Убежденный, что у него в руках окончательное доказательство полицейской жестокости, он возвестил об этом в 11-часовых новостях, прибавив, что жертва была ранена, когда уже находилась в руках полиции после перестрелки с копом, расстреливавшим все и вся из своего ружья. Что, естественно, привело к тому, что все городские копоненавистники начали рвать поводки, в точности как теперь уже мертвый доберман, пока не выяснилось, что один патрон с дробью калибром 00 наносит именно такое количество ранений.
      Сегодняшнему событию репортер посвятил одну минуту эфира. Копа пырнули ножом, и он упустил бандита. И потерялись 50.000 долларов, заработанных жертвой с огромным трудом. А изображение копов на телеэкране без программки спектакля вряд ли что-нибудь сказало о их роли, поскольку "Просто Билл" был похож на Пэта Буна, а нарки - на отбросы из банды Мэнсона. Скучная история.
      Куница жалел Хорька за болезненную резаную рану и видел, что его напарник постарел на три или четыре года за те мгновения кошмарного унижения, когда он звал маму и страдал, что не послушал папу. Поэтому он предложил пойти на стадион и посмотреть финальную игру "Лейкеров". Но оказалось, что они банкроты (после уплаты проезда по мосту и покупки пинты шотландского виски, чтобы не тряслись руки), поэтому на следующий день они поехали в офис команды "Лос-Анджелес Лейкерс" с удостоверениями в руках и сообщили, что в полицейское управление поступила угроза взорвать гранату возле скамейки запасных, если команда выиграет у Доктора Джей и "Филадельфии 76".
      Представители команды и службы безопасности стадиона посадили обоих нарков у боковой линии, где они выпендривались, как настоящие знаменитости шоу-бизнеса. Наконец, в последней четверти игры Хорек пересел прямо на скамью, дабы охранить их от несуществующего сумасшедшего с бомбой, и во время жаркой схватки он влез и предложил комбинацию, которая - он это гарантировал - освободит Карема для броска левым крюком и оставит Доктора Джея и всю его команду с носом.
      Никто не узнает, последовал ли изумленный тренер "Лейкеров" совету бородатого молодого копа с запахом виски, который бубнил, что недавно выиграл один на один у Доктора У, угрюмого потрошителя. Но Куница с Хорьком были уверены, что именно блестяще разработанная комбинация нарка помогла "Лейкерам" выиграть чемпионат мира по баскетболу.
      Постскриптум к описанию этого вечера поступил в то время, как одному из "золотых жучков" возвращали его вещи, которые убийца-азиат выронил, когда Хорек палил в него из револьвера. "Жучок" обнаружил, что ничего не тронуто: ключи, часы и кольца, деньги, бумажник с кредитными карточками и водительскими правами. Но было еще кое-что. По всей вероятности, это обронил убийца, который, по словам "Просто Билла", был ему незнаком, так как он нанял его после краткой встречи в одном из массажных салонов на бульваре Голливуд. ("Просто Билл" отрицал, что они собирались причинить вред старым болванам. Только связали бы и оставили на набережной, где их увидели бы утром рабочие, смывающие птичье дерьмо).
      Предметами, которые, как сказал "золотой жучок", выпали не из его карманов, а, по всей видимости, из карманов убегавшего убийцы, были: обыкновенный дверной ключ и клочок бумаги с рабочим телефоном известной голливудской киностудии.
      7. ПУСТОЙ СОБОР.
      Эта неделя обещала быть очень напряженной и нервной. Уличные чудовища еще не сообразили, где они слышали имя Найджела Сент Клера. Детективы по ограблениям из Центрального управления, заканчивающие дело Просто Билла Бозвелла, только сейчас обнаружили, что дверной ключ и телефон киностудии не принадлежат ему. Поэтому голливудские напарники по расследованию убийств, Эл Макки и Мартин Уэлборн, не продвинулись ни на шаг и делали вид, что занимаются другими своими делами, не терпящими отлагательств. В любой бюрократической структуре чистый стол - плохая примета для его хозяина.
