Глава 13

Количество проблем возрастало пропорционально росту сети телевизионных студий на западном побережье. Разница во времени внесла полную сумятицу в расписание рабочего дня Чарли. На следующий день, утром, он сидел в кабинете Чио Итало в клубе «Сан-Дженнаро» на Доминик-стрит, изо всех сил стараясь выглядеть уверенно и внушительно. Но в сумрачном свете, цедившемся через пыльные окна, самым величественным в комнате выглядел не Чио Итало, а его огромный дубовый стол. Поглядывая на это громоздкое чудовище, Чарли вспомнил сцену из какого-то спектакля, где под таким же прятался наемный убийца.

— Дорогой Чио, — Чарли вложил исписанную страницу в руку старика, — здесь все подробности. Если перевести в доллары, твоя доля получается вдвое больше моей. Но я считаю, так будет справедливо.

Чарли слышал сухой шелест бумаги в дрожащей руке старика.

— Почему, Чарли? Объясни мне, почему?

— Поверь моему опыту, Чио, слишком многое в «Ричланд-холдингз» вышло за рамки допустимого. Некоторые направления нашего бизнеса... Понимаешь, мы не сможем долго делать вид, что чисты перед законом. Итало издал странный горловой звук — наполовину рычание, наполовину раздраженный смешок.

— Продолжай.

— Возьми пищевую промышленность, хранение мясных и молочных продуктов. Санитарные инспекторы — они как хищники в джунглях, кидаются на слабых. Я хотел бы, чтобы репутация «Фуд Ю-Эс-Эй» оставалась незапятнанной. Пусть нападают на других и не вмешиваются в дела Риччи. Понимаешь?

— Это отговорка.

— Да нет же. Я хочу спрятать наш... твой личный интерес за декорацией из производных структур, чтобы, сохраняя полный контроль, ты заслонился набором подставных имен. В общем-то это вопрос репутации.

Чарли умолк, чтобы перевести дух, и сразу же натолкнулся на взгляд суженных, горящих злобой глаз. Кажется, Гарнет была права.

— Чио, мы не собираемся оповещать о семейных планах редакцию «Уолл-стрит джорнэл». Для посторонних, черт возьми, даже для семьи версия такая: Чарли решил сконцентрироваться на финансах, поэтому весь остальной бизнес переходит в твои руки. Да так оно и есть на самом деле.

Мрачное молчание Чио разрасталось, пока не заполнило собой все пространство.

— На самом деле, — внезапно прохрипел он, меряя взглядом Чарли; сморщенная рука скомкала принесенный Чарли список с такой яростью, что он стал как тряпка, которой стирают кровь с пачки стодолларовых купюр, — на самом деле, ты так привык строить из себя безмозглого повесу-теннисиста, англосаксонского протестантского ублюдка, что ждешь не дождешься, чтобы поскорей пнуть по яйцам своих родных и обобрать их, потому что твоя шлюха-полукровка тянет из тебя деньги.

Снаружи по Доминик-стрит прокатил тяжелый грузовик, разразившись залпом оглушительных выхлопов. Чарли, с трудом удерживаясь, чтобы не вспылить, очень тихо проговорил:

— Чио, я служу семье уже два...

— Служишь?.. — Итало произнес это слово таким голосом, что оно просвистело в воздухе, как дротик. — Ты служишь?.. Ты наемный работник? Клерк? Что же такое тогда семья? Контора, из которой уходят на пенсию?..

— Ты чертовски хорошо знаешь...

— Я знаю, как ты жаждешь респектабельности, — вспомнив о молодых Риччи, играющих в карты в коридоре, Итало понизил голос почти до шепота, но тут же снова заговорил громче: — Я наблюдаю за тобой годами, Professore mio. И давно заметил пожирающую тебя хворь — ты заразился от своей англосаксонской жены. А индианка прикончит тебя. Ты сгоришь, Чарли. Ты покупался задешево — на лицемерие, на котором построена эта страна.

— Чио, послушай, ты...

— Послушай ты. Эта страна построена на воровстве, предательстве и рабовладении. Как все страны. Ниггеры и краснозадые вроде твоей красотки подохли первыми ради Великой Америки. Власть сейчас в руках кучки негодяев. Пока они время от времени позволяют нам подбирать под себя города, создавать корпорации... Очковтиратели! — Он сделал глубокий, прерывистый вдох. — Скажи мне вот что, тупой копеечный ублюдок: Ли Лакока, присвоил себе респектабельное имя — Крайслер. Удалось бы тебе создать «Ричланд-холдингз», если б ты не позаботился украсть симпатичное, белое, англосаксонское протестантское имя Ричардс?

