— Не клади перец, дорогой, — сказала его жена.

— Что?

— Не клади перец. У тебя от него изжога, — напомнила Антея.

— Хорошо. Где сахар?

— Под твоей левой рукой.

— О, конечно… На чем я остановился?

— На марсианах Уэллса, — подсказал я.

— Ну конечно. Так вот, это и есть прототип бесчисленных вторжений. Сверхоружие, против которого человечество доблестно сражается с помощью собственного хилого оружия, пока наконец не спасается каким-то невероятным способом… В Америке, естественно, это выглядит масштабнее и лучше. С неба спускается нечто, из него выходит другое нечто. Через десять минут, несомненно благодаря отлично налаженной связи, в стране от побережья до побережья начинается паника, и все дороги из всех городов забиты народом, который спасается бегством — кроме Вашингтона. Там, напротив, необозримые толпы людей неподвижно стоят и глядят — с побледневшими лицами, но верой в глазах — в сторону Белого Дома. А в это время где-то в Кэтскилле никому не известный профессор и его дочь вместе с молодым ассистентом стараются изо всех сил, как полоумные акушерки, чтобы помочь рождению dea ex laboratoria[9], которое спасет мир в последний момент. Вообще-то к сообщению о подобном вторжении следовало бы отнестись не столько с паникой, сколько со скепсисом, но будем считать, что американцы знают свой собственный народ лучше. И что же мы в конечном счете имеем? Просто еще одну войну. Мотивировки упрощены, вооружение усложнено, но суть та же, и в результате все прогнозы, спекуляции или экстраполяции оказываются совершенно бесполезными, если подобное происходит в действительности. В самом деле, становится грустно, когда подумаешь, каких умственных усилий это потребовало от предсказателей, верно?

Он занялся поглощением салата.

— Для меня все еще загадка — когда вы говорите буквально, а когда метафорами, — произнес я.

— Уверяю тебя, что на этот раз можешь понимать его буквально, — вмешался Бернард.

Зеллаби искоса взглянул на него.

— Вот как? — спросил он. — И даже никаких замечаний? Скажите, полковник, вы давно считаете это вторжение фактом?

— Около восьми лет, — сказал Бернард. — А вы?

— Примерно столько же или немного больше. Мне это не нравилось, не нравится и, вероятно, будет нравиться еще меньше. Но пришлось смириться. Старая аксиома Шерлока Холмса: «После того, как вы исключите невозможное, все, что останется, пусть даже невероятное, должно быть истиной». Однако я не знал, что мои взгляды разделяют в официальных кругах. Что же вы решили предпринять в связи с этим?

— Ну, мы сделали все возможное, чтобы изолировать их здесь и понаблюдать за их образованием.

— И оказывается, что это было весьма полезно, если можно так выразиться. Почему?

— Минутку, — перебил я. — Я снова не понимаю — вы выражаетесь буквально или фигурально? Вы оба всерьез считаете, что эти Дети — пришельцы? Что они внеземного происхождения?

— Видите? — сказал Зеллаби. — Никакой паники от побережья до побережья. Только скепсис. Я вам говорил.

— Да, считаем, — сказал мне Бернард. — Это единственная гипотеза, которую мое ведомство вынуждено было принять — хотя, конечно, некоторые до сих пор не желают с ней согласиться, хотя мы располагаем несколько более солидными доказательствами, чем мистер Зеллаби.

— О! — сказал Зеллаби, не успев донести вилку до рта. — Неужели начинает проясняться тот таинственный интерес, который проявляет к нам военная разведка?

— Теперь уже нет причин так тщательно это скрывать, — заметил Бернард. — Я знаю, что раньше наша деятельность мало вас интересовала, но не думаю, что вам удалось найти разгадку.

— В чем же дело? — спросил Зеллаби.

— А в том, что Мидвич был не единственным и даже не первым местом, где случился Потерянный день. Тогда же, в течение примерно трех недель, значительно возросло число случаев обнаружения радарами неопознанных летающих объектов…

— Будь я проклят! — сказал Зеллаби. — О, тщеславие, тщеславие… Значит, есть и другие группы Детей, кроме нашей? Где?

