– Возов, – встряла Кара, – не нужно. Нужно четырех волов.

Я к ней повернулся.

– Ты чего, – спрашиваю, – рыжая? Ты же грузовики видела? Какие четыре вола? Их и стадом не утащишь.

– Грузовики ваши, – отвечает, – я видела. А ты волов наших – не видел.

Я рот открыл – и обратно его захлопнул. Волов-то я местных действительно не видел. А вдруг эти волы вроде того яблочка – танк на горбу утащат.

– Ладно, – говорю, – этот вопрос пока снимается. А насчет остального – посмотрю, прикину, а потом и поговорим. Вечером.

– Лучше утром, – говорит Аулей.

Ну да. У них же тоже утро вечера мудреней.

Перво-наперво я к кузнецу пошел, про треногу договориться. Кое-как объяснил ему, что требуется. Конструктор с меня, правда, хреновый, хорошо еще, сам кузнец понятливый оказался.

– Хорошо, – говорит. – Сделаю. Тем более что эта, как ты сказал?

– Турель, – говорю. – Турель уже готовая есть. Только треногу соорудить и в кузове укрепить.

– Сделаю. Больше ничего не надо?

Я кузницу осмотрел – хорошая кузница. Даже не просто кузница – мастерская хорошая. Причем все инструменты аккуратно на стене развешаны.

– Слушай, – спрашиваю, – а ключ гаечный сможешь сделать?

– Если объяснишь, – усмехается, – что это такое – смогу.

Я объяснил.

– Сделаю, – говорит. – Это просто. Мне главное – размеры точно знать.

– Размеры я тебе скажу. Я тебе даже образец предоставлю.

Ладно. После кузницы пошел местность осматривать. Рыжая, само собой, как тень тащится. Я уж на нее и внимание обращать перестал.

– А зачем, – спрашивает, – тебе этот галечный ключ потребовался?

– Гаечный. Головы кое-кому поскручивать.

– Я серьезно.

– И я, – говорю, – серьезно.

Пришли в ущелье. Смотрю – слева склон отвесный, не всякий «эдельвейс» заберется, а справа тоже крутой, но все ж таки более пологий. И, что приятно, ровный. То есть лезть по нему как раз из-за этого неприятно – зацепиться толком не за что и укрыться, если что, тоже негде. Но для моих планов – самое то.

– А скажи-ка мне, не-рядовая Карален, – спрашиваю, – ты на этот склон забраться пробовала?

– Это очень опасно, и потому мой отец запретил. И не только мне.

– Так ведь я не спрашиваю, опасно или нет? Я тебе какой вопрос задал? Была ты там, наверху? А?

– Была.

– Вот и отлично, – говорю. – Показывай дорогу.

– Куда?

– Как куда? Наверх.

Рыжая на меня восторженно так уставилась.

– А если сорвемся?

– Если сорвемся, – говорю, – значит, плохие мы с тобой бойцы и в Красную армию не годимся.

Полезли. И вот тут-то я об этом пожалел. Когда снизу смотришь, вроде и склон не такой крутой, и уцепиться есть за что, да и не так уж высоко. А наверху сразу вспоминаешь, что на муху ты не похож, а другие насекомые с потолка, случается, падают. Прямо в суп.

Черт, думаю, хорошо хоть обмундирование запасное теперь есть. А то ведь изорву на этом склоне гимнастерку к чертовой матери. И веревку надо было взять уже, раз полезли, а то как спускаться будем. Высоко ведь. Вечно ты, Малахов, пути отхода не продумываешь. Как тогда, на станцию в грузовике въехали, а выбраться с той станции, когда вокруг эсэсовцев полно… Вот так и сей… И тут сорвался.

Повезло. Проехал пару метров и повис. Хватаюсь за какой-то камешек и чувствую, что ноги-то в воздухе болтаются, а камешек, зараза, поддается. И ухватиться поблизости больше не за что.

Черт, думаю, надо же, как обидно. Когда к немцам в тыл ходил, даже ранен ни разу не был, а тут сейчас посыплюсь – и костей не соберешь. И сделать-то ничего здесь толком не успел. Черт, ну обидно-то как!

Попытался сапогом опору найти – только камешки брызнули.

На шум Кара обернулась.

– Держись! – орет. И руку мне протягивает. Черт, думаю, чтобы я, старший сержант Малахов, за девчонку хватался! Да я лучше упаду!