Близилось время ленча, но проблем становилось все больше, напряжение возрастало. Телевизионные студии западного побережья оказались под контролем Федеральной комиссии по связи. Как всегда, проблемы создавали не финансовые, а совсем другие подразделения империи Риччи.

Начиная с телестудий и кончая агентствами по найму рабочей силы — все, абсолютно все могло стать источником серьезных неприятностей. Голова у Чарли была как кипа хлопка, на которой лопнули железные скобы. Клочья ваты из головы Чарли трепал налетающий ветер.

Он потянулся к телефону и набрал номер.

— Адвокат, ваше расписание позволит вам встретиться со мной за ленчем?

— Па? — переспросила Уинфилд.

Какой бы ни была погода, подумала Уинфилд, направляясь к Центральному парку, они с отцом встретятся на углу Шестидесятой и Пятой авеню. И ограничатся легкой закуской — что-нибудь вроде сосисок, или «чисто говяжьих» колбасок, все как на подбор — псевдофаллические символы.

Один парень по имени Алек из Кембриджа настойчиво втолковывал ей, что она патологически сконцентрирована на отце, просто помешана на нем, что она определенно имела с ним сексуальные отношения в ранней юности, но подсознательно подавила все связанные с этим воспоминания и что она уже большая девочка и вполне в состоянии оторваться от папиного пениса. И переключиться на пенис Алека.

Уинфилд с удовольствием вспомнила, как столкнула Алека в Чарльз-Ривер при последней их встрече. Бедняга чуть не умер от переохлаждения. Несмотря на такое обхождение, Алек продолжал регулярно названивать ей из Небраски. Один раз он заявил, что твердо решил приехать в Нью-Йорк и встретиться с ней.

— Поплаваешь в Гудзоне, — мрачно пообещала Уинфилд и бросила трубку.

Она добралась до условленного места немного раньше, чем рассчитывала, и теперь стояла, разглядывая прохожих. Часто попадались пары — пожилой мужчина с молоденькой девушкой. Уинфилд подумала про себя, что, возможно, в какой-то степени Алек прав.

Самые первые ее воспоминания относятся ко второму году жизни (только с коэффициентом интеллекта 150 можно сохранить впечатления раннего младенчества). Поцелуи и объятия и больше ничего такого... подозрительного. Может, Банни могла бы что-нибудь подсказать, но чтобы задать такой вопрос Банни, нужно быть совсем сумасшедшей.

Уинфилд заметила отца раньше, чем он ее. Чарли выглядел подавленным, он шел, сутулясь, опустив плечи. В руках у него были две банки диетической кока-колы и два больших бутерброда, из которых сыпались на ходу листики латука.

— Выпрямись немедленно! — потребовала Уинфилд. — Ну и вид у тебя сегодня.

Чарли нахмурился:

— Соответствует обстоятельствам.

Они выбрали себе скамейку невдалеке от торговца воздушными шариками.

— Когда день начинается с оскорблений Чио Итало... — пробормотал Чарли.

— Не согласен на раздел?

— Нет. Пытался сегодня как мог убедить его, рассыпался мелким бесом... Он, конечно, не поверил ни единому моему слову. Этого следовало ожидать. Он не хочет понять меня.

— И не поймет никогда в жизни. — Уинфилд выковыряла из бутерброда кружок сырого лука и швырнула в сторону контейнера для мусора. — Никогда. До него никогда не дойдет, как это симпатяга Эль Профессоре, в которого он инвестировал кучу денег, может ни с того ни с сего заявить, что его от этих денег тошнит.

Чарли вздохнул и переменил тему.

— Я говорил тебе, что прочитал еще одну лекцию в Нью-йоркском университете?

— И какие кошмарные сюрпризы ожидали тебя на этот раз?

— Ни один студент не знает, что такое экватор и где он находится. А также что такое Общий рынок. И Солнечная система. И сифилис. И кто такая Лилиан Гиш.

— Понимаю. Жуткое потрясение. Подтверждаются твои худшие опасения.

— Прекрати, Уинфилд. С меня хватит стычки с Чио. Господи, я просто труба, по которой кровавые деньги Риччи перекачиваются в «Ричланд-холдингз». Я решил избавиться от этих денет и готов заплатить за это. Только бы не сорваться с поводка. Господи, как я этого хочу.

