Глава 32

Ариэль часто казалось, что живет она в старом доме на Приморском бульваре не только с Алексом, но и с призраками деда с бабкой, которые умерли еще до ее рождения, с родителями, которых она никогда не понимала, а также с целым выводком двоюродных дедов и бабок, которые в этом доме жили и умерли, в большинстве своем тоже еще до того, как она родилась.

Днем-то такие видения никогда не являлись. Дом, находившийся в одном из самых оживленных районов Сан-Франциско, слишком откровенно принадлежал настоящему. Но когда она ложилась в свою одинокую постель, когда уличный шум затихал в ночном тумане, а в окна проникал серый свет и по стенам бегали смутные тени, за дверями начинали раздаваться шорохи и шепоты, и казалось, что это тени давно умерших людей бродят по коридорам, переворачивают страницы книг в библиотеке или пьют чай со своими сверстниками в комнате, где некогда собирались гости.

Сегодня вечером весь город лежал в тумане, да в таком не по-майски густом, что, прилипая к подоконникам, он обретал вес и материальную суть. Снаружи, не умолкая, звучали противотуманные сирены – пронзительный, тошнотворный звук, ну а все остальное поглощал туман. Старый дом был им окутан полностью, он вроде как оказался сам по себе, уплывая куда-то вдаль от города.

Беспокойных духов прошлого, если они действительно существовали, Ариэль не страшилась. Они принадлежали дому в той же степени, в какой и она сама. Дом – это продолжение ее собственного бытия или, точнее сказать, она – продолжение дома. Почувствовав неожиданный озноб, Ариэль поплотнее подоткнула под себя одеяло. Перед тем как потушить свет, она выпила бокал вина и теперь жалела, что только один. Вино немного притупило чувства, но для того, чтобы заснуть, одного бокала явно недостаточно, а ей хотелось заснуть и проспать до самого утра.

Была среда – день брачных визитов Алекса. Он только что ушел – ушел мрачнее тучи, ибо сегодня Ариэль отказалась покорно следовать заведенной процедуре. Алекс спускался вниз, с такой силой впечатывая в ступени каждый шаг, что догадаться нетрудно: он вне себя от ярости. Все еще не в силах унять дрожь, Ариэль услышала, что он возвращается, и вся сжалась.

Алекс вошел в комнату и поставил на столик у кровати непочатую бутылку вина и стакан:

– Выпей. В последнее время только это и приводит тебя в чувство.

Какое-то время Ариэль крепилась, но в конце концов, уступив соблазну, налила себе полный стакан. Это было красное, как кровь, молодое домашнее вино, только не со знаменитых отцовских виноградников, а погорше, словно виноград перебродил в бочке. И все равно по всему телу разлилось тепло, а сознание слегка затуманилось. Только не надо, мелькнула мысль, было все же пить, потому что теперь, когда ворота уже открылись, мучительно хочется сделать следующий очередной шаг.

Ариэль всячески пыталась сопротивляться искушению, хотя подленькая мысль подсказывала: даже если она прикончит всю бутылку, что это изменит? Ведь вино же не водка и не коньяк. Разумеется, он все узнает. Утром, увидев пустую бутылку, он начнет методично пилить ее своим хорошо поставленным голосом, лишая последних остатков самоуважения.

Он отметит ее бледность, отсутствие аппетита, станет до тех пор перечислять ее многочисленные грехи, пока она не почувствует себя столь же никчемной и бестелесной, как тени, блуждающие по дому.

Положим, все это придется ей выслушать, даже если она больше и не притронется к бутылке. Так зачем же отказываться от ночи без кошмаров? Перестав принимать прописанные мужем таблетки, Ариэль начала страдать бессонницей, а когда уснуть все же удавалось, возвращались старые кошмары, и утром она чувствовала себя выжатой как лимон.

При одной мысли о кошмарах у нее волосы на голове дыбом встали, и, пытаясь освободиться от тошнотворного чувства страха, Ариэль резко отбросила одеяло и опустила ноги на пол. По ногам сразу же прошелся холодный ветер, и, хоть и понятно, что это всего лишь сквозняк, Ариэль задрожала крупной дрожью и с трудом подавила желание снова закутаться в одеяло.

Чушь, конечно. Даже если это и призрак – во что она ни минуты не верила, – ей-то какой ущерб он может причинить?