      И когда капитан Вуфер совсем недавно возвратился на службу, уяснив для себя, что гусеницы в конце концов не завоевали королевство, детективный отдел посетили охотники за скальпами из отдела внутренних проблем и опросили всех, кто имел возможность подсунуть наркотики в капитанскую трубку. Список подозреваемых включал Глэдис Бракмайер, которая еще не оправилась от стресса, полученного в тот злополучный день. Охотникам за скальпами до смерти надоело, что они никак не могут поймать Куницу с Хорьком для допроса, но после крупного успеха по поимке "Просто Билла" Бозвелла (который тут же вышел на свободу под крупный залог), они стали местными знаменитостями. Даже капитан Вуфер простил им то, что они не являются к следователям из отдела внутренних расследований. Но капитан Вуфер все еще страдал манией преследования и с удовольствием прибил к фок-мачте золотую монету, если бы верил, что это жертвоприношение поможет ему загарпунить мерзавца, так безжалостно его мучающего.
      Итак, до тех пор, пока они не получат зацепку в деле Найджела Сент Клера или не испытают озарение, которое осветит им путь , как можно превратить все это в самоубийство, Эл Макки и Мартин Уэлборн решили пролить немного бальзама на свои открытые раны. Одним из самых болезненных и неприятных расследований для Мартина Уэлборна было дело Бонни Ли Брюстер. Самыми эффективно работающими и безусловно самыми беззаботными детективами были те, кто мог отгородиться глухими заборами от эмоционального участия в любом расследовании и закончить его с нетронутыми ограждениями. Усерднее всего они работали над расследованиями, которые с точки зрения босса были наиболее важными, регулярно приходили два раза в месяц за получкой и беспокоились только о делах семейных. При выходе на пенсию они получали свои миниатюрные полицейские жетоны и золотые полицейские удостоверения, наслаждаясь проводами на пенсию, где они выпивали реки спиртного и сплетничали об уже ушедших на пенсию коллегах, работающих теперь начальниками службы безопасности в больших фирмах, в которых загребали по восемьдесят тысяч в год.
      Но Мартин Уэлборн был тем самым детективом-середнячком - и в этом он признавался сам - кто никогда не строил никаких ограждений и часто не видел событий в их истинном свете, а теперь, к тому же, ему угрожала опасность потерять чувство юмора. Поэтому в последнее время Эл Макки находился в постоянном напряжении, и у него появилось непреодолимое желание зайти к Мартину домой и перемешать ему перец с корицей или может выбросить все носки в ящик для грязного белья, просто чтобы посмотреть, как Марти на это среагирует.
      Еще одна вещь беспокоила Эла Макки: навязчивые, постоянные остановки у собора Св.Вибаны почти каждый раз, когда они ездили в центр, в управление. Более, чем за двадцать лет службы это был первый напарник у Эла Макки, который ходил в церковь по собственному желанию. Это было противоестественно.
      Мартин Уэлборн знал, что ему не следует оставаться здесь долго. Эл хочет как можно скорее вернуться в Голливуд. Удивительно, до чего быстро идет время в соборе Св.Вибаны. Он помнил, как посещал здесь мессы в ранний период царствования Иоаннна ХХ, в то время он не пропустил бы богослужения, случись бы ему лежать при смерти. В те дни, когда мессы еще служились на латыни, и не было месс под гитару с обаятельнейшими священниками, предпочитающих лапанье и объятья при завершении мирских служб: "ДАВАЙТЕ ПРЕДЛОЖИМ ДРУГ ДРУГУ СИМВОЛ МИРА!", когда незнакомые люди поворачиваются друг к другу со смущенными или безнадежными лицами, что зависит от степени их умственного развития, и пожимают друг другу руки, а Мартину Уэлборну хотелось бежать оттуда прочь. Как они посмели поставить себя между ним и его богом?! Как могут эти погруженные во мрак невежества монахи не видеть, что выхолащивая идею ритуала, и таинства, и вины, они кастрируют веру. Все, чем является католическая церковь - это ритуал, таинство и чувство вины человека перед богом. Это - самое сущее. Это порядок. Что можно желать большего от бога или человека? Абсолютный порядок.
