— Все это звучит довольно странно. А что по этому поводу думают в поселке? — спросил я.

— Некоторые, конечно, этого не одобряли, но скорее по привычке, чем по убеждению. Многие вздохнули с облегчением, избавившись от ответственности, которая их основательно пугала, хотя они в этом и не сознавались. Кое-где между матерями и Детьми сохраняются хорошие отношения, они приходят домой и уходят, когда захотят. Но большинство Детей окончательно порвали с домом.

— Самое удивительное решение, о котором я когда-либо слышал, — сказал я. — И что же они делают на Ферме?

— Прежде всего, как следует из названия, это школа. Кроме учителей, там есть медицинский персонал, психологи и тому подобное. Кроме того, к ним приезжают довольно известные преподаватели и читают лекции по различным предметам. Сначала там были классы, как в обычной школе, пока кому-то не пришло в голову, что никакой необходимости в этом нет. Теперь каждый урок посещают один мальчик и одна девочка, а остальные просто узнают все, чему учат этих двоих. И вовсе не обязательно проводить одновременно только один урок. Шесть пар в одно и то же время изучают разные предметы, потом это как-то сортируется внутри групп, и в итоге все всё усваивают.

— Боже мой, они же должны впитывать знания как губка — в таком объеме!

— Так и есть. И, похоже, некоторые учителя этого слегка пугаются.

— И вам все еще удается держать их существование в тайне?

— В общем, да. С прессой у нас взаимопонимание, да и — с их точки зрения — вся эта история уже не представляет такого интереса, как вначале. Ну а в ближайших окрестностях пришлось провести кое-какую работу. Репутация Мидвича в глазах соседей никогда не была отменной, а с нашей помощью она стала еще хуже. Как уверяет меня Зеллаби, теперь все в округе считают Мидвич чем-то вроде сумасшедшего дома без ограды. Всем известно, что каждый здесь пострадал от Потерянного дня; Детей считают умственно отсталыми — и поэтому гуманное правительство сочло необходимым открыть для них специальную школу. Конечно, иногда возникают и правдивые слухи, но их не воспринимают всерьез, и на мнение окружающих они не влияют.

— Должно быть, — сказал я, — все это потребовало от вас немалых усилий. Но одного я никак не могу понять — зачем вы продолжаете так заботиться о сохранении тайны? Сразу после Потерянного дня — понятно. Некий объект совершил посадку, и это имело к вам непосредственное отношение. Но сейчас?.. Вся эта забота о том, чтобы скрыть информацию о Детях… Странная организация на Ферме… Да и специальная школа такого рода не может обходиться в несколько фунтов в год.

— Ты не допускаешь, что Департамент социального обеспечения проявляет столько заботы просто из чувства долга? — предположил Бернард.

— Перестань, Бернард, — сказал я.

Но он не перестал. Продолжая рассказывать о Детях и положении дел в Мидвиче, он тем не менее избегал ответа на мой вопрос.

Мы пообедали в Трейне и приехали в Мидвич в начале третьего. Вокруг почти ничего не изменилось. Казалось, что с тех пор, как я был здесь в последний раз, прошла всего неделя, а не восемь лет. На лужайке возле мэрии, где должно было проходить дознание, уже собралась толпа.

— Похоже, — сказал Бернард, припарковывая машину, — что тебе придется отложить свои визиты. Кажется, здесь собрались практически все.

— Как ты думаешь, это надолго? — спросил я.

— Обычные формальности. Вероятно, через полчаса все кончится.

— Ты собираешься участвовать в дознании? — спросил я, удивляясь тому, зачем ради простых формальностей нужно ехать сюда из Лондона.

— Нет. Просто хочу оценить ситуацию, — сказал он.

