Девчонки - Уроки любви

Мы зашли в «Макдоналдс» в торговом центре. Тоби настоял на том, чтобы купить нам по коле и по порции картошки. Я подумала о Грейс – как она была бы счастлива попробовать картошку в «Макдоналдсе»! Когда мы уселись за столик в дальнем углу, Тоби открыл рюкзак. Там и вправду были учебники и две тетрадки.

– Ну вот, давай я тебе объясню несколько основных математических правил. Я, конечно, не какой-нибудь суперзнаток, но постараюсь помочь, чем могу.

– Не надо, пожалуйста, – сказала я. – То есть спасибо тебе, конечно, но я ненавижу математику. Мне не хочется ею заниматься.

– Но когда-нибудь ты должна будешь с ней разобраться.

– Зачем? Я и так разбираюсь достаточно. Сколько нас за столиком? Двое. Сколько у нас стаканов с колой? Два. Сколько осталось картошки? – Я взяла себе горсточку. – Уже не много.

– Ты совсем не такая, как другие девчонки, Пру. Ты для меня правда много значишь.

– Только не заводись про все это. Давай я лучше помогу тебе с чтением, раз уж тебе так хочется. Доставай книжку.

Он достал кошмарный комикс для начинающих читателей – крупный шрифт, аляповатые картинки с карикатурными подростками, шаблонные фразы и устаревший молодежный сленг.

– О господи! – фыркнула я.

– Я не виноват. Этот еще поприличнее, чем другие – «Питер и Джейн» или «Пэт, чертова собака».

– Ну тогда поехали. «Большой матч». Вперед!

– Я чувствую себя идиотом. Ну ладно. «Боль-шой матч». Зачем «т» в слове «матч»? Это же глупо. «Боль-шой матч».

– Это ты уже прочел. И я прочла. Продолжай.

Он продолжил, и я только тут поняла, насколько у него плохо с чтением. Я-то думала, он просто будет запинаться на длинных словах или путать похожие, как делала Грейс лет в пять-шесть. Но Тоби все еще был на гораздо более примитивной стадии – он запинался на каждом слове. Казалось, буквы у него перед глазами разрастаются в высокие деревья и он бродит по дремучему лесу, не находя выхода.

Я сидела и слушала. Помогала ему, когда он окончательно запутывался, подсказывала, иногда читала вслух целую фразу. Я говорила мягким, ровным, ободряющим голосом, которым привыкла успокаивать отца. У Тоби характер был куда лучше. Он все время извинялся, благодарил меня и приговаривал, что я прирожденный учитель. Он думал, я такая добрая, потому что искренне хочу ему помочь, а я чувствовала внутри утомление, злость, скуку. Мне приходилось крепко сжимать губы, чтобы не заорать на него.

Когда он наконец добрался до конца и «Бил-ли на-ко-нец ку-пил би-ле-ты на Большой матч», мы оба завопили от радости, как будто Тоби забил гол.

– Вот это да! Я первый раз дочитал книжку до конца!

Он сиял от гордости за свое достижение, хотя «Большой матч» трудно было назвать книжкой и к тому же я подсказала ему половину слов.

– Все благодаря тебе! – сказал он и пожал мне руку.

Я поскорее вырвалась. Мне было теперь неприятно, чтобы еще кто-то дотрагивался до моей руки. Я поспешно сунула ее в пакетик с картошкой, как будто нашаривая последние крошки.

– Давай возьмем еще! И по гамбургеру! Или ты предпочитаешь мороженое?

– Нет, спасибо, я правда больше ничего не хочу, – сказала я. – Мне пора идти. Я должна помочь маме в магазине.

– Она сказала, что справится без тебя. Посиди еще! Давай теперь займемся твоей математикой.

– Я же сказала: нет!

– Ну давай тогда прошвырнемся по торговому центру. Куда хочешь, даже в магазины одежды.

– Мне нет смысла ходить по магазинам одежды. У меня все равно нет денег ни на что приличное.