— Один Потерянный день, — не спеша продолжал Бернард, — имел место в небольшом городке в Северной территории Австралии. Что-то, вероятно, там пошло не так. Была тридцать одна беременность, но по каким-то причинам все Дети умерли, большинство — через несколько часов после рождения, а последний — через неделю.

Еще один Потерянный день произошел в эскимосском стойбище на Земле Виктории, на севере Канады. Его обитатели весьма неохотно говорят об этом, но, по-видимому, они были настолько оскорблены или, быть может, напуганы рождением настолько непохожих младенцев, что почти сразу же от них избавились. Во всяком случае, ни один не остался в живых. Кстати, если учесть, когда наши Дети вернулись в Мидвич, можно предположить, что их способность к принуждению развивается лишь к одно-двухнедельному возрасту, а до этого каждый из них существует сам по себе. Еще один Потерянный день…

Зеллаби поднял руку.

— Догадываюсь. Это было за Железным Занавесом.

— За Занавесом известны два случая, — поправил Бернард. — Один в Иркутской области, у границы с так называемой Внешней Монголией, — очень мрачная история. Там решили, что женщины спали с дьяволами, и убили их вместе с Детьми. Другой случай произошел восточнее, в населенном пункте под названием Гижинск, в горах к северо-востоку от Охотска. Вероятно, были и другие, о которых мы не слышали. Почти наверняка аналогичные события произошли где-то в Южной Америке и Африке, но это трудно проверить. Не исключено даже, что какое-нибудь глухое селение могло потерять день незаметно для себя — в этом случае Дети окажутся еще большей загадкой. В большинстве известных нам случаев младенцев считали уродами и уничтожали, но мы подозреваем, что кое-где их могли и спрятать.

— Но, насколько я понимаю, не в Гижинске? — спросил Зеллаби.

Бернард посмотрел на него с легкой усмешкой.

— Вы, как всегда, попали в точку, Зеллаби. Конечно, не в Гижинске. Там Потерянный день произошел на неделю раньше, чем в Мидвиче, а информацию об этом мы получили спустя три или четыре дня. Русские были этим обеспокоены. Но когда это произошло здесь, у нас было некоторое утешение: мы знали, что это не их рук дело. Вероятно, и они в свое время узнали о Мидвиче и тоже вздохнули с облегчением — хотя подтверждений этому нет. Тем временем наш агент следил за событиями в Гижинске и сообщил о странном факте — все женщины там одновременно забеременели. Мы не сразу оценили значение этого донесения — оно звучало как пустые сплетни, — но вскоре мы узнали состояние дел в Мидвиче и заинтересовались всерьез. Когда Дети родились, для русских ситуация была проще, чем для нас; они попросту изолировали Гижинск — городок примерно вдвое больше Мидвича, — и информация оттуда фактически перестала поступать. Мы не могли изолировать Мидвич, поэтому нам пришлось действовать иначе, и, учитывая обстоятельства, не думаю, что мы наделали очень уж много ошибок.

— Понятно, — кивнул Зеллаби. — Военное ведомство не знало толком ни о том, что, собственно, имеем мы, ни о том, что у русских. Но если бы оказалось, что у русских появилась группа потенциальных гениев, нам следовало бы иметь такую же?

— Примерно так. Что эти Дети какие-то необычные, стало ясно довольно быстро.

— Я должен был догадаться, — грустно покачав головой, сказал Зеллаби. — Мне просто никогда не приходило в голову, что мы в Мидвиче не единственные в своем роде. Но теперь я начинаю подозревать, что вы не случайно сегодня так откровенны. Я не вижу, как это может быть связано с событиями в Мидвиче, значит что-то произошло где-то еще, скажем в Гижинске? У тамошних Детей появилось какое-то новое свойство, которое скоро появится и у наших?

Бернард аккуратно положил нож и вилку на тарелку, некоторое время смотрел на них, а потом медленно произнес:

— Дальневосточная Армия недавно была вооружена новыми орудиями среднего калибра с атомными снарядами. Предполагаемая дальность стрельбы — примерно пятьдесят или шестьдесят миль. На прошлой неделе они проводили первые боевые стрельбы. Города Гижинска больше не существует…

Мы уставились на него. Антея с ужасом наклонилась вперед.