Решив, что Бернард прав, советуя мне отложить свои визиты, я вошел следом за ним в мэрию. Зал быстро заполнялся людьми, я замечал знакомые лица. Похоже было, что сюда пришли все, кто способен передвигаться, и это было не совсем понятно. Конечно, люди хорошо знали жертву происшествия, молодого Джима Поули, но это явно не объясняло того напряжения, которое неотвратимо нарастало в зале. Через несколько минут я уже не верил, что процедура окажется столь краткой и формальной, как предсказывал Бернард. Чувствовалось, что зал находится на грани взрыва.

Но ничего не случилось. Все действительно продолжалось не более получаса.

Как только собрание закончилось, я заметил, что Зеллаби быстро выскользнул из зала. Ожидая, пока мы выйдем, он стоял на ступеньках снаружи. Со мной Зеллаби поздоровался так, словно мы расстались лишь несколько дней назад.

— Как вы здесь оказались? Я думал, вы в Индии, — сказал он.

— В Канаде, — поправил я и объяснил, что меня привез сюда Бернард. — Здесь я случайно.

Зеллаби повернулся и взглянул на Бернарда.

— Удовлетворены? — спросил он.

Бернард слегка пожал плечами.

— А что еще? — загадочно спросил он.

В это время мимо нас прошли юноша и девушка и зашагали по дороге сквозь расступающуюся толпу. Мельком взглянув на их лица, я с изумлением уставился им в спины.

— Ведь это не могут быть… — начал я.

— Они самые, — сказал Зеллаби. — Видели их глаза?

— Не может быть! Им же всего девять лет!

— По календарю — да, — согласился Зеллаби.

Я продолжал смотреть им вслед.

— Но это… это невозможно!

— Невероятное, как вы помните, оказывается в Мидвиче вполне реальным гораздо чаще, чем в других местах, — заметил Зеллаби. — Невероятное мы теперь воспринимаем сразу. К немыслимому привыкнуть труднее, но мы научились и этому. Разве полковник вас не предупреждал?

— Между делом, — сказал я. — Но эти двое! Они выглядят лет на шестнадцать-семнадцать.

— Я уверен, что физически им столько и есть.

Я продолжал смотреть на Детей, все еще не в состоянии в это поверить.

— Если вы не торопитесь, давайте зайдем к нам и выпьем чаю, — сказал Зеллаби.

Бернард, бросив взгляд на меня, предложил воспользоваться его машиной.

— Хорошо, — согласился Зеллаби, — но будьте осторожны после того, что вы только что слышали.

— Я не лихач, — сказал Бернард.

— Молодой Поули тоже им не был; он тоже был хорошим водителем, — ответил Зеллаби.

Проехав немного по дороге, мы увидели в лучах заходящего солнца поместье Кайл.

— Когда я увидел этот дом впервые, — сказал я, — он выглядел точно так же. Помню, я подумал еще, что если подойду ближе, то услышу, как он мурлычет. И каждый раз это чувство возникает снова.

Зеллаби кивнул.

— Когда я его увидел впервые, мне показалось, что вот оно, место, где я в покое закончу свои дни. Но теперь этот покой под вопросом.

Я оставил его реплику без ответа. Мы проехали вдоль дома, поставили машину за углом у конюшни, и Зеллаби провел нас на веранду. От напитков мы отказались, предпочитая подождать чай. Зеллаби пододвинул нам изящные тростниковые кресла.

— Антея ненадолго вышла, но к чаю обещала вернуться, — сказал он.

Я уютно устроился в кресле. Зеллаби сказал Бернарду:

— Итак, вы удовлетворены. И вы думаете, что на этом закончится?

— Надеюсь. Что еще оставалось? Самое разумное — согласиться с выводами следствия. Так они и поступили, — сказал Бернард.

— Гм, — сказал Зеллаби и повернулся ко мне. — Что вы, как посторонний наблюдатель, думаете об этой маленькой шараде?

— Я не… а, вы имеете в виду дознание? Атмосфера была несколько напряженной, но выводы следствия показались мне вполне разумными. Парень ехал недостаточно внимательно и сбил пешехода. Естественно, испугался и по глупости решил скрыться. На слишком большой скорости попытался объехать церковь и в результате врезался в стену. Вы считаете, что это нельзя назвать случайной смертью? Можно сказать иначе — произошел несчастный случай. Но ведь это одно и то же.