– Я думал, девчонки любят просто пойти посмотреть. Рита готова часами торчать в «New Look» и «TopShop».

Я невольно схватилась за свой чудовищный свитер:

– Я знаю, что у меня дикий вид.

– Ничего подобного. Мне очень нравится, как ты выглядишь. Ты не скучная, как другие девчонки, у тебя свой стиль.

– Ну да – наполовину с благотворительного базара, наполовину – мамино рукоделье, – откликнулась я.

И все же мне было приятно это слышать. Может быть, Рэкс тоже так думает. Интересно, заходит он иногда с женой и детьми в «Макдоналдс» во время субботних закупок? Мне так хотелось его увидеть! А потом, если бы он застал меня здесь с Тоби, он бы понял, что не такая уж я унылая дурочка Пруденс, у которой нет друзей.

Пожалуй, я могу теперь считать Тоби своим другом, если только он не будет претендовать на большее.

Мы побродили еще с полчаса по торговому центру, но особого удовольствия мне это не доставило. Тоби очень старался мне угодить, держась на полшага сзади, чтобы я выбирала, куда мне хочется зайти. Я не знала, в какие магазины заходить, сколько времени таращиться на разнообразные тряпки, какие манекены покрутить с заинтересованным видом. Все это было так фальшиво и неловко. Зато я очень старалась поддерживать оживленную беседу. Тоби по большей части отвечал односложно. Вероятно, он привык к простым коротким словам, как в этом несчастном комиксе.

13

Я, видимо, обречена учить людей читать. Это было утомительно с Тоби, но с отцом еще хуже. Он явно был в ярости, что я не пришла в пятницу. Ему хотелось устроить мне допрос, но язык по-прежнему его не слушался. Наконец ему удалось выговорить невнятное: «Дети… Не! Нет!» Я прекрасно понимала, что он запрещает мне когда-либо впредь сидеть с детьми, но притворилась недогадливой.

– Да, папа, я просто решила, что пора мне уже подрабатывать себе на карманные расходы. Я рада, что ты это одобряешь.

Отец дошел уже до белого каления и стремился быть понятым во что бы то ни стало. Он колотил по кровати левой рукой и даже слабо шевельнул правой.

– Бернард, смотри-ка, ты скоро сможешь нормально двигаться! – воскликнула мама, гладя его больную руку.

Отец не дал себя отвлечь.

– Дети… нет… нет… нет! – твердил он.

– Да, папа. Гарри и Лили – дети, мальчик и девочка. Они иногда капризничают, но я умею с ними справляться. Так что можешь звать меня Мэри Поппинс.

Отец, похоже, хотел назвать меня по-разному, но только не Мэри Поппинс. Но тут я достала свое собрание отрывков из его Великого произведения. Пока я читала первую строчку, отец лежал неподвижно. Он слушал, чуть вскинув голову и поджав губы, так что рот у него перестал кривиться. Он выглядел почти как до болезни.

– А теперь ты сам попробуй почитать, папа.

Он протянул левую руку за книжкой, прочистил горло и внятно, с выражением, произнес первые четыре слова. Я решила, что произошло чудо, к отцу вернулись все его способности и меня наконец перестанет мучить чувство вины. Но тут он запнулся, повторил то же самое и не мог двинуться дальше, как ни старался. Весь его magnumopus свелся к четырем словам: «Я, Бернард Кинг, полагаю…»

Его глаза наполнились слезами.

– Ой, Пру, не расстраивай папу. Убери это лучше, – прошептала мама.

– Не волнуйся, папа, скоро у тебя получится прочесть все. А пока я тебе почитаю, хочешь?

Отец кивнул, и я стала читать. Сперва он дергался и сопел, но потом весь сосредоточился и начал слушать. Грейс зевала, крутила пальцами и незаметно подавала самой себе Ижки-Фижкины знаки. Мама сердито покосилась на нее, как будто Грейс вертится в церкви. Сама она сидела с выражением благочестивой сосредоточенности на лице, но взгляд ее бродил по всей комнате. Я знала, что она думает о папиной стирке, о том, что приготовить нам к чаю, о счетах и угрозах судом в нашей почте.