Она сама из них, из Ферментов, это ее дом. Она родилась в той комнате, в которой сейчас спит Алекс, а ее детская была в самом конце коридора. Если уж кому и нужно бояться этого дома, так это Алексу – пришельцу…

От этой мысли ей сделалось легче. Она даже придала ей мужества отнести бутылку в ванну и вылить содержимое в раковину. Бросив бутылку в мусорную корзину и вернувшись в постель, она заставила себя думать о приятном, например о путешествии в Шотландию, куда ей давно хотелось поехать.

Ариэль уснула, и на сей раз ей снилось, что сидит она на берегу небольшого горного озера и смотрит, как олененок пьет воду на рассвете…

Но это только сначала. А потом все изменилось. Теперь Ариэль снилось, что она опять стала маленькой девочкой и вот лежит на кровати с открытыми глазами, однако же ощущает, каждой частичкой своего тельца ощущает, что дверь в детскую медленно открывается и кто-то – или что-то – входит в комнату, принося с собой до костей пронизывающий холод. Во сне она открывает глаза, но все равно ничего не видно. Слишком темно, и к тому же шелест мог возникнуть от дуновения ветра, либо просто мышь пробежала по ковровой дорожке.

Затем послышался еще один звук, на сей раз распознаваемый безошибочно. Это было чье-то тяжелое, прерывистое дыхание, оно приближалось, заполняя всю комнату, – привычный звук угрозы. Казалось, не умолкал он часами, переходя порой в низкий, как от боли, стон.

Послышался скрип шагов – они тоже приближались к кровати. Ариэль лежала совершенно неподвижно, боясь даже дышать. А потом что-то – холодная рука – прикоснулось к ее лицу и стало ясно, что никакой это не кошмар, все происходит в действительности.

Ариэль пронзительно вскрикнула, и этот оглушительный крик вывел ее из паралича. Она яростно подалась назад, подальше от этой руки, и в конце концов уперлась в холодную спинку кровати, дальше отступать было некуда. Когда шаги послышались вновь – на сей раз они удалялись в сторону двери, – Ариэль перегнулась через кровать и включила ночник: желание видеть лицо своего мучителя оказалось сильнее страха.

Это был Алекс, по крайней мере мелькнувшее в проеме двери голубое пятно – это явно подол шелковой ночной рубахи, которую она подарила ему на первое в их жизни совместное Рождество. Нельзя сказать, что Ариэль была удивлена.

Кому еще могло прийти в голову разыгрывать глубокой ночью такие сцены, почти буквально воспроизводящие детские ее страхи? Ведь только Алекс о них и знает. Иное дело, чем вызвана такая жестокость, – об этом оставалось только гадать.

Но в одном Ариэль была уверена твердо: Алекс явился, чтобы напугать ее и заставить убедиться, что болезнь не отступила.

Дальше Ариэль действовала инстинктивно, повинуясь лишь чувству старого страха. Она стремительно пересекла комнату и, не обнаружив в двери ключа, приставила к ней тяжелый стул. После чего вернулась в постель и заснула, не выключая ночника. На сей раз, если ей что и снилось, то не запомнилось.

Утром, убирая стул, Ариэль обнаружила, что дверь заперта. Восприняла она это довольно хладнокровно, во всяком случае, не кинулась, как в прошлый раз, к окну. Она подняла трубку – телефон глухо молчал. Но даже и тут Ариэль не впала в панику. В конце концов Алексу придется отпереть дверь, сегодня у Марии еженедельная уборка. И уж тогда она найдет способ улизнуть.

Но Мария почему-то так и не появилась, и дверь весь день оставалась запертой. Лишь поздно вечером появился Алекс.

Поставив поднос с тарелками рядом с кроватью, он молча повернулся.

– А где Мария? – спросила Ариэль.

– Я ее выгнал. Плохо работает, – отрывисто бросил Алекс и, не говоря более ни слова, вышел и запер за собой дверь.

Ариэль не сделала ни малейшей попытки остановить его, хотя внутри вся и дрожала от страха. Позвать – означает признать поражение, отступить. Минувшей ночью Ариэль еде: лала важное открытие: она по-прежнему безумно боится оставаться одна, боится кошмаров, но не настолько, чтобы погружаться в былую прострацию. Отказываясь пить витамины, которые, как теперь ясно, были на самом деле транквилизаторами, отвергая сексуальные притязания Алекса, сопротивляясь соблазну спиртным, она открывает в себе неведомые прежде способности. Она становится сильнее. Может, Алекс чувствует это? И может, именно поэтому так злится?