И тут камешек как вывернется. Еле-еле успел за рыжую уцепиться. Повис на ней всей тушей, а она зубами скрипит, но держит. Подтянулся вверх, кое-как сам уцепился, вылез. Повезло.

Добрались мы до расщелины на середине склона, перевалились через край и распластались. Лежим, воздух по кускам откусываем. Мало-помалу очухались.

Приподнимаюсь, и тут рыжая мне ка-ак влепит затрещину. Я аж на четырех точках не удержался, полетел и спиной и затылком об скалу приложился. Прямо вчерашней шишкой. Больно, черт!

– И не вздумай, – говорит, – спрашивать, за что.

Я затылок осторожно потрогал, посмотрел – крови вроде нет. И на том спасибо.

– А теперь, – говорит Кара, – если ты мне не объяснишь, зачем мы сюда залезли, я тебя вниз сброшу.

Я уж было хотел съехидничать, что затащил ее, чтобы наедине побыть, но вовремя одумался. Во-первых, все равно не поверит – вот если б я один залез, от нее подальше. А во-вторых – ведь и в самом деле сбросить может, даром что сама затаскивала. С нее станется.

– А ты посмотри, – говорю, – какой с этой площадки великолепный вид открывается. Все ущелье как на ладони. Это же не площадка, а замечательнейшее пулеметное гнездо.

Даже если пушку через мост перетащат – пока развернут, пока нацелят, а с восьми сотен метров крупнокалиберная пуля орудийный щит насквозь прошьет и кого хочешь за этим щитом достанет. В общем – мечта, а не позиция. Только минометом и выковыряешь. Да и то – скала над головой. Готовый дот.

Рыжая, по-моему, сначала скинуть меня хотела. Но одумалась, прикинула – дочь командира все-таки – и тоже загорелась.

– Здорово, – говорит. – Только как пулемет сюда затащить?

– А вот это, – отвечаю, – как раз не проблема. Прикажу – вы у меня весь самолет сюда затащите. Ладно, – говорю, – давай теперь спускаться, а то к ужину опоздаем. Если ты меня и в этот раз не уронишь – сахар дам.

И тут она мне вторую затрещину залепила.

И приснилось мне в ту ночь, что стою я по стойке «смирно» посреди нашей землянки, а на лежанке развалился старший лейтенант Светлов – рожа небритая, правая рука на перевязи – и нотацию мне читает. Мол, такой я сякой, Малахов, засмотрелся на женские ножки и позволил себя с ног свалить, а потом встал раньше времени, не восстановив до конца координацию, – он у нас тоже слова умные знает – и поэтому улетел второй раз. И, спрашивается, какой я после этого разведчик, если мне, как выяснилось, достаточно юбкой перед носом помахать, и я, Малахов, все на свете забываю, и где, спрашивается, моя моральная стойкость и прочая сознательность и как после этого со мной можно за линию фронта ходить, а вдруг мне там какая-нибудь блондинка-эсэсовка попадется, и выложу я ей все, что знаю и не знаю, стоит ей только передо мной устроить этот, черт, какое же это он слово-то ввернул, не немецкое даже, а совсем уже иностранное, на эс начинается, раздевание, короче говоря.

Я стою, слушаю его, а сам думаю – ну и зануда же ты Славка, никогда за тобой такого не замечал. Тебе-то хорошо, ты в свои двадцать восемь успел уже женой обзавестись, а мне? И вообще, тебя бы на мое место, а я бы в сторонке постоял и посмотрел, как бы ты эти ножки игнорировал и как бы ты даже со здоровой рукой против рыжей устоять попробовал. Тоже мне, замполит нашелся, сам же рассказывал, как перед войной драку в ресторане устроил, а все из-за того, что пьяный танцевать полез. И фиг я теперь, Славка, батареи от твоей рации таскать буду. Сам ищи дураков, а я лучше пару лишних гранат в мешок положу.

Я ему, когда он закончил, так и сказал.

– Мало тебе, – говорю, – старшина Раткевич мозги чистил.

И проснулся.

Глава 5

Открыл глаза, смотрю – что такое? Когда это они успели красные занавески на окно повесить?

Встал, проморгался, к окошку подошел – а это, оказывается, никакие не занавески. Восход солнца. У нас и закаты-то такие кровавые редко бывают. Словно кто-то над горизонтом первомайский транспарант развернул и только лозунг написать забыл.