Я читала дальше, произнося сложные периоды с отцовской интонацией. Иногда я даже вставляла отцовское покашливание или отцовское фырканье. Мама смотрела в пространство. Грейс посапывала. Отец постепенно тоже стал ровно посапывать. Он спал и храпел во сне. Его великое произведение подействовало на всех, как колыбельная на усталых малышей.

Я оставила свое сокращенное издание на тумбочке у его кровати. Думала, отцу будет приятно на него взглянуть, но когда мы пришли к нему в воскресенье, рукописи не было. Я спросила, куда она делась, но отец посмотрел непонимающе и покачал головой. Вот чем кончились мои усилия любви. Видимо, уборщица выбросила листки в мусор, а отец ничего об этом не помнил.

Я собиралась сделать побольше таких выписок и украсить их акварельными иллюстрациями, но теперь решила, что не стоит.

Воскресный вечер я провела у себя в комнате, сооружая сюрреалистическую скульптуру на основе нашего старого кукольного домика. Я сделала человечка из папье-маше, нарочно слишком большого для домика. Руки у него торчали из дверей, голова – из трубы, но вырваться из домика он не мог, как бы ни старался. Из старых варежек я сделала толстую пушистую мышь, а из отрезанных пальчиков пару маленьких мышат. На шее у человечка был ошейник. Толстая мышь крепко держала в лапах поводок. Мышата вскарабкались ему на плечи и пищали в уши.

Грейс подошла ко мне и заглянула через плечо.

– Здорово, но странно, – сказала она. – Как в книжке про Алису. Это Алиса?

Отец однажды увидел на толкучке книжку, которую он принял за первое издание «Алисы в стране чудес», и решил, что выручит за нее целое состояние. Конечно, это было не первое издание, а просто «Алиса» с картинками, гораздо более позднего времени, и никакой особой ценности книжка не имела. Отец не мог видеть ее на полке в магазине и отдал мне вместо раскраски.

– Да, это Алиса, – сказала я.

Как можно быть такой дурой! Неужели я способна изобразить Алису с бородкой?

– Это вам задали?

– Вроде того.

– А другие уроки ты сделала?

– Нет.

– Может, тебе лучше этим заняться?

– Не хочу.

– У тебя будут неприятности.

– Наплевать.

Неприятности в понедельник у меня действительно были, но не из-за уроков. Я пришла в школу рано и бродила по двору, время от времени останавливаясь у рисовального корпуса. Я надеялась, вдруг Рэкс тоже приехал рано, но в кабинете рисования было темно. Я вздохнула и побрела обратно к главному зданию. В понедельник у нас нет рисования, зато меня ожидали ненавистные дополнительные по математике в Лаборатории Успеха.

Я с тоской посмотрела на калитку; подумывая, не удрать ли. В этот момент в нее вошла Рита с Эми, Меган и Джесс. Рита встряхивала головой и возмущенно жаловалась на что-то подружкам. Потом подняла голову, увидела кого-то и помчалась к нему с искаженным злобой лицом. Я оглянулась. За моей спиной никого не было. Она злилась на меня.

– Ах ты свинья! Подлая, лживая, коварная свинья! – заорала она мне в лицо, брызгая слюной.

Я отступила на шаг.

– И не смей от меня убегать! – Она вцепилась мне в волосы и потянула.

– Прекрати! Убери руки! Ты что, с ума сошла? – крикнула я.

– Это ты сошла с ума, если думаешь, что тебе сойдет с рук уводить у меня мальчика!

– Да не уводила я твоего дурацкого мальчика. – Я тряхнула головой, пытаясь вырваться от нее.

– Врешь! Я тебя видела с ним в «Макдоналдсе», – сказала Эми. – Вы сидели в дальнем углу, и ты притиснулась к нему, только что не на колени, и слушала, не отводя глаз.

– Я слушала, как он читает.