— Это действительно несчастный случай, — сказал Зеллаби, — но все далеко не так просто. Давайте я расскажу, что произошло, — ведь до сих пор я успел отправить полковнику лишь краткое сообщение…

Гордон Зеллаби совершал свою ежедневную прогулку. «В моем возрасте, — объяснял он, — следует избегать мыслей о мягком кресле после обеда». Прогулки уже давно вошли у него в привычку. Обычно он наслаждался ими, когда же мысли его были заняты очередным Трудом, он не мог с уверенностью сказать, выходил он на улицу или нет, но полагал, что привычка сделает свое дело. На этот раз, однако, он был в прекрасном расположении духа, благожелательно приветствуя встречавшихся по пути соседей и даже вспоминая их имена.

Девять лет, прошедших после Потерянного дня, на нем почти не отразились. Его серебряная шевелюра была так же пышна и так же сверкала в лучах августовского солнца. Морщины под глазами стали чуть глубже, и если его долговязая фигура и выглядела чуть более худой, то ценой потери не более чем четырех-пяти фунтов.

Выйдя из поселка, он не спеша свернул на Хикхэмскую дорогу, прошел мимо поворота к Ферме, поднялся на холм с левой стороны и направился через поля к монастырю святого Акция. Там, присев на высушенную солнцем каменную плиту, он остановился и закурил сигарету, потом перешел по мостику ручеек, который когда-то снабжал монастырь рыбой, вышел по тропинке на дорогу из Оппли и повернул к Мидвичу.

Когда он, завершая свой круг, снова подошел к Хикхэмской дороге, из-за поворота показались четверо Детей и направились в сторону поселка, шагая в ряд впереди него.

Зеллаби разглядывал их с неуменьшающимся интересом. Это были трое мальчиков и девочка. Мальчики были настолько похожи друг на друга, что он не смог бы их различить, даже если бы и пытался, но пытаться он перестал уже давно, поняв, что это бесполезно. Девочка, насколько он мог судить, тоже могла быть любой из двадцати восьми. Впрочем, различать их не мог почти никто в поселке — хотя некоторые женщины, казалось, ошибались редко. Но, в отличие от остальных, для Зеллаби это никогда не имело особого значения. Самих Детей это сходство похоже вообще не беспокоило, и у Зеллаби сложились хорошие отношения с обеими группами.

Он в очередной раз удивился, каким образом Дети смогли так развиться за столь короткое время. Одно это уже позволяло отнести их к какому-то другому биологическому виду. Дело было не просто в раннем созревании — они вообще развивались почти вдвое быстрее, чем полагалось. Фигуры их выглядели потоньше, чем у нормальных детей того же — по виду — возраста, но, видимо, таков был их тип; во всяком случае, сказать, что они слишком худы или высоки, было нельзя.

Как и всегда, Зеллаби захотелось узнать их лучше и глубже. Однако продвинуться в этом ему удалось недалеко, и отнюдь не по своей вине. Он терпеливо и настойчиво пытался установить с ними контакт еще с тех пор, когда они были малышами. Дети относились к нему так же, как и ко всем остальным, а он — со своей стороны — понимал их не хуже — а возможно, и лучше, чем любой из воспитателей с Фермы. Внешне они держались с ним вполне дружелюбно; охотно разговаривали, с интересом слушали и запоминали. Но более тесного контакта установить не удавалось, и он чувствовал, что вряд ли удастся. Казалось, он постоянно натыкался на непреодолимый барьер. Его контакт с ними можно было охарактеризовать лишь как частичный и безличный; ни чувствам, ни симпатиям места не оставалось, казалось, что Дети жили в своем собственном мире. Они задавали различные вопросы, учились, запоминали; но его не покидало ощущение, что они просто накапливают знания и приобретают опыт, который, однако, не оказывает никакого влияния на них как на личности. Зеллаби очень хотелось знать, сможет ли кто-нибудь установить с ними более тесный контакт. Люди с Фермы неоднократно предпринимали такие попытки, но, насколько было ему известно, самые настойчивые из них упирались в тот же барьер.

