Тевтонский орден

Кончина Великого магистра Фридриха в конце 1510 года вновь дала ордену возможность обсудить новые идеи на «национальном» уровне. Одно из предложений, выдвигаемое в основном польской знатью и клириками, заключалось в избрании новым Великим магистром польского короля. Их бы порадовал монарх, давший обет целибата, что гарантировало бы выборность наследника. Король же, со своей стороны, хотел рассмотреть это предложение применительно к своим наследникам в том случае, если он сможет для себя получить позволение папы жениться. Однако тевтонские рыцари уже выбрали свою кандидатуру – Альбрехта Гогенцоллерна-Ансбаха (1490-1568). Это семейство было одним из самых значительных в Германии, но вряд ли достаточно богатым, чтобы обеспечить подходящим наследством восьмерых сыновей. Интересы ордена и Гогенцоллернов прекрасно совпадали. Добиться единогласия на выборах было нелегко, хотя молодой Гогенцоллерн был связан родственными узами с королями Польши, Богемии и Венгрии и имел прекрасные отношения с империей и церковью. Поддержка монастырей Германии и Ливонии была получена – собственно выборов практически не было,– и в 1511 году Альбрехт вступил в орден и был избран его Великим магистром в один день. Он тут же получил моральную и политическую поддержку со стороны императора Максимилиана (1493-1519), который побуждал его посещать рейхстаг и другие имперские собрания и, кроме прочего, уделять больше внимания пожеланиям императора. Во время встреч с императором в Нюрнберге в начале 1512 года Альбрехт объяснил императору, что, прежде чем он сможет принести ему клятву, он должен освободиться от обязательств перед королем Польши. Император запретил Великому магистру приносить феодальную клятву польскому королю, и Альбрехт продолжил политику своих предшественников во внешней и внутренней политике – любыми возможными средствами саботировать положения двух мирных договоров в Торне. Но личную жизнь новый Великий магистр вел совершенно по-другому.

Альбрехт не скрывал, что не собирается вести жизнь в воздержании, и его советники поспешно объявили, что если простые рыцари и священники должны строго исполнять требования устава, то Великий магистр – представитель высшей знати и занимает высокий пост, поэтому ему не обязательно слишком строго придерживаться общих правил. Они говорили, что он только не может жениться, так как он давал обет безбрачия, а не целомудрия. Разумеется, если папы открыто живут со своими женщинами, а кардиналы и архиепископы появляются в обществе со своими любовницами, то уж великий немецкий князь двадцати одного года от роду, привыкший к светской жизни, неужели он не сможет получить прощение за то, что не играет роль простого монаха?

Альбрехт понимал лучше, чем многие его современники, что будущее принадлежит тем князьям, которые могут контролировать свои земли, подавлять вздорных вассалов и непослушные ассамблеи, развивать торговлю и промышленность, облагать налогами возросшее богатство своих подданных, а затем нанимать профессиональные армии для рациональной и одновременно дерзкой внешней политики, пользуясь любыми возможностями, когда такие появляются. Короче говоря, он был среди первых князей-абсолютистов, еще лучше использовавший предоставлявшиеся возможности. Так орден уже сделал дисциплину и порядок государственной традицией. По крайней мере, в ордене их чтили, несмотря на то что эти идеалы заметно померкли по сравнению со славными днями XIV века. Хотя предыдущие Великие магистры сумели уменьшить раздоры в ордене и вернуть себе контроль над чиновниками, им не хватало средств на что-то большее, чем устройство впечатляющих парадов и церемоний, в которых были перемешаны идеи религиозные и рыцарские. Бесспорно, изысканные костюмы офицеров и рыцарей, епископов и их каноников, аббатов с монахами и послушниками, горожан, объединенных в гильдии, конных рыцарей с войсками создавали первоклассные зрелища. Но между спектаклем и властью существовала большая разница, и Альбрехт в отличие от многих современников со временем понял эту разницу.