— Но Чио никогда не поймет, почему ты этого хочешь.

Чарли обреченно покачал головой Он едва надкусил свой бутерброд.

— Это все равно что просить рыбу описать воду. — Он так безрадостно хмыкнул, что проходившие мимо двое мужчин, высокий и коротышка, с любопытством посмотрели на него. — Это просто нечестно, Уинфилд.

Всю жизнь я обязан был сохранять свой безупречный имидж. Этой цели было подчинено все — образование, брак. Даже дети. Время, которое я мог провести с вами, оказалось украденным бизнесом. — Он умолк, потом заговорил снова: — Чио оскорблен тем, что я веду себя в соответствии с тем, как выгляжу. В соответствии с тем, какой я есть.

— По воскресеньям ты обычно был с нами, — сказала Уинфилд. — Помню, как мы вместе навещали дедушку. Послушай, ни к чему этот обреченный вид. Встряхнись, приди в себя. С чего ты взял, что Чио непобедим?

— Разве нет? — Он оборвал себя на полуслове, чтобы не рассказать, как умер кузен Пино. Не стоит напрасно пугать девочку. — Да, наш Чио — просто уютный старенький ворчун.

Уинфилд криво усмехнулась.

— Старенький ворчун, но такой раздражительный, что может прихлопнуть сгоряча шофера, чтобы преподать племянникам урок...

— Уинфилд, ты знала?..

— ...а кое-кто из племянников успел позаботиться о лицензии на ношение оружия — меча Парсифаля. Послушай, я на твоей стороне. Болею за тебя, ясно? Так что, если ты уже заказал знамена — обещаю отдавать салют при каждом случае. Но ты забегаешь вперед. Не нужно торопиться.

— Гарнет тоже так считает. — Он тяжело вздохнул. — А Стефи вообще... против. Вы, женщины, не понимаете, что единственный способ справиться с Чио — это налететь неожиданно и спутать ему ноги, как телку под тавро.

— Три ведьмы машут у тебя перед носом красным фонарем. Жми на тормоза.

— Чио сочтет это проявлением слабости.

— Какое невезение — уродиться мутантом, — хладнокровно заметила Уинфилд. — Ты движешься по одноколейке. Теперь вам с Чио не разойтись, пока один из вас...

— Договаривай.

Но она больше не доверяла своему голосу, его обычным холодным переливам. Она углубилась в свой завтрак и начала яростно жевать. Обоим было ясно, что договаривать не стоит.

Высокий мужчина и коротышка выбрали себе скамейку. Аппарат с гелием для воздушных шариков издавал истошные вопли, как душа, изгнанная с небес. Нос Кохен мрачно ел свою порцию колбасок, посыпанных скользкими кружками лука.

Кохен был слишком молод, чтобы помнить какие-нибудь другие роли Гэри Купера, кроме последних, вроде шерифа из «Высокого полдня». Поразительное сходство с прославленным актером наложило отпечаток не только на манеры, стиль поведения Кохена, но и на образ его мыслей.

Если когда-нибудь придется уйти из ФБР, обещал себе Кохен в минуты отчаяния, он напишет мемуары — что-нибудь вроде «Я был единственным евреем в ФБР» — и попробует издать их. На самом деле, в ФБР работал еще один еврей, и именно в его обществе Кохен собирался приступить к ленчу.

Спутника Кохена звали Гордон Стюарт — вернее, такими были его имя и фамилия; второе имя он просто опустил. Внешне коренастый, приземистый Гордон напоминал итальянца, обеспечивая этим себе высокую степень доверительности в уличных разговорах.

— Это не от Натана, — заявил он, прожевав кусок колбаски. — Они вообще не говяжьи, черт их возьми.

— Снова поражение, — трагическим тоном произнес Нос, подражая Куперу в тяжелую минуту, когда население маленького городка отказывается помочь шерифу в преследовании очень нехорошего человека. — А мне приходится все еще мучить ж... из-за умненького малыша, который трепанулся про госбюджет на семинаре. Гос-споди, директор семинара клялся, что все записано на видео и с идентификационной карточкой и фотографиями не будет никаких проблем.

— А записи нет. — Гордон вгрызся во вторую некондиционную колбаску.