Ладно. Выглянул вниз, во двор – нет еще никого, натянул штаны с сапогами, скатился вниз, к колодцу, и вылил на себя два ведра воды. Брр. Ну и холодная у них тут вода, зуб на зуб после нее не попадает, словно родниковая.

Попытался свое отражение в ведре разглядеть – ничего, понятно, не увидел. Но все равно, побриться бы стоило, а то скоро на ежа буду похож. А чем эту щетину соскрести? Ни мыла, ни бритвы. Интересно, у них тут вообще мыло есть? Должно, по идее, быть.

Иначе рыжая серо-бурой бы ходила – при ее-то повадках.

Да и бриться они как-то тоже должны. Арчет же без бороды ходит. И еще пару чистых рож я вчера видел – из тех, наверно, кому бороду лень отращивать. Может, удастся к местному цирюльнику в очередь записаться.

Вернулся наверх, оделся, на гимнастерку, правда, смотреть грустно было – изорвал-таки, по скалам ползая. Ничего, думаю, я сегодня из «студера» обязательно себе десяток офицерских нагребу. Надо будет только нашивки как-то перешить. Хорошо хоть иголка с ниткой как была за воротником, так и есть.

Выглянул еще раз во двор – пусто. Спят все, словно сурки по норам, только на башнях дозорные зевают. Ладно, думаю, дневальным меня никто не назначал, спите, сколько хотите. Все равно я сегодня без завтрака уезжать никуда не собираюсь. Хватит того, что вчера без обеда остался.

Сел «ТТ» разбирать. Вскрыл – ну, так и есть, все в смазке заводской. Авиация, что с нее возьмешь. Из автомата, наверно, в жизни не стреляли.

Жаль, тряпки промасленной нет. В «Додже», в ящике с инструментами были. Спуститься, что ли? Ай, думаю, ладно, черт с ними, все равно выбрасывать. Отодрал лоскут снизу от гимнастерки, начал чистить.

Хорошая все-таки машина «ТТ». Он да «парабеллум» – вот два пистолета, которые я за оружие считаю. А остальное… хотя, смотря, конечно, на чей вкус.

И тут дверь в сторону отлетает. Я чуть затвор из рук не выронил.

– Рыжая, – спрашиваю, – тебя что, стучаться никогда не учили? А если бы я без штанов стоял?

– Ну и что? – плечиками пожимает. – Я бы тоже разделась.

Приехали, называется. Хватай мешки – вокзал отходит!

– А что это ты на себя сегодня нацепила? – интересуюсь. – Я ж тебе вчера полный комплект обмундирования выдал.

– То, что ты мне подарил вчера, – заявляет рыжая, – мама спрятала в сундук. – А это – моя новая боевая форма. Ее изорвать не жалко.

Вырядилась она сегодня а-ля комиссар. Сапоги черные, выше колен, и кожанка. Только не те лохмотья, что на ней раньше были, а и в самом деле точь-в-точь как в фильмах про Гражданскую. Платка только красного не хватает для комплекта, да он ей и не нужен – волос хватает. Тоже мне, комиссарша, тьфу, комиссарочка. Навязалась на мою голову.

– Что, так и будешь ходить? – интересуюсь.

– А что, – спрашивает, – опять раздеться прикажешь?

– Ох, – говорю, – влепил бы я тебе, феодалочка, за нестроевую форму одежды десяток нарядов вне очереди, да только…

– А наряды, – спрашивает рыжая, – это что? Это ведь платья новые, да?

И облизывается.

– Наряды, – говорю, – это не платья и даже не сахар. А вовсе даже наоборот.

– А…

– Значит, так. Стой, но молчи. Издашь хоть один звук, пока я пистолет собирать не закончу, порулить не дам!

Замолкла. Вот бы ее в этом замороженном состоянии подольше продержать! А то я от такой компании скоро немецкий тыл начну как курорт вспоминать. Там, если повезет, сразу убьют и пытать не будут.

И зачем только баб на войну берут!

Ладно. Собрал «ТТ», кобуру на ремень повесил.

– Ну что, – говорю, – пойдем, посмотрим на ваших волов.

Пошли. Спустились вниз, зашли в конюшню – ну и вонь же – и прошли в угол, где эти волы обретались.

– Вот.

Глянул я на этих «волов» – так и захотелось затылок почесать. Ни черта ж себе живность домашняя.