Для осуществления этих планов молодому князю потребовалось огромное терпение. В первую очередь он должен был провести необходимые реформы, чтобы усилить свою власть. А во-вторых, он должен был ждать шанс, чтобы употребить эту власть. Вначале он полагался на Железного епископа Помезании Хиоба, одного из величайших гуманистов своего времени, чье уважение к традициям и умеренности не относилось к польскому монарху и его прелатам. В 1515 году, однако, Альбрехт попал под влияние Дитриха фон Шенберга, харизматичного молодого шарлатана, который занимался математикой, астрономией и астрологией. Молодой Великий магистр, всегда внимательный к новейшим культурным веяниям, восторженно внимал предсказаниям своего фаворита. Он также стал спутником Шенберга в его амурных ночных похождениях. Избавившись, наконец, от общества священников и набожных престарелых рыцарей, Альбрехт показал себя выдающимся учеником в распутстве, по крайней мере в той мере, что мог предложить Кенигсберг. Шенберг также убедил его, что Великому магистру пора заняться внешней политикой и использовать стратегическое положение Пруссии в тылу Литвы теперь, когда польский монарх Сигизмунд I (1506-1548) готовился начать войну против русского Великого князя Василия III (1505-1533). Шенберг побывал в Москве, вернувшись с договором, обещавшим финансовую поддержку любой армии, достаточной, чтобы отвлечь польские силы или даже нанести им поражение. Затем Шенберг применил свои незаурядные дарования оратора, чтобы внести смуту в Прусскую ассамблею и возбудить воинственный дух в ее членах. Он обрисовал в общих чертах планы Польши. Детали его рассказа были большей частью придуманы, а в остальном преувеличены, но в них было достаточно правды, чтобы сделать их правдоподобными. Он утверждал, что Польша хочет потребовать, чтобы половину рыцарей ордена составляли поляки, а также намерена ввести тираническое правление по польскому образцу, неизбежным результатом чего было бы распространение нищеты и крепостничества по всем еще относительно процветающим провинциям Пруссии. Горожане и рыцари Пруссии не были глупцами, но были подвержены пропаганде и расовым предрассудкам, зная, какой ущерб польские магнаты и прелаты приносят их родине.

Такая деятельность не могла остаться в тайне от короля Сигизмунда, да Альбрехт и не собирался держать ее в секрете. Лишь когда Альбрехта признали повсеместно человеком, способным повлиять на баланс сил между великими державами, он мог выдвинуть требования, способные вернуть ордену земли и власть, которыми он обладал более ста лет назад. Такая ситуация требовала нового правителя, отличавшегося от тех, чья набожность и верность требовали исполнения приказаний императоров, ведших орден к одной катастрофе за другой. Альбрехт, вероятно, не был умнее своих предшественников, он, возможно, даже был не более заблуждавшимся; он точно не трудился больше, чем они, по крайней мере в молодости. Зато у него было чувство реальности, понимание того, что он стоит над традициями и обычными правилами. Его рыцари благоговейно относились к его происхождению. Его воспитание выработало в нем чувство власти, дававшее ему ощущение того, что он имеет право судить и приказывать, у него были стать и голос, дававшие прочим понять, что они находятся в присутствии высшего по происхождению. Ни один Великий магистр прежде и помыслить не смел бы о проведении турнира, тем более о личном в нем участии. Альбрехт провел турнир в Кенигсберге в 1518 году и участвовал не только в поединках, но и в общей рукопашной схватке.

Хотя авантюрная политика нового Великого магистра сделала его важной фигурой в международной дипломатии, она была очень непрактична. Пока не было войны, Альбрехт мог строить из себя великого правителя, впечатляя немецкого магистра своими планами и планами планов, но, когда в 1519 году дело дошло до реальной войны между Польшей, Литвой и Москвой, стало ясно, что обещанной Москвой помощи не будет и Альбрехт не сможет платить своим войскам. Помощи от императора также не было: Максимилиан скорее был заинтересован в польской помощи в его предприятиях, чем в спасении Великого магистра. В результате политических ошибок Альбрехта любая попытка решить проблемы делала его положение еще более ненадежным. Укрепления Кенигсберга в последний момент отразили нападения поляков, и часть земель, потерянных в первые месяцы войны, удалось вернуть, но все надежды возлагались на большую армию, которую немецкий магистр должен был собрать и привести на поле боя. Восемнадцать сотен всадников и восемь тысяч пехотинцев прошли через Бранденбург к Данцигу. Но там наемника тщетно ожидали Великого магистра и денег, обещанных им. Альбрехт так и не смог появиться. Польские гарнизоны блокировали переправы через Вислу, а данцигские суда патрулировали море. Кроме того, у Альбрехта было слишком мало денег, чтобы заплатить всей армии. В конце концов, наемники отправились домой, без сомнения разнося новости о ненадежности Великого магистра Тевтонского ордена в качестве нанимателя.