— Вы хотите сказать… все?.. — недоверчиво спросила она.

— Все, — кивнул Бернард. — Невозможно было предупредить людей так, чтобы об этом не узнали Дети. Кроме того, теперь это можно официально объяснить ошибкой в расчетах, или, скажем, диверсией.

Зеллаби чертил какой-то узор на скатерти, глядя в пол. Потом он вновь поднял взгляд на Бернарда.

— Вы сказали, на прошлой неделе. Какого числа?

— Во вторник, второго июля, — сказал Бернард.

Зеллаби несколько раз медленно кивнул.

— Но как, интересно, узнали наши?.. — задумчиво сказал он.

После обеда Бернард объявил, что снова собирается на Ферму.

— Мне не удалось поговорить с Торренсом, пока там был сэр Джон, — а потом, понятное дело, мы оба нуждались в передышке.

— У вас нет никаких идей насчет того, что делать с Детьми дальше? — спросила Антея.

Бернард покачал головой.

— Даже если бы у меня и были какие-то идеи, они, скорее всего, были бы служебной тайной. Сейчас я хочу послушать, не предложит ли что-нибудь Торренс, с его знанием Детей. Я надеюсь вернуться через час или два, — добавил он, уходя.

Выйдя из дома, он машинально направился к автомобилю, но, уже взявшись за ручку, передумал. Небольшая прогулка не повредит, рассудил он и быстро зашагал по дороге.

Едва выйдя из ворот, он заметил, как невысокая женщина в голубом костюме, чуть помедлив, пошла ему навстречу. Лицо ее слегка порозовело, но двигалась она решительно. Бернард приподнял шляпу.

— Вы меня не знаете. Я мисс Лэмб, но, конечно, мы все знаем вас, полковник Уэсткотт.

Бернард слегка кивнул в ответ, думая о том, что именно и как давно мы все (надо полагать, подразумевался весь Мидвич) о нем знают, и спросил мисс Лэмб, чем он может ей помочь.

— Я по поводу Детей, полковник. Что с ними будет?

Вполне искренне Бернард ответил, что никакого решения еще не принято. Мисс Лэмб слушала, напряженно глядя ему в лицо и сложив перед собой руки в перчатках.

— Им не сделают ничего плохого, правда? — спросила она. — О, я знаю, то, что случилось прошлой ночью, — ужасно, но они не виноваты. Они еще не понимают. Они такие маленькие… Я знаю, что они выглядят вдвое старше, но ведь это не важно, правда? Они просто не понимали, что делают. Они перепугались. Да разве любой не испугался бы, если бы к его дому пришла толпа и захотела его поджечь? Мы бы все испугались. У людей должно быть право на самозащиту, и никто не вправе за это обвинять. Да если бы они пришли к моему дому, я защищалась бы чем попало, хоть топором.

Бернард в душе усомнился. Было очень непросто представить себе, как эта маленькая женщина с топором в руках противостоит целой толпе.

— Они наломали слишком много дров, — мягко напомнил он.

— Я знаю. Но когда ты мал и испуган, очень легко оказаться более жестоким, чем хотел. Когда я была маленькой, я видела такие несправедливости, которые просто жгли меня изнутри. Если бы у меня хватило сил сделать то, что мне тогда хотелось, это было бы ужасно, действительно ужасно, уверяю вас.

— К несчастью, — заметил он, — Дети такой силой обладают, и вы должны согласиться, что им нельзя позволить ею пользоваться.

— Нельзя, — согласилась она. — Но они и не станут, когда подрастут и поймут. Я уверена, что не станут. Люди говорят, что их надо отправить отсюда подальше. Но вы не сделаете этого, правда? Они такие маленькие. Я знаю, они своенравны, но они нуждаются в нас. Они не испорчены. Если они останутся здесь, мы научим их любви и благородству, докажем, что люди действительно не хотят им зла…

Она умоляюще посмотрела ему в лицо полными слез глазами, с волнением сжав руки.