– Сейчас я тебе почитаю! – завопила Рита. Ты как пришла в школу в своих дурацких платьях и развратном белье, так и стала его у меня уводить. Да как ты смеешь! Мы с Тоби встречаемся с восьмого класса! Вся школа знает, что он мой.

– Да твой он, твой. Мне он не нужен, – заверила я. – Он мне ни капельки не нравится.

– Что? Тоби – единственный классный парень во всей параллели. Он всем нравится!

– Всем, кроме меня. Так что зря ты так разоралась. Я его у тебя не отнимаю.

– Ты прекрасно знаешь, что он со мной порвал! – Рига разрыдалась.

До этого Эми, Меган и Джесс подзуживали подругу, радуясь драке, но теперь они успокоительно захлопали крыльями, как наседки.

– Он мне сказал, что между нами все кончено. Что он мне по-прежнему друг, но больше меня не любит. Он не хотел ничего рассказывать, но я из него вытянула. Это все из-за тебя, Пруденс Кинг!

Все девчонки посмотрели на меня с укоризной.

– Я ничего не делала! – сказала я.

– Он говорит, что вы с ним разговаривали, что ты ему много рассказала. Что ты ему наговорила?

– Ничего! То есть ничего особенного. Слушай, Рита, я, честное слово, не знала, что он собирается с тобой порвать. Я в этом не виновата.

Я старалась говорить спокойно и вразумительно, но сердце у меня колотилось. Может быть, я все же была немного виновата? На Риту страшно было смотреть – по щекам у нее ручьями катились слезы, из носа потекло. И все еще уставились на нее…

Я протянула ей руку:

– Мне правда жаль, что так вышло!

Она взглянула на меня, и лицо ее исказилось.

– Не смей меня жалеть! – выкрикнула она, размахнулась и ударила меня по щеке.

Я ответила тем же.

– Дерутся, дерутся! – орали девчонки.

Мы с Ритой набросились друг на друга, царапаясь, вцепляясь друг другу в волосы, раздирая одежду, и наконец обе упали и покатились по полу дерущимся клубком.

– Пруденс Кинг, Рита Роджерс, прекратите сию минуту!

Это была мисс Уилмотт. Одной рукой она схватила за запястье Риту, другой меня и растащила в разные стороны.

– Да что с вами случилось? Дерутся, как беспризорники! Это в десятом-то классе. Не знаю, как и назвать такое поведение.

– Пру увела у Риты мальчика, мисс Уилмотт, – объяснила Эми. – Это все Пру виновата.

– Мне не важно, кто виноват. Я никому не позволю в Вентворте такого безобразного поведения, а уж тем более из-за мальчиков. Идите приведите себя в порядок, девочки, а потом подходите к моему кабинету и стойте перед дверью. Вы обе будете наказаны.

Мы простояли перед дверью ее кабинета все утро – я с одной стороны, Рита с другой – в знак публичного осуждения. Нам было не велено смотреть друг на друга, но, бросив на Риту быстрый взгляд, я всякий раз замечала, что она плачет.

Меня это стояние не особо удручало – все лучше, чем математика. Конечно, жаль, что нельзя при этом читать книжку, но тут уж ничего не поделаешь. Вместо этого я вела про себя длинные разговоры с Джейн. Говорить с Товией мне не хотелось. Я предпочитала держаться подальше от всех мальчиков, даже воображаемых.

Время от времени раздавался звонок, и по коридору проносились ватаги школьников. Они глядели на Риту, глядели на меня. Ритины подружки явно не молчали. По мрачным взглядам, бросаемым на меня, было ясно, на чьей стороне общественное мнение.

Класс 10 ПЛ проследовал мимо нас на урок музыки в актовом зале. Ребята подталкивали друг друга локтями и оглядывались на нас. Девчонки шипели в мою сторону «шлюха, шлюха, шлюха» как заклинание. Мальчишки улюлюкали, ржали и петушились, в восторге от того, что девчонки передрались из-за их товарища. Единственный мальчик, понуро бредший сзади с опущенной головой, был Тоби.