Если бы Сигизмунд не был так занят на юге, это положило бы конец правлению Альбрехта, но король смог послать в Пруссию лишь небольшое войско. Этого было недостаточно, чтобы надолго связать войска ордена. Отряды Великого магистра опустошили Королевскую Пруссию, отвоевали Ноймарк и с беспокойством ожидали, когда же объявятся королевские войска. Когда поляки, наконец, появились, они привели с собой татар, богемских наемников и хорошую артиллерию, но их было слишком мало, чтобы захватить хорошо укрепленные крепости Альбрехта. Тем не менее Великий магистр знал, что он потеряет все, если у неприятеля появятся большие силы на севере, к тому же мало у кого из его подданных осталась возможность поставлять провиант войскам и платить налоги. Поэтому Альбрехт в конце 1520 года охотно подписал мирный договор. Шенберг отправился в Германию, где погиб в битве под Павией в 1525 году, сражаясь за императора Карла V. Он так и не сумел поймать императора в свою сеть, как он сделал с Альбрехтом. У императора было и так слишком много забот: турки, французы и протестанты, чтобы еще искать конфронтации с польским монархом из-за отдаленной и незначительной провинции.

Так что конец римского католицизма в Восточной Пруссии не был ни для кого сюрпризом. В ходе визита Альбрехта в Нюрнберг, где он тщетно выпрашивал денег у князей Священной Римской империи, стало ясно, что лютеранское учение оказало на Великого магистра заметное влияние. В начале 1523 года Мартин Лютер направил одно из своих главных заявлений «правителям Тевтонского ордена, чтобы избегали они ложного целомудрия». Это заявление легко нашло дорогу к умам рыцарей ордена. Их редеющие ряды поддерживали волнения в Германии, направленные против коррупции в Церкви. Они понимали проблемы, поднятые Лютером, и страдали от упадка морали в папской курии. Они слишком хорошо знали, что значит коррупция – папа Клемент VII назначил на пост в Помереллии отсутствующего епископа. Альбрехт, вероятно улавливающий общественное настроение и уж точно лично озабоченный коррупцией в Церкви, предпринял шаги, чтобы подготовить членов ордена к принятию реформ. Во время празднования Рождества 1523 года, еще находясь в Германии, Великий магистр разрешил лютеранским проповедникам проводить обряды при дворе ордена в Кенигсберге.

Это не было двуличием. Когда-то дерзкий молодой князь в суровых испытаниях научился набожности. Грехи молодости привели к катастрофе не только его, но и его безвинных подданных. Альбрехт явно решил посвятить остаток жизни замаливанию своих грехов. В отличие от раскаивавшихся грешников прошлых поколений, он никогда не обдумывал свой уход в монастырь. Этот князь эпохи Ренессанса обдумывал возможности, стоявшие перед ним, и сделал нелегкий выбор. Он решил исправить основной изъян в статусе ордена, который обрек Пруссию на сотню лет иностранных вторжений и гражданских конфликтов. Речь шла о смешении светских и религиозных обязанностей, что делало Пруссию чем-то большим, чем религиозный орден, но меньшим, чем суверенное государство.

Исподволь Великий магистр пытался разузнать, как отреагируют его соседи-князья, если он последует совету Лютера, как делали многие немецкие епископы, и секуляризирует свои прусские владения. Уже во время его отсутствия протестантские священники ввели основы реформ – немецкий язык в церковные церемонии, пение гимнов, запрет на паломничества и на почитание святых. Эта реформа была очень практичной, она базировалась на общем неудовлетворении состоянием дел в церкви, но без методологических или теологических обоснований, появившихся позднее. Теперь, когда монахи, монахини и священники снимали с себя обеты целибата, поползли слухи, что Великий магистр также собирается снять с себя этот обет, жениться и стать главой светского государства. Этот вероятный скандал обсуждался повсюду.