      Пора идти, но он еще не нашел того, за чем пришел. Он встал и посмотрел на второй ряд кресел в пустом соборе. Потом он увидел ее. Сегодня ее оставили на другом ряду. За эту неделю он приходил сюда в третий раз. Однажды вечером он даже зашел после работы. Она была написана карандашом на линованном листке бумаги. Написавшая ее рука была нетвердой и легкой. В записке говорилось: "Никогда не пропускай новену4. Да славится отныне и вовеки веков наисвященнейшее сердце христово. Да помолится за нас наисвященнейшее сердце христово. Матерь божья, наисвятейшая Мария, помолись за нас. Добрая святая Тереза, помолись за нас. Святой Иуда, помощник отчаявшихся, помолись за нас. Один "Отче наш", одна Дева Мария", одна "Славьте Господа" и девять дней новены. Каждый день оставляй копию в церкви. По окончании девяти дней твоя молитва исполнится." Мартин Уэлборн прочел ее дважды, у него появилось искушение прочитать "Отче наш", "Деву Марию" и "Славьте Господа", но он не стал этого делать. Он давно уже не читал молитвы. Он положил записку на то место, откуда взял ее, и вышел из собора к Элу Макки.
      Совсем перед тем, как уйти, ему вдруг вспомнился старый кардинал, теперь уже много лет, как покойный. Когда Мартин был молодым патрульным, еще перед тем, как Ватикан полностью разорил веру, ему нравилось ходить на серьезные высочайшие богослужения и слушать григорианский хор. Старый кардинал был твердым, как скала, но, если не возраст, то наследие Ватикана наверняка со временем убило бы его. Мартину Уэлборну никогда не забыть величие старого кардинала, когда он монотонно распевал древние обрядовые латинские молитвы. Один раз он встал на колени и поцеловал перстень на руке у старика. Кардинал носил симпатичные красные шлепанцы.
      - На этот раз ты был там двадцать минут, - сказал Эл Макки, когда Мартин Уэлборн рысцой сбежал по ступеням собора Св.Вибаны, обогнув двух спящих алкашей, которых патрульные полицейские как раз собирались погрузить в большой синий фургон, делавший объезд участка.
      - Правда? Не может быть.
      - Я тебе точно говорю, Марти. Двадцать минут. Что ты там делаешь?
      - Ничего. Там очень спокойно.
      - Ты молишься или что?
      - Да нет, пожалуй.
      - Тогда что ты там делаешь? Взламываешь ящик для подаяний? Что?
      - Я сижу.
      Эл Макки покачал головой и вздохнул, и поехал через Лос-Анджелес стрит на Голливудскую автостраду. Несколько минут они ехали молча, потом Эл Макки произнес, - Не знаю, как тебе сказать... Понимаешь, мне кажется... Марти, мне надо поговорить с тобой на одну тему. - Ну конечно, сын мой, улыбнулся Мартин Уэлборн. Он выглядел исключительно спокойным. В последнее время он всегда выглядел исключительно спокойным. Именно это и заставляло Эла Макки быть исключительно нервным.
      - Мы долго работаем напарниками, Марти. Я имею право.
      - Какое право, Эл?
      - Я имею право вмешиваться в твои дела.
      - Вмешивайся.
      - У меня...Э-э... есть мнение. Я не прикидываюсь специалистом, но у меня есть мнение. Вот мое мнение: ты должен пойти поговорить кое с кем.
      - Кое с кем?
      - Может с врачом. Вроде того, с которым мы познакомились в доме у Симпсона. Он хороший парень.
      - Психиатр?
      - С кем-нибудь, вроде него.
      - Что я скажу психиатру?
      - Черт побери, Марти, я не знаю! - Элу Макки пришлось ударить по тормозам, потому что какой-то тип впереди сбавил скорость, чтобы поглазеть, как какому-то бедняге выписывают штраф за превышение скорости. Лучше ему, чем мне!
      - Я тоже не знаю, Эл, - спокойно сказал Мартин Уэлборн.
      - Ладно, ты можешь начать, рассказав, почему тебе нравится висеть вверх ногами, как дохлой рыбине.
      - У меня больная спина, Эл. Я ее повредил, помнишь?