Он с тревогой взглянул на меня, проходя мимо, и сказал одними губами «прости».

Я опустила голову и смотрела в пол, не желая отвечать. Он постоял возле меня минуту-другую и пошел дальше. Я так и не подняла глаз, как будто решила выучить наизусть узор паркета. Возле Риты он тоже задержался. Ее всхлипывания стали громче.

Я упорно смотрела в пол. Потом раздались еще шаги и остановились передо мной. Я увидела черные парусиновые туфли и черные джинсы и подняла глаза. Это был Рэкс. Он склонил голову набок и приподнял бровь.

– Публичное осуждение? – спросил он.

Я кивнула. Он поцокал языком, показывая, что не принимает этого всерьез. Мне очень хотелось с ним поговорить, но не при Рите. Рэкс понял, сочувственно улыбнулся мне и пошел своей дорогой. Рите он тоже дружелюбно кивнул, но не так, как мне.

Я смотрела ему вслед, пока он шел по коридору. У поворота Рэкс обернулся и помахал мне рукой.

Я с нетерпением ждала урока рисования во вторник, когда можно будет с ним поговорить. Я старательно трудилась над натюрмортом, кладя тени и световые блики. Рита держалась от меня подальше, но Эми, Меган и Джесс норовили зайти сзади и толкнуть мою руку. Я уже научилась откладывать кисточку при их приближении.

Даже Маргарет была теперь против меня. Она подошла и заглянула мне через плечо.

– Ты думаешь, ты у нас великая художница, Пруденс Шлюха, но картинка твоя – дрянь.

Сара никаких гадостей не говорила, но и не улыбалась мне больше. Они все решили меня ненавидеть. Даже Тоби держался теперь на расстоянии. Впрочем, я ему достаточно ясно дала понять, что не желаю с ним разговаривать.

Рэкс, похоже, ничего не замечал. Он и меня, похоже, не замечал, лишь изредка бросал на ходу короткое замечание или совет:

– Попробуй добавить сюда немного белил…

– Ты уверена, что эта тень действительно черная? Из каких еще цветов она состоит?

– Может быть, стоит просто наметить названия книг, а не выписывать каждую букву?

Я слушала, кивала, выполняла его указания, но внутри вся помертвела. Почему он не хочет со мной разговаривать? Со всеми остальными он болтал подолгу, и не только о рисовании. С мальчишками он говорил о футболе, с девочками – о рок-группах. Он целых десять минут оживленно беседовал с Ритой и Эми. Я не слышала, что он им говорил, но очевидно, что-то забавное, потому что они все время хихикали. Рита оставила свой несчастный убитый вид и весело смеялась и шутила с ним, хлопая длинными накрашенными ресницами.

Может быть, и Рэкс решил принять сторону Риты. Может быть, он решил, что я нарочно увела у нее Тоби. Может быть, он теперь тоже ненавидит меня, как все остальные.

Я согнулась над своим натюрмортом, расплывавшимся у меня перед глазами. Остаток урока я сосредоточенно старалась не заплакать. Как только прозвенел звонок, я швырнула кисточку, даже не помыв ее, схватила портфель и бросилась к двери.

Я была уже во дворе, когда Рэкс громко окликнул меня:

– Пру! Пру Кинг, а ну вернись!

Я чуть не бросилась наутек, но все же одумалась и медленно побрела обратно.

– Ты знаешь, что нельзя просто бросать кисточку, не помыв! – сказал Рэкс. – Вот не ожидал от тебя! Раз так, ты еще поможешь мне вымыть все банки.

– Так тебе и надо, шлюха! – хмыкнула Рита, а Эми, Меган и Джесс скорчили мне рожи.

Я повернулась спиной ко всем и стала мыть кисти в раковине. По щекам у меня неудержимо струились слезы.

– Эй, ты там не плачешь? – спросил Рэкс. – Пру, ты что, подумала, что я правда на тебя рассердился?

Я кивнула, и слезы хлынули теперь потоком.