Как ни удивительно, такие новости вызвали очень мало возмущения. Папа и император, конечно же, посоветовали Альбрехту не предпринимать подобных шагов, бранденбургские родственники Альбрехта также не одобрили его политику, но рыцари, знать и города Пруссии решительно поддержали ее, и король Польши позволил себе также одобрить ее. Секуляризация разом решала две насущные проблемы. Конфискация оставшейся церковной собственности дала бы Великому магистру возможность оплатить долги, а также открывался бы прямой путь для включения Восточной Пруссии в польское королевство. Таким образом устанавливались мирные, без угроз, взаимоотношения с польским монархом. 10 апреля 1525 года герцог Альбрехт принес клятву верности в Кракове, что запечатлено на одной из величайших польских картин Яна Матейко, художника, боровшегося за национальное освобождение Польши в XIX веке.

Восточная Пруссия так и не была включена в польское государство даже в такой минимальной мере, как это было с Западной. У герцога оставалась собственная армия, свои деньги, ассамблея и более или менее независимая внешняя политика. Административная система практически не изменилась, и все законы оставались в силе. Были лишь пересмотрены некоторые титулы. Введение лютеранских реформ привело к куда более заметным результатам.

В 1526 году Альбрехт вступил в «подлинное целомудрие брака» с Доротеей, старшей дочерью Фридриха Датского (1523-1533). Дания специализировалась на поставках невест для немецких государств на побережье Прибалтики, и Пруссия завершала коллекцию местных альянсов. Этот союз давал Альбрехту могущественного защитника и нескольких высокопоставленных сводных братьев и сестер. Кроме прочего, Фридрих был самым важным лютеранским правителем в это время.

Вопль возмущения в Верхней Германии был столь же громким и угрожающим, как и овации в протестантской Германии, но в Пруссии все было тихо. Горстка рыцарей, слишком старых или не готовых следовать требованиям светского рыцарства, или все еще хранивших верность католицизму, отправились к немецкому магистру в Мергентхайм и были распределены там по монастырям и госпиталям. Те, кто остались в Пруссии, получили посты или фьефы, некоторые женились и основали семейства, став частью класса юнкеров, которым впоследствии прославилась бранденбургская Пруссия. В целом, однако, знать Пруссии мало изменилась по своему составу. Сильно изменилась власть землевладельцев над своими крепостными, которая значительно возросла, когда Восточная Пруссия стала светским государством. Впрочем, знать и горожане так и не получили политического влияния, на которое они рассчитывали после подписания Краковского договора. Великое крестьянское восстание 1525 года стало реакцией свободных крестьян на слух, что их новые господа низведут их до состояния крепостных. Альбрехт легко подавил это восстание, но оно настолько подорвало самоуверенность знати и мелкого дворянства, что они стали смотреть на герцога как на лидера в этих, и других вопросах.

Альбрехт Прусский вскоре оставил попытки стать князем империи. Благодаря этому он получил прощение императора и его защиту от чрезмерных притязаний Польши в будущем. Однако Карл V был далеко или слишком занят проблемами с Лютером и турками, чтобы внимательно отнестись к таким незначительным делам, даже когда у него находилось на это время. В 1526 году, однако, увидев, что произошло в Восточной Пруссии из-за его бездействия, император даровал княжеский титул ливонскому магистру. В 1530 году Карл V назвал немецкого магистра новым Великим магистром ордена, с тем чтобы орден служил политическим целям Габсбургской династии.

Королевскую Пруссию секуляризация управления Восточной Пруссии не затронула, хотя, конечно же, протестантские идеи стали легче распространяться от города к городу. Потенциально жители этой части Пруссии рассматривали себя как автономную немецкоязычную часть польского королевства с правом на независимые решения в области религии. Горожане приветствовали как мирные перспективы, так и распространение лютеранских реформ. Казалось, открылся не только путь к духовному и культурному объединению Пруссии, но и к еще большему усилению власти торгового класса и мелкого дворянства над церковными деятелями, которые были официальными правителями многих городов и большей части сельских владений.