      - Хорошо, тогда расскажи ему, почему ты ходишь в церковь чаще, чем папа римский.
      - Что особенного в том, что я от случая к случаю хожу в церковь? Я же тебе говорю, я не молюсь, если тебя беспокоит именно это. Мне нравится архитектура. Мне хотелось там обвенчаться, но не удалось уладить некоторые вопросы.
      - Хорошо, тогда расскажи о своей семейной жизни. Расскажи, как ты переживал, когда ушла Паула. Расскажи, как тяжело ты перенес разъезд.
      - А ты разве не переживал, когда разводился два раза, Эл?
      Разъезд? Разве кто-нибудь его легко переносит? Стыд. Вина. Угрызения совести... Все довольно обычно, не так ли?
      Их машина попала в пробку, и Эл Макки начал терять терпение и беспрестанно сигналить.
      - Какого черта ты не пишешь письмо маме, пока здесь стоишь? - заорал он из окошка на водителя передней машины.
      - Успокойся, друг мой, - рассмеялся Мартин Уэлборн.- Может быть, это тебе нужен врач. - Мартин Уэлборн увидел древнего филиппинца с алюминиевой палочкой в руках, шагающего со скоростью шесть дюймов за шаг. Представляешь, каково ему?
      Эл Макки глубоко вздохнул, провел рукой по лицу и удивился, сколько там собралось влаги. Потом он сказал, - Ну ладно, Марти, у меня кое-что есть, что тебе надо обсудить с психиатром. Ты можешь рассказать, почему все твои стаканы расставлены , словно шахматные фигуры. А твой ящик для специй похож на три ряда шашек. А твои трусы, и носки, и рубашки, кажется, приготовились к параду.
      - Разве аккуратность - это болезнь?
      - Ты никогда не был таким аккуратным. Никто никогда не был таким аккуратным. В последнее время ты стал немного... слишком аккуратным.
      - Я постараюсь быть понеряшливее, если тебе так больше нравится, добродушно сказал Мартин Уэлборн.
      - А, пошел ты к черту! - сказал Эл Макки.
      - Давай-ка попробуем еще одну версию по Бонни Ли Брюстер, Эл, - сказал Мартин Уэлборн.- Еще разок.
      Еще разок... За последние три месяца "еще разок" звучало по крайней мере раз в неделю. Это была еще одна вещь, которую Марти следовало бы обсудить с психиатром. Бонни Ли Брюстер и эти сумасшедшие версии, на которых настаивал Марти и эта старуха-экстрасенс - тетушка Роза.
      Она жила на Франклин-авеню в одном из тех домов с привидениями, которые так подходили к ее жизни и работе. Гадание по руке и стеклянному шару и угадывание прошлого в Лос-Анджелесе не запрещены законом, и за это можно даже получать деньги, но в ту же секунду, как экстрасенсы или медиумы делали хотя бы один шаг в будущее и брали за это деньги, они тут же меняли золотые браслеты на стальные, и им предъявлялось обвинение в мошенничестве. Тетушка Роза время от времени нарушала закон, но полиция закрывала на это глаза, поскольку гадалка приходилась очень кстати при расследовании дел о пропавших или убитых детях. Пока что она не сумела попасть в десятку в деле десятилетней Бонни Ли Брюстер, но она регулярно звонила Мартину Уэлборну. Иногда она плакала. Она парила вот здесь, рядом, она плавала в тумане над ее кроватью - фигурка Бонни Ли Брюстер в голубом платьице, белых носочках и с желтой игрушечной булавкой на белом воротничке. А тетушке Розе никто ничего не говорил. Газетчики не знали, потому что по полицейской рации передали неверное описание пропавшей. Ребенок переоделся, но ее мать узнала об этом только через 24 часа. Но тетушка Роза позвонила в отдел Голливудского участка и поговорила с Мартином Уэлборном. И она знала.
