Лешеку спасти всех захваченных в плен, не потеряв ни единого человека. Однако другие Пясты ничего не делали для защиты Польши. Они только настороженно следили друг за другом, подстерегая проявление честолюбивых амбиций или признаки серьезной болезни у кого-либо из их рода. Они не желали покидать свои земли, чтобы сражаться с язычниками, из страха, что в их отсутствие на их владения может кто-нибудь напасть. Лешек Черный делал все, что было в его силах, чтобы защитить свои земли от набегов с востока, но на западе, где проживала большая часть поляков, он пользовался недостаточной властью.

В общем, эти антипатии были в основном направлены на правителей Богемии и Бранденбурга, которых справедливо подозревали в поисках выгоды от польских неприятностей. А Пясты и остальная польская аристократия подозревали всех и каждого. Не выделяя тевтонских рыцарей из прочих опасных соседей, они и не исключали орден из этого числа. Такая политическая напряженность создавала климат недоверия ко всему чужеземному, так что поляки начинали везде видеть опасность. Сильные государства и уверенные в себе культуры не боятся за свое существование. Но, за исключением князя Лешека на востоке, Польша была лишена достойных вождей.

Подобно династии Пястов, линия померелльских князей, казалось, тоже вымирала. Князья Самбор (1204-1278) и Расибор (?-1275/6) не оставили мужчин-наследников. Они оба ненавидели своего племянника Мествина (князя в 1266-1294 годах) до такой степени, что пытались лишить его наследства всеми возможными средствами. Князь Расибор завещал большинство своих земель тевтонским рыцарям и другим религиозным корпорациям. Самбор сделал то же самое. Князь Мествин смог аннулировать завещание, захватив земли Расибора, а затем отстоял их от притязаний герцога Бранденбургского, но Самбор смог передать Меве – ключевой пункт, недалеко от Вислы,– ордену, создав благоприятные условия для укрепления рыцарей на левом берегу этой большой реки. Здесь была область более безопасная, чем Пруссия, и более подходящая для расселения иммигрантов. В результате эта земля быстро стала ценным владением ордена, и скоро там уже преобладало немецкое население.

У Мествина не было сыновей, и он принес обет безбрачия, так что династия должна была закончиться с его смертью. По-видимому, подобная перспектива устраивала его, но он по-прежнему не желал, чтобы его земли, и даже Меве, перешли в руки его злейших врагов – тевтонских рыцарей. Он предпочел, чтобы все досталось его родственникам из Пястов, что и подтвердил в своем завещании в 1282 г.

Тевтонские рыцари, должно быть, довольно много размышляли об этом, сидя вокруг своих столов за трапезой и обсуждая политические дела и в своем кругу, и с многочисленными гостями, но ничего, кроме разговоров, не происходило. Разговоры и дипломатия. Их долгом был крестовый поход, а не приобретение христианских земель, хотя, получи они земли, завещанные им Расибором, это пошло бы на пользу крестовым походам в Пруссии. Но претендовать на это наследство означало бы разжечь войну с Польшей. Крестоносцам не полагалось вести войну с христианами (хотя в Святой земле были примеры, показавшие, что и это возможно). Важнее было, что прусский магистр не мог себе позволить ссориться с сильными правителями в тылу ордена. Рыцарям оставалось вести войну на востоке.

Эта война в Судавии сводилась в основном к стычкам небольших отрядов. Тевтонским рыцарям не хватало войск для широкомасштабных наступлений после 1279 года, так как серьезные поражения в Ливонии потребовали отправки туда большей части подкреплений. К тому времени магистр Ливонии погиб, а чуть позже магистр Конрад фон Тирберг умер своей смертью. И Великий магистр Хартманн фон Хельдрунген, и Великий капитул, собравшийся в Марбурге, увидели в этой ситуации возможность объединить командование этих двух провинций, чтобы лучше координировать военные действия против мятежной Семгаллии и непокоренной Самогитии. Этим операциям снова отдавался приоритет, а для действий против Судавии выделялись силы, достаточные лишь для тактических операций. Новый магистр, Конрад фон Фойхтванген, спешно отправился в Прибалтику. Опыт, приобретенный им в Палестине, подсказывал, что будущее ордена – в войнах с язычниками Прибалтики, а не с мусульманами, и он ясно видел, что это будущее находится в опасности. Его задача была нелегкой. Враг, казалось, был везде и – нигде. Орден мог одолеть практически любого противника, но неимоверно трудно было его обнаружить.