Бернард посмотрел на нее с грустью, удивляясь тому, насколько должен быть слеп материнский инстинкт, чтобы эта женщина продолжала считать шесть смертей и множество серьезных ранений всего лишь результатом детских шалостей. Он почти видел стройную золотоглазую фигурку, которая полностью завладела ее сознанием. Эта женщина никогда не сможет обвинить в чем-либо ни одного из них, никогда не перестанет обожать их всех, никогда ничего не поймет. В жизни ее было только одно-единственное чудо… Ему больно было смотреть на мисс Лэмб.

От него почти ничего не зависит, объяснил Бернард ей и заверил, стараясь не пробуждать напрасных надежд, что обязательно включит в отчет все, о чем она ему говорила. Затем он попрощался с мисс Лэмб как можно мягче и пошел дальше, ощущая спиной ее тревожный укоризненный взгляд.

В поселке царила атмосфера подавленности. Люди, попадавшиеся навстречу, за исключением одной-двух беседовавших пар, казалось, были погружены в свои собственные мысли. Вокруг лужайки ходил одинокий полицейский, и видно было, что ему это до смерти надоело. Урок номер один, который Дети преподали Мидвичу — группами собираться опасно, — кажется, был усвоен. Прямой шаг к диктатуре: не удивительно, что русские не стали ждать, что еще произойдет в Гижинске.

Пройдя ярдов двадцать по Хикхэмской дороге, Бернард увидел двух Детей. Они сидели на обочине и так напряженно смотрели куда-то вверх и в сторону, что даже не заметили его приближения.

Бернард остановился и, проследив за их взглядом, в тот же момент услышал гул двигателей. Самолет был хорошо виден — серебристый крестик на фоне голубого летнего неба, он летел в сторону поселка на высоте около пяти тысяч футов. Неожиданно от него отделились пять черных точек, один за другим раскрылись пять парашютов и медленно поплыли вниз. Самолет летел дальше.

Бернард снова взглянул на Детей и заметил, как они обменялись удовлетворенными улыбками. Опять подняв взгляд, он увидел безмятежно летевший самолет, позади которого опускались пять белых пятен. Бернард отнюдь не был специалистом по авиации, но сейчас уверенно определил, что это легкий бомбардировщик дальнего действия «Кэри», экипаж которого обычно состоял из пяти человек. Он задумчиво посмотрел на двух Детей, и тут они его заметили.

Пока бомбардировщик с гудением пролетал над их головами, все трое изучающе глядели друг на друга.

— Это, — заметил Бернард, — была очень дорогая машина. Кое-кто будет очень недоволен ее потерей.

— Это только предупреждение. Но они, вероятно, потеряют еще не одну, пока не поверят, — сказал мальчик.

— Да, вероятно. Слишком уж необычный способ общения. — Бернард замолчал, продолжая их разглядывать. — Вам не нравится, когда над вами летают самолеты, верно?

— Да, — согласился мальчик.

— Могу понять, — кивнул Бернард. — Но скажите, почему ваши предупреждения всегда так суровы? Почему вы всегда заходите дальше, чем это необходимо?

— Мы могли заставить их разбиться, — сказала девочка.

— Знаю. И благодарен за то, что вы этого не сделали. Но разве не было достаточно заставить их повернуть назад? Почему вы всегда действуете так круто?

— Это больше впечатляет. Мы можем долго поворачивать самолеты, прежде чем поймут, что это делаем именно мы. Но если они каждый раз будут терять по самолету, то сообразят быстрее, — сказал мальчик.

— Понятно. Полагаю, то же самое можно сказать и о вчерашнем вечере. Вам показалось недостаточным просто повернуть толпу назад, — предположил Бернард.

— А вы как думаете? — спросил мальчик.

— По-моему, это зависит от того, как это было сделано. Наверняка не было никакой необходимости заставлять людей избивать друг друга до смерти. Я хочу сказать, что даже с чисто практической точки зрения не следовало заходить настолько далеко — это только усиливает гнев и ненависть.

— И страх тоже, — добавил мальчик.

— Вы хотите внушить страх? Зачем? — спросил Бернард.