Многим из тех, кто в иных условиях возражал бы против реформ, заткнула рот пугающая перспектива крестьянского восстания. Крестьянские бунты, то здесь, то там вспыхивавшие в Пруссии в 1525 году, вслед за Великим крестьянским восстанием в Германии, были отрезвляющим предупреждением. Они показывали, что возможны и куда худшие перемены, чем те, что связаны с очищением от старых проблем местных церквей и монастырей. Восстание в Данциге в 1526 году продемонстрировало, что беспорядки перекинулись и на нижние слои городского населения. Для высших классов было не время ссориться на почве религии. Живи сам и давай жить другим – вот что было практичной политикой.

Альбрехт не считал себя мятежником или разрушителем единства Церкви. Через много лет он все еще продолжал вести переписку с Римом и чтить папу как главу Церкви. Формальное отделение произошло позднее, как один из многих неизбежных шагов. Роль перемен в Пруссии легко преувеличивать: в 1525 году протестантство было реформой, которую защищали и приветствовали многие приверженцы Римской католической церкви. Они не видели практических альтернатив протестантству. Уже через год Сигизмунд мог поздравить себя с дальновидными действиями. Людовик Ягеллон Венгерский (1516-1526) пал в битве под Мохаком, и турки заняли большую часть его королевства. Его малолетний и больной наследник передал остатки Венгрии и свои права на другие королевства одному из Габсбургов – Фридриху Австрийскому, который позднее стал императором. Теперь, когда Польшу окружали враги с востока (Москва), с юга (турки) и с запада (Габсбурги), счастьем было то, что Сигизмунду не приходилось беспокоиться о северной границе.

Тем временем император получил в свое распоряжение немалые ресурсы Тевтонского ордена в Германии, которые мог использовать в войнах против турков. Ему также не хотелось отвлекаться на проблемы на севере. Короче говоря, секуляризация прусских земель оказалась выгодной всем. Такая оценка не была, впрочем, всеобщей, и любой, кто предложил бы использовать прусский пример в Ливонии, мог с уверенностью ожидать, как минимум, ожесточенного спора.

Глава двенадцатая

Финал в Ливонии

Ливонская война

Пути Ливонии и Пруссии разошлись во время Тринадцатилетней войны. Эрлихсхаузен, отчаянно нуждавшийся в деньгах, с надеждой глядел на север, но его действия лишь привели к тому, что ливонские рыцари максимально ограничили его власть над собой и своими землями. К 1473 году Тевтонский орден состоял из трех автономных частей – прусской, германской и ливонской, связанных лишь общей историей и иногда общими интересами. Это означало, что когда война пришла на землю Ливонии, уже Ливонский орден оказался в одиночестве.

Победы Вальтера фон Плеттенберга (ливонский магистр, 1494-1535) над Иваном III (Иван Великий, 1462-1505), Великим князем Московским, в начале XVI века подарили Ливонии полсотни мирных лет. Имеется в виду мир с соседями, так как внутренних проблем хватало. Но Вальтеру удавалось даже внутренние проблемы удерживать в приемлемых рамках, и его влияние сказывалось много лет спустя после его смерти в преклонном возрасте в 1535 году. К несчастью для его преемников, ход истории был против них. В первую очередь, Ливонский орден уже не правил регионом практически в одиночку. Ему пришлось делить власть с Ливонской конфедерацией. Этот союз чеканил свою монету, издавал всеобщие торговые и уголовные законы, обсуждал важные вопросы и выражал общественное мнение. Но у него не было исполнительной власти, которая могла бы вести эффективную внешнюю политику или объединять вооруженные силы региона под единым командованием. Во-вторых, Ливонский орден остался небольшой католической организацией среди яростных сторонников лютеранства. Лютеранскими были не только скандинавские королевства и герцогство Пруссия, но и большинство жителей ливонских городов и некоторые знатные землевладельцы в сельской местности. Протестанты были также сильны и в Литве, а король Польши благосклонно относился к распространению протестантизма в землях своих соперников, правильно считая, что подданные, смеющие независимо судить о религии, доставят немало хлопот и своим светским правителям. В-третьих, некоторые земли, ранее игравшие важную роль для набора рыцарей, особенно Нижняя Саксония и Гольштейн, стали протестантскими. Лишь Вестфалия, остававшаяся католической, продолжала поставлять рыцарей в Прибалтику. Из местных же рыцарей мало кого можно было набрать для службы в ордене. До некоторой степени недостаток рыцарей компенсировался набором наемников. Но для этого требовались деньги, а чтобы собрать их – требовалось увеличивать экспорт зерна. Но как это было возможно сделать? Можно было лишь обратить в крепостных местное население и заставить их работать на землях ордена[84].