Стоит себе в стойле здоровая скирда шерсти. А спереди два рога на полметра торчат.

– Это волы? – спрашиваю.

– Да.

Хорошие у них тут волы, думаю. Хотел бы я еще на местных ослов посмотреть.

– Теперь верю, – говорю. – Четверка таких холмиков не то что два грузовика – легкий танк из болота вытащит. Как вы только этими тушами управляете? Они же так шерстью заросли – пуля застрянет.

– А у них, – отвечает, – хвост чувствительный.

– Ладно, – говорю, – только на моего вола самого лучшего погонщика, пожалуйста. А то противотанковой гранаты у меня нет, а где у него тормоза, я и знать не желаю. Пошли завтракать.

Завтракал я сегодня у Аулея. Решил, раз уж они меня захомутали, причем на офицерскую должность, так пусть и паек обеспечивают соответствующий. А то на их баланду как раз чего-нибудь вроде Трофимовой баррикады и возведешь.

Ем – каша какая-то непонятная, явно из гибрида очередного, а сам все жду, пока Аулей меня допрашивать начнет. А он тоже молчит, только поглядывает изредка, причем больше на дочку, чем на меня.

Зато поп не выдержал. Правда, тоже доел сначала – к еде они здесь очень уважительно относятся, не иначе поголодать хорошо пришлось – и спрашивает:

– Не откажешься ли поведать нам, Сергей, что ты сегодня планируешь предпринять?

– Не откажусь, – говорю. – Для начала – перетащу в замок те два грузовика, что вчера нашел. А потом буду вам нормальную оборону налаживать. Хоть посмотрите, что это за зверь такой.

Ага. Укрепрайон имени высоты 314. Мы ее в ходе разведки боем взяли. Хорошо взяли, чисто. Без потерь. А до нас под ней рота штрафников легла.

Жалко, нет у них ни мин, ни места, где их толком поставить. Хорошее минное поле – это, я вам доложу, такая замечательная штука – просто слов нет. Пока в нем проходы не проделают.

– А скажи, Сегей, – начал Аулей, – зачем вы вчера на гору полезли?

Я на рыжую с удивлением посмотрел – неужто не проболталась?

– Кстати, – говорю, – пока я с грузовиками возиться буду, отберите десяток самых ловких парней, из таких, чтобы на правый склон смогли вскарабкаться, и пусть веревочных лестниц приготовят, да и просто веревок.

– А зачем… – поп спрашивает, но тут его Аулей остановил.

– По-моему, – усмехается, – нам будет проще пойти и посмотреть. Не так ли, Сегей?

– Именно, – говорю. – Ну, что, Карален, готова?

– Тебя жду, – отвечает.

Сунулся я было к «Доджу» – а его кузнец к себе уволок. Как он только умудрился – поманил, что ли? Кис-кис-кис.

Ладно. Погрузились мы на этих волов – я, рыжая, четверо погонщиков – и двинулись.

Ощущение такое, словно на крыше грузовика едешь. Только мотор не слышно и трясет меньше.

– А чем, – спрашиваю у погонщика, – эти ваши волы питаются?

Тот жвачку свою сплюнул и ко мне поворачивается:

– Ы?

– Жрут чего?

– А все подряд.

– Что, вообще?

– Ыгы, – кивает. – И траву, и дерево, и мясца не прочь отведать.

Черт, думаю, надо будет следить, чтобы в непосредственной близости от пасти не оказаться. А то так тяпнет – почище танковой гусеницы.

– Эй, – говорю. – А быстрее можно?

– Ыгы. Ток не стоит.

– Почему?

– А они, – говорит, – как пробегут малость, так и норовят спать завалиться. И не добудишься.

Ну, еще бы. Такую тушу разбудить – гаубица нужна.

Пока доехали – я чуть сам в этом седле не заснул.

Слез, обошел машины – вроде все в порядке, никто их за ночь не заминировал.

– Ладно, – говорю, – цепляйте ваших першеронов. Посмотрим, на что они годятся, кроме как на консервы.

Решил сначала полуторку попробовать вытащить – она все же не так глубоко завязла, как «студер». Подцепили, я в кабину забрался, только потянулся завести а они ее р-раз – и выдернули. Словно и не забита она снарядами под завязку.

Черт, думаю, нам бы таких волов под Киев. А то все тылы на своем горбу вытаскивали.