      Девочку в последний раз видели, когда она разговаривала с мужчиной в двух кварталах от своего дома на Айвар-авеню. В переулке нашли следы крови. Требований о выкупе не поступало. Ничего. Никаких следов ребенка. В прошлом тетушка Роза "нашла" изнасилованное, искалеченное тело одиннадцатилетнего мальчика в дренажной трубе возле речки. В другой раз она "услышала", как плачет и молит о помощи пятилетняя девочка на чердаке коттеджа в Игл-Рок. Тетушка Роза так подробно описала дом и улицу, что полиция без труда нашла его и на чердаке обнаружила прикованную там собственными родителями девочку, имевшую обыкновение ходить во сне.
      Поэтому, хотя копы в основном и скептики, не слишком многие в открытую смеялись над тетушкой Розой, и никто не пытался бросить ее за решетку за то, что она иногда рассказывала соседским дамам об их будущем. Эл Макки терпеть не мог гнилого запаха старой ведьмы. Она пахла рыбой, чесноком, луком и кошками. Элу Макки казалось, что у нее живет кошек сто, не меньше, и от одного воспоминания он начал чихать уже за квартал до старого заскорузлого дома со всеми соответствующими театральными причиндалами.
      Мартин Уэлборн с уважением относился к тетушке Розе, и она всегда была рада его видеть. Впереди у нее свисал зоб, и она болезненно хромала на толстых, замотанных бинтами ногах. Возраст тетушки Розы не поддавался исчислению, и они даже не могли с уверенностью сказать, белой ли она расы. Эл Макки подозревал, что она евроазиатского происхождения. Но по волосам, выкрашенным в черно-синий цвет, и благодаря двойной подтяжке лица угадать было трудно.
      - Знаете, сержант Уэлборн, - сказала старуха, когда они уселись в ее затхлой гостиной, - во вторник вечером я очень ясно ее видела. Я плакала, пока не уснула. Она звала меня, моя дорогая Бонни.
      Тетушка Роза всегда называла пропавших детей "своими дорогими".
      - Ребенок умер, - сказал Эл Макки.- Там была кровь.
      - Она не мертва, сержант Макки! - воскликнула тетушка Роза, и ее голова беспомощно задрожала: наследие последнего инсульта. Зоб дрожал и раскачивался.
      - Ну-ну, тетушка Роза, я с вами полностью согласен, - сказал Мартин Уэлборн. - Мне кажется, Бонни жива.
      - Да-да, сержант Уэлборн! Она жива и знает, что мы ее ищем!
      Пока она говорила, по ногам Эла Макки вдруг проскочила кошка, гоняющая котенка: это заставило его подскочить. Черт бы побрал старую ведьму!
      - Ее... не обижают, тетушка Роза? - тихо спросил Мартин Уэлборн.
      Тогда старуха заплакала. Она шумно всхлипывала, шмыгала носом и вытирала его рукавом. - Мне кажется, ее обижают, сержант Уэлборн. Она зовет меня, но это похоже на какую-то странную песню сирены. Будто... Будто она хочет, чтобы мы пришли, но вокруг нее опасности. Словно там прячется огнедышащая сила, которая ждет нас, сержант Уэлборн!
      - Ребенок мертв, - сказал Эл Макки, но они сделали вид, что не услышали его.
      - Ну-ну, тетушка Роза, - сказал Мартин Уэлборн, когда трясучка старухи стала такой сильной, что она расплескала чай.
      - Дьявол - это свирепствующий лев, сержант Уэлборн.
      - Не знаю, не знаю, тетушка Роза, - успокаивающе сказал Мартин Уэлборн, ласково похлопывая ее по древней, покрытой старческими пятнами руке. - По-моему, он может быть и глупым койотом. Если он вообще существует.
      - О, он существует, сержант Уэлборн. Он существует на самом деле.
      - Будем надеяться, - сказал Мартин Уэлборн все еще похлопывая старуху по руке. - Жизнь стала бы невыносимой, если бы у нас не было дьявола, не так ли?
      Ответом ему был полукашель-полусмешок старухи. Она сказала, - Вы абсолютно правы, сержант Уэлборн. Без дьявола жизнь стала бы адом.
      - Если вы услышите или увидите что-нибудь, что-нибудь, о Бонни Ли Брюстер, то позвоните мне, тетушка Роза. В участок или домой. Днем или ночью. В любое время.
      - Вы хороший мальчик, сержант Уэлборн, - сказала тетушка Роза. Когда детективы поднялись, ее трясучка уменьшилась.