– Перестань! – Он взял полотенце и осторожно промокнул мне глаза. – Ой! Теперь у тебя черная краска вокруг глаз! Еще немного, и ты будешь выглядеть как Милая Рита.

– Милая Рита?

– Это песенка «Битлз». – Он пропел строчку оттуда. – Объясни толком, что там у вас случилось с Ритой? Почему они все от тебя шарахаются, как от бубонной чумы?

– Они думают, что я увела Тоби у Риты.

– А ты его увела?

– Нет! То есть не взаправду. Я ходила с ним в «Макдоналдс», но только чтобы помочь ему с чтением. Это он придумал!

– Не сомневаюсь. И теперь тебя, стало быть, все не любят.

– Они меня и раньше не особенно любили, а теперь просто ненавидят. Я подумала, что и вы тоже, потому что вы со мной почти не разговаривали, зато возле Риты простояли целую вечность.

– Я просто подумал, что, если я начну сейчас в очередной раз расхваливать твои художественные таланты, это не прибавит тебе популярности. Чем я могу помочь тебе, Пру? Хочешь, поговорю с мисс Уилмотт?

– Нет!

– А с твоей классной руководительницей?

– Ни за что!

– А еще у нас собираются устроить какую-то консультацию для учеников – это одно из новшеств мисс Уилмотт. Ты могла бы поговорить с ними.

– Спасибо, но я не хочу ни с кем говорить, – сказала я, споласкивая раковину. – Все в порядке. Они меня не волнуют.

– Но ты плакала.

– Я плакала, потому что думала, что вы на меня сердитесь.

– Я на тебя не сержусь. – Рэкс помолчал немного. – Куда уж там.

И начал, не глядя на меня, с шумом расставлять по местам коробки с красками.

– Ну что, придешь в пятницу снова посидеть с детьми? – спросил он затем.

– С удовольствием.

– Тогда назначаем свидание.

Пятницы постепенно становились похожи на настоящие свидания. Я бегом неслась домой и напускала ванну. Мама ворчала насчет расхода горячей воды, но я не обращала внимания. Как бы мне хотелось иметь настоящую пену для ванн, душистое мыло, хороший шампунь! Мама покупала только самое дешевое хозяйственное мыло и пыталась заставить нас мыть волосы жидкостью для мытья посуды, пока я не заявила решительный протест.

Потом я начинала искать, что бы надеть. Как мне хотелось иметь что-нибудь приличное! На деньги, полученные за сидение с детьми, я смогла купить зеленую юбку и джемпер, а мама отыскала на толкучке белую мальчишескую рубашку, так что я теперь одевалась в школу более или менее по форме. (Грейс тоже повезло. У Фижки была страшно толстая двоюродная сестра в одиннадцатом классе, и она отдала Грейс свою старую форму, из которой давно выросла.)

К Рэксу я обычно надевала школьную юбку, черный свитер с толкучки, необычные колготки в черную и зеленую полоску из магазина «Всё по 99 пенсов» и те самые разрисованные черные туфли. Прически я делала разные: косы с вплетенными бусинами; забавные хвостики, перевязанные черной бархатной ленточкой; распущенные волосы, свисающие на спину, а по бокам заколотые невидимками с бабочками. Настоящей косметики у меня не было, но я экспериментировала с акварелью, обводя глаза лиловой тенью. Однажды я нарисовала у себя на мочках ушей маленькие голубые звездочки, в другой раз – роскошный зеленый с белым браслет. Мама пришла в ужас.

– Господи помилуй, это выглядит как татуировка, – волновалась она. – Что подумает о тебе твой учитель?

Рэксу, похоже, нравилось, как я выгляжу. Он всегда замечал и хвалил очередную импровизацию, хотя однажды сказал, что по-прежнему питает симпатию к платью в красно-белую клетку.

В следующий раз я пришла в этом платье с красной кофтой и красной пластмассовой розочкой в волосах, намазав губы алой краской. Я попыталась накрасить и щеки, но получилось до того похоже на матрешку, что я все смыла. Впрочем, румяна мне были явно не нужны. Я и так все время вспыхивала, разговаривая с Рэксом.