Ариэль внимательно осмотрела сандвич и тарелку с супом, что он принес. Суп показался сильно пересоленным.

Уж не затем ли, чтобы отбить привкус какого-нибудь транквилизатора? Или все это лишь домыслы?

Вот если бы можно было поговорить со Стефани либо с кем-нибудь еще из группы поддержки. Наверняка ей бы помогли. А может, и нет, может, решили бы, что все это просто подозрительность, игра больного воображения.

Она так и не осмелилась рассказать все про свой брак.

Даже Стефани, относившаяся к ней с явной симпатией, была шокирована, услышав то немногое, что Ариэль ей все же поведала. Так что сейчас придется ограничиться рассказом о том, как Алекс запер ее одну в спальне, а появившись ночью, разыграл наяву кошмар ее детских лет. Но ведь даже самой Ариэль все это показалось бы, будь она посторонней слушательницей, чистой паранойей.

Короче, никто ей не поможет, придется действовать в одиночку. Даже Марии, и той больше нет. И если она действительно хочет выбраться отсюда, надо убедить Алекса, что бунт окончен, она целиком ему покорна и готова, как и прежде, быть безропотной и верной женой. Получится ли?

Ведь она никогда не умела лгать и притворяться. Однако именно это может сработать ей на руку. Алекс такого низкого мнения о ее умственных способностях, что наверняка ждет, когда она покается и попросит прощения. Ему и в голову не придет, что его водят за нос.

Алекс появился только утром, снова с едой. Перед тем Ариэль почти час, съежившись на плетеном стульчике, провела в ванной. Было на ней только полотенце, и, выходя из ванны в спальню, она буквально дрожала от холода.

При виде Алекса Ариэль, словно от страха, так и приросла к полу. Он скользнул взглядом по ее полуобнаженному телу, и Ариэль неудержимо захотелось повернуться и убежать, запереться в ванной, настолько нестерпима была мысль об одном его прикосновении. Но она сдержалась и, наоборот, как и задумала, позволила полотенцу соскользнуть на колени, лишь в последний момент безуспешно попытавшись ухватить его за край. Разыгрывать смущение ей не было никакой нужды.

Взгляд Алекса прожигал насквозь, доставая до костей.

Дальнейшее нетрудно было предугадать. Не говоря ни слова, Алекс уложил ее в постель, и на протяжении последующего получаса Ариэль, воображая себя одним из тех призраков, которые то ли живут, то ли не живут в старом доме, пыталась отключиться от происходящего.

Когда все кончилось, она должным образом попросила прощения за то, что с ней в последнее время было «трудно».

Она объясняла это нервами и спиртным и уверяла, что урок пойдет ей на пользу. И на протяжении всего этого разговора внутреннее «я» Ариэль посматривало на происходящее со стороны, дивясь, как легко, оказывается, лгать. И как это она научилась так лукавить? Идет, что ли, наконец в ногу со всем остальным миром? Однако же какая-то ее часть оплакивала утраченную невинность. Ариэль не хотела жить в реальном мире. А самое лучшее – вообще не родиться на свет.

Оставив Ариэль в покое – наступило время утреннего приема, – Алекс не позаботился запереть дверь. Дождавшись, пока внизу раздастся звонок, и слыша, как Алекс приветствует пациента, Ариэль поспешно оделась во что попало.

Лишь потом, оказавшись на улице и ловя удивленные взгляды прохожих, она сообразила, что на ней старый свитер и потертые джинсы, которые она надевала, только когда, рискуя вызвать недовольство Алекса, помогала Хосе ухаживать за розами.

Интересно, уж не потому ли она бессознательно выбрала это старье, что считает себя совершенно никчемной, никому не нужной? Просто ли это случайность, что выглядит она сейчас как обыкновенная бродяжка?

Пока Ариэль искала, откуда бы позвонить, пошел дождь.

На бульваре было, конечно, полно автоматов, но все они стоят прямо на виду у проезжающих машин. Весьма вероятно, что Алекс уже обнаружил ее исчезновение, а Ариэль слишком мало надеялась на себя, чтобы выдержать встречу с ним лицом к лицу.