Часто ошибочно считают, что крестоносцы обратили в крепостное рабство местное население сразу же после завоевания в XIII веке. В действительности же большинство местных крестьян оставались лично свободными до начала XV века, когда ряд общественных процессов начал снижать их статус до статуса крепостных. Возможно, самую важную роль в этой социальной революции играло уменьшающееся значение местных войск во время войны. Пока вражеские войска вторгались на территорию страны, как это постоянно происходило в XIII и XIV веках, ливонскому магистру приходилось полагаться на помощь местного ополчения для защиты замков и в открытых сражениях. Но как только Ливонский орден смог построить эффективную оборонительную систему, функции ополчения изменились, сведясь к строительству укреплений и подвозу припасов. Следующим важным изменением было развитие денежной экономики. У местного населения никогда не было денег, а уровень их жизни был просто жалким. Но даже при таком раскладе их оброк зерном всегда оценивался в денежном эквиваленте, и им часто приходилось занимать деньги в неурожайные годы. Попадая в долговую яму, они теряли свой прежний статус. Кроме того, в поместьях в качестве крепостных часто селили пленников. Так как число свободных крестьян постоянно уменьшалось, их уже невозможно было привлекать в пограничные районы, откуда литовцы и русские постоянно уводили рабочую силу. В результате этого владельцы поместий предпочитали заменять угнанных свободных крестьян крепостными. Вероятно также, что безземельные сыновья свободных крестьян соглашались работать на крепостнических условиях, оставаясь свободными, и со временем они смешивались с крепостными либо через браки, либо через «потерю статуса».

К началу 60-х годов XVI века члены Ливонского ордена открыто обсуждали выбор, который им предстояло сделать. Чаще всего говорилось об обращении в протестантство, разделе орденских земель между сановниками и рыцарями, проведении реформ в экономике и образовании, что помогло бы получать доходы, необходимые для национальной обороны. Такое предложение доводило стойких католических рыцарей почти до апоплексического удара. Они зловеще предрекали, что такой шаг будет дорого им стоить в отношениях с императором и выборщиками императора в Империи. Так что решение рижских каноников сделать протестанта помощником и наследником старого архиепископа привело к короткой, почти бескровной гражданской войне. Партия католиков более или менее одержала верх, а вскоре после этого Вильгельм фон Фюрстенберг стал магистром Ливонского ордена. Большинство наблюдателей истолковали это как победу католиков. Но военная неподготовленность Ливонской конфедерации была продемонстрирована всем соседям, потому эти триумфы мало что значили[85].

Проблемы Ливонии немного значили для правителей к западу и югу от нее. Дания и Швеция были слишком вовлечены в войну друг с другом, чтобы отвлекать свои силы на восток. Король Польши ни за что не смог бы убедить знать и духовенство позволить ему тратить деньги на усиление королевской власти на севере: вопреки всем фактам они считали короля потенциальным тираном и желали оставить его сильным только до такой степени, чтобы обеспечивать оборону страны.

Новый правитель к востоку от Ливонии думал, однако, по-другому. Иван IV (1533-1584) еще не получил прозвища «Грозный», но уже считался безжалостным правителем, жаждавшим новых земель. Великий князь Московский, он принял титул царя после того, как сокрушил татарских ханов к югу и востоку от Москвы, раздвинув границы своей империи почти до Черного моря. После этого многие татары, хотя и с неохотой, служили в его армии. Татары, что остались за пределами его государства, в основном в Крыму, все еще мечтали одолеть Москву и вернуть Золотой Орде давно утраченный престиж. Иван IV также победил литовских властителей Польши и приобретал новое оружие и опыт, как только находились те, кто был готов поделиться ими с русским царем. Историки позднейших времен писали, что он хотел завоевать побережье Прибалтики, чтобы открыть торговый путь на Запад. Более реалистично было бы сказать, что ему просто нравилось отнимать земли у соседей настолько же, насколько ему нравилось изобретать новые способы унижать своих внутренних врагов, прежде чем расправиться с ними.