Дети ко мне привыкли. Мне уже не приходилось подкупать Гарри сладостями. Я играла с ним в Груффало, придумывая дополнительные приключения, а иногда рисовала ему картинки с его любимыми эпизодами. Лили была еще мала для сказок, но мы с ней играли в кукушку: я пряталась за подушку и кричала оттуда «ку-ку», а она весело смеялась.

– Ты умеешь находить подход к детям, Пру, – сказала Марианна. – Они тебя так любят!

Похоже, Марианна меня тоже любила. Собираясь, она болтала со мной о диетах, прическах и нарядах. Я думала о своем под ее трескотню, но моментально включалась, стоило ей упомянуть Рэкса. Она всегда говорила о нем пренебрежительно, со вздохом, как о глупом ребенке.

– Было бы гораздо больше толку, если бы он сидел с детьми, а я вернулась на свое место бухгалтера. Но он такой бестолковый, что не справится. Дети вертят им, как хотят, особенно Гарри. Не знаю уж, как он справляется в школе.

– Он великолепный учитель. Его все обожают, – сказала я.

– Да брось ты, Пру! Я уверена, что все над ним издеваются. Это такая глупость – тратить свое время на школу, не говоря уж о том, что зарплата мизерная. В рекламном агентстве он зарабатывал вдвое больше – нет, втрое. Но ему, видишь ли, хотелось чего-то более творческого, хоть я, убей бог, не понимаю, что творческого в том, чтобы раздавать баночки с краской куче скучающих подростков. Прости, Пру, я не имела в виду тебя. Я знаю, что у тебя талант к рисованию – Кит мне все уши прожужжал.

– Правда? – жадно спросила я.

– Ты сама знаешь, что он от тебя в восторге, – сказала Марианна.

Я на это надеялась, но мне хотелось услышать это от нее. Хотя я испытывала при этом смешанное чувство, страдая от нечистой совести. Судя по всему, Марианна не догадывалась о моих чувствах к Рэксу и разговаривала со мной так, как будто я была ее подругой.

– Как мило с твоей стороны, что ты согласилась сидеть с детьми постоянно, Пру! А то мы с Китом вообще отвыкли ходить куда-нибудь вместе. Мы вроде ничего особенного и не делаем, но нам обоим от этого легче. У меня есть повод немного принарядиться и снова почувствовать себя человеком, и Кита это бодрит. Я знаю, в школе он всегда делает бодрый вид, но на самом деле настроение у него в последнее время было очень угнетенное. Это началось еще до рождения Лили. Он в этом ни разу не признался, даже мне, но у него случались такие приступы хандры… А сейчас он воспрянул духом и стал похож на прежнего Кита. – Марианна вздохнула. – Радуйся своей молодости и свободе, Пру.

Я вежливо кивнула, хотя мне не хотелось быть ни молодой, ни свободной.

Рэкс при Марианне и детях почти не говорил со мной. Все наши разговоры происходили в машине по пути домой. У нас было десять минут вдвоем, иногда двадцать, если мы еще немного болтали в машине около нашего магазина.

Мы говорили о живописи, о книгах. Рэкс советовал мне прочитать то или другое, и я складывала его указания в свой экземпляр «Джейн Эйр». У меня скопилась уже целая коллекция чеков из супермаркета и оберток от «Кэдбери», которыми я дорожила больше всего на свете, потому что они были исписаны его красивым ровным почерком. Но самые лучшие разговоры случались у нас, когда Рэкс забывал, что он мой учитель, и рассказывал о себе. О своей нынешней жизни он говорить избегал, зато охотно вспоминал детство.

Он рассказывал, как в первый раз получил в подарок набор фломастеров и часами просиживал за кухонным столом, раскрашивая морской пейзаж – большие синие волны с белыми гребешками пены, красные лодочки и чайки в виде галочек между лучами желтого солнца. Себя он изобразил стоящим на скале с огромным клубничным мороженым в шоколадной глазури. Его мама отправила эту картинку на конкурс детских рисунков, и он занял второе место.