Она уже начала ругать себя за это бегство. Куда, в самом деле, теперь податься, на что жить? В сумочке у нее всего несколько долларов. Банковские счета ее, как и дом, целиком в ведении Алекса. Она даже не отважилась взять машину, боялась, что Алекс услышит. Вскоре он заметит ее исчезновение и поймет, что она просто разыграла спектакль. А если вернуться, то другого шанса выбраться на волю может и не представиться.

В конце концов Алекс врач. У него свободный доступ к разного рода наркотикам, и ему не составит труда напичкать ее чем-то таким, что окончательно подавит ее волю и сделает целиком зависимой от него.

Стараясь как можно быстрее выйти за пределы приморского района, Ариэль повернула на Бэй-стрит и, увидев в ближайшей аптеке телефон-автомат, набрала номер Стефани.

Только на пятом гудке она сообразила, что сегодня пятница и Стефани еще долго не вернется с работы. Ариэль повесила трубку. Что же теперь-то делать? Можно, конечно, позвонить кому-нибудь еще из группы поддержки, да только поймут ли ее? Она даже в Стефани не была до конца уверена, а уж о других и говорить нечего.

В конце концов Ариэль решила добраться на автобусе до Милл-Вэлли и там, прямо на пороге дома, подождать, пока Стефани вернется с работы. Если удастся сохранить спокойствие и толком объяснить, что к чему, Стефани наверняка выслушает ее, поверит, поможет. Может, и другие тоже станут на ее сторону, как в случае с Глори. Разумеется, Глори заслужила всеобщее уважение своей храбростью и умением постоять за себя. А тут – дело иное. Что можно подумать о человеке, который так легко смирился с ролью жертвы, так долго не решался сделать первый шаг к освобождению и даже сейчас отчаянно стремится под знакомую сень дома?

Хоть дождь лил все сильнее, Стефани заметила Ариэль еще из машины. Она сидела прямо у подъезда, прислонившись к стене и низко опустив голову, и выглядела такой несчастной, что инстинктивное раздражение сразу сменилось у Стефани жалостью. Наверняка что-то случилось, иначе Ариэль с ее утонченным воспитанием никогда бы не явилась без приглашения. Что ж, это подруга, пусть и новая, она заслуживает внимания да и чашки чаю тоже.

Остановив машину прямо у входной двери, Стефани прикоснулась к насквозь промокшим плечам Ариэль. Та подняла голову и попыталась было заговорить, но зубы ее выбивали такую дробь, что разобрать было ничего невозможно. Проговорив какие-то утешительные слова. Стефани помогла Ариэль подняться, открыла дверь и провела ее в дом. Хорошо, мелькнуло у нее в голове, что мальчики сегодня в гостях у приятеля.

Вопросов никаких она задавать не стала, а просто усадила Ариэль на диван, накинула на нее шерстяное одеяло и пошла на кухню вскипятить воду и нарезать лимон. Пока вода не вскипела, она плеснула в стакан виски и отнесла его в гостиную. Ариэль по-прежнему не поднималась с дивана. Хорошо хоть на нем покрывало, мелькнула мысль, а то насквозь вымокнет, на Ариэль-то сухого местечка не осталось.

– Вот, выпейте-ка.

Ариэль послушно сделала глоток, и щеки у нее порозовели.

– Так лучше, – с трудом выговорила она, – но все равно никак не согреюсь.

– Неудивительно, столько времени под дождем. Сейчас принесу халат, а вы пока разденьтесь. Ничего, ничего, не беспокойтесь, мальчики сегодня ночуют у приятеля.

Стефани пошла наверх за старым махровым халатом Дэвида. Халат знавал лучшие времена, на локтях были заплаты, и все равно в нем теплее, чем в ее легких халатиках. Вернувшись в гостиную, она увидела, что Ариэль, уже раздетая, все еще сидит на диване, до плеч закутавшись в одеяло. При попытке подняться оно соскользнуло на пол, и Стефани с трудом подавила удивленный возглас. У такой худощавой женщины грудь должна быть плоская. А тут вдруг взору предстают вполне развившиеся округлости да бедра под осиной талией тоже полные. А виду нее мальчишеский, подумала Стефани, просто потому, что платья всегда надевает просторные, не обтягивающие тело.

Поняв, что дальнейшее разглядывание становится неприличным, Стефани отвернулась, подобрала брошенные на пол вещи Ариэль и сказала:

– Сейчас отнесу просушиться.