      - Спасибо, но детектив из меня неважный. Мне требуется ваша помощь.
      - Мы найдем Бонни, сержант Уэлборн, - сказала тетушка Роза. В свете настольной лампы ее зоб маслянисто отсвечивал. -Нет... Она найдет нас!
      Когда они ехали обратно в участок, Эл Макки сказал, - Ну, куда еще хочешь съездить, Марти? Может в отделение для психов в больнице для полицейских-ветеранов? Правда, там мы не найдем так же чокнутого, как твоя тетушка Роза. Может, съездим к астрологу?
      - Мне хотелось бы еще раз побывать на автостоянке около боулинга, Эл. Я хочу по ней побродить. Я хочу поговорить со служащими.
      - Со служащими? Их уже спрашивали-переспрашивали. Они рано закрылись. Они ничего не видели, Марти. Да Найджел Сент Клер не отличил бы шар для боулинга от слоновьих яиц!
      - Ладно, давай просто походим по стоянке. Давай просто ощутим... запах того места.
      Вот таким детективом стал Марти, а с точки зрения Эла Макки, детектив должен быть совсем другим. Он сказал, - Марти, преступления раскрывают с помощью дедуктивного мышления. Мистикой пусть занимаются в затемненных спальнях в Лорел-каньоне, где не занятые на съемках актеры ищут свою жизненную силу, погружаясь в ванну с вареньем. Единственный знакомый мне коп, который раскрывает преступления на нюх, работает в аэропорту, и у него четыре лапы, пушистый хвост и противный запах из пасти.
      Но Мартин Уэлборн, как обычно, только добродушно посмеялся, а Эл Макки взглянул на его гладкую мальчишескую кожу, едва начинающие седеть волосы и сухие, уверенные руки и понял, что Марти выглядит лет на десять моложе его. И может быть ему, а не Марти, суждено закончить свою жизнь в Лорел-каньоне, в коричневом больничном халате и с волосами, утыканными незабудками. Господи, они с Марти превращаются в ин и ян5 в том, что касается психического здоровья.
      Здания висели на фоне красочного многоцветия неба, похожего на предгрозовое. Но это были лишь смертоносные серебристые частички смога. Мартин Уэлборн вышагивал по стоянке, что-то старательно записывая в блокнот, останавливаясь, чтобы осмотреть машины, прохожих, интенсивность движения, а Эл Макки шарахался от эскадронов конькобежцев на роликах, которые летали над мостовой, как привидения в фантазиях тетушки Розы. На некоторых роликобежцах висели наушники, и они дергались под музыку "новой волны" или панк-рока. Вообще-то некоторые из них и одевались, как панки. На одном юноше топорщились спортивные трусы, а тело украшали маскарадные "ножевые раны". Чтобы нанести их на тело, надо не один час потрудиться перед зеркалом с косметическим набором. Он пролетел по стоянке, пританцовывая в стиле диско с несуществующей партнершей. Выше пояса на нем ничего не было, кроме нескольких приклеенных перышек и кожаного лифчика.
      Еще один роликобежец, на этот раз женщина, вдруг появилась с западной стороны стоянки - лохматое пятно в ослепительном солнечном свете - и перепрыгнула через мотоцикл "судзуки", прикованный цепью к ограждению. Ребята, катающиеся на роликовых досках, конечно, проделывали какие угодно трюки, но Эл Макки не предполагал, что можно вот так вот прыгать с тяжелыми роликами на ногах. На ней было балетное трико: одна нога полосатая, как зебра, другая ярко-розовая. Выше пояса - прозрачный пластик, под которым она потела, как мышь, на сосках - два пятна в форме маргариток, что делало ее одной из самой скромно одетой представительниц роликобежцев "новой волны" на стоянке.
      Эл Макки начал уже испытывать чувство голода, когда заметил, что пятьюдесятью ярдами дальше Марти разговаривал с группой роликобежцев, одетых более традиционно. Разговор длился довольно долго, и к группе подъехали еще несколько человек, чтобы присоединиться к беседе.