– А первое место занял другой мальчик из нашей школы, и меня это страшно расстроило. Я старался при нем не показывать виду, но дома плакал – представляешь, какая трагедия?

– Это очень понятно.

– Мама тоже понимала и оправила мою картинку в специальную рамку. Она, кажется, до сих пор висит у нее на кухне.

– А другие ваши картины, то, что вы писали в институте или после, у нее тоже висят?

– Нет, мама, по-моему, думает, что после семилетнего возраста я ужасно деградировал. Возможно, она права.

– А клубничное мороженое в шоколадной глазури вы no-прежнему любите?

– Еще бы!

И мы стали обсуждать любимые блюда. Рэкс был поражен, что я ни разу не пробовала ни пиццу, ни чоп-суэй, ни курицу по-индийски.

– Надо будет тебя как-нибудь угостить, – сказал он.

– Да, пожалуйста.

Я все надеялась, что он назначит определенное время, но он, видимо, просто шутил. Он иногда разговаривал со мной, как с ребенком, как будто я была ненамного старше Гарри. Я старалась держаться по-взрослому, но иногда он меня поддразнивал за слишком литературную фразу или заученную позу.

– Не смейтесь надо мной, – говорила я уязвленно.

– Да я и не смеюсь. Я только так, немножко.

– Я просто стараюсь произвести на вас впечатление.

– Можешь не стараться, Пру. У тебя уже получилось.

– Правда?

– Ты такой смешной ребенок.

– Я не смешная. И не ребенок, – бросила я, выпархивая из машины.

– Эй! Ты теперь уйдешь обиженная? – Он опустил окно.

– Кто здесь обиженный? – сказала я, просовывая голову внутрь, – Во всяком случае не я.

И я изобразила на прощание воздушный поцелуй.

Я до него не дотронулась. Это был просто такой глупый жест. Он мог не принимать его всерьез – хотя мне хотелось, чтобы принял.

На этот раз, везя меня домой, Рэкс был отнюдь не так разговорчив. Я изо всех сил старалась завести интересную беседу, но он ни на что не откликался. Мы доехали до моего дома очень быстро.

– А может, вы остановите машину не прямо у магазина? – сказала я. – А то мама удивится, почему я сразу не иду в дом.

– А почему бы тебе сразу не идти в дом? – спросил Рэкс.

– Потому что я хочу поговорить с вами!

– Я знаю. Я тоже хочу с тобой поговорить, Пру. Но… но мы с тобой стали вести себя так, как будто… как будто между нами что-то есть…

– А между нами и есть, – сказала я.

– Да, конечно, мы хорошо друг друга понимаем, и для меня большая радость помогать тебе в занятиях живописью, но это все, что может быть между нами, Пру. Ты ведь это знаешь, правда?

– Знаю. Но что вы на самом деле чувствуете? Если бы вы не были моим учителем?

– Совершенно не важно, что я чувствую.

– Мне это важно. Вы мне важны.

– Перестань, Пру. Послушай, это все я виноват. Нужно было соблюдать дистанцию. У тебя сейчас трудное время, ты очень ранима, у тебя болен отец. Неудивительно, что ты сильно привязалась ко мне.

– Я не привязалась. – Я глубоко вздохнула. – Я вас люблю, и вы это знаете.

– Пру, послушай, ты очень славная девочка…

– Не говорите со мной, как с Сарой.

– О господи! – Рэкс опустил голову на руки, лежавшие на руле.

– Все в порядке, – сказала я. – Я не хочу усложнять вам жизнь. Я никому больше не скажу о своих чувствах. Я не буду ничего такого делать. Но скажите мне, ради бога: вы меня хоть немножко любите?

– Я женат. У меня двое детей. Я учитель, а ты моя ученица. Тебе четырнадцать лет, господи ты боже мой!

– Вы меня любите?

– Пру, прекрати, я тебя умоляю! Иди домой, твоя мама уже, наверное, удивляется, куда ты пропала. Иди, прошу тебя.