Глядя на Детей, которые, о чем-то беседуя, шагали впереди него, Зеллаби вдруг поймал себя на мысли — а не является ли один из них мальчиком Феррелин? Возникало какое-то чувство вины за то, что он не в состоянии узнать ребенка, которому, судя по документам, приходится дедушкой. Это в некотором смысле ставило его на одну доску с мисс Огл, которая решила эту проблему весьма своеобразно, считая своим сыном каждого встречного мальчика, — и, что самое странное, ни один из них ее не разочаровывал.

Вскоре шагавшая впереди четверка свернула за угол и скрылась из его поля зрения. Когда Зеллаби сам дошел до угла, его обогнала машина, и он очень хорошо мог видеть все, что произошло потом.

Небольшой двухместный открытый автомобиль ехал не слишком быстро, но оказалось, что сразу за поворотом, где водитель не мог их видеть, Дети остановились. Стоя поперек дороги, они, казалось, обсуждали, куда идти дальше.

Водитель сделал все возможное. Пытаясь избежать наезда, он резко отвернул вправо — еще шесть дюймов, и он проехал бы мимо. Но именно этих дюймов ему и не хватило. Переднее колесо задело стоявшего с края мальчика, и того отбросило с дороги к садовой ограде.

На миг Зеллаби показалось, что все застыло. Мальчик у ограды, трое других Детей, замерших на дороге, молодой человек за рулем, пытающийся выровнять машину и затормозить…

Зеллаби не был уверен, остановилась ли машина; если это и произошло, то лишь на мгновение, а потом мотор снова взревел.

Машина рванулась вперед. Водитель переключил скорость и снова нажал на акселератор. На полной скорости машина врезалась в стену кладбища и разлетелась на мелкие обломки, которые погребли под собой водителя.

Закричали люди, и те, кто был ближе, побежали к месту аварии. Зеллаби не сдвинулся с места, ошеломленно глядя на языки пламени и клубы черного дыма над обломками. Потом, сделав несколько шагов на негнущихся ногах, он повернулся и взглянул на Детей. Они тоже смотрели на обломки машины, и на лицах их читалось одинаковое напряженное выражение. Это продолжалось лишь какое-то мгновение, затем они повернулись к мальчику, который лежал у ограды и стонал.

Зеллаби почувствовал, что его бьет дрожь. Пошатываясь, он прошел несколько ярдов до скамейки на краю лужайки, сел и откинулся на спинку, ожидая, когда пройдут дурнота и озноб.

Вскоре, почувствовав себя чуть лучше, он направился к задней двери «Косы и Камня». Открывшая ему миссис Уильямс была настроена не слишком радушно, но, увидев его лицо, пригласила войти и закрыла за ним дверь.

— Присядьте, сэр, я принесу вам бренди, — сказала она.

— Спасибо. И, пожалуйста, покрепче, миссис Уильямс.

Она протянула ему бокал, добавив лишь немного содовой. Он выпил половину и подпер лоб левой рукой. Придя немного в себя, он допил бокал и отдал ей.

— Если можно, еще немного, — сказал он.

Когда она вернулась, Зеллаби прикуривал сигарету трясущейся рукой, но его лицо уже начало приобретать обычный цвет.

— Вы видели, сэр? — спросила она.

— Да, видел, миссис Уильямс, — кивнул он. — Но я не заметил, кто был за рулем.

— Молодой Джим Поули, с фермы Дакр — это в сторону Оппли.

Гордон Зеллаби покачал головой.

— Знаю его, хороший парень.

Она кивнула.