Включив сушилку, она вернулась на кухню, разлила по стаканам чай и достала пачку печенья. Ближайший час не сулил Стефани ничего хорошего. Ариэль наверняка будет рассказывать о своих домашних бедах, а ведь у нее самой проблем хватает, к роли задушевной подруги Стефани не очень-то готова.

А что, если сказать Ариэль, как плохо быть одной и как трудно приходится на новой работе, куда труднее, чем она говорит об этом на субботних встречах? Что, если признаться: при всей своей напускной храбрости порой ей делается так одиноко, что хоть к Дэвиду возвращайся, лишь бы кто-то был рядом.

Но, как выяснилось, Ариэль вовсе не торопится переходить к своим личным делам. Она застенчиво похвалила бронзовую статуэтку танцовщицы, которая словно сошла с одной из картин Дега, принадлежавшей ее деду. А когда Стефани, явно довольная таким поворотом разговора, принялась расспрашивать ее о живописи, Ариэль сказала, что к дедовой коллекции отец добавил еще два полотна Моне и несколько рисунков Пикассо. В свое время все это будет передано в какой-нибудь музей.

Далее Ариэль отметила простые, ясные цвета примитива, висевшего над камином. Отхлебнув глоток чая, спросила, английский это или индийский. И только когда Стефани расслабилась, подумав с облегчением, что все складывается не так уж страшно, Ариэль отставила чашку и выпалила:

– Я только что ушла от мужа.

Рассеянно вслушиваясь в ее рассказ, Стефани испытывала нарастающее раздражение. Дикость какая-то, гротеск, прямо как в старом готическом романе. Чтобы мужчина, да к тому же еще врач-психиатр, нарочно возбуждал у жены страхи, накачивая ее лекарствами, а потом тайком проникал к ней в спальню, оживляя страшные образы детства… Немыслимо.

А вот рассказ о том, как Ариэль набралась храбрости бросить мужу вызов, звучит более правдоподобно.

– Знаете, – говорила Ариэль, – я вспоминала, как мы навещали Глори. Выглядела она ужасно – рассеченная губа, лицо в синяках – и все равно шутит, смеется. Наверняка ведь ей было больно, а ведь ни разу не пожаловалась. Вот тогда мне и стало стыдно, что я такая… ну, как медуза, и дала себе слово, что больше так с собой обращаться не позволю. Я перестала принимать «витамины», которые Алекс прописал, – после них чувствуешь себя такой сонной и слабой, буквально ноги не держат. Уверена, что это просто транквилизаторы.

– А муж не возражал?

– А он и не знал. Я спускала их в унитаз.

– Но если вы считали, что он нарочно доводит вас до такого состояния, почему же раньше не оставили его?

– Да просто не была уверена – до вчерашней ночи, когда он разыграл этот спектакль. Наверное, решил, что я изрядно выпила, вот и разошелся. Конечно, я давно уже подозревала, что дело неладно, но мысли странно разбегались. Наверняка эти пилюли как-то воздействуют на мозг.

– А для чего ему все это?

– Понятия не имею. Разве что умом тронулся.

– А может, все же есть какая-нибудь причина, по которой он бы хотел, чтобы… чтобы вы целиком от него зависели?

Например, что-нибудь связанное с деньгами?

Ариэль грустно посмотрела на Стефани:

– Страховки на случай смерти у меня нет, если вы это имеете в виду. Правда, папа оставил мне… как это называется, ах да, акции в доверительное управление, но с них я получаю только проценты. Если со мной что-нибудь произойдет, почти все достанется музею. Я узнала об этом, только когда подали на развод и мистер Уотерфорд позвонил папиному адвокату.

Скорее всего мистер Нельсон, зачитывая завещание, все объяснил насчет этих акций, но, честно говоря, в тот день я была в таком состоянии, что думала только о том, как бы скорее до дома добраться, и подписала все бумаги, не читая. Проценты перечисляются на банковский счет Алекса – он так распорядился, сразу как мы поженились, потому что я вечно превышаю кредит.

Ариэль немного помолчала, потом продолжила:

– Я все пыталась понять, почему он передумал насчет развода. Наверное, разузнал про доверительное управление и понял, что в этом случае ему ничего не достанется.

– А дом? В вашем-то районе он, должно быть, миллионы стоит.

– Он тоже переходит музею. Я могу жить там до самой смерти, но потом дом и сам становится музеем. Отец не хотел, чтобы его картины и другие ценности куда-то перемещались.