Для того чтобы разделить ливонских правителей, Иван IV использовал как угрозы, так и предложения мира. Когда истек срок действия договора с Вальтером фон Плетенбергом, Иван согласился возобновить его только при условии, что ливонцы станут платить старые дани и подати. Никто из живущих тогда слыхом не слыхивал о них, и уж точно их никогда не платил Ливонский орден. Не все было столь просто с Дорпатом. Тамошний епископ и горожане всегда старались отделиться от Ливонского ордена и архиепископа Риги. В прошлом, как они признали, Дорпат платил Новгороду и Пскову за болотистые земли, используемые бортниками и охотниками, и они готовы платить снова, если речь пойдет о разумных суммах.

Это было все, что требовалось Ивану. Он предложил сделку. Ему достаточно будет ежегодной выплаты тысячи талеров, а также сорока тысяч талеров за прошлые годы. Так как эта огромная сумма была эквивалентна по меньшей мере стоимости десяти тысяч волов, ливонские послы попытались убедить царя уменьшить ее. В конце концов, Ивану надоела эта игра, и он устроил в посольском дворе обыск, попытавшись захватить деньги, которые, как утверждали послы, они привезли с собой. Но предвкушение удовольствия от вида ливонских сокровищ сменилось приступом ярости, когда он узнал, что ливонцы на самом деле не привезли с собой ни гроша.

Обе стороны пытались обмануть друг друга. Царь требовал выплаты дани, считая с XII века (т.е. с тех времен, когда в Ливонию еще не ступала нога крестоносцев), и к тому же с тех земель, с которых никогда не собирали дани русские князья. С другой стороны, ливонцы надеялись избежать любых платежей, ожидая, что император Священной Римской империи объявит заключенные соглашения недействительными и аннулирует их. Они также уповали на то, что король Сигизмунд Август (1548-1572) готов прийти на помощи Ливонии. Иван Грозный решил нанести превентивный удар и оккупировать Ливонию, пока польский король занят на юге.

В конце 1557 года царь приказал своим солдатам и ополчению собраться для долгого и опасного зимнего похода к побережью. Когда Ливонская конфедерация получила сообщения о том, что русские войска выступили из Москвы, двигаясь по снегам на северо-запад, началась мобилизация.

Эта кампания очень отличалась от той, что велась полвека назад. Ливонские города собрали шестьдесят тысяч талеров, чтобы оплатить короткую войну, но магистр Вильгельм фон Фюрстенберг отказался встретить противника в поле, как сделал Вальтер фон Плеттенберг. Репутация русских войск и артиллерии, вышедших победителями из многочисленных сражений с татарами, слишком сильно контрастировала с тем фактом, что его собственные силы не готовы к войне. Печальный опыт действий войск и офицеров в короткой гражданской войне и последующий финансовый кризис показали, что Ливония катастрофически не готова к серьезной войне. Нежелание магистра искать решительной битвы определило невозможность короткой войны.

Численность немецких войск была достаточной для сражения, если бы их собрали вместе и повели сражаться, но оборонительная стратегия вынудила рассеять их. В результате русские войска превосходили их везде, где русские решали атаковать. Знать, из которой состояли основные силы кавалерии, не жаждала открытого боя, в котором она потеряла бы многих своих представителей, чьи семьи и земли остались бы без защиты. Ополчение не умело сражаться в открытом поле. Наемники хотели оставаться в живых, чтобы потратить свои заработки. Никто не хотел вооружать крестьян. Короче говоря, не было воли к сражению, и Фюрстенберг не мог заставить членов Конфедерации служить против их желания. Было решено защищать укрепленные города и замки, использовать небольшие отряды, чтобы сеять панику среди врагов, и надеяться, что система снабжения русской армии даст сбой во время плохой погоды и заставит царя отступить. В начале 1558 года войска Ивана IV вступили на земли Дорпата, не встречая сопротивления и грабя все на своем пути, затем собрались перед Нарвой и начали осаду. Татарские отряды предотвратили попытку прийти на помощь городу, и 12 мая русская артиллерия начала обстрел.