      За все те годы, что они работали вместе, Эл Макки никогда особенно не понимал своего напарника. Но перед уходом Паулы они ходили друг к другу в гости по крайней мере раз в неделю. Поскольку у него не было детей ни от одной жены, Эл Макки осознавал, что теперь, в начале среднего возраста (боже, как же это отвратительно звучит!) Мартин Уэлборн - единственный человек в мире, который ему небезразличен. Марти был одним из тех людей, про которых невозможно подумать, что они кому-то не нравятся. Даже бывшей жене Марти, Пауле, он должен был когда-то нравиться. Паула Уэлборн была умной, симпатичной женщиной. Эл Макки ненавидел ее всей душой.
      Эл Макки смотрел на Паулу Уэлборн как на одну из тех самых сучек, что всю жизнь считают, что вышли замуж за человека ниже себя, и тут она обнаружила рядом с собой неуверенного в себе молодого копа, перетренированного иезуитами в изучении мертвых языков, мумифицированного философией и умирающей теологией, и все это перемешано в одну дымящуюся паром навозную кучу. Наливай в нее ежедневно по кастрюле чувства вины и увидишь, что вырастет в божьем саду.
      Конечно, если бы Паула родилась в местечке Плейнс, штат Джорджия, и подцепила бы самого папу римского, то и тогда она считала бы, что вышла замуж ниже своих возможностей. Такая вот она сука.
      Эл Макки изнемогал от жары и тер воспаленные от смога глаза, и думал, что Паула Уэлборн была из тех баб, которые флиртуют с половиной мужчин на вечеринке с коктейлями (никогда с Элом Макки, может быть именно поэтому он и возненавидел ее с самого начала), а потом, когда пьяный лейтенант, или капитан, или командующий пытались ей подыграть (она почти не тратила времени на сержантов), она бежала к Марти и свертывалась калачиком рядом с ним, как большая кошка, и всем видом показывала всей этой банде, что они могут отправляться в "Сверкающий купол" или довольствоваться костями своей старухи.
      Она также была одна из тех, кто в те дни между первым разводом Эла Макки и его такой (увы!) короткой женитьбой номер два, когда он чувствовал себя как боксерская груша, набитая яростью и нерешительностью, которую адвокаты гоняли туда-сюда, решая между собой финансовые вопросы, - она иногда снисходила и позволяла Марти пригласить Эла Макки к обеду.
      И она достаточно ясно давала понять свое снисхождение в какой-либо момент обеда, когда Марти выходил из комнаты, чтобы помочь дочерям-подросткам, Бабс и Салли, сделать домашнее задание.
      И хотя она всегда давала Элу Макки почувствовать, как она относится к приглашениям Марти, не она ли, отправляясь в туалет, часто начинала расстегивать молнию на джинсах еще до того, как выходила из комнаты? Да, вот такая она сука. И тем не менее, в те редкие моменты, когда Мартин Уэлборн заговаривал о ней, он утверждал, что они относительно счастливы, и это продолжалось дотех пор, пока ее кризис среднего возраста не подорвал их семейный корабль и не выкинул Марти к чертовой матери на рифы.
      Существовала еще одна проблема, о которой Эл Макки мог только догадываться: религиозный кризис Марти. Марти ушел из семинарии за три года до принятия сана, но он никогда не говорил об этом, как не говорил и о том, как отнеслась его мать к качественному скачку через стену семинарии. Он вообще не заговаривал о религии, хотя родители Эла Макки родились в Ирландии, и он испытывал некоторый интерес к Истинной вере. К счастью, его родители были с Севера. Он ненавидел священников. Подумать только, что бы из него стало, будь он чистокровным ирландцем с воспитанным с детства чувством вины и наследственной дисфункцией энзимов, превращавшей всех кельтов в потенциальных алкоголиков. В последнее время Элу Макки представилась возможность изучить мрачные симптомы этой болезни.
      Марти никогда не рассказывал о недобром старом времени, когда он учился у иезуитов, и сопротивлялся всем усилиям Эла Макки разузнать о его прошлом. Эл Макки мог завести разговор на эту тему словами: "Знаешь, мне нравится, как ведет себя этот новый папа римский. Он первый, кто не корчит из себя дворового Ромео".