«Студер» эти зверюги еще легче выдернули. Я даже и в кабину не стал забираться.

Распределил я этих волов по два на машину. Сам в полуторку влез – а то ведь не дай бог, кувыркнется – костей не соберешь, а рыжую в «студер» загнал. Руль в среднее положение выставил и говорю ей:

– Значит, так. Твоя текущая боевая задача – держать вот эту круглую штуку и не шевелить ее ни на милли… тьфу, короче, не шевелить. Ясно?

– Верштайн.

– Не верштайн, а ферштейн. Ясно?

– Да.

Был бы у меня хоть кто-нибудь понадежнее – на пушечный бы выстрел ее к машине не подпустил. Да только остальных на этот пушечный выстрел к машине и не подгонишь.

Ладно, думаю, ты мне его только на прямой удержи, а уж повороты я и сам как-нибудь проверну. Да и даже если навернется этот «студер» – невелика беда. Ничего сапогам не сделается. Саму б ее, главное, не придавило.

Договорился с погонщиками – как сигналы подавать, как поворачивать. Хорошо еще, что волы эти то ли не боятся ни черта, то ли вовсе они глухие, только на клаксон они ровно никакого внимания не обратили. Я для пробы из полуторки полминуты подудел – ноль да семечки.

– Ну, – говорю, – по машинам.

Поехали. Точнее, потащились. Эти зверюги и порожняком-то не слишком резво лапы передвигали, а с грузом и вовсе темп марша снизили. Спят они, что ли, прямо на ходу? Эти могут, им даже глаза закрывать не надо – и так из-за шерсти ничего не видно.

Но километров семь в час все же делаем. А может, и все десять.

Черт с вами, думаю, вы, главное, меня на дорогу вытащите, а до замка я уж и сам как-нибудь доеду.

Два поворота спокойно преодолели – остановился, вылез, рыжую подвинул, повернул – и дальше ковыляем. Проехали третий, остановились, оборачиваюсь – а «студер» сам по себе едет. Ну, я к нему, вскочил на подножку, открываю дверцу – а рыжая уже вовсю рулем шурует.

– Ты чего, – кричу, – кувыркнуться хочешь? Я тебе разрешал?

– А что? – еще и возмущается. – Тоже мне – премудрость.

– Может, ты ее еще и заведешь? – спрашиваю.

Зря я это спросил. Ох и зря. Ключ-то в гнезде торчал.

Не успел опомниться, а Кара уже его провернула и на этот раз завела. «Студер» взревел, вперед рванулся – и со всего маху волу под зад бампером. По хвосту. Хорошо, хоть разогнаться толком не успел.

Тут уж сам вол взревел так, что не то что «студер» – паровозный гудок бы перекрыл. Взвился на дыбы – то еще, доложу, зрелище, даже со спины. Прямо как на танковое днище из окопа. И тоже рванул. Погонщик, молодец, соскочить успел и даже отбежать на пару метров.

Спасло нас то, что второй вол в запряжке с места не сдвинулся. Ему-то что, его под зад никто не пихал. Ну а постромки такого рывка тоже не выдержали – лопнули.

Меня при ударе чуть из кабины не вышвырнуло – хорошо, что за руль успел уцепиться. А рыжая с перепугу тоже за руль цепляется – и на педали давить продолжает. На обе до пола.

Тут уж я не выдержал и заорал. Да так, что чуть лобовое стекло не вылетело.

– Ноги подыми, дура!

Кара ойкнула, ноги поджала – мотор сразу заглох, – баранку выпустила, кулачки к подбородку прижала и смотрит на меня – глазищи от ужаса на пол-лица.

А вола уже и след простыл.

Я через нее перегнулся, «студер» на ручник поставил и на землю спрыгнул. Снял пилотку – как это она не свалилась – провел по лбу – сухой. Надо же, думаю, даже вспотеть не успел. Ну, рыжая, ну кара небесная… Что ж мне с тобой делать-то?

– Чего сидишь? – говорю. – Вылезай.

Вылезла. Стала передо мной по полустойке «смирно» и в землю уставилась, кончики сапог изучает. Я ее за подбородок взял, поднял – глаза сухие, слез и соплей не видать. Спасибо и на том.

– Я тебе, – спрашиваю, – руль поворачивать разрешал?

– Нет.