Говорил, что собранные им коллекции арт-нуво и даже арт-деко – обычно он употреблял другое слово: модерн – когда-нибудь станут бесценными.

– Короче, с финансовой точки зрения мужу вовсе не с руки наносить вам какой-либо ущерб? Наоборот, он заинтересован в том, чтобы вы были вместе. Может, вы просто все не так поняли? Может, он просто заботится о вас…

Глаза Ариэль наполнились слезами.

– Выходит, вы мне не верите. Считаете, что я просто невропатка. Но честное слово, Стефани, я ничего не выдумываю. Мария предупреждала, чтобы я глядела в оба. Теперь я задним числом думаю, наверное, она догадывалась, что «витамины» – это нечто другое. Но тогда мне это не пришло в голову.

– Мария?

– Да, это наша домработница. Вчера Алекс ее выгнал.

Скорее всего понял, что она на моей стороне.

– Ладно, забудьте об этом. Знаете что, примите-ка горячий душ, а я пока приготовлю чего-нибудь поесть. Сегодня вы остаетесь у меня – и никаких возражений. Утром еще поговорим. По субботам я не работаю, а мальчики вернутся только к полудню.

– Хорошо, наверное, иметь детей. Алексу никогда не хотелось, а мне было все равно. Детей-то рядом и прежде не было, даже когда я сама была ребенком. Ни малейшего понятия не имею, как обращаться с малышами.

– Ну, этому все женщины быстро обучаются. – Стефани поднялась. – Ладно, пойду займусь ужином. Как насчет омлета с сыром? Мясо-то вы, я знаю, не едите.

– Омлет с сыром – это замечательно. Только неловко вас беспокоить.

– Ну что за ерунда. К тому же мне хочется похвастать своим кулинарным искусством, поджарю-ка пирожки.

Увидев, что Ариэль улыбается, Стефани с облегчением вздохнула. Допустим, многое у Ариэль идет от чересчур воспаленного воображения, но, даже если и так, все равно подруге плохо. И в Стефани проснулся инстинкт матери-защитницы.

Через некоторое время они уселись за стол, на котором уже стояли омлет с сыром и зеленым перцем, шпинат, пирожки и горячий чай. Стефани с удовлетворением отметила, что у Ариэль разыгрался аппетит. Может, полегчает. Когда Ариэль заснет, стоит позвонить Алексу ди Русси и сказать, чтобы о жене не беспокоился – нет, лучше не надо. Ариэль наверняка, сочтет это предательством. Будем считать, что просто в гости зашла да ночевать осталась.

Они мирно посмотрели десятичасовые новости, а когда у Ариэль начали смыкаться веки, Стефани отвела ее в комнату Ронни. Быстро застелив новые простыни и опустив шторы, она сказала:

– Спите, сколько поспится. Здесь вам будет удобно.

Даже свекровь, когда оставалась у нас как-то на ночь, не смогла придраться к этой кровати. – Немного поколебавшись, Стефани спросила:

– А родственники у Алекса есть?

– Его родители живут на восточном побережье. По-моему, Алекс стыдится их из-за сильного итальянского акцента. Однажды он обмолвился, что ему сорок два года понадобилось, чтобы превозмочь свое прошлое. Он никогда их не навещает. А я вовсе не знала об их существовании, пока мать как-то не позвонила Алексу, чтобы сказать, что с отцом случился микроинсульт. Алекса не было дома, так что трубку взяла я. Мы долго проговорили, а Алекс, когда узнал о звонке матери, ужасно разозлился. Я считала, что он обязательно должен поехать к отцу, но он сказал, что очень занят.

Стефани вдруг стало не по себе. Она слишком редко навещает своих. А мальчики и вовсе видели их всего несколько раз.

И к себе, в Сан-Франциско, отца с матерью она ни разу не пригласила. Дэвиду она говорила, что дом слишком мал, гостей на ночь разместить негде, но в этом ли истинная причина?

Может, и она стыдится своих родителей, фермы в Орегоне, которая едва-едва позволяла им сводить концы с концами, пока не отдали землю в аренду одному предпринимателю, деревенских манер и даже ортодоксальных религиозных взглядов?

Дэвид, конечно, никогда не давал им почувствовать своего превосходства, но она-то не могла не сравнивать своих родителей с его матерью в роскошных украшениях, да и с более отдаленными предками. Род Дэвида восходит чуть ли не ко временам норманнского завоевания Англии.