— Да, сэр. Милый мальчик, Джим. Не из этих юных дикарей. Не понимаю, что с ним случилось, совсем на него не похоже. Бедный Джим, он всегда ездил очень аккуратно.

— Так вы не все видели? — спросил Зеллаби.

— Я услышала, как с ревом пронеслась машина, и еще подумала, что это какой-то сумасшедший. Потом глянула в окно и как раз увидела, как машина врезалась в стену. Люди побежали туда, и кто-то крикнул, что это Джим Поули.

Зеллаби отпил из бокала и взял сигарету.

— Перед этим он сбил одного из Детей, — ровным голосом сказал он. Потом, вспомнив, что миссис Уильямс в Потерянный день тоже получила ребенка — девочку, добавил: — Одного из мальчиков. Полагаю, не очень серьезно, но его отбросило с дороги.

— Одного из Детей… — повторила она и замолчала на полуслове. Выражение ее лица изменилось. — О Господи, сэр! Вы же не думаете?.. О, нет, не могли же они… — Она уставилась на него, оборвав фразу.

Зеллаби постепенно приходил в себя, хотя все еще выглядел на несколько лет старше, чем час назад. Он задумчиво покрутил в руке бокал с остатками бренди.

— Другие тоже видели это, — сказал он. — Спросите у них, как все было. — Он допил бренди. — Учиться никогда не поздно, хотя процесс этот становится все болезненнее. Возможно, я бы не был так потрясен, если бы за всю мою долгую жизнь, мне уже довелось стать свидетелем преднамеренного убийства…

Когда Зеллаби закончил свой рассказ, я перевел взгляд на Бернарда. Лицо его ничего не выражало.

— Вы полагаете, что это сделали Дети, что они заставили его врезаться в стену?

— Я не предполагаю, — сказал Зеллаби, с сожалением качая головой, — я утверждаю. Они сделали это точно так же, как заставили своих матерей привезти их в Мидвич.

— Но свидетели, те, кто давал показания…

— Они прекрасно осознают, что произошло. Но вынуждены говорить только о том, что видели.

— Но если, как вы говорите, они знают…

— Ну и что дальше? Что бы сказали вы, если бы всё знали и вам пришлось бы выступать в качестве свидетеля? В подобного рода делах заключение должно быть приемлемо для властей — то есть приемлемо для мифического «здравомыслящего человека». Представьте, что в вердикте будет заявлено, что парня заставили убить себя; вы думаете, это пройдет? Нет, конечно. Начнется второе следствие, которое придет в конце концов к «разумному» заключению, которое, в свою очередь, в точности совпадет с тем, что мы имеем сейчас. Так чего ради свидетелям рисковать?

Вам нужны доказательства? Подумайте о том, как вы сами относитесь к этому. Вы знаете, что благодаря своим книгам я пользуюсь некоторым авторитетом, и знаете меня лично, но чего стоят мои аргументы с привычной позиции «здравомыслящего человека»? Практически ничего. Ведь даже когда я рассказываю вам, что же в действительности произошло, ваша первая реакция — попытаться объяснить все это как-то иначе. Хотя вы-то должны поверить мне скорее других, друг мой. В конце концов, вы же были здесь, когда Дети заставили своих матерей вернуться.

— Но разве можно сравнить это с тем, что вы рассказали мне сейчас? — возразил я.

— Можно. Объясните, пожалуйста, насколько существенна разница между тем, когда вас принуждают сделать то, что для вас неприятно, и тем, когда это гибельно? Давайте, давайте, друг мой, похоже, за время своего отсутствия вы отвыкли от невероятного. Рационализм полностью завладел вами. А здесь невероятное встречает нас на пороге чуть ли не каждое утро.

Я воспользовался возможностью переменить тему.

— Настолько невероятное, что Уиллерс, наверное, отказался от своей идеи про всеобщую истерию? — спросил я.

— Он отказался от нее незадолго до своей смерти, — ответил Зеллаби.

Это известие меня ошеломило. Я собирался спросить у Бернарда о докторе, но за разговором забыл.