      А Марти улыбнется и скажет: "У него физиономия, как у настоящего гангстера, это точно".
      А Эл Макки скажет: "Да, и у него прямой провод с Иисусом Христом".
      А Марти скажет: "Да, и он к тому же поляк".
      И все. И больше никаких разговоров ни о папской физиономии, ни о религиозном кризисе Марти, который, как догадывался Эл Макки, он переносил очень тяжело. Только один раз Мартин Уэлборн упомянул о своей семье в штате Огайо. Это случилось в День Матери, и Эл Макки как раз заканчивал свою вторую, такую (увы!) короткую семейную жизнь со стервой, которая не только отняла у него уверенность в своей мужской силе, но еще и попрыгала на ней, чтобы надежней раздавить, и к тому же оставила его таким же банкротом, как корпорация "Крайслер".
      В тот день Эл Макки принес в дом Уэлборнов букет гвоздик и объяснил Пауле, что есть обычай носить в петлице розовую гвоздику, если мать жива. Если нет - тогда носят белую. Эл Макки никогда не забудет тот день, потому что когда они с Марти ждали, пока Паула с девчонками одеваются к праздничному выходу в ресторан в честь Дня Матери, Эл Макки отломил розовую гвоздику и предложил Марти вдеть ее в петлицу. Эл Макки знал, что мать Марти жива-здорова и живет в Огайо, и тем не менее Марти лишь на мгновение посмотрел на него своими удлиненными карими глазами, и отломил белую, и прикрепил ее к лацкану пиджака. Эл Макки больше никогда не задавал вопросов о матери Мартина Уэлборна.
      Марти, кажется, закончил разговор с роликобежцами. Он помахал Элу Макки, который стоял, прислонившись к забору, и наблюдал, как чернокожий мальчишка лавировал между рядами машин. Задом наперед.
      Мартин Уэлборн направился к своему напарнику, но тут какой-то парнишка пронесся у него за спиной, и Мартин увидел его угловым зрением, когда тот скрылся за линией крыш стоящих автомобилей. Он был меньше ростом и моложе, чем остальные. У него были светлые волосы, и Мартин Уэлборн вдруг обнаружил, что бежит за ним, огибая машину, чтобы рассмотреть его получше. Парнишка скрылся. Он был похож на Дэнни Мидоуза.
      Дэнни Мидоуз назвал его "папой". Он сказал: "Папа?" Это было единственное слово, которое он услышал от Дэнни Мидоуза. "Папа?"
      Бабс до сих пор называла его папой. Сэлли будет называть его папой всю жизнь. В этом он был уверен. Хотя она старше Бабс, она никогда не будет называть его "Па". Она никогда не назовет его "Отец".
      Никто не назовет его "отец". Даже подумать об этом невозможно:"Отец Уэлборн". Но у церковников самый низкий процент самоубийств, у них и у работников социального обеспечения. Очевидно, добрые деяния удерживают людей от "жевания револьверов". Самый высокий уровень самоубийств у полицейских и врачей. Наверное, чувство такой беспомощности, какое существует у полицейских и врачей, не способствует долгожительству. Девяносто процентов полицейских-самоубийц пользуется огнестрельным оружием. Врачи пользуются оружием больше знакомым их профессии. Каждому свое. Говорят, большинство полицейских, покончивших с жизнью, обладали пассивным характером и неадекватно развитой индивидуальностью. Странно, потому что работа в полиции не привлекает пассивных людей. Насчет неадекватных индивидуальностей он сказать ничего не мог.
      Мартин Уэлборн знал трех лос-анджелесских полицейских-женщин, которые сами свели счеты с жизнью. Все три ушли, как настоящие парни. Они "съели дула револьверов". В конце концов они доказали свою мужественность.
      Самым ироничным в случаях с теми немногими полицейскими - теми очень немногими, кто выжил после попытки самоубийства, теми абсолютными неудачниками, кто выжил и тем самым показал, что они совершенно не отвечают требованиям службы в полиции, потому что ни один отвечающий требованиям полицейский не выживет после этого мужественного акта - эти выжившие неизменно утверждали, что испытали странную, всеподавляющую тревогу.