Когда пруссы напали на мельницу в Эльбинге, где укрывалось местное население, они повели себя так, что в будущем христиане уже ни за что не хотели сдаваться в плен язычникам. Когда магистр повел войско в Вармию, чтобы захватить укрепление, которое впоследствии стало Хайльсбергом, пруссы нанесли удар в Кульме, захватывая замки и сжигая деревни. Значительные территории совершенно обезлюдели, и ни у одной из сторон не было сил заселить их в тот момент.

От поляков тоже не приходилось ждать помощи, которую они оказывали во время прошлых кампаний, связывая силы пруссов на Волыни. Волынь теперь была охвачена смутой. Литовцы, которые уже начали считать своими южные русские земли, вложили столько сил в эту многостороннюю борьбу за гегемонию, что они вряд ли могли помочь судавийцам. Запутанность этой отчаянной пограничной войны демонстрирует эпизод, когда в 1280 году Лев Галицийский просил татарского хана послать ему степных воинов для нападения на Краков. Когда Пясты из южных княжеств встретили кочевников Льва Галицийского, Лешек и Казимир Мазовецкий атаковали его с тыла, вступив на волынские земли. Урок, который извлекли поляки изо всего происшедшего, заключался в том, что им следовало сначала присматривать за своими юго-восточными степными границами, а уж потом оберегать лесную границу на северо-востоке.

Конечно, у поляков и литовцев была общая главная цель – русские земли, а вовсе не леса пруссов. Желание литовцев захватить Волынь подставило под удар последних независимых прусских язычников, которые стали целью набегов своих родичей, превратившихся к тому времени в подданных Тевтонского ордена. Хотя действия крестоносцев в эти годы нельзя считать наступательными, они изматывали силы язычников.

Конрад фон Фойхтванген прежде никогда не бывал в этом регионе, и когда он приехал в Прибалтику, ему не понравились ни страна, ни климат. Тем не менее он ответственно исполнял свои обязанности и завоевал повсеместное уважение своими продуманными планами для преодоления патовой ситуации в военных действиях. Рыцари были особенно рады многочисленным пополнениям, которые он привел с собой из Германии, хотя многие, вероятно, были озадачены тем, что он не торопится вести их в бой. Вместо этого он тщательно изучал сложившуюся ситуацию, прося у многих совета, чтобы не совершить по незнанию ошибок. Затем он созвал заседание Капитула в Эльбинге. После того как собрались все кастеляны ордена, он объяснил, какую политику собирается претворять в жизнь: сначала покончить с мятежами в Ливонии, затем – решить проблемы Пруссии. Его подчиненные были настроены скептически, но в итоге они согласились, что Пруссии в тот момент не угрожает какая-либо серьезная опасность и что подкрепления должны быть посланы в первую очередь в Ливонию. Магистр Конрад ограничил военные операции в Пруссии партизанскими рейдами до прибытия новых подкреплений.

Среди людей, получивших известность в этой пограничной войне с Судавией, был Мартин фон Голин. Он был уже немолод. Его называли разбойником даже христианские летописцы, обычно приберегавшие такие термины для язычников. Его называли также helde (герой) и latrunculos (отважный вор).

Этот Мартин напал на некую деревню в Судавии вместе с четырьмя немцами и одиннадцатью пруссами и убил одних жителей и пленил других. Во время долгого возвращения он пришел к некоему месту, где он сел пировать со своими друзьями, отдыхая без боязни после своих «трудов», когда внезапно враги ворвались в их ряды. Они убили его четырех немецких товарищей, в то время как остальные сбежали, побросав все оружие и еду. Судавийцы «возрадовались великим ликованием от всего этого». Тем временем Мартин, разозленный, бродил в лесах и собирал вместе своих уцелевших товарищей. Поскольку они побросали все оружие, то он проскользнул к врагам, пока они спали, и украл их мечи, копья и щиты. И когда он заполучил все это, он пришел к своим товарищам, и они быстро убили всех тех, кого нашли спящими, за исключением одного, который пытался убежать, и Мартин убил его тоже. Потом они собрали свою добычу, и оружие, и другое добро, которое язычники несли с собой, и вернулись домой.