– Тогда какого черта, – кричу, – ты сама поворачивать начала?! Порулить захотелось?!

Молчит. Я было для нового вопля пасть разинул, но опомнился. Что ж ты, думаю, Малахов, делаешь? Тоже мне, нашел на кого орать – на девчонку несмышленую. Сколько раз на тебя вот так орали – и лично, и в строю? И что ты в таких случаях думал? Правильно, много ума на это не надо, была бы пасть поздоровее. Ты бы лучше, Малахов, с капитана пример брал, у него тоже голос был – дай боже, но только страшней всего было, когда он еще спокойнее, чем обычно, говорить принимался. Вот тогда – во-оздух!

– Ладно, – уже нормальным тоном говорю, – ты мне вот что скажи – когда ж это ты на педали нажимать научилась? Вчера, что ли?

– Ага, – и носом шмыгает. – Я вчера весь день за тобой наблюдала.

– Оно и видно, – говорю. – И газ, и сцепление в пол втоптала. Да и я хорош – забыл рычаг на нейтралку поставить. Ну а что, попросить лишний раз показать – дворянская гордость не позволяла? Или сословная спесь? А?

– Я думала, все просто, – и опять шмыгает. – А ты бы показал?

– Просто, – говорю, – только простейшие размножаются. А показал, не показал – какая сейчас разница. Ты мне лучше скажи, кто вола ловить будет?

Кара наконец перестала носом дергать и даже улыбнуться попыталась.

– Могу я.

– Не надо. А то мне представить страшно, кого такая охотница поймать может. Наловишь еще роту «тигров» да взвод «пантер» – чем я их долбать буду? Из «ТТ»?

– А… а что же мне делать?

– Сейчас, – говорю, – ты сядешь рядом со мной в полуторку и всю дорогу до замка будешь внимательно наблюдать, как я на педали нажимаю. Потому что за руль «студера» я тебя посажу.

Ага. Только на педали нажимать не позволю. Я-то еще пожить хочу. В отличие от некоторых присутствующих.

– В самом деле?

– В самом, в самом. А по возвращении в замок – три наряда вне очереди.

– А наряды – это что?

– Котлы будешь на кухне драить, – шиплю. – Или навоз на конюшне разгребать. В этой своей «боевой» форме. Что грязнее, то и делать будешь? Ясно?

– Вершейн, – отвечает. – С радостью.

– Можно и без радости, – говорю. – Но от – и до.

Ладно. Отправил я погонщиков за дезертировавшим трактором гоняться, а сам с рыжей на полуторке поехал. Дорога, конечно, та еще, пару раз думал – точно застряну. Пронесло.

Кое-как доехали. Поставил я машину около конюшни – надо будет, думаю, навес тут какой-нибудь соорудить, – мобилизовал местного гаврика, чтобы любопытных отгонял. Хотел было еще десяток на разгрузку запрячь, но не решился. Ну их к лешему, уронят еще ящик не тем концом, будет потом работа – уцелевших из-под развалин замка выкапывать. Нет уж, лучше я процесс разгрузки лично проконтролирую.

– Ну что, – говорю, – выводи, не-рядовая, своего гнедого.

– Это еще зачем?

– А ты что, обратно ко второй машине собралась пешком топать?

– Мой конь, – заявляет, – не потерпит на своей спине никого, кроме меня.

– Ну один-то раз, – говорю, – он меня уже потерпел. Так что и от второго раза тоже копыта не откинет. Это во-первых. А во-вторых… Ты мне приказы будешь обсуждать? А ну, на-лево, кр-ругом и в конюшню.

Рыжая глазами сверкнула, четко так развернулась – через правое плечо, правда, – и зашагала.

Я пока вокруг полуторки походил, прикинул, куда сгружать буду. Эх, вот бы все-таки пушку к этим снарядам!

Ну да. Странно даже, Малахов, вроде бы советский человек, комсомолец, а жадности в тебе – как у натурального буржуя. Полтора дня назад с одним ножом сюда шлепнулся, и ничего. А нынче вон какое богатство огреб – и все равно мало. И того нет, и этого нет. Сейчас тебе, Малахов, автомата не хватает, а добудешь автомат – ручной пулемет понадобится, винтовка снайперская. А потом и вовсе танковый взвод с экипажами и звено штурмовиков для поддержки с воздуха. А побеждать, между прочим, Малахов, надо не числом, а умением.