— Неисправность, говорит Годдард. И сам он слишком занят, чтобы разобраться в этом безобразии. Это что, моя вина?

— Конечно, нет, Нос.

— У меня есть имя. Не называй меня так.

— Ладно, Ноа.

Они молча жевали колбаски. Потом Нос произнес, стараясь, чтобы его слова не звучали горько:

— Когда наконец в бюро поймут, что евреи изобрели организованную преступность? Такие, как мы с тобой, впитывают это с молоком матери.

— Как это — изобрели? А итальяшки? Ты про мафию не забыл случайно?

— Макаронники? Да они понятия не имели ни о чем, кроме как дубасить друг друга по головам, пока не устанешь. Понадобились Мейер Лански, и Длинный Цвиллмэн, и Датчанин Шульц, чтобы они сообразили, как действовать сообща. Если б не Мейер, они бы до сих пор караулили друг друга в кустах.

— А с помощью Мейера овладели миром, да?

— По крайней мере, фирмой «Лютьен, Ван Курв и Арматрэйдинг».

— Не болтай глупости, Нос... извини, Ноа.

— Ничего, коротышка. — Кохен выпятил челюсть на манер Гэри Купера — немного криво, но твердо. — Я нутром чую, мальчишка — из какой-то семьи. Поэтому и видео отказало. Я чувствую, что потянул за ниточку. Теперь нужно одно — убедить в этом Саггса, моего начальника.

Гордон скатал в тугой ком промасленные обрывки бумаги и длинным хуком отправил в мусорный контейнер в десяти шагах от скамейки.

— Ты у нас в бюро клоун. Тут тебе цены нет. Вот и валяй дурака дальше. А плохих мальчишек оставь засранцам вроде меня.

От тележки с воздушными шарами до них донесся протяжный стон. Продавец привязал длинную нитку к огромному красному шару и протянул его мальчишке лет четырех. Нитка выскользнула из рук малыша, и воздушный шарик, ослепительно яркий под июльским солнцем, стрелой взмыл ввысь. Нос Кохен задумчиво смотрел на рыдающего ребенка. Потом он перевел взгляд на остатки завтрака, скатал в шарик обертку от бутерброда и, подражая Гордону, метнул в тот же контейнер. Почти одновременно с ним выбросил остатки еды мужчина. Он выходил вместе с потрясающе красивой молодой девушкой, годившейся ему в дочери. Стюарт Гордон тоже обратил внимание на девушку.

— То, что я люблю, — прошептал он. — Длинная, черт возьми, можно куснуть за сиську, не нагибаясь.

— Ох уж эти агенты, — саркастически хмыкнул Ноа. — Один секс на уме.

Он снова посмотрел на сорвавшийся с привязи воздушный шар, уносившийся все выше и выше, и думал, позволит ли и ему жизнь порвать все путы и стать свободным.

Глава 14

В обеденном зале для членов клуба — высокие потолки, мебель из березы — в Музее современного искусства на Пятьдесят четвертой улице прием был в разгаре.

Вдоль выходящей на запад стеклянной стены бродили и стояли люди, поглядывая на сад внизу, где белые березки сгибались в поклоне перед стальными грудями, тяжелыми бедрами и отвисшим животом монументального «Доминатрикса» Лачайса. Внутри на стенах без окон висели картины — несколько дюжин, масло и акварель. У входа в зал была табличка с надписью: «Американский пейзаж, с 1980-го». Картины, имевшие общий источник вдохновения — природу, — были такими несхожими, каждый художник искал свой путь в «индейскую тему».

На столе у входа были рассыпаны яркие брошюры, продававшиеся по двадцать долларов (пятнадцать для членов клуба). Рядом висел плакат с надписью: «При участии „Ричланд-бэнк и Траст К°“ — все средства направляются в пользу благотворительного фонда помощи народам хопи, киова и зуни»[19]. Около стола с брошюрами остановился Чарли Ричардс, наблюдая за оживленной толпой посетителей. Он мало кого здесь знал лично, но все же рисковал, столкнувшись со знакомыми, нарваться на диспут о представленных предметах искусства.

Впрочем, там, где находилась доктор Гарнет, никто не замечал Чарли Ричардса. Вокруг нее уже сомкнулось плотное кольцо желающих заполучить автограф на проспекте выставки.