— Я и не знал, что он умер. Ему же было чуть больше пятидесяти, верно? Как это случилось?

— Принял слишком большую дозу снотворного…

— Он… вы хотите сказать… Но Уиллерс не из таких людей!

— Согласен, — сказал Зеллаби. — В официальном заключении было сказано: «нервное расстройство». Фраза, конечно, многозначительная, но ничего не объясняющая. Можно, конечно, переутомиться настолько, что результатом станет нервное расстройство, но в действительности никто ни малейшего понятия не имеет, из-за чего он это сделал. Бедная миссис Уиллерс, конечно, тоже. Поэтому пришлось удовлетвориться официальным заключением. — Он помолчал и добавил: — Только когда я понял, каким будет заключение по делу молодого Поули, я начал задумываться насчет Уиллерса.

— Неужели вы думаете, что это тоже Дети? — сказал я.

— Не знаю. Но вы сами сказали, что Уиллерс был не из таких. Теперь выясняется, что наша жизнь здесь в значительно большей опасности, чем мы думали. Неприятная неожиданность. Представьте себе, что вместо Джима Поули в этот трагический момент там, за поворотом, могла оказаться Антея или кто-нибудь еще. Вдруг становится ясно, что и она, и я, и любой из нас может случайно причинить Детям боль или вред, в любой момент. Этот несчастный парнишка ни в чем не виноват. Он изо всех сил пытался никого из них не зацепить, но не сумел. И в приступе гнева и в отместку они убили его. И значит, мы должны что-то решать. Что касается меня, то мне в любом случае не так уж долго осталось жить, а это, пожалуй, самое интересное в жизни явление, с которым я когда-либо сталкивался. Мне бы очень хотелось посмотреть, что будет дальше. Но Антея еще слишком молода, да и Майкл пока что полностью зависит от нее…

— Вы всерьез думаете о том, чтобы уехать? — вмешался Бернард.

Зеллаби нахмурился.

— Мы уже отправили отсюда Майкла, но я еще не решил, не пришло ли время уехать и Антее. Последние несколько лет мы живем как на склоне действующего вулкана. Разум подсказывает, что внутри него копится огромная сила, и рано или поздно произойдет извержение. Но время идет, а ничего не происходит, кроме случайных толчков, и вы начинаете думать, что извержение, казавшееся неизбежным, может быть не случится вообще. Начинаешь сомневаться… Но я задаю себе вопрос: история с Джимом Поули — что это, просто более сильный толчок или первый признак извержения? Не знаю.

Несколько минут спустя на веранде появилась Антея Зеллаби, также мало изменившаяся с тех пор, как я видел ее в последний раз. Она была настолько занята своими мыслями, что лишь с видимым усилием сумела переключить внимание на нас, и после короткого обмена любезностями снова ушла в себя. Атмосферу несколько разрядило появление подноса с чаем.

— Ричард и полковник тоже были на дознании, — сказал Зеллаби. — Заключение, конечно, оказалось таким, какого и следовало ожидать. Я думаю, ты уже слышала об этом?

Антея кивнула.

— Да. Я была на ферме Дакр, у миссис Поули. Мистер Поули сообщил все новости. Бедная женщина никак не может прийти в себя. Она очень любила Джима. Я с трудом удержала ее — она хотела идти на дознание и публично обвинить Детей. Мы с мистером Либоди еле-еле убедили ее, что лучше этого не делать, что она только навлечет на себя и свою семью множество неприятностей и никому этим не поможет. Все это время мы были рядом с ней.

— В мэрии был другой сын Поули, Дэвид, — сказал Зеллаби. — По-моему, он хотел выступить, но отец его удержал.

— Сейчас мне кажется, что лучше бы кто-то сказал об этом, — произнесла Антея. — Рано или поздно это должно произойти. Речь идет уже не о собаке или быке.

— Собаке или быке? — переспросил я.