Прочитал я себе эту лекцию в рамках поднятия уровня самокритики, повернулся – а рыжая уже коняку своего из конюшни выводит. И опять, как в прошлый раз, тварь эта гнедая очень подозрительно на меня косится.

Я по карманам похлопал, кусок сахара добыл.

– Эй, кавалерия, – зову, – сахар хочешь?

Конь на сахар искоса взглянул, на Кару обернулся, ноздрями похлопал – хочется, – осторожно так к руке потянулся и схрумкал.

Я его за морду обнял, вроде бы глажу, а сам ему на ухо шепчу:

– Если тут даже «Доджи» человека понимают, то ты, зверюга, меня точно поймешь. Будешь из себя аристократа строить – схлопочешь между глаз. У меня с саботажниками разговор короткий.

Гнедой морду вырвал, отпрянул на пару шагов, фыркает возмущенно. А я стою себе и кобуру на боку поглаживаю.

Кара его седлать закончила, за луку схватилась и взлетела – даже стремян не коснулась.

– Слушай, – говорю, – а вторую лошадь ты вывести не можешь? Кобылку какую-нибудь, посмирнее.

– А ты что, – спрашивает, – за талию женскую взяться боишься?

– Да я, – говорю, – могу и повыше ухватиться. Я другое сообразил – седло-то не двухместное.

– И что же ты за воин, – усмехается, – если без седла на коня вскочить боишься?

Тут я уже злиться начал.

– Да что ты, – говорю, – заладила, – и тоже без стремян махнул. – То боюсь, это боюсь. Тебя бы в танковый десант – посмотрел бы, кто чего боится.

– Десант – это когда прыгают?

– Ага. Вверх тормашками. Особенно когда на мине подрываются. Как хоть зовут эту конягу? – спрашиваю.

– Гармат, – гордо так отвечает рыжая. – Так звали коня великого короля Торчела.

– Ладно, – говорю, – хоть не Буцефал.

– А кто такой Буцефал? – спрашивает.

– Не знаю. Тоже вроде чей-то конь. Просто капитан как-то сказал, что он двоих не выносит.

А Гармат-то этот, похоже, меня понял преотлично. На дыбы не становился, даже не взбрыкнул ни разу – в общем, вел себя тише воды, ниже травы. Рыжая, когда доехали, даже удивилась.

– Повезло тебе, – говорит. – Обычно он страшно не любит, когда на нем кто-то, кроме меня, едет. А сегодня смирный.

– Это все от сахара, – говорю. – Метод кнута и пряника.

Ага. Ста грамм и заградотряда. Только дверцу распахнул – а рыжая уже вспрыгнула и за рулем устраивается.

– Эй, а как же конь?

– Ну ты ведь обещал.

– Так я, – говорю, – от своего слова не отказываюсь. Раз уж вылетело. Я про коня спрашиваю.

Кара из кабины высунулась.

– Гармаг – домой.

Гнедой на меня фыркнул напоследок и умчался. Понятливая зверюга, ничего не скажешь. Умнее многих двуногих.

Ладно. Забрался в кабину «студера», задвинул рыжую к самой дверце, прикинул – до педалей дотягиваюсь.

– Значит так, – говорю, – твоя задача – рулить. То есть вращать в нужную сторону вот эту круглую штуку, которая и называется рулем.

– А что такое баранка? Ты!

– Иногда, – мягко так говорю, – руль называют баранкой. Делают это невежественные, темные люди, которые не могут выговорить слово «руль». Понятно? А теперь заводи – и поехали.

Хорошо еще, что у «Студебеккера» покрышки широкие и мотор нехилый. А то с таким механиком-водителем, как рыжая, только на танке и ездить. И лучше на KB – у него гусеницы пошире и скорость поменьше.

Правда, перед замком едва с моста в ров не кувыркнулись – еле-еле успел руль выкрутить. Но – доехали.

Вылезаю – пот ручьем катит. А Каре хоть бы что – счастливая, как вчера, с винтовкой. Интересно, кстати, куда она винтовку дела? Тоже в сундук заховала?

– Ну что, – спрашиваю, – прокатилась?

– Да.

– Тогда пойдем на кухню.

– А обед еще не готов.

– Какой обед? – усмехаюсь. – А про наряды свои ты забыла?

– Нет, – вздыхает. – Но я надеялась, что ты забыл.

– Не надейся.