Чарли часто забывал, что перед тем, как ворваться, словно комета, в его жизнь, Гарнет уже пронеслась вихрем по Манхэттену — пятнадцать лет назад. Сейчас она снова начала излучать особую ауру знаменитости — но уже не как прославленная модель, а как один из самых уважаемых специалистов страны по экологии.

— Здесь она была в своей стихии, и люди, встречавшиеся на ее пути, по-прежнему моментально в нее влюблялись. Чарли любовался ее лицом, освещавшим зал, и наблюдал за гостями выставки, с которыми она разговаривала. Отзвук ее озорной и нежной улыбки оставался на их лицах. Ей вручена была власть вдохновлять — и теперь они купались в этом блаженстве вдохновения. Чарли знакомо было это душевное состояние. В каком бы настроении он ни находился, приходя к Гарнет, она всегда находила способ успокоить и воодушевить его. Чарли не задумывался над тем, что магическая власть над ним была рождена его собственной верой в Гарнет. Вид смыкающейся вокруг Гарнет толпы заставлял его таять от удовольствия. Никто другой не дарил ему подобной радости. Уинфилд? Он гордился ею, ее ослепительным умом, превосходящим отцовский. Да, это любовь. Конечно, любовь. И Стефи он любил тоже — она навсегда останется первой для него. Но то, что он испытывал к Гарнет, как жажда, требующая утоления, было таким страстным, что причиняло боль.

Чарли нахмурился. Он непреклонный капитан индустрии, ведущий беспощадную борьбу за независимость с коварным Чио Итало. Подобает ли такому человеку стоять здесь с рассеянной, счастливой ухмылкой на лице, как влюбленному юнцу? И тут он поймал направленный на него поверх голов почитателей взгляд Гарнет. Она так потешно передразнила его хмурую гримасу, а потом ослепительно улыбнулась, что Чарли словно током ударило, что-то екнуло у него внутри, в самом сердце, одновременно смертельно усталом и полном бодрости.

— Запомни, — сказала ему однажды Гарнет, — гранат[20] краснее рубина. Он как кровь.

Ох уж эти индейцы, подумал он тогда, со своими тотемами, луками и томагавками...

— Но мы собрались здесь сегодня не ради меня, — говорила Гарнет стоявшей рядом с ней пожилой даме. — Меня вы можете послушать в любое время.

— И все же вы не правы, когда говорите, что коренные американцы совершенно не интересуются вопросами экологии.

— Более других?..

Гости выставки продолжали свое центростремительное кружение, приближаясь к Гарнет, и скоро уже никто не смотрел на картины.

— ...если мы попытаемся осознать, как разрушительно влияет вырубка лесов на популяции термитов и, следовательно, на метановый баланс...

Надо сказать, лекции Чарли на ту же самую тему пользовались меньшим успехом. Большая часть его второкурсников понятия не имела о том, что такое метан, насколько разрушительно он воздействует на атмосферу и как с этим бороться. Кроме того, они никогда не слышали о ФБР, не могли найти на карте Вьетнам, не знали разницу между королевой Великобритании и президентом Соединенных Штатов Америки и понятия не имели, как работает электрическая лампочка.

К толпе вокруг Гарнет ежеминутно примыкали новоприбывшие. В общем-то не важно, что в ней привлекает людей, подумал Чарли. Это их судьба — тянуться к ней, как к магниту. А его судьба — любить ее и сделать все, чтобы она была защищена от жизни.

Там, снаружи, за стенами музеев и галерей, — другой мир, хищный и бездумный. Это еще одна веская причина для «Ричланд-бэнк и Траст К°» субсидировать работу доктора Гарнет. Но это не причина для тех, чьи интересы задевает ее деятельность, чтобы не задевать Гарнет.

— Ох нет, — простонала Эйлин. — Она осела в кресле, словно внезапно обессилев. В ее маленьком кабинете на тридцатом этаже воцарилось молчание. — Я дважды беседовала с вами, читала вашу характеристику — из Гарварда, с вами встретилась Маргарет Кребс... Но каким образом я могла проследить ваше родовое древо? С помощью ФБР?

Они некоторое время сидели молча.

— Вы считаете, это серьезная проблема? — наконец произнесла Уинфилд. Сегодняшний день — сплошные проблемы, значительную часть которых нагрузил на нее отец во время совместного ленча. Отец, очертя голову ринувшийся в свой крестовый поход, переживающий жизненный кризис, характерный для его возраста. Уинфилд, как большинство сицилийцев, воспринимала семейные проблемы с гибельной серьезностью. Да и мало забавного можно увидеть в том, что отец, полностью утративший способность к самозащите, оказался отданным на милость врага с моралью помойной крысы. Во всем клане Риччи Уинфилд знала единственного человека, по крысоподобию превзошедшего Чио Итало, — себя.