— Собака укусила одного из них за руку; через пару минут она выбежала на дорогу перед трактором и была задавлена. Бык погнался за их компанией, потом вдруг свернул в сторону, снес две ограды и утонул в пруду у мельницы, — необычно коротко пояснил Зеллаби.

— Но это, — сказала Антея, — было убийство. Нет, я не хочу сказать, что они старались именно убить. Вполне возможно, они просто испугались или рассердились, и именно так они неосознанно реагируют, когда кто-то из них страдает. Но тем не менее это было убийство. Весь поселок знает это, и все видят, что они не понесут никакого наказания. Мы не можем позволить этому продолжаться. Они даже не испытывают никаких угрызений совести. Вообще. Вот что меня больше всего пугает. Они просто сделали это, и все. А с сегодняшнего дня они уверены, что убийство ненаказуемо. Что же произойдет с тем, кто попробует противостоять им всерьез потом?

Зеллаби задумчиво пил чай.

— Знаешь, дорогая, хотя мы и имеем прямое отношение ко всему происходящему, никакой ответственности мы не несем. Даже если когда-то мы ее и несли — что тоже под очень большим вопросом, — то ее давным-давно взяли на себя власти. Вот полковник представляет некоторые из них — Бог его знает почему. А сотрудники Фермы не могут не знать того, что знает весь поселок. Они тоже направят свой отчет, так что, несмотря на заключение следствия, власти будут знать истинное положение дел. Подождем и посмотрим, что они будут делать. Кроме того, дорогая, умоляю тебя самым серьезным образом, не делай ничего, что может вызвать конфликт между тобой и Детьми.

— Не буду, — покачала головой Антея. — Я к ним испытываю трусливое уважение.

— Голубя нельзя назвать трусом за то, что он боится ястреба, — сказал Зеллаби и перевел разговор на более общие темы.

Я собирался заглянуть к Либоди и еще к одному или двум знакомым, но к концу чаепития стало ясно, что все прочие визиты придется отложить на следующий раз, если мы не хотим вернуться в Лондон намного позже, чем предполагали.

Не знаю, что чувствовал Бернард, когда мы, распрощавшись с Зеллаби, ехали по дороге назад — он, с тех пор как мы приехали в Мидвич, говорил мало, и своего мнения о событиях не высказывал, — я же испытывал приятное чувство возвращения в нормальный мир. Мидвич вызывал у меня странное чувство, словно я соприкасаюсь с реальностью лишь чуть-чуть. Казалось, я опять оказался в прошлом. И если мне приходилось с трудом снова примиряться с существованием Детей, то для Зеллаби все это было уже давно позади. Невероятное стало для них обыденным. Они согласились с существованием Детей, и, таким образом, они взвалили на себя ответственность за них; теперь их должно было тревожить, не приведет ли такой modus vivendi[7] к краху. Чувство тревоги, возникшее у меня в напряженной атмосфере зала мэрии, не проходило.

Думаю, что и на Бернарда это повлияло. Я заметил, что он с повышенной осторожностью ехал через поселок, особенно мимо места, где произошла трагедия с молодым Поули. Повернув на дорогу в Оппли, он слегка увеличил скорость, и тут мы увидели четыре приближающие фигуры. Даже на расстоянии можно было безошибочно сказать, что это четверка Детей.

— Не притормозишь, Бернард? — попросил я. — Мне хочется разглядеть их получше.

Бернард сбавил скорость, и мы остановились у самого поворота на Хикхэмскую дорогу.

Дети шли в нашу сторону. В их одежде было что-то казенное: мальчики были в голубых рубашках и серых фланелевых брюках, девочки — в коротких плиссированных юбках и светло-желтых блузках. До сих пор я видел только двоих Детей около мэрии и не успел как следует рассмотреть их лица.