— Страх не цель, а средство, — сказал мальчик. — Используя его, мы получаем инициативу, а владея ею, сможем проводить свою линию. — Он твердо и решительно взглянул на Бернарда своими золотыми глазами. — Рано или поздно, — объяснил он, — вы попытаетесь нас уничтожить. Что бы мы ни делали, вы захотите убить нас. Но кто сказал, что инициатива должна принадлежать вам?

Мальчик говорил совершенно спокойно, но слова его буквально вонзались Бернарду в мозг. Он, ошеломленный, слышал взрослого человека, видел перед собой шестнадцатилетнего подростка и знал, что мальчику всего девять лет.

— На какое-то мгновение, — рассказывал он позже, — меня это просто захлестнуло. Я был на грани паники. Эта комбинация ребенка и взрослого показалась исполненной какого-то жуткого значения… почти оскорблением… Сейчас это уже не воспринимается так остро, но в тот момент для меня это было открытием, и, Боже мой, я испугался… Я вдруг увидел их одновременно с двух сторон: каждый в отдельности — еще ребенок; все вместе — взрослый, способный беседовать со мной на моем собственном уровне…

По Бернарду это было видно и сейчас.

— Не нужно нас бояться, — сказал мальчик. — Мы хотим с вами поговорить.

Бернард взял себя в руки. Он осторожно присел на обочину рядом с ними и постарался заставить свой голос звучать ровно.

— Вряд ли кто-то собирается вас убивать, — сказал он. — Конечно, если вы будете продолжать совершать такие же поступки, как в последнее время, вас возненавидят и будут мстить. Или — можно сказать и так — люди будут защищать себя от вас. Но если вы перестанете вредить… — Бернард пожал плечами. — Неужели вы нас так ненавидите? Если нет, то мы наверняка сможем договориться…

Мальчик покачал головой.

— Вы ведете разговор в неверной плоскости. Это не вопрос любви или ненависти. Они значения не имеют. И никакие переговоры ничего не решат. Дело в биологической необходимости. Вы обязательно попытаетесь убить нас, потому что иначе вам придет конец. — Он помолчал, подчеркивая свои слова, потом продолжил: — Некоторые из ваших политиков, которые знают о нас, уже наверняка прикидывают — а не решить ли проблему так же, как это сделали русские?

— Так вы знаете об этом?

— Конечно. Пока Дети в Гижинске были живы, нам незачем было беспокоиться о себе, но когда они погибли, произошли две вещи: во-первых, было нарушено равновесие; а во-вторых, мы поняли, что русские не нарушили бы равновесия, если бы не сочли, что колония Детей — больше угроза, чем потенциальная ценность. Биологическая необходимость неумолима. Русские это сделали по политическим причинам; вы, несомненно, поступите аналогично. Эскимосы руководствовались примитивным инстинктом, но результат тот же.

Вам, однако, будет труднее. В России любой человек существует только для того, чтобы служить государству; если он противопоставляет себя государству, он изменник, а защита от изменников, как от отдельных людей, так и от групп, — долг любого общества. Так что в данном случае биологический долг совпадает с политическим. Но у вас считают, что государство существует для того, чтобы служить индивидуумам, из которых состоит общество. Поэтому вашу совесть будет мучить мысль о нарушении наших «прав».

Первая опасность для нас уже миновала. Она возникла, когда вы впервые узнали об акции, предпринятой русскими против своих Детей. Решительный человек мог быстро организовать здесь похожий «несчастный случай». Наше существование держалось в тайне, и все это можно было устроить ловко и без особых проблем. Теперь, однако, это невозможно. Люди в Трейнской больнице уже рассказали о нас; после прошлой ночи разговоры и слухи, вероятно, идут по всей округе. У вас уже нет возможности организовать убедительный «несчастный случай». Так что же вы собираетесь предпринять, чтобы нас ликвидировать?

Бернард покачал головой.

— Послушай, — сказал он, — давай рассматривать этот вопрос с более цивилизованной точки зрения — в конце концов, мы в цивилизованной стране, и она славится своим умением находить компромиссы. Твоя железная уверенность в том, что соглашение между нами невозможно, меня не убеждает.