— Проблема серьезная, — согласилась Эйлин и продолжила с той настойчивостью, которую ее оппоненты в суде называли «смертельным захватом Хигарти», — она состоит не в том, что вы можете предать меня, — вы прекрасная девушка, Уинфилд. Но ваш кузен Винс попросту раздавит вас.

— Но то же самое грозит и вам, Эйлин. И вашей новой подруге, Леноре!

— Да, ей больше, чем кому-либо, — согласилась Эйлин. На этот раз обе молчали несколько минут. Наконец Эйлин заговорила:

— Что мне, черт возьми, делать? Я готовлюсь вести защиту в процессе, который должен потрясти всю Америку и стать важнейшим прецедентом по связанным со СПИДом делам на годы, если не десятилетия. Мне не нужны посторонние конфликты.

— Я видела документы, которые вы подготовили для слушания, — согласилась Уинфилд. — Но на этом этапе дело выглядит обыкновенной низкопробной уголовщиной. Есть потерпевший, он требует компенсации за разрушенное здоровье... Вязкое, липкое дело. Чтобы придать ему остроту — простите невольный каламбур — существует единственная возможность: привлечение к суду остальных проституток Риччи как соответчиков. Вот тогда у нас получится процесс шумный, как по наследству Рока Хадсона. Или по обвинениям в дискриминации.

— Оч-чень хладнокровная точка зрения.

Уинфилд пожала плечами.

— Вы надеетесь выжать что-нибудь существенное из доктора Баттипаглиа? Говорят, ему приказано было признавать всех девушек здоровыми, как бы оно ни было на самом деле!

— Можно попробовать. Что затем?

— Одна моя соученица работает в Манхэттенской окружной прокуратуре. Ее зовут Леона Кэйн. Она — помощник федерального прокурора. — Уинфилд сделала паузу. — Внимание к процессу возрастет, если вмешается федеральный прокурор.

— И вы готовы швырнуть своего кузена в ров со львами?

— Видите ли, — небрежно сказала Уинфилд, — на посторонний взгляд, мафия неуязвима. Монолитна. Но все в мафии основано на страхе. Женщину держат в семье в состоянии привычной униженности и запуганности. Она постоянно помнит, что ее дело — готовить еду и рожать детей. Малейшее появление независимости — и ее ждет свирепая расправа. — Уинфилд умолкла, ушла в себя. Эйлин понятия не имела, о чем она думает, но ясно было и без слов, что невозмутимая юная леди задета за живое.

Уинфилд моргнула, словно отгоняя наваждение.

— Расправа грозит не только женщинам — любому в семье, кто захочет жить по-своему. Даже самый уважаемый, крепко стоящий на ногах человек не исключение. — Она умолкла, словно подбирая слова, но, когда заговорила снова, они посыпались так быстро, что набегали друг на друга: — Человек, захотевший сделать что-нибудь по-настоящему полезное, вернуть часть награбленного. Пожелавший настоящей жизни, а не механического накопления богатства — без отдыха, без радости. Что его ждет?

Эйлин уже достаточно знала Уинфилд, чтобы понимать, каким бурным проявлением чувств был такой монолог. Она долго смотрела на девушку, потом спросила:

— Мне кажется, вы имели в виду кого-то лично?

Уинфилд кивнула.

— Моего отца. Ему грозит страшная опасность. Он или не знает об этом, или делает вид, что не знает, чтобы не пугать меня. — Она снова умолкла, словно удивленная вырвавшимся у нее признанием. Но не удержалась и продолжила: — Он чересчур человечен и не понимает, что его враги похожи на роботов, это манекены в человеческом обличье. — Она почти рычала от ненависти, но, спохватившись, умолкла и заговорила прежним тоном: — Много лет назад было заключено соглашение, вступившее в силу, когда отец закончил Гарвард и начал работать в «Ричланд». Прошло двадцать лет. Он работал всю жизнь, и ему некогда было оглядеться, чтобы познакомиться поближе со своими нежными родственниками. Теперь у него на глазах шоры — он не понимает, что они за люди. Но, к счастью, есть я, чтобы прикрыть его с тыла. Что я и сделаю.