Пожелав Ариэль спокойной ночи, Стефани приняла душ и легла. Завтра она попытается что-нибудь придумать, чтобы помочь этой женщине. Ну а сейчас слишком устала, так что – спать, спать.

Что-то разбудило ее, какой-то непонятный звук. Может, один из мальчиков заплакал во сне? Нет-нет, ведь они у Кевина. Тогда что?

Ариэль, сообразила она, окончательно проснувшись. Наверняка ее мучают кошмары.

Сдерживая раздражение и ругая себя за черствость, Стефани выскользнула из кровати и, как была, даже не накинув халата, торопливо двинулась в конец коридора, где была комната Ронни. Она постучала в дверь и, не дождавшись ответа, вошла. Ариэль, зарывшись лицом в подушку, свернулась калачиком под одеялом, на котором были изображены цвета сторон в войне Алой и Белой розы. Она не пошевелилась, даже когда Стефани окликнула ее. Но стоило той подойти и приподнять ее за плечи, как Ариэль расплакалась. Стефани принялась ее утешать, и Ариэль, сотрясаясь от рыданий, тесно прижалась к ее груди.

– Ну-ну, не надо, – говорила Стефани, словно баюкая одного из близнецов. – Все пройдет…

Уткнувшись лицом куда-то Стефани в живот, Ариэль никак не могла унять слезы. Стефани повторяла всякие успокаивающие слова, поглаживая ее по волосам. Они такие шелковистые на ощупь и так странно пристают к пальцам, будто статическим электричеством заряжены. От Ариэль исходил аромат цветочного мыла, и тело у нее было совсем мягкое.

А дыхание свежее, как у младенца, и от него так жарко делается в груди. Как давно в последний раз Стефани прижимала к себе плачущего ребенка.

Но Ариэль не ребенок, это уж точно. Она взрослая, зрелая женщина…

Стефани снова ощутила, как накатывает на нее теплая волна, слишком теплая для этой прохладной комнаты. Запылали щеки, словно неожиданно начался приступ лихорадки, а внизу живота вдруг возникла ноющая боль. Наверное, руки Стефани сомкнулись на плечах Ариэль еще теснее, потому что ее слегка удлиненные груди прижались прямо к ее полным округлостям. Боль усилилась. Стефани заметила, что поглаживает волосы Ариэль и ладонь ее спускается все ниже – плечо, рука…

Ариэль теперь лежала совершенно неподвижно и даже как будто дышать перестала. А потом вдруг впилась губами в отвердевший сосок Стефани.

Казалось, что время остановилось. Стефани совершенно отдалась охватившему ее лихорадочному чувству. После она будет убеждать себя, что находилась в полусонном состоянии, не понимала, что происходит, была захвачена врасплох и, собственно, просто самым естественным образом хотела утешить подругу. И к тому же – еще один аргумент – продолжительное воздержание ослабило естественную систему самозащиты.

И все равно не удастся ей отбросить воспоминание о том, что на один короткий миг она испытала ощущение, которое должен вызывать только мужчина, что захотелось ей гладить мягкие груди Ариэль, прикасаться к самым интимным частям ее тела и отдаваться ее прикосновениям…

Но это длилось действительно только миг – реальность вступила в свои права. Стефани вскрикнула и вскочила столь стремительно, что Ариэль моментально откинулась на спинку кровати. Встретившись с удивленным взглядом Ариэль, она брезгливо осведомилась:

– Вы что, лесбиянка?

И, не дожидаясь ответа, выбежала из комнаты, чувствуя себя так, словно только что попала в грязную лужу. Через некоторое время, забравшись под одеяло, она услышала приближающиеся шаги Ариэль. Стефани затаила дыхание, ругая себя за то, что не заперла дверь в спальню, и вздохнула только, когда шаги проследовали мимо, дальше по коридору, в сторону лестницы.

Стефани понимала, что надо бы остановить Ариэль, пусть хоть утра дождется, но она все никак не могла опомниться от того, что только что произошло, и не выдавила из себя ни звука.

Уже потом, когда начал заниматься рассвет, это чувство брезгливости сменилось тревогой за Ариэль. Даже в их спокойном районе женщине лучше не появляться одной на улице, Надо было удержать ее. И куда она отправилась? В ночное кафе, что ли? Или, может, поймала такси и вернулась домой?