На этот раз ответила девочка:

— Дело не в цивилизованности, — сказала девочка, — суть конфликта примитивна. Если мы будем существовать, то будем доминировать над вами во всем — это ясно и неизбежно. Согласитесь ли вы оказаться в положении низшей формы жизни и без борьбы начать свой путь к вымиранию? Не думаю, что вы уже смирились. Кроме того, здесь есть и политический аспект: может ли любое государство, каким бы терпимым оно ни было, дать приют меньшинству, которое постоянно накапливает свою мощь и держать которое под контролем оно, государство, не в силах? Ответ, естественно, отрицательный.

Что же вы намерены делать? Похоже, на какое-то время мы в безопасности. Примитивные личности, толпа, пойдут на поводу своих инстинктов — пример мы наблюдали прошлой ночью, — они просто захотят нас уничтожить. Более либеральные, благоразумные и религиозные граждане будут без конца обсуждать этические проблемы. Полностью отрицать любые насильственные действия станут идеалисты — истинные и мнимые: множество людей, которые провозглашают идеалы и согласятся оставить в удел потомкам рабство и нищету, лишь бы им самим позволили плодить в своих тетрадочках описания возвышенных видов у райских врат.

Кроме того, пока ваши правые упорно толкают правительство к принятию решительных мер, ваши левые видят в этом шанс приобрести политический капитал для своих партий и попытаться свалить правительство. Их лидеры будут защищать наши права, отстаивать наши интересы во имя «всеобщей справедливости»; для них мы будем детьми и преследуемым меньшинством. Потом некоторые из них сообразят, что проблема действительно серьезна, и если они хотят победить на выборах, то пора перейти от политики добросердечия к более прохладному отношению; и вся эта реклама абстрактной справедливости и истинных добродетелей сойдет на нет.

— Кажется, вы не слишком высокого мнения о наших политиках, — заметил Бернард.

Девочка пожала плечами.

— Как заведомо господствующий вид, вы можете позволить себе утратить чувство реальности и забавляться абстракциями, — ответила она. — Политики долго будут спорить друг с другом, но рано или поздно они поймут, что проблема взаимоотношений с более развитыми видами очень не проста, а со временем станет еще сложнее. И рано или поздно они захотят нанести нам удар. Но прошлой ночью мы уже показали, что случится с солдатами, если их пошлют против нас. Если вы пошлете самолет, он разобьется. Да, вы можете применить артиллерию, как русские, или управляемые снаряды, на электронику которых мы повлиять не можем. Но если вы это сделаете, вы не сможете убить только нас, вам придется убить и всех людей в поселке. Вам потребуется довольно много времени, даже чтобы задуматься над подобной акцией, но если уж она будет проведена, то какое правительство и в какой стране удержится после подобного уничтожения невинных, пусть даже во имя такой цели? Не только партия, санкционировавшая убийство, прекратит свое существование, но и лидеров ее линчуют — во искупление…

Девочка замолчала, и мальчик продолжил:

— Детали могут меняться, но нечто в этом роде неизбежно, если вы осознаете, какую угрозу мы представляем. Можно с легкостью представить себе забавную ситуацию, когда политики будут бороться за то, чтобы остаться в стороне, вместо того чтобы предпринять против нас какие-то действия. — Он помолчал, задумчиво глядя вдаль, а потом добавил: — Вот так. Ни вы, ни мы не желаем, чтобы подобное произошло; или, можно сказать, что у всех нас одно желание — выжить. Все мы — игрушки в руках Ее Величества Жизни. Она сделала вас сильными количественно, но у вас недоразвит мозг; нас она снабдила развитым мозгом, но мы слабы физически. Теперь она натравила нас друг на друга, чтобы посмотреть, что из этого получится. Наверное, с любой стороны это выглядит жестоко, но жестокость так же стара, как сама жизнь. Мы постепенно совершенствуемся; юмор и сострадание — очень недавние изобретения, которые появились лишь вместе с человеком; они еще не вполне сформировались, но обещают многое. — Мальчик улыбнулся. — Это Зеллаби, почти дословно. Наш первый учитель. — И продолжил: — Этой силе невозможно сопротивляться. У нее свои кровавые развлечения. Однако вполне возможно, что нам удастся оттянуть срок генерального сражения. Вот об этом мы и хотели бы с вами поговорить…