Дети подошли ближе, и оказалось, что они еще больше похожи друг на друга, чем я ожидал. Все четверо были одинаково загорелы и хорошо сложены. Странный блеск кожи, заметный во младенчестве, теперь почти полностью был поглощен загаром. У них были одинаковые темно-золотистые волосы, прямые узкие носы и довольно маленькие рты. Пожалуй, больше всего говорил об их чужеродном происхождении разрез и цвет глаз, но это была абстрактная чужеродность, не вызывавшая ассоциаций ни с одной из известных рас. Я был не в состоянии отличить одного мальчика от другого и сомневаюсь, что отличил бы по лицу мальчика от девочки, если бы не разные стрижки.

Вскоре я уже хорошо видел их глаза. Я успел забыть, насколько удивительны они были у младенцев, помнил только, что они были желтыми. Но глаза были не просто желтыми, они светились золотым сиянием. Это выглядело довольно странно и тревожно, но в них была и своеобразная красота. Они походили на живые полудрагоценные камни.

Я продолжал зачарованно вглядываться в лица Детей, пока они с нами не поравнялись. Скользнув по машине коротким, безразличным взглядом, Дети свернули на Хикхэмскую дорогу.

Рядом с ними я ощутил неясное беспокойство. Объяснить его причину я бы не смог, но перестал удивляться тому, что во многих семьях им без всяких протестов позволили уйти и жить на Ферме.

Мы еще немного посмотрели им вслед, потом Бернард протянул руку к ключу.

Неожиданный выстрел заставил нас подскочить. Резко повернув голову, я увидел, как один из мальчиков падает на дорогу лицом вниз. Остальные трое Детей застыли на месте.

Бернард открыл дверцу и начал вылезать из машины. Неподвижно стоявший мальчик обернулся и взглянул на нас. Под тяжелым взглядом его золотых глаз я вдруг почувствовал мгновенную слабость и смятение. Потом мальчик перевел свой взгляд дальше.

Из-за изгороди с противоположной стороны дороги раздался второй выстрел, более глухой, и затем откуда-то издали послышался крик.

Бернард выскочил из машины, и я бросился за ним. Одна из девочек опустилась на колени возле упавшего мальчика. Когда она дотронулась до него, он застонал и вздрогнул. На лице стоявшего мальчика застыло страдание. Он тоже застонал, как будто стреляли в него. Обе девочки заплакали.

Потом откуда-то издалека, из-за деревьев, скрывавших Ферму, жутким многократным эхом отдался стон, смешанный с хором плачущих юношеских голосов.

Бернард остановился. Я почувствовал, что волосы у меня встают дыбом.

Снова раздалось многоголосое завывание, сквозь которое на высокой ноте пробивался плач, а потом мы услышали топот множества ног.

Мы с Бернардом даже не пошевелились. Сначала меня удерживал на месте страх, потом — ощущение, что я здесь абсолютно лишний и просто случайно оказался свидетелем того, чего совершенно не понимаю.

Мы стояли и смотрели, как полдюжины мальчиков, совершенно неотличимых друг от друга, подбежали к упавшему и подняли его с земли. И лишь когда они унесли его, я услышал совсем другой плачущий голос, доносившийся из-за изгороди с левой стороны дороги.

Вскарабкавшись на насыпь, я заглянул через изгородь. В нескольких ярдах от нее, закрыв лицо руками, стояла в траве на коленях девушка в летнем платье; тело ее сотрясали рыдания.

Вместе с Бернардом мы перебрались через изгородь. Теперь я мог видеть человека, лежавшего ничком перед девушкой; из-под его тела торчал приклад ружья.

Услышав шаги, девушка мгновенно перестала рыдать и в ужасе подняла голову. Увидев нас, она обмякла и беспомощно заплакала.

Бернард подошел к ней и поднял ее на ноги. Я посмотрел на тело. Это было очень неприятное зрелище. Наклонившись, я попытался прикрыть пиджаком то, что осталось от головы, а Бернард отвел девушку в сторону, осторожно ее поддерживая.

На дороге послышались голоса, и, когда мы подошли к изгороди, там уже было нескольких человек.

— Это вы стреляли? — спросил один из них.